Текст книги "Соколиная охота"

Автор книги: Виталий Абоян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

8. В то же время в том же месте

Их повязали, как слепых щенят. Просто пришли и взяли тепленьких. Али, сидевший в охранении, получил прикладом по затылку. Даже пикнуть не успел, свалился мешком на песок. Остальных растолкали, сразу дав понять, что ружья и «дыродел» заряжены, и шутить с оружием никто не намерен.

Вдвойне обидно, когда тебя держат на прицеле пятеро отощавших доходяг, припершихся незнамо откуда с допотопным оружием, а в катере, стоящем всего в десятке метров, лежит «ревун», способный разнести эту непонятную свору в мелкорубленый фарш. Не ожидали они здесь никого встретить, берег казался пустынным. Вот и расслабились.

Предводителем у шайки бандитов был невысокий коренастый мужчина, самый крепкий на вид. Волосы – желтый жесткий, словно щетка, ежик – пострижены не ровно, будто их не стригли, а обрезали ножом. Может, так оно и было. Затертая выцветшая майка, пыльные, местами порванные джинсы и довольно хорошие, но тоже очень пыльные ботинки армейского образца. И «дыродел» в руках. Оружием главарь владел уверенно. Он не целился без нужды, не размахивал пистолетом, стараясь произвести максимум театрального эффекта. Его движения были сдержанны и аккуратны – ничего лишнего. Поднял руку, нажал на курок – мертвое тело здоровяка, пришедшего пять минут назад из пустыни, с глухим стуком шлепнулось на землю – и опустил оружие. Он «дыроделом» пользовался, а не играл им.

Лицо главаря, хмурое, желваки непрестанно перекатываются, выражало такое внутреннее напряжение, что можно было смело записывать его в потенциальные язвенники.

Куцев немного приподнял голову и смотрел. Смерть вновь прибывшего бугая его не тронула – он не знал, кто эти люди, что они здесь делают. Ему было глубоко наплевать на их внутренние разборки. За свою жизнь Куцев повидал много смертей, вспоминать об этом не хотелось, но… Одной больше, одной меньше – что это меняло?

– Зачем вы пришвартовались здесь? – спросил главарь. Остальные бандиты называли его «босс» или «Моралес». Второе, видимо, было именем.

Мустафа стоял на коленях с поднятыми руками. Моралес стоял напротив, облокотившись о борт катера, и смотрел куда-то вдаль, в пустыню, так и ни разу не повернув головы в сторону капитана.

– Потек реактор, – объяснял Мустафа. – На судне растет радиация, двигатель не работает.

– Почему не дали SOS?

Интересно, он издевается или и впрямь не понимает причины?

Хопкинс-Джани вздохнул. Он уже пытался объяснить Моралесу, еще до того, как появились эти двое из пустыни.

– Там стоит танкер, груженный нефтью, – сказал он.

При слове «нефть» главарь не выказал никакой реакции. Он что же, не понимает, какое богатство вдруг свалилось к нему с неба? Да нет, на дурака он, вроде бы не похож.

– А здесь – Африка, – столь же коротко привел свой резон Моралес.

И тут Куцев наконец понял, в чем дело. Ну, конечно же! Африка! Вернее, не просто Африка: «Африка», страшная тюрьма, куда отправлялись особо провинившиеся перед Анклавами. Как он сразу не заметил – у всех на лбах красовались четкие, хоть и плохо различимые из-за крайней загорелости кожи, татуировки с четырехзначным числом – личный номер заключенного – и штрихкодом. Ярлыка не было только у Моралеса. Он из работников тюрьмы? Тогда, как остался жив?

По всему выходило, что с местом швартовки они ошиблись. Хотя выбирать не приходилось. Виктор об «Африке» знал мало, гражданам государств не грозила перспектива закончить здесь свои дни. У государств хватало собственных страшилок. Но «Африка» располагалась в пустынном, окруженном старыми особо никому не нужными карьерами месте. До городов, которые надеялись найти застрявшие здесь моряки, было далеко.

Куцев подумал, о том, что эти люди жили в здешних суровых краях почти два года. Без снабжения, не зная ничего о том, что случилось в мире. Как же они выжили? Виктор понял, что знать эти подробности ему совершенно не хочется.

