Текст книги "На грани риска"

Автор книги: Виталий Волович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Чтобы избежать неприятности, лучше поначалу съесть его буквально "на кончике ножа". Если через пятнадцать – двадцать минут нет никаких симптомов отравления, можно есть его без опасения.

Спор о пользе и вреде планктона мог продолжаться до бесконечности, если бы его не прервал громкий возглас вахтенного:

– Эй, смотрите, корифены! Одна, две, три... Да их целая стая.

Это действительно были корифены. Их сплюснутые по бокам голубовато-серые тела оканчивались острым ярко-желтым хвостом. Широкий спинной плавник, похожий на раскрытый веер, отливал синевой. Чуть подрагивали изящные, словно крылья бабочки, желто-зеленые боковые плавнички. Краски были необыкновенно яркие, сочные, и корифены сверкали и переливались в солнечных лучах, пронизавших воду. Голова с большим крутым лбом придавала им сходство с бульдогом. Стая продефилировала мимо нас в четком строю, сделала круг и вернулась снова. Только две рыбы отделились от компании, помчались к поверхности, выскочили из воды и плюхнулись обратно, подняв фонтаны брызг.

Все рыболовные снасти мигом были приведены в боевую готовность. Но корифены не обращали внимания ни на кусочки галет, ни на тушенку, ни на морские сухари. Пока мы раздумывали насчет приманки, Сергей Иванчиков сорвал с плитки шоколада обертку, насадил на крючок и бросил за борт. И – о чудо! вся стая устремилась к посверкивавшей в воде пластинке станиоля. Одна из корифен, оказавшаяся наиболее проворной, опередила остальных и, ухватив приманку, метнулась в сторону. Но не тут-то было! Сергей ловко подсек ее и под торжествующие крики втянул в лодку. Одну за другой выудили еще тройку корифен. Они бились, подпрыгивали, забрызгивая брезент кровью. Наконец все они утихли. Но буквально на глазах происходила метаморфоза. Яркие, сочные синие и желтые краски стали меркнуть, тускнеть. И вскоре осталась лишь одна – серебристо-серая – краска смерти.

В каждой из корифен было не меньше трех-четырех килограммов. Их выпотрошили, густо посыпали солью, вставили в брюшко распорки и повесили вялиться на солнце. Вкус мяса корифен был всем хорошо знаком. В дни удачных уловов корабельные коки буквально закармливали экспедицию корифеной в разных видах – жареном, вареном, в супе и в заливном. Корифен вялили, коптили, а экспедиционные гурманы предлагали желающим отведать корифену по-таитянски сырые ломтики рыбы, вымоченные в лимонном соке.

Успешная рыбная ловля позволила лишний раз убедиться, что даже при небольших навыках океан не даст помереть от голода, тем более что большинство обитателей океана съедобно. Большинство. Но далеко не все.

Встречаются и такие, что, отведав их мяса, а тем паче икры, печени или молок, рискуешь отправиться на тот свет. Впрочем, даже не будучи ихтиологом, можно по некоторым признакам предположить, что пойманная рыба относится к числу ядовитых. Многих из них чудесница природа окрасила в феерические яркие тона. Некоторым, например скорпене, или камень-рыбе, придала устрашающе-уродливый вид; других, как фугу, лишила рыбьей чешуи, но зато наградила "клювом"; третьих украсила многочисленными колючками, на манер ежа (диодон, или рыба-еж) , или покрыла тело твердыми пластинками (кузовок). Ловца в тропических водах должны насторожить крохотные брюшные плавники или полное их отсутствие.

Обитатели океана не обижали нас невниманием. С рассвета до заката вокруг нас серебряными искрами взмывали в воздух бесчисленные "летучки". Они проносились над волнами, словно крохотные сверкающие планеры, восхищая своим долгим парящим полетом. Под кормой поселилась стайка причудливых лупоглазеньких спинорогов, охотно поедавших крошки галет, которые мы уделяли им со своего скудного стола.

Сегодня нас посетили корифены, а "дежурные" акулы, видимо взбудораженные появлением корифен, вдруг поднялись к поверхности и стали описывать вокруг шлюпки медленные круги. Их могучие, полные скрытой мощи тела, плавно сужавшиеся к хвосту, восхищали совершенством формы. Треугольные, отброшенные назад грудные плавники придавали им сходство с какими-то сверхсовременными боевыми самолетами. Акулы плыли неторопливо, чуть шевеля грозными хвостами. Лучи солнца, пронизав прозрачную линзу воды, разбивались о коричневую акулью шкуру, по которой, образуя причудливое кружево, извивались серебристые блики. Из-под воды, словно перископы подводных лодок, выглядывали их треугольные, в белых пятнах спинные плавники, прославленные писателями-маринистами.

