Текст книги "Волчий пасынок - путь к сухому морю"

Автор книги: Виталий Обедин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Мерзкорожий Зиммад и его приспешники, да нашлет блудливый С'серк порчу на их семя, сопровождали погоню твари исполненными злорадства возгласами. Знал бы ты, Кулдус, как зачесалась моя рука, тоскуя по рукояти меча! Мне осталось не так много лет, но, клянусь огненным дыханием Азуса, половину из них я не торгуясь бы отдал за то только, чтобы оказаться подле висельника на расстоянии одного доброго удара!

Кое-как уранийцу, несущемуся быстрее степной антилопы, удалось оторваться от преследовавшей его Тени. На бегу он вдруг резко пригнулся, упал на песок, ловко и быстро перекатился через голову и поднялся на ноги, уже лицом к демону, выставляя вперед руки с переплетенными пальцами. Ловко же было сделано!. Такому кульбиту не грех позавидовать и бродячему циркачу-акробату из тех, что демонстрируют свои умения на улицах больших городов. Новый сноп зеленого пламени впился в пульсирующую черную бездну, что являл собой Ороме'ктан и истаял без следа. Чудовище было неуязвимо, друг Кулдус. Драться с ним было не под силу ни одному смертному. Я понял это, и сердце мое наполнилось черной тоскою и отчаянием. Что можно было противопоставить ужасающей Тени? И сталь, и плоть, и магия все, что касалось демона исчезало.

Я словословлю так долго, но на деле же поединок отважного уранийца и Ороме'ктана длился всего несколько недолгих мигов. Он занял время, достаточное разве что, для того, чтобы десяток раз набрать полную грудь воздуха и выдохнуть его, а то и этого меньше. А только Гай Канна стал ослабевать. Магия это тебе не меч – штука хитрая, сложная, подлая. Она вытягивает из того, кто к ней прибегает все силы. Я видел, что юноша ослабевает с каждым новым изумрудным лучом, впивающимся в чернь демона. Лицо его, уж на что бледно, сделалось светлее куска мела. Пот тек по нему ручьями, оно блестело, словно зеркало. Пару раз, избегая жадно протянувшихся к нему щупалец-сгустков, тур-атта даже пошатнулся и едва не упал.

Не в силах более сдерживаться, я повернулся к старому шарлатану Кальпуну и, занеся над его головой кулак, вскричал :

– Старик, немедля выдерни юнца из объятий Ороме'ктана, либо своей же рукой я отправлю твою никчемную душонку в Преисподнюю на радость демонам, с которыми ты так долго заигрывал в своих богопротивных чародейских снах!

Не знаю, мой ли гнев вынудил седобородого мошенника действовать, или же он, наконец, сотворил заклинание достаточно могущественное, чтобы хоть короткий миг противостоять запредельной мощи демонической Тени, но в тот миг, когда я, исполненный невыразимого гнева, уже был готов исполнить свою угрозу и отяготить совесть еще одной загубленной душой, Кальпун открыл подернутые молочно-белой поволокой глаза и что-то прокаркал на древнем давно забытом и запрещенном наречии, вытягивая свои сухонькие, похожие на паучьи лапки, руки в сторону черной колышущейся пустоты, гоняющейся за Гаем Канной по песку.

Эх, скажу тебе, тур-атта Кулдус, и сильны же были чары, созданные старым тщедушным магом! Талисман-оберег на моей груди нагрелся так сильно, что до волдыря ожег кожу, а ведь заклинание и не в меня было брошено. На пальцах Кальпуна вспыхнули крохотные синие язычки магического пламени. И тут же самая настоящая сеть непрерывно змеящихся, пересекающихся, сливающихся одна с другой, и расходящиеся из одной – дюжины – синих молний, накрыла пустоту, воплощавшую Ороме'ктана. Раб Черепа отчаянно заметался, тщась вырваться из сплетенных молнийными всплохами колдовских тенет, но они словно прилипли к нему. Дивное же это было зрелище, старина Кулдус! Клянусь Теми, Кто Танцует в Коричневых Песках, никогда ничего подобного мне видеть не приходилось (а я видел многое!) и, надеюсь, не придется более увидеть. Черная Бездна, на которую невыносимо, нельзя даже смотреть прямо, не опасаясь потерять рассудок, заблудившийся в этой сверхъестественной тьме, яростно билась в хитросплетении трепещущих взблескивающих синих молний – и крошечная в сравнении, с громадой Ороме'ктана фигурка отважного воина-уранийца, металась пред разъяренным демоном.

