Текст книги "Часы веков"
Автор книги: Виталий Губарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Но ведь не каждая обезьяна станет потом человеком, – сказала Муха.
– Конечно! Все знают, что на Земле и в наше время обитают обезьяны, остановившиеся в своём развитии. Но ведь я говорю только об определённых породах обезьян!
Отчаянный вопль на поляне прервал рассуждения часового мастера. Муха вздрогнула и страдальчески скривилась.
– Какое несчастье! – Она сжала руку часового мастера. – Детёныш уронил камень на свою ногу…
– Не на ногу, а на лапу, – спокойно поправил Великанов.
– Ну, пусть на лапу, – быстро говорила Муха, кривясь так, будто камень свалился на её собственную ногу. – Что делать? Скажите, что делать?
– Ничего не делать…
– Из его лапы льётся кровь!
– Польётся и перестанет.
– Но ведь ему больно!
– Поболит и перестанет!
– Как вам не стыдно, товарищ Великанов! Вы жестокий человек! Надо помочь бедному детёнышу!
– Не надо помогать детёнышу, тем более, что на его истошные крики не обращает внимания даже мамаша.
– Он изойдёт кровью и умрёт!
– Гм… Если он издохнет, его никто не похоронит, а его труп сожрут первобытные звери или птицы.
– У вас чудовищный характер! – возмущённо и громко сказала Муха. – И это вы говорили мне, что у человека должно быть доброе сердце и ум!
– Ум подсказывает мне, что мы бессильны помочь детёнышу, а доброе сердце заставляет беречь тебя от опасности…
Он хотел ещё что-то прибавить, но Муха в это время рыбкой выскользнула в круглое отверстие и стремглав бросилась к вопящему детёнышу.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой Муха и Великанов знакомятся с человеческими предками
– Безумная! – заорал Великанов, срываясь с баса на дребезжащий дискант и высовывая в отверстие голову с торчащими в разные стороны пучками белых волос. – Вернись немедленно!
Муха споткнулась о ногу убитого тигра, растянулась на траве и быстро вскочила. Обезьян словно ветром сдуло с поляны, они, как ракеты, взлетели на пальмы вместе с орудиями своего труда, с которыми, судя по всему, им было жаль расставаться.
В другое время Муха подивилась бы силе и ловкости обезьян, взбирающихся на деревья с такой тяжестью. Но сейчас всё её внимание было занято страдающим детёнышем, который не смог сдвинуться с места из-за разбитой лапы.
– Что она делает! Что она делает! – стонал часовой мастер и, вдруг махнув в отчаяньи рукой, выбрался на траву, ловко перепрыгнул через тигра и бегом ринулся за Мухой.
Она подошла к детёнышу, который сразу же умолк, увидев её. Жёлто-зелёные глаза обезьяны, не мигая, уставились на девочку. Её появление не вызвало в детёныше страха, скорее его охватило любопытство. Как все малыши, он был очень доверчив, этот мохнатый ребёнок, которого ещё не научил жизненный опыт подозревать опасность во всяком незнакомце. Но желание познать новое, свойственное всем без исключения обезьянам, было в нём столь велико, что он даже забыл о раненой лапе. Во все глаза смотрел детёныш на неведомое животное с чёрными косичками, которое торопливо разрывало фартук, приготовляя бинт. Обезьяны в это время что-то тревожно лопотали на пальмах.
– Бедненький, – ласково сказала Муха, – кровь продолжает сочиться из твоей лапки. Сейчас я сделаю перевязку, и тебе не будет так больно.
Услышав её голос, обезьяны наверху умолкли.
– Нелепейшее занятие! – сердито бормотал за её спиной часовой мастер. – Эти медицинские чудачества в доисторическую эпоху вызывают смех! Никогда мне не было так смешно, как сегодня! Я просто умру от хохота, если те верзилы на пальмах не забросают нас камнями!
Не обращая внимания на его бормотание, Муха осторожно забинтовала лапу детёныша.
– Не дрожи так, глупыш, – говорила она, поглаживая его по мягкой шерсти. – Видишь, как хорошо всё получилось! Скоро ты будешь совсем здоровым и перестанешь хромать…
– И пойдёшь в детский сад под названием «Древние ископаемые», – прибавил часовой мастер.
Муха нежно подняла детёныша, точно так, как все девочки поднимают больших кукол, и неторопливо отнесла его к пальмам. Обезьянка, мастерски орудуя тремя здоровыми лапами, быстро вскарабкалась по стволу на ветки, где её подхватила явно обеспокоенная мамаша.