Корифенья стая двигалась чуть в отдалении. Видимо, эти океанские красавицы были вполне уверены в "быстроте ног" и нисколько не опасались грозного противника. Впрочем, и акулы не делали никаких попыток к нападению. Но этот негласный мирный договор мигом нарушался, когда корифена попадалась к нам на крючок. Тут уж акулы не дремали. Куда девалась их постоянная флегма. С необычайной ловкостью акула делала поворот и, словно живая торпеда, устремлялась к бьющейся на крючке корифене. И как ни спешили мы, подтаскивая рыбу к борту, акула всегда оказывалась проворнее. Могучим рывком настигала она свою жертву и, ухватив своими страшными челюстями, неистово трясла ее из стороны в сторону. Через несколько мгновений половина здоровенной рыбины исчезала в акульей пасти. Невольно думалось: "Вот так свались кто-нибудь за борт, его, наверное, постигла бы столь же печальная участь..."

Наконец Савину надоело это безостановочное зловещее кружение акул, и он, насадив на крючок кусок корифеньего мяса, швырнул его за борт. Едва мясо шлепнулось в воду, как ближайшая акула схватила приманку и забилась на крючке. Акула попалась небольшая, метра полтора. Ее подтянули к борту, набросили на хвост петлю и втянули в лодку. Держать ее пришлось крепко, иначе бы она натворила безобразий. Хищницу ожидал бы бесславный конец, если бы на ее боку не обнаружили прилипало – небольшую, сантиметров двадцати, бурого цвета рыбешку. Прилипало мигом оценила обстановку и, "отклеившись" от своего хозяина, плюхнулась на брезент. К акуле все тут же потеряли интерес. Ее отправили обратно за борт и занялись прилипало. Там, где у нормальной рыбы должен был находиться спинной плавник, виднелась овальная присоска, похожая на рифленую подошву кед. Биологи рассчитали, что каждые ее 6,5 квадратных сантиметра обладают присасывающей силой около семи килограммов.

Если прилипало бросить неподалеку от крупной рыбы, черепахи или лодки, она устремится вперед и намертво присосется к новому хозяину. Эта особенность прилипало давно была замечена человеком, и он приспособил эту рыбешку для ловли черепах. Впервые такую охоту описал в 1511 году Пьер Мартир, спутник Христофора Колумба, посетивший в 1499 году вместе с ним местечко Джарджинелла-де-ла-Рейн на острове Куба.

Ныне рыбаки Занзибара и Мадагаскара, Кубы, Перу и Австралии часто пользуются помощью прилипало для поимки черепах. Одни привязывают длинный шнур прямо к ее хвосту и, дождавшись, когда она намертво присосется к добыче, тянут их обеих к лодке. Другие просовывают веревку через рот и жабры.

Жители Коморских островов и Торресова пролива, считая все эти способы ненадежными, так как тело рыбы покрыто толстым слоем слизи и веревка может соскользнуть, протыкают черепаховой иглой отверстие у основания хвостового плавника, затем вставляют деревянную палочку, а когда ранка затянется, к ней крепят линь.

Спустилась ночь. Небо затянуло облаками, и сразу стало сумрачно и тревожно. Ракитин приказал зажечь еще два фонаря – на носу и на корме. В их неярких лучах в воде мелькали тени кальмаров, охотившихся за "летучками". Лапину удалось поймать одного, закинув специальный крючок, похожий на оранжевое веретено с двумя венчиками загнутых стальных игл. Кальмар шлепнулся на дно лодки, выпустил струю чернильной жидкости и из стеариново-белого превратился мигом в темно-красного.

– А ведь из него можно изготовить миллион блюд, – мечтательно сказал Демин. – Меня на судне угощали таким жареным кальмаром с картошкой и луком пальчики оближешь.

– Еще бы. Он же по питательности превосходит говядину. В нем белка почти двадцать процентов, – подтвердил всезнающий Лапин.

– Как бы вы сами на обед к кальмарам не попали, – пробурчал Сашков. Вот вылезет сейчас из темноты гигантский кальмар, и будет вам картошка с луком.

– Ладно сказки рассказывать, – сказал Лебедев.