– Ваш танкер может уйти отсюда? – спросил Моралес. Скорее всего, он сам понимал, что вопрос бессмысленный. Но Куцев видел: каждое движение главаря, каждый жест и интонация говорили об одном – Моралес был готов на все, лишь бы выбраться из пустыни.

– Нет, – коротко ответил Мустафа.

И так было ясно, что при возможности иного ответа капитана делать им здесь, на берегу, нечего.

– Возможность ремонта?

– Реактор заглушен. Полностью. Других источников энергии на судне нет.

– А нефть?

– Нефть есть, – с ехидцей ответил капитан, – но нет дизеля. Электродвигатели на нефти не заработают, сколько бы она ни стоила.

Моралес несколько секунд пожевал растрескавшуюся иссушенную нижнюю губу и позвал одного из бандитов:

– Ты и Садех, возьмите катер и проверьте танкер. Может, капитан врет, и ремонт возможен.

– Он разбирается в реакторах? – подал голос Куцев, приподнявшись на руках.

Трудно сказать, зачем он полез в разговор. Запросто мог бы получить пулю.

Моралес повернулся и молча посмотрел в глаза инженеру. Под этим колким и холодным, несмотря на долгое пребывание на самом жарком континенте, взглядом хотелось съежиться и исчезнуть. А лучше бы – вообще никогда не попадать под него. Но деться Куцеву было некуда, и он выдержал, не отвел взгляд.

Жесткий сильный удар опрокинул Куцева на спину. Инженер не успел понять, что произошло. Лицо онемело, под глазом наливался синяк.

– Реактор можно починить? – ровным голосом, словно ведя светскую беседу, спросил Моралес.

Куцев потер ушибленное лицо и отрицательно помотал головой. Ну, кто тянул его за язык?!

Главарь банды присел, вытянул вперед правую руку, держащую «дыродел», уперев теплый еще ствол Куцеву в лоб.

– Ты можешь починить реактор? – на этот раз он решил перефразировать вопрос, сделав ударение на личности инженера.

– Нет, – прохрипел Куцев. – Реактор остановлен. Запущена активная защита…

Очередной удар, теперь в зубы стволом, снова свалил инженера на спину. Куцев пощупал языком во рту – губы разбиты, но зубы уцелели.

– Запущена активная защита реактора, – повторил Куцев. Говорить стало трудно и больно. – Состояние необратимое. Единственный вариант – повторная загрузка ядерным топливом и перезапуск системы. Это возможно только на верфи.

– Хорошо. Допустим, ты не врешь, – быстрым, почти неуловимым движением Моралес повернул «дыродел», прогремел выстрел, после чего горячий ствол пистолета снова уперся Куцеву в лоб, выжигая на коже аккуратненький кругляш.

Справа послышался стон Мартина – лицо штурмана перекосилось, он сжимал левой рукой правую. Из-под пальцев капала кровь. Один из уголовников тут же упер ствол винтовки в затылок Крайса.

– Допустим, – повторил Моралес.

Чего он, черт возьми, добивается?! Внутри у Виктора все кипело. Но, отбросив эмоции, позиция Моралеса вполне объяснима – он жаждет убраться из Африки. И когда видишь перед собой огромный корабль, способный увезти отсюда не только людей, но и прихватить весь скарб, невольно здравый смысл начинает уступать место иррациональным желаниям. Он ведь на самом деле никак не мог проверить слова Куцева – никто из бандитов не разбирается в ядерных установках. Поэтому оставался простой, проверенный тысячелетиями метод: пытки.

Куцеву сделалось нехорошо. Как убедить Моралеса, что ситуация с реактором – правда?

Дурная мысль пришла в голову Виктору – уж лучше бы дали в эфир SOS. Все ж понятно, за что головы сложили бы. А так, погибнуть от рук ополоумевших уголовников…

Но Моралес прекратил допрос. То ли на самом деле поверил, то ли ему надоело.

– Что вы собирались делать здесь? – Вопрос главаря бандитской шайки адресовался Мустафе. Куцев с Крайсом его больше не интересовали.

– Искать спасения, – неуверенно ответил капитан. Он, как и остальные члены команды, до конца не знал, зачем они прибыли сюда, понял Куцев. Просто уплыли со ставшего опасным танкера.