Обезьяны снова шумно залопотали на своём бессвязном языке. На этот раз они, казалось, были довольны.
– Всё, Муха, – сказал решительным тоном Великанов, хватит на сегодня опытов, от которых кровь стынет в жилах. Нам с тобой ещё предстоит трудная обратная дорога, давай торопиться… Ай!.. – вдруг вскрикнул он сразу осипшим голосом и попятился.
Перед Мухой и Великановым выросла трёхметровая фигура обезьяньей мамаши. Она стояла на задних лапах, чуть сутулясь, с камнем, прижатым к груди передней лапой. Другую переднюю лапу она протягивала к Мухе.
Никакого чувства не отражалось в её тусклых жёлто-зелёных глазах. Пасть обезьяны беззвучно ощерялась, обнажая крепкие клыки и розовые дёсна.
– Похоже, она пришла поблагодарить тебя, – переводя дыхание, прошептал часовой мастер. – Странно, очень странно, никогда не думал, что такие тонкости знакомы древним ископаемым…
Побледневшая Муха робко проговорила:
– Здравствуй…
– Хр… – ответила обезьяна, ощеряясь ещё больше.
– Я не понимаю тебя…
– Хр-хр… – пояснила обезьяна.
– Всё равно мне это непонятно.
– Хр…
– Так мы ни до чего не договоримся, милая, – сказала Муха и погладила её мохнатую лапу. Обезьяна вздрогнула и отдёрнула лапу.
– Хр-хр-хр, – произнесла она, по-видимому, какое-то многосложное предложение.
Муха рассмеялась. И вдруг в ответ девочка услышала смех. Необычный, булькающий, словно обезьяна давилась водой, но совершенно отчётливый смех.
– Это феноменально! – взвизгнул часовой мастер.
Продолжая булькать, обезьяна сделала шаг к Мухе и опять протянула лапу.
– Да ведь она тянется к остаткам твоего фартука! – сообразил Великанов. – Чёрт возьми, в этом чудовище пробудилось женское кокетство! Она хочет, чтобы ты ей соорудила, как и детёнышу, браслет из бинта! Но что мы будем делать, если такие браслеты потребует всё стадо верзил? Тогда нам придётся возвращаться домой голыми!
– Я с удовольствием завяжу бантик на твоей лапе, милая, – весело сказала Муха, – фартук большой, и его, наверно, хватит на всё стадо.
Часовой мастер не ошибся: браслеты захотели иметь все обезьяны. Словно скользящие тени, слетали они по ровным стволам пальм на поляну и просяще протягивали лапы Мухе и Великанову. Огромные, мохнатые, тёмно-коричневые, они тесно сгрудились вокруг странных низкорослых существ, вызывающих в них необычный, незнакомый им доселе трепет. Каждая из этих человекообразных обезьян могла бы в несколько мгновений растерзать обоих пришельцев из далёкого, как звёзды, будущего мира, но ни одна из них даже случайно не оцарапала Муху и Великанова своими острыми когтями. Они вздрагивали и замирали, когда люди прикасались к ним, и довольно сопели и хрюкали, когда на лапах появлялись белые повязки. Они нюхали их и пробовали на вкус, толкались, разглядывая повязки на лапах соседей, и даже приплясывали на одном месте, как приплясывают маленькие дети.
Вероятно, на более поздней стадии своего развития, став первобытными людьми, они приняли бы Муху и Великанова за двух богов или двух колдунов, но они ещё не стали людьми, хотя уже и не были просто животными. Не столько сознание, сколько инстинкт нашёптывал извилинам их несовершенного мозга, что перед ними существа высшего порядка, и они невольно трепетали и благоговели перед этими существами, так похожими чем-то на них, на обезьян.
Фартука на «браслеты» не хватило. В ход пошли носовые платки, косынка Мухи, галстук Великанова и, наконец, носки. Но и этого оказалось мало.
– Я говорил, что эти верзилы пустят нас по миру! – громко проговорил совсем осмелевший Великанов. – Так и быть, я ещё пожертвую на ваши украшения подкладку своего пиджака. Только не толпитесь, пожалуйста, так близко, красавчики! Я подозреваю, что вы сегодня забыли принять душ, и от вас весьма дурно пахнет…
– Не говорите с ними так грубо, всё-таки они будущие люди, – сказала Муха. – Мне кажется, они понимают интонации человеческого голоса.