– Да какие тут сказки, – возразил Лапин. – Я читал, что встречаются кальмары килограммов на триста и длиной метров двадцать. Вот вылезет такое чудище – и не обрадуешься.

– Говорят, на теле кашалотов видели следы присосок гигантских кальмаров, – осторожно вмешался Иванчиков, который обычно больше слушал разговоры, чем принимал в них участие. – Вроде бы даже бывает, они схватываются с кашалотами.

– Вот уж липа так липа, – засмеялся Лапин. – Да в кашалоте тонн сорок пятьдесят, а в кальмаре и трети тонны нет. Какая уж тут борьба. Просто кашалот, наверное, пытался стряхнуть его, чтобы хорошенько закусить. Вот почитай Несиса. Он большой дока по кальмарам.

Ракитин не принимал участия в споре. Он перегрелся на солнце. Голова была тяжелой. Клонило ко сну.

Он было задремал, как вдруг странный металлический звук заставил его вскочить на ноги. Все тоже проснулись, всматриваясь в темноту.

Но все было тихо, никаких признаков чего-нибудь постороннего. Может, это металлические баки, вделанные по бортам шлюпки и нагретые дневным жаром, издали этот подозрительный звук. Но еще долго никто не мог уснуть, и все разговаривали вполголоса, высказывая предположения о происхождении этого странного звука.

Как-то Ракитин прочел повесть "Пилар". "На море, окутанном ночным мраком, все случается внезапно, – писал Ю. Папоров, – все способно вызвать тревогу – и неожиданно хлопнувшая снасть, и резкий крен судна. Особенно тревожно ночью в тропических водах, где хищники дерзки и прожорливы".

Сейчас он не мог не согласиться с автором. Тем более он понимал, что сказывается психическая нагрузка и никто не остался к ней безразличным. Недаром, просматривая дневники, он поразился записи, сделанной Сашковым: "Ночью просыпался несколько раз: черная птица кружит над шлюпкой в темноте, машет крыльями и этим вызывает неприятное чувство, которое скорее похоже на страх. Было бы ружье – застрелил".

Ракитин вспомнил, что прошлой ночью действительно над шлюпкой пролетела какая-то птица, но не придал этому значения. Однако, как оказалось, не все отнеслись к этому безучастно.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

К полудню ветер стих. Океан застыл в полной неподвижности. Это жаркое безмолвие не нарушалось ни плеском воды, ни привычным скрипом мачты, ни короткими хлопками флага. Даже летающие рыбы, развлекавшие разомлевший на дневной жаре экипаж «Дельфина», исчезли. Корифены тоже пропали. Штиль. Мозг охвачен оцепенением, каким-то пугающим безразличием ко всему окружающему. Не хочется ни двигаться, ни говорить, ни читать.

– Искупаться бы, – мечтательно протянул Сашков. Но его идея не нашла поддержку: акулы продолжали свое бессменное дежурство неподалеку от лодки и их расплывчатые очертания темнели в глубине под нами.

– Пожалуй, приму-ка я душ. Может, полегчает, – сказал Лебедев и, перегнувшись через борт, зачерпнул полные пригоршни воды. – О черт!!! Он отдернул руки и откинулся на банку. На его правом предплечье расплывалось багровое пятно.

– Кажется, меня какая-то гадость укусила, – пробормотал он, испуганно потирая руку.

Мы кинулись к борту. На голубой поверхности воды плавали десятки небольших, переливавшихся красками шариков. Словно кто-то играючи выдул мыльные пузыри.

– Так это же физалия, – сказал Лапин, пытаясь сачком выудить из воды пузырек побольше.

– Точно, физалии, – подтвердил Ракитин. – Откуда их столько принесло? Быстренько давайте медицинскую сумку.

Пока доставали медикаменты, спирт, открывали патрон со шприцем, Герману стало совсем худо. Его знобило. Ярко-красная опухоль поползла вверх, захватывая предплечье и плечо.

– Дышать нечем, – простонал Герман. – Выдыхать трудно. И грудь болит, спасу нет.

Он побледнел, на лбу выступил холодный пот, и он судорожно глотал воздух.

"Быстро, быстро кофеин с кордиамином". Ракитин набрал полный шприц и ввел препараты под кожу. Германа уложили на одеяло, дали таблетки димедрола, а чтобы предупредить болевой шок, сделали укол пантопона. Руку обильно, не жалея пресной воды, обмыли и тщательно протерли спиртом. А Савин, разведя нашатырный спирт, дал Лебедеву выпить стопку, как рекомендуют в таких случаях специалисты. Лицо Германа порозовело. Стало легче дышать. Боль немного поутихла, а часа через полтора и совсем исчезла. Только красное пятно на предплечье еще напоминало о пережитом приключении.