Стоявшие немного поодаль бандиты заржали. Наверное, это было действительно смешно – искать спасения у застрявших здесь пару лет назад людей.

– Здесь нет спасения, – сказал главарь и отошел к своим. Слова Моралеса прозвучали зловеще, как мрачное предсказание.

– У вас есть лодки, – сказал Моралес, когда вернулся. – На сколько хватит батарей Ллейтона?

– Миль на сто двадцать, при условии, что вторая шлюпка на буксире.

– Нам не нужны две лодки. Сколько человек может взять на борт катер? – спросил главарь и уточнил: – Один катер.

– Без перегруза – восемь. Если перегрузить шлюпку, запас хода сильно уменьшится.

– Восемь так восемь, – пробурчал Моралес.

То, что он сделал дальше, Куцева привело в состояние задумчивого ступора. Нет, он вполне ожидал от бандита чего-то подобного. Лишние были не нужны. В конце концов, зачем Моралесу нужен экипаж танкера?

Но Моралес удивил всех. Согласившись с числом пассажиров, предложенным Мустафой, он повернулся и от бедра сделал пару выстрелов точно в цель: двое уголовников, явно не ожидавших такого подвоха, рухнули на песок с дырками в левой части груди.

– Тащите батареи из второго катера сюда, – приказал он оставшимся в живых бандитам. – Гамми, лезь в катер, с тобой потом разберемся, – эта фраза адресовалась пришедшему вместе с убитым здоровяком тощему, как жердь, человеку с длинными седыми волосами.

– Надеюсь, через пролив переберемся, – пробормотал Моралес себе под нос.

– Пролив? – удивился переставший уже ныть штурман. Судя по всему, кость не задета, и рана была не опасной: рукой Мартин шевелил.

– Это, – Моралес громко топнул, – остров.

9. Открытое море. Кенийский архипелаг

Мотор приятно гудел. Звуки из прошлого мира. Даже осознание факта, что батарей хватит ненадолго и зарядить их негде, не убивало блаженства, подаренного звуками цивилизации. Мир не умер, он существовал. Где-то далеко. Суждено ли снова вернуться в привычную жизнь, в мир, где работает сеть, где не нужно вырывать каждый день жизни из ненасытных лап пустыни, которая денно и нощно стремится убить тебя?

Моралес смотрел на море, на брызги, вылетающие из-под задранного носа катера. Увидит ли он еще раз мир таким, каким помнил его? Или того мира больше не существует? Хоакин провел мокрой рукой по затылку – в гнезде стояла арестантская заглушка. Он уже и не помнил, куда девал свою «балалайку». Эта вещь, казавшаяся настолько нужной и само собой разумеющейся, будто была дана человеку от рождения, вдруг сделалась совершенно лишней. Когда он вставил в гнездо заглушку? И почему? Моралес не помнил.

Суждено вернуться назад… Чем больше Хоакин задумывался над этим, тем больше понимал, что не знает, хочет ли он возвращаться. Нужно ли ему это. Кем он будет там, в разрушенном, пришедшем в упадок мире? От моряков с танкера он узнал, что катаклизмы, подобные здешнему, произошли по всему земному шару. Целые города и Анклавы перестали существовать, что-то разрушено землетрясением, что-то смыло в море. Где-то рванули реакторы на АЭС, и теперь огромные территории, подвергшиеся радиоактивному заражению, не пригодны для жизни. Мир рухнул в хаос, судьба самой цивилизации повисла на волоске.

Так стоило ли менять этот жестокий, но понятный и известный ему мир на то безумие, что охватило планету? Хоакин устал, очень устал. Он пытался найти путь к спасению тогда, полтора года назад. Из найденного в развалинах хлама они соорудили два плота, на которых восемь отобранных лично Хоакином преданных людей отправились в море. На поиски большой земли. Через две недели волны прибили к берегу обломки – пустые пластиковые канистры, перевязанные синтетическим шнуром. Тот самый хлам, из которого делали плоты. Стало ясно – на том, что они могут сделать, отсюда не выбраться. Но выбраться из пустынного пекла Хоакину очень хотелось. Да просто принять нормальный душ с нормальным мылом – хотелось до безумия. Но что потом? После, так сказать, душа?