– А это мы сейчас проверим, – усмехнулся Великанов, завязывая бантик на лапе последней обезьяны, и громко стукнул в ладоши. – А ну-ка, любезные предки, прошу вас занять свои места на пальмах!
Обезьяны отпрянули.
– Поживей, поживей, уважаемые! – наступал на них маленький часовой мастер, постукивая своими ладошками.
Обезьяны нехотя поднялись на пальмы, но мамаша детёныша, прежде чем подняться по стволу, всё-таки недовольно зарычала. Может быть, ей было грустно расставаться с Мухой.
– А теперь в путь, – сказала девочка, – я хочу есть и почти падаю от усталости.
Обратный путь через девственные заросли древнего мира им показался втрое тяжелей. Но Муху радовало, что над их головами, неотступно шурша густой зеленью, двигались невидимые в вышине обезьяны с белыми повязками на одной лапе и с камнями в другой. У самой реки, когда обессиленные путешественники в нескольких метрах от себя увидели огромную змею с шипящей пастью и Великанов про себя простился с жизнью, произошло удивительное. Водопад гранитных камней обрушился на змею с вершин деревьев и захоронил её, перебитую и расплющенную, в гранитной могиле.
– Спасибо, предки! – смог только прошептать часовой мастер.
– Спасибо, милые! – сказала Муха и помахала им рукой. – Я буду всегда вас помнить. Вот у кого доброе сердце, товарищ Великанов!
– Я посрамлён, Муха, – сказал он серьёзно, – но если рассуждать строго, то доброе сердце не у них…
– А у кого?
– У тебя, дорогая Муха! А что касается обезьян, то они по-своему ответили на твою ласку. В сущности, это не представляет чего-нибудь исключительного: почти все животные очень отзывчивы на ласку. А я, старый болван, забыл об этом!
– Ну зачем же вы так корите себя, – смутилась Муха, – мы оба делали им браслеты, и ваш пиджак пострадал больше всего.
– Дело совсем не в пиджаке… Ты оказалась не только доброй, но и смелой девочкой. А это черты благородного характера.
Муха улыбнулась.
– Не надо меня перехваливать. Мама говорит, что дети портятся, когда их перехваливают.
– У меня свои взгляды на эти вещи. Похвала может испортить только дурака! Так случается не только с маленькими, но и со взрослыми. Кстати сказать, я ведь уже говорил тебе, что взрослые только притворяются, будто они не дети…
Часы веков тикали всё громче. А когда путешественники вошли в заросли папоротников, Муха услышала, как часы мелодично прозвенели:
– Бо-о-о-ммм…
– Что означает этот звон? – спросила она.
– Это означает, Муха, – сказал он, – что на земле кончилась доисторическая эпоха и начался каменный век, чему я и ты будем свидетелями. С этого времени на многие тысячелетия, даже больше этого – на многие десятки тысяч веков, камень станет неразлучным спутником двуногого существа. Я сказал бы, что «каменный век» – неточное название: ведь это величайшая эпоха в истории человека. Земля много раз будет менять свой облик и свой климат, будут подниматься и опускаться целые континенты, реки находить новое направление, исчезать моря и вырастать горы, огромные ледники будут наступать на континенты и снова отступать, вымрут многие животные и растения и появятся новые, а двуногое существо, освободившее передние конечности для труда, будет жить и развиваться… Мы ещё посмотрим с тобой, Муха, как человекообразная обезьяна станет настоящим человеком!
Она хотела что-то ответить, но в это время почва под их ногами как-то странно поплыла и закачалась, и глухой гул донёсся до них из глубины земли.
– Дело плохо! – быстро сказал часовой мастер. – Как бы нам не провалиться в тартарары! Землетрясения в эту эпоху довольно обычное явление… Бежим, Муха!
А земля под их ногами уже выла и гремела.
Высокие папоротники ползли мимо, падали и с треском ломались. Откуда-то сверху с нарастающим шумом катилась лавина камней.
Задыхаясь от бега, они влетели в расщелину скалы и упёрлись в заднюю дверцу волшебных часов. Муха распахнула дверцу и протиснулась между маятником и боковой стенкой часов в столовую. Здесь всё было так же, как и прежде. Кошка, свернувшись, спала в кресле. Через открытое окно слышался гул реактивного самолёта.
– Я приду завтра утром, – сказал часовой мастер, – до свидания.
Муха слышала, как за ним захлопнулась наружная дверь. А она всё ещё стояла посреди столовой, тяжело дыша, и никак не могла опомниться.