Сухонькое лицо старого Кальпуна страдальчески сморщилось. Капли пота выступили у него на висках, сухие желтые от постоянного употребления дурманящих порошков орогоза губы мелко задрожали от чудовищного сверхчеловеческого усилия.

– Череп! – дергаясь, точно больной, пораженный Желтой Пляской, прохрипел колдун. – Череп! Пусть завладеет Черепом, иначе...

Он осекся, с трясущихся губ летели клочья пены. Пот уже не каплями – ручьями тек по лицу. Тени и Призраки! Сила демона-Тени воистину была неимоверной! Я говорил и повторюсь, не смертному противостоять ей! И чтоб мне пусто было за то, что я совсем недавно поносил и на чем свет распинал старика-Кальпуна. Да, друг Кулдус, бросив лишь один взгляд на искаженное от боли и усилий лицо мага, я усовестился, как мальчишка, укравший последнюю монету у слепца и пойманный за руку. Любой другой на месте Кальпуна не один раз подумал бы прежде, чем вступить в противоборство с Ороме'ктаном! Тень, оторвавшаяся от бога, грозила не только телу, но и душе, и кому как не магу лучше других знать это!

– Череп! – закричал я, выхватывая меч и воздевая его над головой. – За мной люди! Убьем эту крысу и завладеем Черепом! Это наш единственный шанс!

Воины подхватили мой крик, превратив его в воинственный вой. Демон был связан, и им противостояла всего-навсего шайка разбойников, которых можно и нужно было убивать. Хо! Тени и Призраки! Никогда еще воины, сражавшиеся под моим началом, не бросались на своих врагов столь рьяно. Они ринулись на Зиммада и его отребье быстрее, чем выдрессированный гепард бросается на степную антилопу... Благодарю! – Табиб Осане промочил горло добрым глотком вина из протянутой Кулдусом деревянной фляги, после чего продолжил свой рассказ:

– И все же, старина Кулдус, расстояние между нами и грабителями караванов (да раздерут когти Хогона души им, и всем другим мерзавцам, промышляющим подобным образом!) было слишком велико, а число бандитов и по сей миг превосходило количество моих людей. Неизвестно, чем все это могло бы обернуться. Зиммад мог испугаться и ускакать прочь, оставив нас с носом, или же его банда сумела бы задержать меня и моих воинов на время, достаточное, чтобы Ороме'ктан разорвал охватившее его заклинание, расправился бы с Кальпуном и со все яростью обрушился бы на нас. Мыслится мне, так скорее всего все бы и вышло.

К счастью мой призыв услышали не только нанятые в стражу воины. Гай Канна тоже услышал его. Расстояние меж ним и негодяем Зиммадом было меньшим, нежели полет стрелы, и будь ураниец верхом на добром коне, он поспел бы к главарю разбойников многим прежде нас. Да и бегом бы все одно опередил.

И тур-атта Канна побежал. "Что может он сделать один?!" – успел подумать я. Один меч против десятков! Каково же было мое удивление, дружище Кулдус, когда Гай Канна на бегу сорвал ремень с ножнами и отшвырнул в сторону, лишив себя и этого клинка! Вслед за чудесным бриллевым мечом на песок полетели ножны с метательными стилетами, которые он носил на предплечьях, и его кинжал. Я не мог понять, что он задумал – не самоубийство же! и сообразил все только когда ураниец начал изменяться! Ведь парень был тур-утнаган! Воин-волк! Оборотень! Он превращался прямо на бегу и делал это с удивительной быстротой. Черная шерсть скрыла бледную кожу, стремительно наползая на нее, словно темная волна на светлый песчаный берег. Челюсти выдвинулись вперед, заостряясь, переходя в звериную пасть, и распахнулись, обнажив уже не человеческие зубы – белые волчьи клыки. С каждым шагом Гай все сильнее наклонялся вперед, словно желая упасть на песок грудью. Лишь скорость стремительного бега удерживала его от этого, но вот, наконец, он стал падать, выставив вперед изменившиеся руки. Когда тур-атта Канна продолжил бег на четвереньках, это были уже сильные лапы. Я видал на своем веку оборотней. Не часто, но все же видал. И никогда прежде мне не приходилось быть свидетелем столь быстрого перехода из человеческой сущности в звериную, да еще и находясь в непрестанном движении! Кроме того, Гай Канна в момент превращения был облачен в одежду и даже в кольчугу; он неминуемо должен был запутаться в них, став волком. Однако ж они ему ничуть не помешали! Несомненно, на вещи тур-утнагана были наложены могущественные колдовские чары, позволявшие им изменятся в соответствии с обликом своего хозяина. И штаны, и куртка, и кольчуга на глазах сжались, обхватили изменившееся вытянутое тело, приникая к нему словно вторая кожа, ничуть не стесняя стремительных волчьих движений. Волк в кольчуге! Слыхано ли?!

