Текст книги "Черный зверь"

Автор книги: Виталий Полосухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Он огляделся и обнаружил себя на чистом жестком белье на скрипучей деревянной кровати, В палате было еще трое таких же коек, но из-за высоких спинок не было видно, кто на них лежит. Только трубочки капельниц тянулись от подвешенных пакетиков.

Вошла маленькая девушка, медсестра в чистеньком халатике.

– Девушка!.. – хрипло позвал Влад. Медсестра подошла к нему и улыбнулась блеклыми сухими губами.

– Что со мной, девушка?..

У вас большая кровопотеря. Но не беспокойтесь, ничего страшного. Вам придется немного полежать под капельницей, ртдохнуть, восстановиться, и все нормализуется.

–Долго?

– Ну, недельку, я думаю.

Влад вздохнул. Говорить у него получалось с трудом, и медсестра, чувствуя это, успокаивающе прикоснулась к его руке:

– Вы молчите. Вам сейчас лучше молчать и спать.

– Скажите, а нельзя меня перевести в отдельную палату? Тзаплачу.

Медсестра задумалась на секунду:

– Я передам доктору. Он узнает, что можно для вас сделать.

Влад закрыл глаза:

– Спасибо.

Он не заметил, как снова заснул. Усталость постоянно давила на него, наполняла все тело даже во сне, и сон был каким-то усталым.

Проснулся он от тряски. Его везли по пустому коридору. За окнами была ночь. Двое санитаров, один из которых придерживал капельницу, толкали каталку. Их сопровождал мужчина в больничном халате, наброшенном поверх серого костюма.

– Меня что, переводят ? – спросил Влад, удивляясь, почему он не проснулся, когда его перекладывали, и зачем это вообще понадобилось делать на ночь глядя. Мужчина бросил на него безразличный взгляд и коротко произнес:

– Переводят.

Влада вывезли на улицу: было прохладно и свежо, и воздух не пах медициной. Влад забеспокоился:

– Что такое? Зачем? Палата что, в другой больнице?

Мужчина кивнул. Каталку подвезли к микроавтобусу, похожему на обычную карету «скорой помощи», но желтого цвета и почему-то без крестов и мигалок. Двери распахнули двое в серых костюмах, каталку втолкнули внутрь, сопровождавший скинул халат, отдал его санитарам и захлопнул двери, оставив их снаружи.

– Что происходит?! – воскликнул Влад, пытаясь приподняться.

Один из тех, кто сидел рядом, осторожно, но сильно прижал его за шею книзу:

– Лежите спокойно. Не буяньте. Поздно.

Адреналин нахлынул густой волной, эта волна накрыла сознание Влада черным колпаком.

В третий раз он очнулся снова в белой яркой палате. Но свет был уже не солнечный, а электрический, холодный, режущий глаза. Он обнаружил, что его руки, ноги и шея прикреплены к кровати ремнями. Вернее, это была не кровать, а что-то вроде стола с мягким покрытием. Влад лежал на этом столе а видел только то, что было над ним и немного по бокам. Что-то гудело рядом. Это было электрическое гудение, похожее на звук компрессора или старого холодильника.

Влад почувствовал, что к нему кто-то подошел со стороны головы, но он не мог разглядеть кто. Человек наклонился, и Влад увидел одутловатое мужское лицо с задумчивыми выцветшими серыми глазами. Мужчина, абсолютно лысый, был в светло-зеленой больничной рубашке. Его руки, волосатые, обнаженные по локоть, принялись ощупывать шею Влада.

– Место вхождения еще не зарубцевалось, – сказал он кому-то низким натужным голосом.

– Химикатов не вводили? – услышал Влад другой голос, быстрый и более молодой.

– Боюсь, что вводили. Адреналин, обычный в таких случаях, как минимум. Но образец очень свежий: человек в больнице помог. Так что шансы есть.

– Хорошо. Попробуем. Тем более что начальство требует, Давайте, любезный, подгоняйте аппаратуру, не будем терять времени.

– Что вы собираетесь делать?! – слабо воскликнул Влад, – Кто вы такие?!

