Текст книги "Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)"

Автор книги: Виталий Чечило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Виталий Чечило
Солдаты последней империи. Записки недисциплинированного офицера

Пятый научно-исследовательский полигон

Назначение на Байконур я воспринял стоически. Во-первых, солдат службы не выбирает, а, во-вторых, могло быть и хуже, например в Аральск или Сары-Азек, Джезказганской области. Оставался ещё Дальний Восток, где год шёл за три, как на войне. Туда даже очередь стояла, служили одни блатные: делать нечего – ходи на охоту, бей медведей, лови красную рыбу, жди, пока боеголовка упадёт. Конечно, в Плесецке климат куда лучше, чем в Казахстане: зима, лето, морошка… Но на Байконуре, по-крайней мере, был построен современный город Ленинск, содержание которого обходилось к началу 80-х годов в миллиард рублей. В кои-то веки большевикам удалось построить что-то путное, да ещё в абсолютно враждебной человеку среде. Если воспринимать архитектуру, как овеществлённое время, то в пустыне эта борьба человека со временем изначально обречена на провал. У казахов, вообще кочевников, отсутствует чувство времени в нашем понимании, согласно с иудо-эллинской культурной традицией. Они не создают материальных форм. Казахи брезгуют жить в каменных строениях. Из вечного они строят только мазары и мавзолеи. Сами казахи не твёрды в вере, хотя обрезать их начали со времён Таммерлана. Из всех обычаев только хоронят согласно мусульманскому обряду. Святые места – пережиток язычества, представляли собой кучи камней.

Человек по роду своей деятельности – хронофаг. Когда он дерзнул построить из камня, то восстал против Бога. Один из примеров тщеты человеческих усилий – кирпич. Теоретически, обожжённый кирпич в условиях пустыни вечен. Однако соль разъедает его полностью и удивительно быстро. Стены туалетов в солдатских казармах выпадают лет через пять.

Ленинск разделил судьбу всех бывших до него городов. Когда летишь на вертолёте, внизу видны руины самых различных эпох. К ним органически присоединились и новейшие – брошенные старты. Например:

113-я, с которой запускали на Луну;

118-я – посадочная площадка «Бурана»;

41-я, на которой погиб маршал Неделин…

В «честь» маршала рядом разместили хоздвор с полудикими свиньями, а подземелья заполнили собаки коты и… дезертиры.

Впечатление мистическое. Едешь по пустыне, а вокруг – воронки, ежи, надолбы, выдолбы, долбоебы – все основные виды инженерных сооружений. Как будто находишься в блокадном Ленинграде или осматриваешь «зубы дракона» на Линии Зигфрида. Гектары бетонных столбов, о которые должна была разбиться упавшая после неудачного пуска ракета. Строительство 50-х годов уже странно для современных ракетчиков. Археологи будущего не поймут смысла этой цивилизации, и потомки вряд ли поведают им об этом что-то осмысленное. Где-нибудь на 80-й площадке ощущаешь себя инопланетянином: проржавевшая ж/д ветка со сгнившими шпалами, железобетонные бункеры, сферические танки для кислорода, ветер свистит в параболических антеннах… Каково казаху пасти там овец? Что он сможет рассказать об этой цивилизации потомкам, когда ни дед, ни отец, на глазах которых всё это строительство происходило, не смогли поведать ему о предназначении этих руин?

Надо сказать, что кроме времени, кочевники не воспринимают и иных абстрактных величин, например, мер длины. «Два метра» для них ничего не значит. Казах всё меряет по окружающим предметам: «большой, как верблюд» – это как дом или тепловоз. В категорию «маленький, как мышь» вписываются все предметы, которые меньше ишака – например, кот или петух. Основных мерила три: овца, конь или верблюд. «Пять верблюдов» – это вообще много; но масштаб руин несоизмерим даже с такой величиной. Поставь верблюда на фоне такой мачты – его и не увидишь, в то время как верблюд и пирамиды вполне соизмеримы. Можно сфотографировать одного на фоне другого.

Разрушения особенно усилились после высыхания Аральского моря и превращения его в систему гнилых соляных болот. Процесс этот геологический. Фактор человеческой деятельности был сильно преувеличен желавшими погреть руки на повороте северных рек. Слишком ничтожен человек по сравнению с великолепием природы. Знакомые космонавты как-то признались мне, что следы цивилизации на Земле из космоса не различимы. Экология – не более, чем бизнес «зелёных». Один вулкан извергает из ада больше окиси углерода и серы со стронцием и полонием, чем все автомобили и паровозы за столетие. Уместно вспомнить, что в викторианской Англии проблему промышленных отходов создавал конский навоз. В Лондоне даже процветали целые акционерные общества, занятые его захоронением, пока в Первую Мировую лошадей не съели автомобили.