– Босс, – позвал Садех, – закончилась третья батарея. Земли не видно.

– У нас еще достаточно энергии. Меняйте.

Моралес отвечал в привычной манере, не глядя на собеседника. Со стороны могло показаться, что он так глубоко погружен в собственные мысли, что ничего вокруг не видит и не слышит. Но это впечатление было обманчивым: за годы, проведенные в «Африке», не только после катастрофы, он научился слушать и слышать все вокруг. Любой упущенный им звук, каждое слово, сказанное заключенным кому-то на ухо, могло стоить ему жизни. Особенно сейчас, когда он занял неделимый пост хозяина «Африки».

Желающие разделить с ним бразды правления были. Появлялись неоднократно. Но никто из них не дожил до сегодняшнего дня. И ни один не был убит Моралесом лично, в ходе открытого конфликта – кара настигала грешников незаметно, все случалось как бы само собой. Хоакин улыбнулся, вспомнив о том, как после страшной смерти Моравски, который подвернул ногу на охоте и сдох в пустыне от жажды и жары, по «Африке» поползли слухи, что босс способен напустить порчу на зарвавшегося смутьяна.

Моравски в тот день ушел на охоту во главе группы из пяти человек. Они охотились вместе, выслеживая и загоняя зверя – каким-то чудом на Тюремном острове все еще сохранилось небольшое количество косуль и крупных птиц. Но заключенный шесть-два-семь-семь неожиданно исчез. Его искали. До тех пор, пока не закончилась вода и не подошло время к закату – темнота Тюремного острова таила свои опасности. На открытой местности – три дерева на квадратный километр – Моравски найти не смогли. А через два дня, буквально в паре километров от «Африки», обнаружили его труп со сломанной лодыжкой. Как его могли не заметить? Об этом знал только Моралес.

Чтобы действовать на расстоянии, подобно духам и богам, совсем необязательно обладать сверхъестественными способностями. Важно замечать мелочи, происходящие вокруг, и уметь дать людям то, чего они хотят. А то, что на следующий день в карьер упал один из охотников, ходивших в пустыню под началом Моравски – так туда чуть не каждый день кто-нибудь падает.

Хоакин смотрел на синюю гладь океана и слушал гудение мотора. Но он слышал и все, что происходило на катере. Он понимал, что, застрелив Крайтона и Холленберга, подставляет себя под удар. Его боятся, ему доверяют. Но он убил своих и здесь – один против двух вооруженных бандитов. И Гамми. Хотя насчет Гамми Моралес сомневался – вряд ли тот станет принимать участие в бунте. Он не дурак и понимает, что мятеж ему ничего не даст. Только шанс получить пулю в сердце из «дыродела», с которым Хоакин не расставался ни на секунду.

Садех и Штрайх ничего подозрительного не говорили и не шептались – тренированное ухо Моралеса тут же вычленило бы из сонма звуков тот, что нес угрозу. Но во всем – во взглядах, в движениях, в том, как держали оружие, – Хоакин чувствовал, что они готовятся. Собираются с духом, чтобы бросить вызов боссу. Королю и хозяину. Разве трудно пристрелить расслабившегося и засмотревшегося на воду человека? Совсем нет. Так, наверное, думали бывшие заключенные. Но они ошибались. Во всяком случае, насчет Моралеса.

Интересно, кто окажется смелее, кто первым предложит убить хозяина? Уголки губ Моралеса едва заметно приподнялись – ему было весело, он играл в жертву, будучи на самом деле охотником. Садех или Штрайх. Заключенные, преступники. Они не имели права на спасение. И Хоакин совсем не намеревался спасать их. Но пока шлюпка не достигнет берегов Африки, настоящей Африки, а не этого никчемного острова, он будет наслаждаться душевными муками своих подопечных. Грязные твари – вы ведь даже убить просто так не сможете, будете трястись за собственные шкуры до последнего, а потом перегрызете глотки друг другу, боясь продешевить на дележке пустого места короля.