– Тик-так, – спокойно стучали за её спиной часы веков, – тик-так…
Её сердце стало биться ровней, но всё тело ныло от страшной усталости, веки отяжелели, и поднимать их становилось трудно.
«Спать, – подумала она, – скорее спать…»
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой родители Мухи очень беспокоятся о её здоровье
Муха проснулась, потому что услышала тихие голоса родителей, вернувшихся с работы. Но она не открыла глаз и лежала неподвижно.
– Ты думаешь, она бредит? – спросил отец, склоняясь над ней.
– Да, – ответила мать. – Это какой-то странный бред… Очень странный!
– Что ты слышала?
– Я даже не смогу тебе всего передать. Какие-то обезьяны… И, кажется, змеи…
– Начиталась какой-нибудь книги.
– Нет, тут что-то другое…
– Что?
– Ты посмотри на её платье!
– Кошмар! – вздохнул отец. – Где она была?
– Я уверена, что она сегодня не выходила из дома.
– Но где же она так разукрасила платье?
– Ума не приложу.
– А не подралась ли она с мальчишками из нашего двора? У нас во дворе дети ведут себя возмутительно! Да она и сама, как мальчишка!
Муха открыла глаза и сказала, зевая:
– В сущности все люди – дети. И маленькие и взрослые.
Родители остолбенели в тех позах, в которых их застали столь неожиданные слова дочери.
– Что это за ересь, Муха? – наконец спросил отец, недоуменно взглянув на жену.
– Это не ересь, папа, – продолжала Муха неторопливо. – Взрослые только напускают на себя солидность, хотя на самом деле им очень часто, так же, как и детям, хочется прыгать, играть и дурачиться. Они просто притворяются, что они уже не дети. Они думают, что становятся величественным от того, что ходят, задрав нос и сжав губы.
Мать расхохоталась и села на кровать дочери.
– А ты знаешь, – начала она, обращаясь к мужу, и её такие же чёрные, как у Мухи, глаза озорно блеснули, – наша дочь не лишена остроумия. Разве ты не любишь дурачиться? А мне самой очень часто хочется играть и прыгать! И потом ещё: разве ты, мой миленький, немножко не задираешь нос? Особенно после того, как тебя назначили на работе начальником?
– Ересь! – упорствовал отец. – Как тебе не стыдно говорить все эти нелепости при ребёнке? Она уже и так перестала с уважением относиться к взрослым.
– Не думаю. Машенька достаточно умна…
– Она и меня не уважает, – с обидой в голосе сказал отец.
– Я тебя люблю, папа! – воскликнула Муха. – Но согласись, величие человека зависит не от того, как высоко он задирает нос.
– Может быть, ты объяснишь нам, в чём заключается величие человека? – иронически спросил отец.
– В уме и добром сердце, папа!
– Попробуй ей возразить! – воскликнула довольная мать.
Отец смущённо кашлянул.
– Ну допустим, что это так… Но почему ты думаешь, что у взрослых нет ума и доброго сердца?
– Я совсем не думаю так, папа. Мне просто кажется, что ум и доброе сердце не всегда зависят от того, сколько человеку лет и какого он роста.
– Даже если человек качается в люльке? – усмехнулся отец.
– Зачем же брать крайности? – покачала головой мать. – Неужели ты не понимаешь, что Машенька не имеет в виду новорождённых? А вот я поняла её правильно: как только человек становится сознательным, он должен стремиться всё делать с умом и с добрым сердцем. В этом и заключается человеческое величие или, если хотите, отличие человека от несознательных животных, которыми руководит один инстинкт.
Муха подумала, что мать, как обычно, объяснила всё удивительно ясно и просто, и с нежностью взглянула на неё. А она, увидев полные теплоты глаза дочери, ответила ей таким же взглядом и ласково потрепала Муху по щеке.
– А теперь, доченька, расскажи нам, что произошло с твоим платьем.
– Я порвала его, мамочка, в доисторическом лесу, – сказала Муха.
Отец издал горлом какой-то странный звук.
– Где? – спросила мать, бледнея.
– В доисторическом лесу… А из фартука я сделала бинт, чтобы перевязать рану на лапе человекообразной обезьянки.
Отец и мать встревоженно посмотрели друг на друга.
– Деточка, – дрогнувшим голосом заговорила мать, – скажи мне правду, у тебя не болит головка?
– Нет, мамочка…
– Ты куда-нибудь выходила из дома сегодня?
– Нет… то есть, да…
– Куда?