Собственно, сам Байконур стоит на дне древнего Аральского моря. На отдельных местах оголившегося некогда морского дна, среди гальки попадались даже драгоценные камни. «Грязные» рубины – мутно-красные, в отличие от индийских, кашмирских, цейлонских, прозрачных на 90 %. Собирать их можно было горстями. Капитан Авдеев, командир роты, по своему пристрастию к поделкам, вроде самолётиков в бутылках, сделал жене ожерелье. Камни обрабатывали напильником, затем солдаты шлифовали их на кожаных ремнях где-нибудь в карауле. Дошло до политотдела, разгорелся страшный скандал:

– Чем у вас на боевом дежурстве занимаются? Вы бы ещё коронки ставили!

Среди солдат и правда был умелец, пользовавший сослуживцев. С помощью телефонного аппарата ТА-57 убивал нерв, затем электродрелью высверливал пульпу, ставил пломбу из цемента и коронку из рандоли. Во время операции пациента привязывали к кровати. Одному караульному солдату этот дантист из народа умудрился поставить два зуба. Тот три недели плевался зелёной слюной, затем почернели и все остальные зубы. Другой целитель, вотяк, родом откуда-то из Удмуртии, подвизался на поприще мануальной терапии. Солдат белил в каптёрке потолок, лестница упала, случилась контузия. «Целитель» положил дверь на спину несчастного и стал на ней прыгать. Страдальца с дичайшими воплями уволокли в санчасть. Эскулапы едва отходили.

Циклопические сооружения хрущёвской эпохи поражают воображение. Байконур строили рабы – солдаты-строители. В США не было стройбатов, поэтому там до такой гигантоматии не дошли. Технологические катастрофы не уступали по мощности Хиросиме, разве что, вместо радиационного, происходило химическое заражение. Ракета Н-1, для полёта на Луну, взорвалась на высоте 13 км. Королёв избрал для этой конструкции пакетное расположение двигателей. Я видел их обломки, размером с двухэтажный дом, валявшиеся в 20 км от старта. На самом старте две мачты такой высоты, что верхушки теряются в облаках. Это вам не останкинская телевышка. Раскачка – амплитуда колебаний – 40 м. Когда подходишь, слышен скрежет зубовный стали, бетон основания колеблется под ногами. Впечатление такое, что мачта падает тебе на голову; одно желание – убраться поскорее. После неё я понял, что испытывали древнеегипетские верующие, когда их сгоняли куда-нибудь в Абу Симбел. Балки ржавеют, осыпаются; а поскольку нет специалистов, чтобы демонтировать их, ждут, когда те сами (лет через тридцать) упадут. Потом их лет за 200–300 засыплет песком, и предприимчивые грабители могил унесут кабели из цветного металла и крышки люков для сдачи в какой-нибудь «вторчермет» будущего, как некогда сдавали финикийцам технологическую начинку пирамид. Наконец, захоронение нашей мечты разроет какой-нибудь армянин (этот народ вечен) и, как Коллоса Родосского, продаст туркам на чеканку монет. Второй примечательный памятник – на 45-й площадке – МИК (монтажно-испытательный корпус), в котором собирали «Энергию». Крытый город, куда там Кёльнскому Собору. Поставь на него МИК – Собор внутри не сразу найдёшь, да и росписи покруче. Панно с изображением Ленина – высокохудожественную мозаику из метровых плит, площадью полтора гектара – на стене МИКа видно с высоты 10 км.

Как и Баальбек, и пирамиды, Байконур неуничтожим – нечем вывести. Его строили 15 лет, вложили огромное количество денег. В пустыне даже песок – дефицит. Местный, солёный, использовать невозможно. Щебень и песок завозили поездами, песчаные бурты вырастали до горизонта, дожди их постепенно размывали, поэтому везли ещё. Монументальные памятники сохранились только потому, что экономически было невыгодно их разбирать. Каждая последующая эпоха экономнее предыдущей. Период полного распада рельса в пустыне – 10000 лет; потомки ещё успеют налюбоваться делом наших рук. Байконур должен стать центром туризма, несмотря на объективные трудности.