Но люди, казалось, его не слышали. Еще двое молодых людей в таких же зеленых рубашках подкатили к столу, на котором он лежал, странный агрегат с двумя прозрачными цилиндрами. Влад почувствовал, что ему протирают ватой руку с тыльной стороны, сильный запах спирта смешался с обычным для больницы запахом. На секунду Влад подумал закричать, но ему даже в такую минуту было стыдно это сделать. К тому же это вряд ли имело смысл. Он был слишком слаб, чтобы дергаться, но попробовал это сделать. Попытка получилась жалкой.

Ему проткнули вену. И тут Влад ощутил настоящий ужас. Ужас беспомощного человека перед неизвестностью. Ему казалось, что все это сон, кошмар и он никак не может проснуться. Но во сне, даже сознавая, что это сон, человек испытывает все тот же ужас, беспощадный, неумолимый. Этот ужас охватил Влада полностью, он зажмурился и тихонько заскулил.

– Эй, он, кажется, обмочился, – сказал молодой санитар. Его голос донесся до Влада словно издалека, он не разобрал смысла слов.

– Начинайте откачивать. Приготовьте перфторан.

– Какой вариант используем ?

– Давайте старый, испытанный. Он мне живым нужен, хотя бы некоторое время. Я подозреваю, что вирус содержится не в крови, – говорил быстрый голос.

– Коллега, если это вирус, его следы должны быть в крови, – возразил натужный бас.

– Вот-вот. Если это вирус.

– У меня возникло предположение насчет причины образования ваших Т-частиц. Если вы желаете его выслушать…

– Очень своевременно! Давайте, я весь внимание…

– Мне кажется, это и есть ваш вирус. Вернее, его остатки. Я думаю, что вирус при попадании в кровь донора, пытаясь адаптироваться, разрушается…

– Боже, а я-то думал!.. – иронически отозвался голос. – Ды бы лучше что-нибудь придумали насчет причины разрушения вируса, а не образования Т-частиц.

– Так я вам о чем и говорю. Я думаю, необходимы два условия: во-первых, низкая температура тела, иными словами, переохлаждение. И никаких химикатов в крови.

– Очень интересно, как вы предполагаете, мы сможем этого добиться? Произвольное возникновение таких условий фактически невозможно. Иными словами, закрепление вируса в теле носителя невозможно изначально. Так что вся наша с вами теория летит к черту.

–Не наша, а ваша. Все-таки я считаю, что все дело в температуре тела и во влиянии химикатов: возможно, вирус легко подвержен их воздействию, по крайней мере на начальной стадии. Нам нужен чистый донор. Либо носитель.

– Это все замечательно, но нам приходится работать с тем, что есть. Все же я хочу проверить свою теорию. Возможно, нам удастся выделить его в тканях головного или спинного мозга. Но необходимо брать пункцию у живого донора.

– Вы сами-то в это верите? – скептически спросил бас.

– Я верю в такое, любезный, что вы только в фантастических сказках видели. Потому-то вы и мой помощник, а не наоборот. Если понадобится, я выжму его как лимон.

Влад потерял сознание. На этот раз навсегда.

– Они были необходимы нам, чтобы выделить вирус.

– Они все погибли?

– У нас было слишком мало шансов и времени. Методы были ненаработаны. Но недавно мы смогли выделить субстанцию-носитель. Правда, уйдет некоторое время на исследование. Вы нужны нам, пока мы не научились сами конструировать вам подобных. Кроме того, потребуется некоторой время, чтобы ген закрепился. Вы слишком ценный кадр, и мы в любом случае предложили бы вам работать на нас. Очень жаль, что наше знакомство началось так неудачно.

– Я хочу встретиться с вашим шефом.

– Я думаю, он согласится: он слишком заинтересован в вас. Когда, где?

– Сегодня ночью, в три часа, в старом доме на улице***. Я хочу поговорить с ним tete-a-tete.

Мужчина сдержал удивление и кивнул:

– Я передам ему.

Лиза замолчала и продолжила пить кофе, словно он поднялся и ушел. Что он и сделал, так и не притронувшись и своей чашке.

Пройдя полквартала и свернув в подворотню, Николай сел в черный «мерседес». Эдуард Фомич нетерпеливо-вопросительно посмотрел ему в лицо.