Воины, мчавшиеся следом за мной, видя эту картину, перепугались не меньше, чем, узревши Ороме'ктана. Их воинственные крики захлебнулись, а кто-то даже возопил : "Это оборотень! Оборотень, помилуй меня Утра!"

Не-ет, дружище Кулдус, старый вояка, насмотрелся я в тот день всякой магии, подавись ей демоны. Поперек горла она у меня стоит! Бесчестная, грязная штука, хуже куртизанок из Ишша, норовящих обобрать тебя почище самого ловкого вора! Единственная по-настоящему честная вещь в этом мире – добрый славный меч, пусть даже не из брилля или там стальгородского булата. Да и то сказать, честен ли он, зависит от того, чьи пальцы сомкнулись на рукояти. Вдруг, да не твои!

Волк-Канна легко и быстро преодолел расстояние, отделявшее его от опешившего главаря грабителей. Всего несколько прыжков разделяли их, когда крысоподобный Зиммад (будь проклято его потомство до пятого колена!), опомнившись, возопил, выхватывая из ножен саблю :

– Убить! Убейте его, олухи!

Кто-то из разбойников успел натянуть лук, и стрела полетела в тур-утнагана, но Гай Канна двигался слишком быстро. Каленый наконечник ужала лишь его тень, стелясь по песку, мчавшуюся следом за волком длинными неровными скачками. Громадным скачком волк-оборотень преодолел последние несколько локтей и, взмыв в великолепном прыжке, словно кошка, упал на круп лошади главаря шайки и хозяина Тени огнеликого Азуса. Его белые клыки сверкали, как обнаженные кинжалы. Заорав от страха, Зиммад ударил волка саблей по спине, но кольчуга уберегла его, пустив клинок скользом. Силясь удержаться на конском крупе, Канна своими когтями сильно ободрал бок лошади. Животное пронзительно заржало от боли и ужаса и, вздыбившись, сбросило с себя обоих. Прежде, чем их тела успели удариться о песок, крепкие зубы тур-утнагана в клочья разорвали руку, сжимавшую саблю, перекусив кости, точно хворостинки. Я видел потом, как болталась эта рука – точно плеть. Зиммад отчаянно взвыл от боли, барахтаясь под телом Гая-волка, из последних сил стараясь оттолкнуть его окровавленную пасть от своего горла. Хейо! Это был самый сладостный звук в моей жизни! Даже слаще звона золотых монет!

Остальные же разбойники, окончательно опомнившись после почти мгновенного перевоплощения Гая Канны, кинулись на выручку своему главарю. Славный ураниец, свирепо терзавший эту жалкую голтийскую крысу, скрылся за черными спинами обступивших со всех сторон грабителей, принявшихся озверело сыпать на него удары своих мечей и копий.

Во всю я нахлестывал своего скакуна – так, что кровь с его боков разлеталась во все стороны темными брызгами, но уже ясно было, что опоздал. Отважный уранийский тур-атта сложил голову. Уцелеть под градом ударов, расточаемых дюжиной здоровых крепких мужиков, было просто невозможно. Пусть Гай Канна был оборотнем и потому живучестью во много превосходил обычного человека, пусть даже на нем была эта странная заговоренная кольчуга из диковинного черного металла, все одно прежде чем мы сумели бы подоспеть ему на помощь, разбойники изрубили бы его в клочья.

Никогда еще отчаяние не казалось мне столь черным, друг Кулдус, старый солдат. Уж больно я привык, прикипел к этому необыкновенному парню за те несколько дней, что он провел, путешествуя с караваном почтенного Фахима бан-Аны. Странный он был, очень странный. Вроде и зрелый муж, закаленный в сражениях воин, равного которому и сыскать трудно, а тут же неискушен, наивен, прям и честен, как безвинный ребенок. Не будь Гай Канна столь искусным бойцом, наш жестокий мир давно бы пожрал его...