Полигон имеет форму неправильного четырехугольника. Его южная граница опирается на реку Сыр-Дарья и станцию Тюратам. Наибольшая протяжённость с севера на юг – 70 км и с запада на восток – 70 км. Внутри – три основные ветки железной дороги и разбросанные по пустыне «площадки». Между площадками кочевали казахи и сайгаки. У тех и других там проходили вековые тропы. В то время, как сайгаки служили в пищу, казахи в эпоху шпиономании создавали огромную проблему.

Колонизация

То, что город вместе с тем может быть и ордой, меня, поначалу, немало удивляло. Кзыл-Орда прежде именовалась Форт Перовск. Со времён покорения Туркестана сохранилась и система местных фортификаций. Части САВО, за исключением ракетных, размещались преимущественно в бывших царских казармах. В меру продвижения России на юго-запад, на смену кокандским крепостям Куртка, Пишпек, Токман, Туркистан, Аулие-Ата, Чимкент, пришли Российские укрепления – линия фортов от Перовского до Верного. Их строители не утруждали себя европейской фортификацией. Основное предназначение тамошних крепостей, – чтобы личный состав не мог вступить в сговор с местными и продать им оружие. Такие же укрепления, например в Кашгаре, строили и китайцы. Внешний периметр составляли глинобитные стены с полукруглыми башенками по углам, позволявшими вести кой-какой фланкирующий огонь. Посреди одной из стен – ворота, ведущие в первый двор. Хозяйственные постройки скрыты в толще наружных стен, покрытых дёрном. По ним некогда ходил часовой и паслись козы. Внутренний периметр образуют собственно казармы и штабные помещения. Комнаты без окон, даже во внутренний двор. Это позволяло круглый год поддерживать в них постоянную температуру +18 градусов и низкую влажность воздуха без отопления. Во дворе колодец, обеспечивающий автономность укрепления. Под стенами внутреннего двора – подвалы. В них, как, например, в Алма-Ате, размещались гауптвахта, а в противоположном углу – банк. С момента основания укрепления «Верное», гарнизонная гауптвахта в Алма-Ате так и не поменяла прописки. Спускаешься по винтовой лестнице из помещения штаба, минуешь клёпаные железные двери толщиной в ладонь. На стене одной из камер я обнаружил высеченную надпись:

«Мучаюсь за идею. Поручик Кутепов 1914 г.»

Дата меня насторожила: наверное, на фронт не хотел идти. Под ней ещё одна, не менее примечательная:

«1958 г. ст. л-т Иванов. За какой хуй тут мучаюсь я?»

Наверное, за пьянку.

К сожалению, наземные строения крепости в Алма-Ате снесены. Крепость в Ташкенте была разрушена землетрясением. Частично сохранилось укрепление Пишпека (Фрунзе, Бишкек). Не доезжая Казалинска, стоит заброшенный форт, возведённый из глины с камышом. Каждое такое укрепление могло вместить до батальона пехоты. Именно в туркестанских батальонах была впервые введена гимнастёрка – белая бязевая рубаха навыпуск. К ней полагались штаны из овечьей кожи, – единственный способ спастись от колючек на тактических занятиях. Бельё под такими штанами рвалось моментально. Самые ушлые для удобства пришивали подштанники, как подкладку. И спать было не жарко, а по нужде рассекали по казарме в одних нательных рубахах.

Любопытно, что в Туркестане оружие в пирамидах начали запирать намного раньше, чем где-либо в российской армии, задолго до революции 1904-05 гг. Запирали цепью сквозь спусковые скобы. Прежде под замком хранились патроны, но не винтовки.

За периметром крепости находилась слобода, в которой проживали офицеры и сверхсрочники. Со временем, крепость до безобразия обрастала слободами, так что не представлялось возможным вести огонь, буде налетят хивинцы или кокандцы. Пока казаки по приказу ташкентского генерал-губернатора «Ярым-подшо» (полуцаря) не разоряли самовольное строение.

Ташкент был несомненно не только «хлебным», но и русским городом. Лекари делали невиданные операции, например, ушивали грыжи. В пролётках выезжали белые женщины под зонтиками от солнца, тут же шли толпы дервишей. Когда сталкиваются две цивилизации, народ, несомненно, в выигрыше. Человек на Востоке сведён к муравью, он может функционировать только в системе, и вне её – равен нулю. Поэтому каждый стремится нарожать побольше детей, чтобы быть байком хотя бы дома. Дети ему служат; угроза «прокляну» страшит до сих пор. Поход сына на отца за любое наследство невозможен.