– Она хочет встретиться с вами. Сегодня ночью, в три часа в доме номер четыре, на***. Дом подготовлен на снос, жильцы выселены. Она желает переговорить с вами один на один.

Эдуард Фомич не торопился отвечать. Шофер включил зажигание, и машина выехала в переулок.

– Зачем она это делает? – спросил он наконец. Николай понимал, что вопрос риторический и шеф просто хочет, чтобы он озвучил самый глупый вариант. Он озвучил:

– Она хочет обговорить с вами условия и гарантии.

– Правильно, – довольно кивнул Эдуард Фомич. – Только для этого она могла выбрать более подходящее время и место. Более подходящее во всех отношениях. И удобства и безопасности. Она просто проверяет меня. Я должен выбрать, прийти ли мне одному или устроить ей ловушку. Она уверена, что сможет выбраться из нее в любом случае. Но она еще не знает нас. Она чертовски умна, быстра, сильна. Она чертовски все, что угодно. Но мы не можем рисковать. Если в разговоре со мной она почувствует подвох, мы потеряем последнюю возможность. А она почувствует. Она просто узнает это.

– Мы не уверены, умеет ли она, – напомнил Николай.

– Ты понимаешь, чем мы рискуем? Я не хочу. Я предпочитаю идти ва-банк. Ее ставка – шанс на доверие. Наша ставка… – Эдуард Фомич не закончил. Он повернулся к окну и вздохнул с интонацией «о-хо-хо…». Через минуту молчаливой езды он сказал: – У нас есть что поставить.

Знаете, когда человек может считать себя законченным бездельником? Когда он лежит на диване и у него единственное желание: плюнуть вверх так сильно, чтобы доплюнуть до белого штукатуренного потолка и посмотреть, упадет это дело обратно или повиснет. Это желание было у меня уже несколько дней. Но проверить лень: неохота потом идти умываться.

Что происходило вокруг, я понимать давно отказался. Со мной так бывает в последнее время: если события своей сложностью нагромождаются одно на другое, потом перемешиваются и переплетаются, я не стараюсь распутать этот клубок, Я просто воспринимаю его так, как есть,

Я жалел об одном: что не появлялись мои друзья. Джулия не звонила по вполне понятным мне причинам. Так она восприняла мои последние слова. Конечно, это не значило полностью прервать отношения до того момента, пока все не разрешится, но Джулия вообще была таким человеком, что если держала что-то за душой против кого-нибудь, то не могла прямо смотреть ему в глаза. С нами так уже было. Она предпочитала вообще не видеть этого человека. Против меня Джулия держала много, и здесь я тоже ее понимал. Но сейчас было не время для вопросов. Особенно для вопросов, на которые я просто не знал ответов.

Андрей и Маринка не появлялись, наверное, потому, что им сейчас было не до меня. И тут я тоже был рад. Марина не лежала обузой на моих плечах, но ее присутствие давило на мою слабенькую мораль. Я все время чувствовал себя чем-то ей обязанным. Теперь это чувство прошло, может быть, с излишней, но вполне объяснимой легкостью.

После того случая в казино, когда Лизу перехватили у нас из-под носа уже начинавшие напрягать меня «люди в сером», я попытался дозвониться до Навигатора. Я видел, как они предъявляют охране казино красные книжечки, и мог только догадываться, что в этих книжечках было написано: я был уверен, что охрану такого заведения на туфту не натянешь. Все мои догадки мне не нравились, и ответы на появившиеся вопросы я собирался получить у Навигатора. Обычно легко возникавший по поводу и без повода, он на этот раз ушел в глубокое подполье. Я поначалу даже испугался. По-настоящему. Но потом с прогрессирующим пофигизмом решил: баба с возу… Этот пофигизм тоже стал свойствен мне в последнее время. Своего рода защитная реакция. Пофигизм – это такая современная форма фатализма, если кто не понял.

Уже вторые сутки я ожидал развития событий. Люди Яворского не отказывались помогать мне, но и вестей от них пока не было. У меня сложилось впечатление, что они сами, или по крайней мере Яворский, кровно заинтересованы в поимке Лизы. Насколько кровно, я точно не знал, потому что Яворский, который все-таки явился в казино к шапочному разбору, на наши невразумительные «разводы» руками только покачал головой.