И знаешь, что я тебе еще скажу, старина? Хоронить этого парня самое неблагодарное занятие, какое только можно найти на этом свете! Уж сколько раз за этот страшный поединок с Ороме'ктаном казалось мне, будто чернокрылый и костляворукий демон Каргах, собирающий урожай для своей Единственно Бессмертной Госпожи, оборвал нить жизни молодого уранийца, а он все одно выскользал из его мертвенного объятия! Ну, как скользкий уж из рук пьяного змеелова!

В плотной толпе разбойников, стервятниками окруживших тур-атту Канну, вдруг раздался голос исполненный смертного ужаса :

– Ааа-а-а! Череп! Спасайтесь! Оборотень раскусил Череп! Ороме'ктан СВОБОДЕН!

Кольцо разбойников вокруг Гая Канны и поверженного Зиммада мгновенно распалось. Со всех ног презренные шакалы бросились бежать, оставив на песке безжизненное тело огромного черного волка, тесно обтянутого странной одеждой, и бледного, перепуганного крысоподобного колдуна-грабителя, левой, здоровой рукой силящегося унять кровь, хлещущую из шеи. Тур-утнаган все-таки достал мерзавца. Правда, ему не удалось добраться клыками до вены, иначе бы с главарем банды было уже покончено, но все равно, кровь из рваной раны текла так обильно, что Зиммад должен был истечь ею до смерти, если только сей же час ему никто не перевяжет шею.

– Бегите! – испуганно возопил за моей спиной Улук. – Пресвятая Аэтэль и Оджа-Великомученник! Демон свободен! Заклинания Кальпуна больше не сдерживают его!

Мой конь вздыбился, почуяв приближение чудовищной Тени, и едва не уронил меня на песок. Натянув поводья так, что едва не своротил ему голову, я силой принудил обезумевшее от страха животное к повиновению и обернулся.

Ороме'ктан действительно был свободен. Сеть, сотканная заклинанием старого Кальпуна более не удерживала взбешенного демона, ровно, как и раскрошившийся Череп, прежде принуждавший его повиноваться смертным. Порвав колдовские тенета – лишь отрывочные молнии змеились, взблескивали не то поверх сгустка тьмы, не то внутри него, Тень надвигалась, грозя пожрать все, что встретится ей на пути. Она катилась прямо на... Нет, не на меня, старина Кулдус. Я понял это почти сразу. Демон скользил в сторону Гая Канна и крысоподобного Зиммада.

Теперь уже никто и ничто не могло вмешаться в события, чтобы изменить их хоть как-то. Храбрый ураниец и седоголовый маг сделали все, что только было в силах смертных. На большее не был способен никто из нас.

Брошенный своими приспешниками, предводитель разбойного воинства, вытаращив глаза, позабыв о своих страшных, смертельных увечьях, в немом ужасе следил за тем, как приближается к нему недавний раб. Губы его беззвучно шевелились. Ороме'ктан надвигался, грозно распустив в воздухе колышущиеся черные щупальца, пожирающие пространство. Я был ближе всех к ним и находился как раз сбоку. Тень не закрывала мне вида. Я видел. Я все это видел собственными глазами! Когда Черная Бездна почти докатилась до Зиммада и Канны, разбойник выставил вперед уцелевшую руку, словно пытаясь заслонится ей от него и раскрыл рот, чтобы закричать...

Он не успел закричать. Одно из щупалец Ороме'ктана быстро выдвинулось вперед и вошло прямо в раскрытый рот негодяя. Я ожидал, что голова Зиммада исчезнет, словно сладкий пряник слизнутый коровой, но ничуть того не бывало! Колдун не умер, не был поглощен Тенью, покинувшей бога! Он стоял на коленях, истекая кровью, словно зарезанная свинья, стоял, раскинув в стороны руки, даже ту, изувеченную, и демон втекал в него, подобно джину или ифриту, возвращающемуся в свой сосуд. Пресвятая Аэтэль! это было ужасно!

Глыба черного бездонного мрака истаяла у всех на глазах, полностью войдя в тело разбойника. То, что некогда было крысоподобным Зиммадом неловко, двигаясь, словно ожившее изваяние, поднялось с колен и повернулось в сторону каравана. Глаза его зияли чернильным мраком, и, верю, они смотрели и видели вне нашего мира. Они сами были провалом в иной, абсолютно чуждый нам мир, по сравнению с которым даже Преисподняя Хогона может показаться раем! Глядя на это, я просто оцепенел, превратившись в недвижимого истукана наподобие тех, что воздвигают возле черных алтарей Кхурба. Внезапно Зиммад, вернее то, что стало им, воздело руки вверх и задрало голову, точно человек, собирающийся страшно, отчаянно закричать, ниспосылая богам проклятья...