Физалия, доставившая Герману такие страдания, – это медуза-сифонофора, удивительное создание, получившее название свое по имени доктора Мари Физаликс, которая открыла ее и описала. Это целая колония полипов, каждый из которых имеет свои "обязанности". На плаву физалию поддерживает овальный плавательный пузырь пневматофор, заполненный газовой смесью из кислорода, аргона и азота.

Пузырь – сложный гидростатический аппарат, изменяющий в зависимости от условий свой удельный вес. Едва усиливается волнение, как стенки-гребни немедленно сокращаются, выдавливая излишек газа, и физалия, словно подводная лодка, идет на погружение. Как только наступает затишье, особые железистые клетки заполняют опустевшие емкости газом, и сифонофора вновь всплывает, сверкая на солнце голубыми, фиолетовыми и пурпурными красками. За эту яркую расцветку ее и назвали "португальским линейным кораблем" ("португальский кораблик"), поскольку португальские моряки, как правило, ярко раскрашивали свои каравеллы.

Яд физалий напоминает по своему нервно-паралитическому действию яд кобры. Если морской свинке или собаке ввести под кожу даже небольшую дозу яда, они погибают. Яд этот необычайно стоек к высушиванию и замораживанию, и щупальца сифонофоры, пролежавшие в течение шести лет в холодильнике, прекрасно сохраняли свои токсические свойства.

Но для человека яд сифонофоры крайне опасен. Известно немало случаев гибели людей после обширных ожогов, нанесенных ее стрекательным аппаратом.

В прибрежных водах Филиппин и Британской Колумбии, у берегов Японии и Сахалина среди густых прибрежных зарослей морской травы зостеры встречается другая ядовитая гидроидная медуза – гонионема. Сквозь прозрачную ткань ее маленького, всего 17-40 миллиметров в поперечнике, колокола, по краям которого свешивается 6080 щупалец, видны четыре коричнево-красных радиальных канала, образующих крест. За этот своеобразный рисунок ее назвали "крестовичком".

Врачам Приморья и Сахалина не раз приходилось оказывать помощь людям, пострадавшим от встречи с гонионемой. Впервые полную картину отравления подробно описал в 20-х годах владивостокский врач А. Барри. Обычно люди, купавшиеся неподалеку от берега, вдруг вскрикивали от боли и, выскочив из воды, обнаруживали на теле красноватое пятно с мелкими белыми пузырьками. Иногда сразу, а чаще минут через пятнадцать – двадцать появлялось мучительное чувство удушья. Особенно трудно было сделать выдох. В груди теснило. Сердце билось с перебоями. Немели кончики пальцев, а в пояснице и суставах нарастала тупая боль. Все эти явления продолжаются четыре-пять суток и затем постепенно стихают и исчезают, не оставляя последствий.

Но особенно опасна для человека совершенно прозрачная, а потому незаметная в воде небольшая медуза морская оса. Яд ее настолько токсичен, что, ослабленный в 10 000 раз, убивает морскую свинку через несколько секунд после инъекции. Человек, "ужаленный" морской осой, если не подоспела помощь, нередко погибает от паралича дыхания.

В конце 60-х годов австралийский ученый Р. Джордж, изучавший ядовитых морских животных тропических морей, опубликовал любопытные данные о гибели людей в австралийских водах по разным причинам. Оказалось, что морская оса имеет на своем счету гораздо больше жертв, чем самая хищная из акул.

Не менее токсичен яд кубомедузы хиропсалмус, встречающейся в водах южных морей.

Сколько известных и еще неизвестных опасностей подстерегает странника в океане! Они скрываются в нежных икринках и сочном мясе рыб, вызывающих тяжелые отравления; они заключены в ядовитых лучах плавников уродливой каменной рыбы и в розовом оперении изящных крылаток, в зазубренных шипах скатов, в колючках круглого, как футбольный мяч, диодона и неприметного дракончика, в хрупких иглах морских ежей и отравленном жале моллюсков конид. А смертоносные укусы морских змей, бесшумно скользящих среди океанских волн!

Осторожность, осторожность и еще раз осторожность!