Спал я по ночам спокойно, поэтому телефонный звонок, внезапно врезавшийся в ночную тишину, произвел на меня действие электрошока: я свалился с дивана и в один миг очутился рядом с телефоном, схватив трубку:

– Алло!

– Денис Лужин? – услышал я незнакомый, но что-то напоминающий мужской голос, и напрягся.

–Да.

– Сообщаю вам, что через полчаса в доме номер четыре tto улице***, намечена встреча интересующей вас особы с одним человеком. Но этот человек собирается подстроить ловушку. Вернее, он уже ее подстроил. И ваша знакомая в нее попадет. Это совершенно точно. Если она в нее попадет, вы больше ее никогда не увидите. У вас есть полчаса.

– Постойте… – Я попытался собраться с мыслями. Но трубку положили. – Ах, чтоб тебя! – в сердцах воскликнул я и грохнул трубку о рычаг. Телефон тут же зазвонил снова.

– С кем ты трепешься по ночам? – недовольно спросила Алина и, не дожидаясь ответа, добавила: – Мне только что звонил некто…

– Мне тоже.

– Вот как? Через полчаса?

– Ага.

– Собирайся. Форма одежды – спортивная.

Когда во двор, совершая немыслимые виражи, на полных скоростях влетела Алина, обдав меня снопом света фары, я уже ждал ее минут пятнадцать.

– Садись! – закричала она сквозь рев мотора. Я подбежал и пристроился сзади.

– Обними меня так, словно ты моя любимая девушка! – крикнула она.

Я крепко прижался к ней.

– Горячо любимая, твою мать!!!

Я обхватил ее руками и просто влился в ее спину. Живс том я почувствовал за ремнем ее кожаных штанов пистоле! Что это был за пистолет, я определил даже животом: так игрушки определяются чем угодно. Тульский Токарева, калибр семь и шестьдесят два.

Алина рванула с места: колеса с визгом забуксовали на асфальте и вынесли. На кривых дорожках между нашими коробками мотоцикл заваливался на бока, и она заворачивала, опираясь ногой в тяжелом армейском ботинке. Когда же мы выбрались на почти пустое шоссе, она просто обезумела; я никогда не передвигался на такой скорости. Мне казалось, что одно неверное движение – мое ли, ее ли, – и эти два колеса соскользнут с асфальта. На мне не было шлема, и Я закрыл глаза, чтобы холодный ночной ветер не сушил их.

Уши заткнуть я уже не мог, поэтому бешеный рев мотора гоночного «дьявола» рушил мои барабанные перепонки. Среди безумного мельтешения ополоумевших инстинктов в мозгу вдруг непонятно как родилась четкая мысль: нас же за несколько кварталов будет слышно. Но Алина соображала гораздо лучше меня. Наверное, потому, что была в шлеме.

Она сбросила скорость, когда мы подъезжали к нужной улице. Улица уходила вниз, и теперь мотоцикл катился по инерции. Все его части, видимо, были в превосходном состоянии – он не издавал ни звука, кроме мягкого трения шин об асфальт. На повороте мы остановились. С другой стороны улицы, напротив нас, шли старые четырех– и пятиэтажные дома, предназначенные на снос. Скорее всего в некоторых из них, наиболее целых, жили бомжи. Но нужный нам дом был самым ветхим. И самым большим. Вернее, самым длинным. В нем было три подъезда, два из которых заколочены гнилыми досками крест-накрест.

Сюда уже не доносились совсем никакие звуки. Райончик был старым и тихим, а эта улица – уж совсем безжизненной. Вид полуразрушенных кирпичных домов с черными зияющими оконными дырами, в которых кое-где уцелевшие тусклые осколки стекол отражали лунный свет, производил постапокалиптическое впечатление. Вызывающе странно смотрелись рядом с этими развалюхами два новых «мерседеса», казавшихся черными жуками, заснувшими на асфальте.