Бай с камчой – как собака. Подойти к нему в полупоклоне могли только те, кто рангом пониже, но никак не простонародье. Русские впервые начали обращаться с туземцами, как с людьми. Хотя всех водоносов и дровосеков, без разбора, именовали Махмутками, но платили и могли покалякать с ними о жизни. Поэтому народ льнул к колониальной администрации, он всегда что-нибудь с неё имел. Сдох бы с голоду, если бы не был дворником в Ленинске. А так мог и верблюда содержать в условиях города – кормил арбузными корками. Сколько сапог нужно – родственников обуть, или шинелей – им же. Если казашка работала в овощном магазине уборщицей, то, при наших продуктах, 80 % от привезённых тут же списывали, и она день и ночь носила их домой. У баранов и верблюда желудки были, конечно, лужёные.

Почему русских попёрли из Афганистана? Не за мифические «зверства». Просто они, подобно шаху в Иране, осмелились просвещать людей. Ну наденут на них тюрбаны опять лет на десять. А дальше? С падением исламского режима, первое, что начинают делать, это раздеваться. Если женщина увидела шахиню полуголой на пляже, пусть только в журнале или по телевизору, её уже не увидишь под паранджей. Молодые казашки «намазываются» (красятся) вульгарно, буквально по-чёрному, потому что не умываются. Для них белая женщина – идеал для подражания: детей не рожает, курит, может мужу изменять. Широчайшее поле для проповедников – на Востоке грядёт сексуальная революция. Турчанки, судя по тому, как одевается госпожа Тансу Челер, уже восприняли её идеалы. Им бы внести в мораль, подобно японцам или китайцам, что проституция, как и служба в армии, отнюдь не является пороком. Недаром в прежней Монголии, в условиях кочевого быта, публичные женщины селились при монастырях. Предлагаемое монахами убежище было выгодно путнику, потому что «за гостеприимство» не обирали. Заставят всю ночь молитвенный барабан крутить или бить поленом в колокол – ну и хер с ним. Зато накормят.

Социализм не многое убавил в традиционном восточном гостеприимстве. Селят в гостиницу в байском селении, и если ты уважаемый человек, часов в 11 вечера пришлют женщину, «чтобы убрала». Баба в штанах, летом, нарумяненная… При колхозах держат специальных женщин, камнями не побивают.

«Не стройте больше крепостей – стройте железные дороги» – учил Мольтке. Строительство Среднеазиатской железной дороги произвело неизгладимое впечатление на кочевников. Паровоз действительно долгое время именовали «шайтан-арбой». И по сей день профессия железнодорожника, будь это даже простой путейский рабочий, считается у казахов самой престижной. Летом уехать из Тюратама куда-либо, например в отпуск, невозможно. В кассе невозмутимо восседает казашка с бурятским лицом и за великую мзду продаёт билеты. Как-то мне срочно понадобилось в Москву, билет тогда стоил 13 рублей, кассирша потребовала 30. Я обратился к знакомому казаху – железнодорожнику дяде Саше. Его жена – «апа тётя Катя» – торговала водкой и держала в руках весь аул, так как была беспощадной ростовщицей. По причине беспробудного пьянства мужа, ей одной доводилось тянуть на себе хозяйство, копить приданное для двенадцати дочерей и калым для единственного сына. Дядю Сашу не надо было просить дважды.

– Купи для меня у тёти Кати бутылку водки. Встречаемся на улице.

С бесстрастным выражением лица прошествовал в кассу и тут же вернулся с билетом, приобретённым за номинальную стоимость.

В царское время в Туркестане, уже при наличии железной дороги, прогонные и суточные всё ещё выдавали офицерам на лошадей, что несомненно было выгодно путешествующим. В Петербурге, очевидно, не подозревали о существовании там «чугунки».