– В доисторическую эпоху…
Это было очень жестоко с её стороны, и Муха пожалела, что так сразу, без всякой подготовки, выпалила всё обеспокоенным родителям. Ведь они могут подумать, что она не в своём уме.
– Пожалуйста, не подумайте, что я сумасшедшая, – сказала Муха мягко, – но всё, что я говорю, правда…
– Перестань дурачиться, Муха, – строго сказал отец, – всяким шуткам бывает предел!
Он стоял перед ней, высокий, плечистый, в хорошо выглаженном клетчатом костюме, и его чуточку выпуклые серые глаза смотрели на неё сквозь стёкла больших роговых очков с нескрываемой тревогой. Муха вдруг подумала, как выглядела бы человекообразная обезьяна, если бы на неё надеть такой костюм и очки? Интересно, стала бы она похожей на человека? Конечно, нет! Её длинные передние лапы высовывались бы из рукавов, а очки придали бы морде очень смешной вид…
– Почему ты улыбаешься, Машенька? – спросила мать, не сводя с неё глаз.
– Я представила, мамочка, какой красоткой была бы обезьяна в папином костюме.
– Это уже похоже на издевательство! – с сердцем сказал отец.
– Зачем ты нас огорчаешь, детка? – покачала головой мать. – Расскажи нам лучше, какой тебе приснился сон про обезьян, и мы успокоимся.
– Мне не снилось никакого сна, мама. Я взаправду побывала в доисторической эпохе!
– У неё продолжается бред! – сказал отец. – Надо вызывать врача!
– Бред? – вскрикнула Муха, вскакивая с кровати. – Хорошо, в таком случае, папа, подойди к часам в столовой и открой заднюю дверцу.
– Какую дверцу? О чём ты говоришь?
– О второй дверце за маятником.
– Там нет никакой дверцы!
– А ты посмотри, посмотри! Я раньше тоже думала, что там её нет…
Все трое молча направились в столовую. Отец твёрдыми шагами прошагал в угол комнаты, открыл стеклянную дверцу часов и заглянул внутрь деревянного футляра.
– Здесь действительно есть вторая дверца, – пробормотал он.
– Ага! – торжествующе воскликнула Муха.
– Странно, – бормотал он, – я не могу понять назначения этой дверцы… Наверно, она сделана для того, чтобы мастеру было легче чинить механизм.
– А ты открой её, папа!
Отец толкнул дверцу. Она открылась с резким скрипом и стукнулась о стенку комнаты. Муха ясно увидела за часами угол столовой, оплетённый давнишней, уже запылённой паутиной. Большой растревоженный паук бежал по стене, быстро перебирая тонкими ножками.
– Ну, и что же? – спросил отец.
– А там… дальше… больше ничего не видно? – упавшим голосом проговорила Муха.
– Видно…
– Что? – обрадовалась она.
– Видно, что у нас запущенная квартира. Вместо того, чтобы болтать глупости, ты бы почаще сметала пыль и паутину!
Муха пошла в кухню за веником, а когда возвращалась обратно, услышала, как мать говорила отцу:
– Ты уж будь с ней сегодня поласковей, девочке приснился страшный сон, и она до сих пор не может прийти в себя.
Муха старательно обмела угол за часами, надеясь втайне обнаружить какие-нибудь следы выхода в древний мир. Она даже постучала пальцем в стенку. Стенка была крепкой, каменной, и было бы просто глупо убеждать родителей, что она видела здесь зелёные папоротники.
И вдруг Муха радостно рассмеялась.
– Папа! Мамочка! Да ведь часы-то стоят!
– Что с тобой, детка? – обеспокоенно сказала мать. – Часы стоят уже пятнадцать лет! Разве ты забыла об этом?
Муха было открыла рот, чтобы рассказать о маленьком часовом мастере Великанове, но запнулась. Чего доброго, родители запретят впускать его завтра в квартиру, а ей так хотелось заглянуть в глубь веков хотя бы ещё один разок!
Но имеет ли она право молчать? Не будет ли это обманом? Её начали мучать угрызения совести. Она никогда не говорила родителям неправду.
А может быть, не говорить о чём-нибудь – это ещё не обман? Может быть, обман – это только тогда, когда говоришь неправду?
Муха поужинала, размышляя над этим сложным вопросом, но так ничего и не решила. Однако на душе у неё было прескверно. Прежде чем заснуть, она долго ворочалась в постели. И родители не спали, с тревогой прислушиваясь, как звенят пружины в её матраце.