Наш мотоцикл стоял за толстым стволом старого развесистого узловатого дерева. «Мерседесы» замерли метрах в пятидесяти за поворотом, и люди, сидевшие в них, не могли нас видеть. Зато мы могли спокойно наблюдать за ними и за домом. Но похоже, ничего не происходило.

Люди спали. Птицы спали. Жизнь суетилась где-то в другом месте. Я никогда не думал, что в городе, в полоумной, вечно кричащей Москве могут быть такие места. Здешняя Тишина была по-городскому мертвой, в ней тонул любой звук, впитывался щербатыми кирпичными стенами. Как вдруг с неба обрушилось слово, взорвавшее эту тишину:

КР-Р-РАХ!!!

Эдуард Фомич Жданов полулежал на заднем сиденье черного «мерседеса» представительского класса. Иногда он ловил себя на мысли, что ненавидит эту машину. Она да его рабочий кабинет – вот два места, где проходила его жизнь последнее время. Конечно, это было небольшим преувеличением. Но очень небольшим. В пределах здания на Дмитровском шоссе, в пределах ста-двухсот метров в радиусе проклятого черного катафалка. Когда-то, очень давно, когда Эдуард Фомич был просто Эдиком, оборванным, постоянно полуголодным, он и мечтать не мог о собственной машине. А ТАКАЯ машина не виделась ему даже во сне. С тех пор прошла целая вечность. Он одевался в дорогие костюмы, не считал роскошью бутерброд с черной икрой к завтраку. Но когда он думал, что значат в его жизни эти нечаянно сбывшиеся сны детства, он начинал ненавидеть свою жизнь. За то, что она стала смертью того мальчика. Когда он умер, сейчас сказать уже сложно. Может быть, с первой пулей, впившейся в спину… кого? Эдуард Фомич уже не помнил. Пшикнула рация:

– Мы засекли ее. Она в здании.

– Пришла… – прошептал Эдуард Фомич. Он почувствовал нервную дрожь и понял, что ее не сдержать. Теперь бесполезно было ее сдерживать: либо сейчас, либо никогда. Он нервничал не от того, что предавал человека, он давно сжился с предательством, придумав ему удобоваримый синоним – вынужденная необходимость. Этот синоним покрывал многие вещи, с которыми обычному человеку сложно мириться. Ибо у обычного человека не было такой НЕОБХОДИМОЙ необходимости, от которой всегда так много зависело. У обыкновенного человека не было такой цели, которая оправдывала все эти вещи, называемые вынужденной необходимостью. Эдуард Фомич нервничал из-за того, что снова сталкивался с неизвестностью. Он всегда стремился к этому столкновению, инспирировал его, и когда вдруг оказывалось, что никакой неизвестности нет, а есть очередная мельница, по какому-то нелепому затмению принятая за великана, он с ненавистью гасил в себе разочарование. Но сейчас он был уверен, что перед ним именно неизвестность. Непознанность. Непонятность. Загадочность.

– Спецподразделение на позициях, – сообщила рация. – Ждут команды.

Жданов взял микрофон:

– Капитан, как слышите меня? Прием.

– Вас слышу, полковник. Ждем ваших указаний.

Жданов закрыл глаза:

– Указания такие, капитан. Обследуйте дом. От подвала до крыши. Уничтожайте все живое, что будет обнаружено. Начиная от тараканов и крыс и заканчивая стариками, женщинами и детьми. Вы поняли меня, капитан? Стариками. Женщинами. Детьми. Если хотя бы одна крыса ускользнет – сниму погоны. Как поняли меня, капитан?

– Вас понял, полковник. Я буду вынужден подать рапорт.

– Не волнуйтесь, капитан. Ничего и никого постороннего там не будет. Все, что вы сможете там обнаружить, необходимо уничтожить. Ваша совесть не пострадает. Исполняйте приказание.

Эдуард Фомич отключил микрофон и распластался по сиденью. Он не видел, как бесшумные черные тени в мягких эластичных масках струйками втекли в дом сквозь окна первого этажа. Его это не занимало. Мозг Жданова сейчас был пуст и бессмыслен.