И оставался еще Гамми. Сергей Звездецкий. Зачем Хоакин взял его с собой? Он не знал ответа на этот вопрос. Что-то внутри, что-то непонятное, что не умело думать, а лишь выдавало иногда совершенно нелогичные на первый взгляд, иногда даже глупые решения и настойчиво требовало их выполнения, настаивало, что к Гамми стоит присмотреться. Это чувство сидело глубоко внутри. Моралес не вспомнил ни одного эпизода, когда таинственный внутренний голос подвел бы его. Нет, такого не случалось.

И ведь на берег Хоакин пришел именно за ним. Гамми никогда не унижался, не просил ничего у Моралеса. В отличие от остальных, кто решил жить самостоятельно в пустыне. Большинство, те, кто не подох там от жары, вернулись под начало ненавистного босса. Но только не Гамми. А тут вдруг решил поклянчить канистру с водой. Понятно, что для дальнего похода. Только вот зачем он поплелся к морю? Он знал о танкере? Нет, не зря Хоакин решил следить за Звездецким.

Поэтому, когда он увидел Бублика и Гамми, конвоируемых Садехом, решение пришло само собой. Оно казалось единственно верным и не требовало доказательств своей правоты. Бублик давно раздражал Моралеса, еще со времен, когда их «Африка» была настоящей тюрьмой со стенами и камерами. Хотя, какая из них более настоящая – прошлая или нынешняя, – это вопрос.

Не любил он идиотов. А идиоты, убившие людей, вообще права на жизнь не имели. Даже в «Африке». Поэтому в тупого бугая Моралес выстрелили без тени сожаления, с некоторым даже удовольствием.

А вот с Гамми нужно познакомиться поближе. У него была возможность сделать это и не раз, но до нынешнего момента его безотказная интуиция не настаивала на этом столь уж серьезно – просто этот тип был непонятен.

До берега плыть далеко. Наверное. Здесь, в Африке, все «наверное». О чем ни задумаешься, ничего не известно точно. И так теперь по всему миру, если верить морякам. Наверное.

С начала их вояжа Гамми присел на корме, подтянув тощие ноги ко впалому животу и обхватив колени руками. Голову опустил вниз, изредка озираясь по сторонам. Скорее с простым любопытством. Не похоже, чтобы он ждал чего-то конкретного.

– Пойдем, посидим в кубрике, – сказал ему, поднимаясь на ноги, Моралес.

Гамми удивленно вскинул брови, но молча встал и, хватаясь за все подряд, чтобы не упасть от легкой качки, пошел следом за надзирателем.

Хоакин выгнал из кубрика расположившегося там с комфортом Штрайха и закрыл дверцу, ведущую на палубу. Или ее правильнее называть люком? Теперь они были в относительной уединенности. Учитывая шум мотора и плеск волн, снаружи их вряд ли услышат.

– Садись, – сказал Моралес, плюхнувшись на небольшой жесткий диванчик, тянущийся по левому борту катера. Справа был точно такой же. Он именно сказал, а не предложил. Вариант отказа не предусматривался.

Гамми плюхнулся на сиденье, явственно послышался удар костлявой задницы о плотный полиуретан.

– Звездецкий, Сергей Аполлинарьевич, – произнес Моралес, старательно разглядывая царапинки на пластиковой отделке помещения. – Заключенный номер…

– Один-три-семь-шесть, – хмуро перебил его Гамми.

Хоакин повернулся к нему, пристально всмотрелся в глаза.

– Правильно, – почти прошипел он. – Осужден, между прочим, за хранение. Только хранение, запас мизерный.

– Так точно. – Энтузиазма в голосе заключенного не было. Взгляд Гамми потух, он опустил глаза, стараясь не встречаться с застывшими ледяными радужками Моралеса.

– Для себя берег?

Гамми скривил губы, бросил мимолетный взгляд на Хоакина и снова отвернулся. Резко, будто обжегся. Моралес едва заметно улыбнулся – ему не нравилось, что заключенный не смотрит ему в глаза, но доставляло удовольствие видеть, как ему неприятно, как страшно. Давай, добрый мишка, надуй себе в штаны!

– Что же тебя не ломает? Или ты у нас стойкий, мать твою. Всем одной дозы достаточно, а ты у нас синдин на завтрак, обед и ужин жрешь, а как наркота закончится – водичкой перебиваешься?