Оно тоже не закричало... тоже не успело... Человеческая плоть была не способна вмещать в себе демона столь могущественного и разрушительного. Она рассыпалась невесомым прахом – в единый миг! И неизвестно откуда налетевший порыв ветра развеял его по пескам. Лишь череп Зиммада, с которого неведомая рука сдернула все покровы плоти, обнажив белеющую кость, какое-то время, висел в воздухе, вращаясь по кругу, поддерживаемый все той же незримой рукою. Наконец, он упал, едва не задев лапу Гай Канны. Оборотень слабо дернулся и попытался поднять голову, но не смог. Песок под ним был красен от крови.

Но он был жив! Гай Канна, доблестный тур-атта остался жив!

Соскочив с упирающегося, хрипящего коня, я побежал к уранийцу, по дороге остановившись лишь раз, чтобы поднять сброшенное им оружие – чудесный бриллевый меч и кинжалы. Его страшно изрубили, старина Кулдус. Кольчуга и куртка превратились в кровавые лохмотья, даром, что заколдованные. Ни один человек не остался бы жить, получив подобные раны, но я знал, что Гай Канна выживет. Не только потому, что он был оборотнем. Знаешь, о чем я подумал? Сама судьба и боги берегли этого юношу для еще более великих дел и свершений. Слишком странен он был, слишком необычен, слишком чужд. И потому не мог так просто умереть.

На моих глазах волк-Канна стал превращаться в Канну-человека. Жесткая черная шерсть втянулась в поры на его бледной коже, челюсти и уши стали уменьшаться, конечности же наоборот – удлинятся и разгибаться с жутким влажным хрустом, пока не приняли свой прежний облик. Вместе с ними вернулись в прежний вид изодранные окровавленные кольчуга и одежда. Глаза храброго юноши-уранийца были затуманены болью, и все же заметили меня и узнали. Судорожно схватив меня за руку, Гай Канна улыбнулся губами, на которых вздувались и лопались кровавые пузыри и что-то пробормотал на неизвестном мне наречии. Я не смог понять, что он пытался мне сказать. Разобрал лишь одно слово – "хаген". Ты не знаешь, что это значит на языке уранийцев, Кулдус? По мне так это скорее походит на какое-то имя.

Я уже взялся, было, разматывать свой пояс, чтобы разорвать его на части и перевязать ужасные раны тур-утнагана, как вдруг взгляд мой упал на череп покойного Зиммада. Содрогаясь от мрачных догадок и домыслов, я протянул руку к мечу и, вооружившись им, осторожно потыкал череп. Ничего не произошло, и я мысленно вознес горячую хвалу Утре. Набравшись мужества, я опустил рукоять меча и несмело коснулся белой кости. Череп был холоден, точно кусок льда. Взявшись за него поудобнее, я поднял пустую кость и, превозмогая собственно малодушие, заглянул в мертвые глазницы. Огненное дыхание Азуса! Пустая кость, я сказал?! Она не была пуста! Внутри черепа застыла непроницаемая чернильная, смертельно опасная для взгляда смертного пустота. Ороме'ктан, вечный Раб Черепа не освободился. Он просто сменил свое вместилище!

Вот она – цена, какую люди платят за обладание силой и могуществом демонической Тени! Не забавна ли, друг Кулдус, подобная разменная монета?! Собственный череп! Ха-ха! Это забавно... и страшно, ибо навряд ли смерть Зиммада была концом его платы демону, которым осмелился повелевать.

Что ты смотришь на меня так внимательно и настороженно, старый солдат? Ты хочешь знать, где сейчас новый Череп?.. Сколько мы дружим? Лет двадцать? Больше? Я не однажды спасал твою жизнь и не помню, чтобы ты хоть раз остался в долгу. Я доверяю тебе больше, чем брату, ты знаешь это... И все же я не скажу тебе, где теперь Череп с Ороме'ктаном. Не скажу, что я сделал с ним. Никто не должен знать о случившемся. Я уже успел позаботиться об этом: взял клятву со своих людей никому ничего не рассказывать, и заставил почтенного Фахима бан-Ану удвоить плату за этот переход каждому.