Капитан Георгий Покровский начал свою карьеру обычным десантником в афганскую кампанию. В первой чеченской войне он уже участвовал в чине капитана. Он видел всякое, но, вернувшись в девяносто шестом, подал рапорт с просьбой зачислить его в особое подразделение быстрого реагирования. Почему он подал этот рапорт, никому не известно. Видимо, у каждого человека есть свой порог. А вот почему это был рапорт не об увольнении в запас, а о переводе, вполне объяснимо. Он попал в армию восемнадцатилетним подростком и, прослужив там все то время, которое полагается искать свое место в жизни, не умел больше ничего. Он не любил убивать, но многие занимаются в жизни не тем, к чему лежит душа. Последняя фраза звучит странно: разве .у кого-то может лежать душа к убийству людей? Но кому-то же нужны все эти войны?

Армия не стала для Покровского школой жизни. Казарменный житель, он не обзавелся ни семьей, ни квартирой. Выйдя однажды в город, он понял, что это чужой ему мир, живущий по непонятным законам. Людьми, казалось бы, никто не командует, но они поступают так, как никогда бы не поступил Покровский, будь он свободным человеком. Да. Он не считал себя свободным. Само понятие «свобода» выбивали из него все эти годы, сначала словами, потом кулаками и коваными носками солдатских сапог, а потом и пулями. В прицел автомата свобода видится в другом свете. Нажал на спуск – и нет ни свободы, ни человека.

Подавая рапорт с просьбой зачислить его в спецподразделение, Покровский не слишком надеялся, что перестанет убивать. В одном он оказался прав: ощущение войны ушло. Теперь он чувствовал себя простым убийцей.

Прикрепленный к малогабаритному автомату 9А-91 тонкий американский фонарик мало что способен был осветить;

Его назначение было в другом: выхватить из темноты движущиеся объекты и не давать глазам привыкнуть к свету, чтобь можно было видеть в темноте. Мягко ступая, Покровский поднимался по ступенькам лестницы. Пыль, кирпичные ос колки, крысиный помет, клочки бумаги хрустели у него под ногами. Его бойцы рассредоточились по всему дому, и спину капитана никто не прикрывал. Он не понимал, почему операция организована так плохо, Почему не поставили снайперов, если объект был известен заранее. Но ладно бы снайперов – ни одного бойца не оставили снаружи дома, всех загнали внутрь. Им не сообщили даже цель операции.

На третьем этаже было четыре квартиры. Одна – без двери, две – с распахнутыми дверьми, но еще держащимися на петлях, и одна – запертая или закрытая. В закрытую придется ломиться – это шум. За раскрытыми могут поджидать. Их придется обследовать в любом случае, но приятнее все-таки прожить на квартире дольше. На всякий случай. Он выбрал квартиру без двери.

Покровский, ступая настолько бесшумно, насколько позволял замусоренный пол, перешагнул через порог. Луч фонарика прошел сквозь комнату и растворился в темноте разбитого окна. Дверной проем в дальнем конце говорил, что есть еще одна комната. В темноте он фиксировал мельчайшие детали, на случай привычных ловушек. Дверной проем был расположен очень плохо, и прежде чем входить, следовало бы кинуть туда лимонку. Но это было невозможно. Покровский приготовился, коснулся спускового крючка и, шагнув в комнату, присел и прижался спиной к стене, обводя стволом перед собой. Вернее, все это он собрался сделать, но лучик света замер на человеческой фигуре. Фигура не шевелилась, поэтому Покровский инстинктивно не спустил курка: он настроился реагировать на движение.

Это была девушка. Она стояла спиной к Покровскому, лицом к разбитому окну, свободно опустив руки на бедра. На ней был обычный сарафан, золотистые волосы собраны в хвост. Девушка не двигалась.

Покровский окаменел. Увиденное шокировало его. Сначала ему показалось, что зрение лжет, что в темноте за женскую фигуру он принял что-то другое. Но, приглядевшись, он понял, что это живой человек.

Почему она не обернулась? Она не могла не почувствовать его, не заметить света… Черт возьми, да что она вообще здесь делает?!! Кто она?!