К вечеру невдалеке пролетела стайка птиц. В них сразу признали фаэтонов – по их нарядному бело-розовому оперению, исчерченному черными полукруглыми полосками, по длинным хвостовым перьям и, главное, по характерной, отличающей их от других морских тропических птиц "голубиной" манере полета с частым взмахиванием крыльев. Судя по птичьим стаям, где-то неподалеку от нас должна была находиться земля. Во всяком случае, так утверждают инструкции и справочники для терпящих бедствие в океане.

Но "все врут календари". До ближайшей суши было по меньшей мере тысячи полторы миль. Нас эти ошибки не очень расстраивали, но если поставить себя на место тех несчастных, которым эти признаки земли вселяли напрасную надежду?

В роли такого обманутого оказался Бомбар. Однажды он увидел трех фрегатов – могучих птиц с тяжелым крючкообразным клювом и длинным вилообразным хвостом. Они появились над "Еретиком" и, распустив свои двухметровые черные, заостренные к концам крылья, величаво парили, опираясь на воздушные струи. По утверждению "знатока", автора американской брошюры для терпящих бедствие, "три птицы вместе – до берега 60-80 миль".

"Значительное число птиц-фрегатов свидетельствует о том, что земля находится примерно в ста милях. Еще с неделю назад я их видел немало и с тех пор прошел миль триста", – писал А. Бомбар. Действительно, он увидел их 6 декабря, но прошло еще томительных семнадцать суток, прежде чем вспышки света маяка известили о том, что долгожданный Барбадос уже близок.

Ровно в семнадцать часов Демин вышел на связь с судном. После обычного обмена любезностями радист передал микрофон капитану.

– Здравствуйте, Виктор Петрович. Как дела, как себя чувствуют ваши подопечные?

– Спасибо. Все в порядке, – доложил Ракитин.

– Просьба к вам от лица руководства экспедиции. У нас буи сорвало с якорей, и они пошли гулять. Поэтому очень нужна ваша помощь. Не могли бы вы подрейфовать еще денек, чтобы облегчить их пеленгацию?

Рация работала отлично, и каждое слово капитана звучало громко и отчетливо.

– Они что там, ошалели?! – воскликнул Сашков.

– Пускай сами дрейфуют, – крикнул с кормы Савин.

– Кончать надо это дело. Сказано, пять суток – так пять суток. Я больше не согласен, – негодующе сказал Демин.

– Какая чушь! – громко возмутился Ракитин. – Они что, с луны свалились, не понимают, что эксперимент рассчитан ровно на пять суток и ни на один час больше? Что за легкомыслие? Что за... – Он неожиданно замолк и схватился за голову. – Идиот! – воскликнул он. – Ведь я же об этом просил, сам заранее договорился с капитаном и сам попался. Это же просто психологический эксперимент, и никто дрейф продлевать не собирается.

Все уставились недоумевая на Ракитина. И вдруг до всех дошел смысл того, что он говорил. Раздался смешок, другой.

– Вот это хохма, – смущенно сказал Лялин.

– Да, клюнули мы. Как дети, – отозвался Радин. – Ну и дела.

Последняя ночь тянулась ужасно медленно. То один, то другой присаживались на банки и, закурив, молча следили, как ветерок уносит в темноту алые искорки.

С рассветом все засуетились, стали укладывать в мешки книги, тетради, словно пассажиры перед приходом поезда к месту назначения.

Демин уже связался по радио с судном, и вся честная компания замолчала, радостно прислушиваясь к голосу судовой рации: ""Дельфин-два", "Дельфин-два". Я "Дельфин". Идем к вам. Поздравляем с успешным окончанием работы".

Судно, ослепительно белое, появилось в утренних лучах солнца. В честь участников эксперимента капитан приказал спустить парадный трап, и они, обросшие, исхудавшие, с трудом сдерживая радостные улыбки, поднялись на палубу, которая странно раскачивалась под ногами. Вся экспедиция собралась на кормовой палубе, и каждый хотел лично пожать руку "акванавтам". Под торжественные звуки марша капитан повесил на грудь каждому огромную железную медаль с надписью "Победителю океанских стихий".

И казалось странным, что все осталось позади – жажда, голод, иссушающий зной, непрерывная качка и тайная тревога. Что можно, наконец, напиться до отвала, отведать вкусного флотского борща и вытянуться на чистых, прохладных простынях.

Но где-то в глубине души уже просыпалось сожаление, что все позади. Да, наверное, все-таки прав был Джозеф Конрад: "У того, кто изведал горечь океана, навсегда останется во рту его привкус".