Прости, старина Кулдус, но я вижу, как блестят твои глаза. Точно так они блестели лет пятнадцать назад в игорном доме "Крысиный Король". Тогда я предупреждал, просил тебя остановится, но ты не смог. Слишком велико было искушение. Сила и возможности, которые открываются перед хозяином Раба Черепа – искушение гораздо большее. Боюсь, ты можешь поддаться ему. Зиммад был ограничен и глуп, в руках же человека умного и деятельного, например вроде тебя, Тень может оказаться оружием неизмеримо более страшным и разрушительным. Я бы, во всяком случае, не стал заниматься глупостями вроде грабежей караванов... Хотя, кто знает, может быть, крысоподобный разбойник собирал деньги, чтобы нанять для себя небольшую, но преданную армию наемников. С одним Ороме'ктаном у него ничего бы не вышло... Тьфу! Тени и Призраки! Я уже сам невольно начинаю думать, как можно бы было использовать этот треклятый Череп! Если бы я только не видел, чем и как придется за это заплатить! Видишь, тур-атта Кулдус, насколько он опасен? Он развращает волю и разум даже сильных, упорных людей. Надеюсь, ты все-таки оставишь мысль о том, чтобы узнать, где череп Зиммада, ибо не гнушаясь нашей дружбой, не перешагнув через нее, тебе это не удастся.

Забудь лучше вовсе об этой части моего рассказа, друг Кулдус, выброси ее из головы. Впереди уже начинают чернеть сторожевые башни Пту. Скоро мы доберемся до ближайшего дувана, и я угощу тебя самым лучшим, самым дорогим вином, какое только сможет сыскать в своих закромах его хозяин. Обещай мне только, что первую чашу мы осушим за здоровье славного воина из Урануса, Гая Канну. Клянусь бесчисленными добродетелями Аэтэль, парень того стоит! ЭПИЛОГ

Трясясь в такт рысящим движениям своей лошади, третий маг Городского Совета Пту сосредоточенно размышлял, планируя свои дальнейшие действия.

Теперь он твердо знал, что предмет его едва успевших толком начаться поисков – страшный всеразрушающий Ороме'ктана находится совсем близко. В этом караване. Уединение солдафона Кулдуса и этого обезьяноподобного громилы-караванщика были лучшим тому доказательством. Шестым чувством маг ощущал, что со всем этим связан также и таинственный оборотень с резкими прямыми чертами лица ( это он успел разглядеть ), выдающими северное происхождение, неведомо почему оберегаемый всем караваном, включая и эту смазливую девчонку, дочь шарумского купца. Хост затруднялся сказать, кто из этих двоих шарумец или оборотень-северянин стал новым владельцем Раба Черепа. Находясь в караване, он не осмеливался пустить в ход свои магические способности и прощупать сознание того или другого. Это было чревато риском – хозяин Ороме'ктана наверняка почувствует чужой интерес к своим мыслям и догадается, откуда он может исходить. В самом деле, не мужлану же наемнику читать людей словно открытую книгу! А магов в караване всего два, конечно, если удостаивать столь громким званием этого старого шарлатана, именующего себя Кальпуном. Любой у кого есть хоть капля мозгов сообразит, какие перспективы сулит толковое использование силы, подобной Ороме'ктану... и поймет, какие опасности притягивает обладание этой силой.

В караване хозяевами положения были гориллообразный шарумский караванщик, оказавшийся ко всему прочему другом Капитана Кулдуса и волк-оборотень, несомненно, приложивший руку к преждевременной кончине предыдущего хозяина Черепа. Тревожить их сейчас было не то, что неразумно, но попросту глупо! Стоит хогоновому круститу рявкнуть во всю глотку, как он это умеет, и свора преданных ему псов-наемников тут же спустит его, хостову, шкуру, чтобы натянуть на свои барабаны. А в Городском Совете не моргнув глазом солгут схлопотал мол стрелу промеж лопаток, так и так, не уберегли, со всеми случается, даже с магами. Что ж тут поделаешь?

Фандл раздраженно ткнул лошадь каблуками в бок. Нет уж! Скорее бы вернуться в Пту. Там расстановка сил полностью изменится – в его пользу. И скорее всего – глаза колдуна сузились в две тонкие щелочки, лучащиеся хитрым самодовольством – он поведет эту игру один. Для этого у него вполне достанет сил и способностей. Что же до Городского Совета... что ж, он, Фандл Хост, лично всегда был сторонником единоначалия...

Впереди уже поднимались из горячих знойных песков черные пики сторожевых башен Пту. Животные и люди невольно ускорили шаг, предчувствуя скорый конец своего этого нелегкого пути к берегам Сухого Моря и долгожданный отдых под тенистыми крышами.

А солнце уже клонилось к закату.

День умирал.

Вечер медленно вступал в свои права.

конец