Железнодорожная линия по ровной, как стол, пустыне была проложена серпантином: в 1905 году её строили англичане и получали за каждую версту. На крупных станциях Казалинск, Джусалы, Кзыл-Орда, стояли казачьи разъезды, оставившие после себя потомство «казахов Урала» – белобрысых, узкоглазых блондинов. Особенно это поражает в женской внешности. Станции были сложены из камня и имели стены по два метра толщиной с бойницами для стрельбы из винтовок. Сохранились даже клёпаные водопроводные башни. Большинство разъездов ныне переведены на автоматику и брошены людьми. Как-то в ноябре меня высадили на разъезде Дермень-Тюбе, ловить дезертиров. На разъезде наставили товарников. Поди найди его там! У меня и в мыслях не было. Станционное здание казахи использовали как кошару для овец, пол по колено был усыпан кизяками. Я жил там сутки, спал на блохастой кошме, смердящей, как дохлый вокзальный бомж. Наконец, решился разжечь печь – большую, с чугунной дверцей и царскими орлами на ней. Перед этим я, скуки ради, хотел выломать дверцу себе на память. Её не топили года с 1917. Сжёг бумагу, кизяк, наломал веток карагача. В трубе загудело, собрался народ – подумали, что пожар. Аксакалы изумлённо цокали языками и шумно втягивали воздух носом. Им было удивительно, зачем выпускать тепло в железную бочку. Наконец один, с медалью за город Будапешт на чапане, произнёс: «Я такое в войну видел». Казаков в нас удивляло многое: что спим на простынях, отгоняем мух ото рта рукой. Казаки, например, мух с пиалы сдувают губами. Есть даже пословица: «Дурной, как русский, он мух руками отгоняет». Действительно, когда входишь в юрту, можно прослыть за сумасшедшего, если начинаешь отмахиваться от мух руками. Трудно сохранять спокойствие и сдувать мух с носа и рта. К утру мне окончательно надоело ловить дезертира; я хорошо знал российскую военную историю и сюжет картины Верещагина «Забытый». Сел в товарный поезд и вернулся на станцию. Пришёл в часть, а там спрашивают:

– Ты почему на службу не являешься? Тебя уже ищут.

Единственным позитивным результатом экспедиции было то, что на разъезде я познакомился с Аминой, казашкой, и Бертой, оказашенной немкой. Работали они в разъездном магазине. Задача была одна – скупить в проезжающих поездах продукты питания (тогда в поездах толком не кормили). Узбеки затаривались в Москве и продавали втридорога. Продавщицы обирали уже соотечественников. В пустыне шкала ценностей диктуется потребностью: в запас не возьмёшь ничего, кроме риса, муки и сахара. На Востоке бытует пословица: «Одного и того же верблюда можно купить и за одну монету, и за сто». У речки, где есть дороги, верблюда можно было обменять на «Запорожец» – эта машина с воздушным охлаждением очень хорошо показала себя в условиях пустыни. Казахи были абсолютно безразличны к достижениям нашей цивилизации, кроме, разве что, мотоциклов и телевизоров. Машины (кроме «Запорожца») или холодильники предмета вожделения не составляли, а дача у казаха всегда с собой. В пустыне такого же верблюда можно было выменять на мясо рублей за триста. Особенность казахских кочевий – малое количество тягла, несколько вьючных верблюдов и несколько верховых коней. Остальные оставались полудикими и шли на мясо. Артезианская скважина на разъезде притягивала кочевников, поскольку была единственным источником питьевой воды. Сами казахи могут обходиться без воды – молочными продуктами, но нужно поить баранов. Начальник пожарной команды полка как-то повёз в пустыню воду, чтобы поменять у казахов на водку. Разбил машину о единственный столб.

Меновая торговля велась бойко. Казахов в магазине удивляли белые халаты продавщиц – они думали, что это больница, куда попадали только редкие казахи. Что особенно нравилось продавщицам, так это то, что казахи с любой купюры не требовали сдачи. Деньги не имели для них номинальной стоимости. Господа офицеры покупали в магазине исключительно водку и вино, в основном узбекские портвейны «Агдам», «Талас» и «Арак». Офицерских жён поражало в магазине обилие дефицитных промтоваров китайского и индийского производства, вроде вельвета в мелкий рубчик. К чему он казахам? На всех крупных разъездах существовали «толчки» – вещевые рынки, на которых жёны офицеров продавали обмундирование и разные недоношенные вещи, которые скупали казахи. Особенно ценились ими офицерские сапоги и ватные брюки. Казахи, за непотребностью, вывозили на «толчки» массу дефицитных книг на русском языке, например, классиков выпуска тридцатых-сороковых годов, а также засиженный мухами хрусталь и ковры. Торговля осуществлялась без денег, путём обмена. Например, шесть пар офицерского белья приравнивалось к собранию сочинений Пушкина, а за офицерские сапоги можно было выменять колесо к мотоциклу «Урал» (самый популярный транспорт среди прапорщиков). Там же, в мазанке с подпёртыми стенами и потолком, находилась импровизованная чайхана, в которой подавали любые спиртные напитки, кроме чая. Когда прапорщик Коля «Борман», живым весом килограммов сто тридцать, плясал вприсядку, пол и потолок грозили провалиться.