И тут Покровский со всей отчетливостью понял: сейчас ему придется убить эту девушку. Выстрелить в нее, пока она не обернулась и не встретилась с ним взглядом. За что? За что? За что он должен убить ее? На ней такой простенький сарафанчик, волосы светлые, красивая нежная шея, плечи, руки. Она такая хрупкая, безобидная, она здесь случайно… j Но почему она не обернулась?

Она обернулась, Раньше, чем он успел что-либо подумать, сообразить, он нажал на спуск. Глухая пуля прожгла воздух. Девушка упала, нелепо, странно, быстро, заваливаясь, как подрубленное дерево, на бок. Покровский видел много людей, сраженных выстрелом. Они падали на бегу, словно наткнувшись на стеклянную стену, медленно оседали на пол, закрывая руками сквозную рану, из которой кровь вытекает совсем с другой стороны, тряслись, протыкаемые пущенной из автомата струёй свинца. Так не падал никто.

Покровский подошел к девушке, не спуская ее с прице ла, оглядел тело. Раны не было. Может, темно? Дырочки просто не заметно? Он наклонился.

Девушка распахнула глаза, зверино блеснувшие в темноте, потянулась к нему руками, немыслимым образом приподымаясь над землей, раскрыла рот… Четыре маленьких клыка впились в его шею, вырывая кусок мяса. Покровский, ослепленный этими глазами, этой неожиданностью, схватился за шею, пытаясь остановить кровотечение, как те люди, пробитые насквозь его пулей. Он знал, что это невозможно, что прокушена артерия. Он знал это несколько секунд, с интересом вникая в наступающую смерть. Он постоянно ждал ее, он почти дружил с ней. Но кто бы мог подумать…

КР-Р-РАХ!!!

Это было даже не слово, а звук, произнесенный человеческим голосом и многократно усиленный невидимым динамиком. Мы с Алиной подскочили на мотоцикле, она выхватила из-за пояса ТТ. В следующую секунду я увидел Лизу.

Она стояла на подоконнике третьего этажа, опершись руками о фрамугу закрытого окна. Она была отличной мишенью, но никто не стрелял. На улице не было ни души, только два черных «мерседеса», словно пустые.

Лиза спрыгнула на дорогу, приземлившись на четыре конечности. Так, полусидя, прижавшись к асфальту, похожая на чудовищного паука, она огляделась. Медленно выпрямилась. Тем, кто скрывался за тонированными стеклами «мерседесов», должно было быть понятно, что еще секунда – и она сбежит.

Я увидел, как в окнах появились люди в масках и камуфляже, с небольшими плоскими автоматами. Почти в каждом окне, как на многократно отштампованной репродукции, стоял боец. Автоматы на сгибах локтей смотрели стволами в небо.

Дверь одного «мерседеса» открылась. Этот звук, усиленный эхом между домами, был единственным звуком на улице. Из машины выбрался, хватаясь руками за корпус автомобиля, высокий худой мужчина в толстом белом вязаном свитере и вареных джинсах. Я не мог разглядеть выражение его большого лошадиного лица, но, по-моему, он был пьян.

Он, покачиваясь на ходу, отцепился от машины и пошел по направлению к Лизе. Когда между ними оставалось метров двадцать, он остановился.

Узкая темная улица. Глухой дом слева. Слепой дом справа. Вместо зрачков в черных глазницах дома – люди в камуфляже. Два черных «мерседеса», полурастворившихся в темноте. Спрятавшийся за поворотом мотоцикл с двумя седоками – парнем и девушкой в шлеме. Пустая дорога. На Дороге, друг напротив друга, стройная блондинка в летнем сарафане и долговязый мужчина в белом свитере. Они не двигаются. Никто не двигается. Полная тишина. Все замерло, остановилось. Только время идет, отсчитывая невидимые секунды…

Лиза поворачивается спиной к долговязому и уходит по дороге в сторону от «мерседесов». Она идет медленно, но убыстряет шаг и через несколько метров переходит на бег. Она бежит быстро, но бесшумно.

– Слезай, – тихо сказала Алина.

– Что? – не понял я, завороженный происходящим.

– Слезай! – процедила она.

Я слез с мотоцикла. Она опустила стекло шлема, сунула мне в руку пистолет:

– Убирайся. Встретимся у тебя дома.