– Амина, блядь, где ты?

Сама Амина тоже была нехудая и в свободное время сожительствовала с рыжей Бертой.

Подобные сексуальные вольности были привнесены в степь ветрами новейшей истории. Уже упоминавшийся АЛЖИР – Акмолинский Лагерь Жён Изменников Родины – раскинул свои щупальца повсюду. Если говорить о какой-то сексуальной традиции времён социализма, то она носила явно выраженный садо-мазохистский характер. Даже лесбийская любовь была пронизана фаллическим культом. Жанр повествования не позволяет мне подробно распространяться о приобретённых в данной области познаниях. Само перечисление подручных средств могло бы вызвать сладострастную дрожь в душах адепток: сложенные вдвое резиновые шланги, варёные яйца, дрессированные коты… Не хватало разве что древнеримских ручных змей и ослов. К слову, Апулей не упоминает о небольшой хитрости, позволявшей производить подобные эксперименты без риска для жизни и здоровья. Причинное место осла протаскивали сначала сквозь дыню подходящих размеров. Ойротские предания, в отличие от античной литературы, сохранили эту немаловажную подробность.

По роду своих занятий мне приходилось сталкиваться и с асоциальным современным элементом. Единственной формой присутствия советской власти в округе были колхозные молочные фермы. Из Москвы, перед Олимпиадой 1980 г. и фестивалем молодёжи, туда свезли массу тунеядок. Они и «опущенные» немки должны были доить коров. Некоторые ссыльные немцы – протестанты, а значит, в душе безбожники, приняли мусульманские обычаи. В силу каких-то причин они отбились от немецкой общины, опустились, стали носить казахскую одежду. Жили вместе с тунеядками в юртах и вагончиках. На некоторых вагончиках было написано: «Награжу триппером. Бесплатно». Температура внутри достигала 60 градусов, простыни были цвета такыра. Так что не удивительно, что в сорокаградусную жару «доярки» купались в чанах, где поили коров. Бабы сидят по глаза в мутной воде, коровы ревут, казахи поражаются. Ввиду отсутствия косметики и беспробудного пьянства, бабы опускались моментально. Пили всё подряд, но в основном курили анашу. Именно там я заглянул в бездну человеческого падения. Поскольку всех казахов в округе «доярки» уже затрахали и наградили триппером, я поставлял им солдат для случки. Набивал грузовик самыми отчаянными, рисковавшими подцепить на «конец» ради минутного развлечения. За это они приносили мне ясак водкой, так как пить надоенное ими молоко брезговали все. Я даже толком не знаю, куда его девали. И дело не в гигиене. Для казахских коров после полыни и бумага была деликатесом. Молоко на заводах превращали в порошок, смешивали с привозным и так продавали. Иначе пить его было невозможно.

Женщины Средней Азии в массе своей целомудренны и покорны. Казашку, зацепившую в юрте подолом котёл, запросто могли и прибить. Как-то, пребывая в командировке в Туркмении, я, скуки ради, наловил скорпионов в трехлитровую банку и оставил их в гостиничном номере. Вернувшись, я обнаружил банку чистой – уборщица была туркменкой. На Памире местные женщины имели привычку после соития обмываться в речке, протекавшей через кишлак. Если женщина делала это, по мнению соседей, слишком часто, молва осуждала её за сластолюбие. В смысле взаимности супруги не церемонились со своими половинами, устанавливая их в том положении, в каком почитали за нужное.

Казашки, хоть номинально и мусульманки, но волос на лобке не бреют. Узбечки – те бреются через день, как мужики, не дай Бог супругу будет колоться. Как-то познакомился я с одной татаркой: прекрасные густые волосы, буквально до колен.

– Как ты можешь? Ты же татарка.

Оказалось, виной всему муж – русский, отучивший свою жену от мусульманских обычаев. В кумган для интимных омовений он подсыпал ей перец.

По поводу воспетых ещё Пушкиным шальвар. Обычно их носят вместо трусов. Кочевая казашка совершенно свободно могла спросить у своей городской сверстницы:

– Вай, сестричка, а почему такие коротенькие?