Я не успел ничего ответить. Взревел мотор, «Diablo», разгоняясь, встал на дыбы и на одном заднем колесе промчался мимо безжизненных «мерсов». Я видел, как Алина поравнялась с Лизой, снизила скорость и Лиза запрыгнула на мое место. Не дожидаясь развития событий, я повернулся и бросился бежать в сторону шоссе, сжимая в руке бесполезный пистолет.

Жданов вылез из машины, усталый, сутулый и старый. Он подошел к долговязому и безразличным тоном спросил:

– Ну? Что же ты? Какого хрена?

– Я в порядке, – выдавил долговязый. – Хотите, на вас проверю.

Жданов, не размахиваясь, коротко ударил его в солнечное сплетение. Долговязый, давясь и хватаясь за живот, согнулся. Эдуард Фомич отвернулся. Он стоял и ждал. Именно так: он ждал, как ждут выстрела в спину. Но выстрела не последовало. Долговязый поднял голову, глядя в затылок Жданову, и Эдуард Фомич этот взгляд чувствовал. Прошла минута. Эдуард Фомич неслышно вздохнул и пошел к автомобилю,

* * *

Никогда не думал, что поймать частника в полчетвертого ночи так легко. Раскошелиться пришлось порядком, зато он довез меня прямо до дома. У подъезда на скамейке уже сидели Алина и Лиза, непринужденно беседуя, как старые подруги. Словно и не было ничего полчаса назад. Наверное, люди постарше отходят от нервных потрясений дольше, чем мое поколение, и это быстрое спокойствие кажется им невероятным или фальшивым. Но лично мне хватает и получаса. Когда жизнь похожа на банальный детективчик в мягкой обложке, она быстро затирается в памяти. Как тот самый детективчик.

Направляясь в сторону Лизы, я поднял пустые руки вверх. Это был не шутливый жест – я действительно хотел-показать, что ничего не замышляю. Лиза встретила меня своим обычным, равнодушным, чуть усталым взглядом.

Я хотел сказать ей что-то, но в голову не приходило ничего нужного. Ведь я совсем не был уверен в том, что она не убийца. Пусть даже она не сумасшедшая – это еще хуже. Значит, она убивала хладнокровно. Но я почему-то в это не верил. У меня хорошая интуиция. До сих пор она обманула меня только один раз. Но тут обманется кто угодно, даже Вольф Мессинг. Разве я мог подумать, что моя любимая девушка…

– Пойдем в дом, – сказала Алина. – А то я тут нервничаю. Мы поднялись в квартиру. Лиза с интересом огляделась, Она ступала по комнатам осторожно, как в музее, и, казалось, даже принюхивалась. Войдя в гостиную, она первым делом взглянула на кресло. Пятно крови прикрывала ткань, к тому же было темно. Но были вещи, которые она, видимо, чувствовала и в темноте.

Алина бесцеремонно завалилась в это самое кресло, по-мужски вытянув ноги. Я вздрогнул, и какой-то непонятный стыд заполнил вдруг меня. Я не сказал ей ни слова.

Вовсю наступало утро. Спать было бессмысленно. Я, нв-понятно за что и на кого злой, сделал себе кофе, больше никому не предлагая, и сел в одиночестве на кухне. Но одному побыть мне не дали. Вошла Лиза. Она села рядом за стол и спросила;

– Почему ты хотел меня убить? Что значили те слова, которые ты мне сказал у меня дома?

Я решил, что скрывать мне нечего.

– Я думал, что в гибели Айры и Глеба, в исчезновении Вали и Элин виновна ты. Я и сейчас не знаю, ошибался ли я. Но убивать тебя не собираюсь. Я был в отчаянии. Сейчас это прошло.

Я не смотрел на Лизу, я говорил все это себе под нос и не видел ее лица. Но пауза затягивалась. Я хлебнул кофе.

– Они исчезли? – спросила она обычным голосом.

– Да. Почти сразу же, как мы вернулись с дачи. Айра и Глеб мертвы совершенно точно. Что с Элин и Валей, я не знаю, но подозреваю – то же самое.

– Почему же ты считаешь, что во всем этом могла быть виновата не я?