Гамми не отвечал. Он ерзал на неудобном диване, стараясь понадежней спрятаться от взгляда надзирателя.

– Молчишь, сволочь? – Хоакин схватил заключенного за подбородок, резко развернув его лицо к себе. – В глаза смотреть! – прошипел он. – В глаза, я сказал! А молчишь ты, гнида, потому, что не для себя хранил мутаборское зелье. Для других старался, карман свой набивал. А синдин убивает. Или ты не в курсе был?! А? Отвечай, мать твою!

С заключенным произошла какая-то непонятная метаморфоза. Моралес не мог уловить, что изменилось в его облике, но он определенно стал выглядеть иначе. Звездецкий дернулся, вырвав подбородок из железного захвата Моралеса, потер вмятины, оставшиеся от пальцев, и недовольно вздохнул.

Хоакин готов был удушить его за такую дерзость. И если бы Гамми позволил себе подобное в присутствии хотя бы еще одного ублюдка из обитателей «Африки», удушил бы однозначно. Но сейчас он хотел знать. Он сам не понимал – что. Только чем дольше он думал об этом, тем больше доверял своему внутреннему голосу.

– Чего тебе от меня надо, Моралес? – с вызовом, вскинув голову, спросил Гамми.

Как он правильно сделал, что дал Звездецкому уйти. Не оставил его в лагере. Вот этот изможденный голодом патлатый недомерок мог составить Хоакину конкуренцию. Мог, но не стал. Он выбрал свой путь.

Можно было убить его. Но Хоакин не убивал просто так, без повода – это могло подорвать его авторитет. Он был деспотом, но деспотом справедливым.

Во взгляде Гамми не было и тени страха. Минуту назад он ошибся, приняв отвращение за страх. Опасение – да, было, любой нормальный человек, да и зверь тоже, опасается за свою жизнь.

Хоакин не спеша вытащил из-за пояса «дыродел» и демонстративно медленно щелкнул предохранителем. Гамми едва заметно вздрогнул в такт щелчку. Все-таки тебе, сволочь, жалко шкурки своей подпорченной. Сейчас ты мне все расскажешь.

– Мне надо знать, кто тебя прикрыл, – какой смысл юлить и говорить намеками? – Почему тебя прикрыли и что ты им за это пообещал. Расскажешь?

«Дыродел» с глухим стуком лег на жесткое сиденье рядом с бедром, Моралес скрестил руки на груди.

– И еще мне интересно, что ты делал на берегу?

Гамми покосился на оружие, отодвинулся в дальний угол кубрика и принял более расслабленную позу.

– Никто меня не прикрывал, – ответил он на первый вопрос.

– Ты знаешь, я бы мог поверить тебе, если бы не одно «но» – ты не наркоман. И никогда им не был. А уж я перевидал этих сморчков на своем веку. Пойми, Гамми, мы уже не в «Африке», мы пытаемся сбежать оттуда. И ты, и я. Мы должны быть заодно.

– Послушай, Моралес, ты вообще нормальный? Ты сам понимаешь, что говоришь: меня прикрывали. Если бы меня кто-то прикрывал, чего бы я гнил здесь вместе с тобой на этом гребаном острове? Ты не задавал себе такой вопрос? Чего ты вообще ко мне прицепился? Ты верно заметил, что мы уже не в «Африке», так что бросай свои африканские привычки.

«А может, он хочет, чтобы я его застрелил? – подумал Хоакин. – Тоскует по своему идиоту?» Да нет, вряд ли. Здесь кроется что-то другое. Но и в словах Гамми резон был. Неужели внутренний голос ошибся? Быть того не может. Моралес еще раз внимательно взглянул в лицо Звездецкого – нет, в нем определенно что-то изменилось. Взгляд? Вроде бы нет. Все на месте, но выглядеть Гамми стал как-то иначе.

Хоакин никогда не нервничал по поводу того, что придется проучить очередного проходимца. Со стороны могло показаться, что надзиратель впадал в неистовство, зверел на глазах. Кто-нибудь, не знавший Моралеса, мог решить, что он повредился рассудком. Но шоу он показывал только для устрашения, для усугубления, так сказать, исправительного эффекта. Никакого особенного возбуждения, как любили изобразить писатели в книгах о надзирателях-маньяках, никакого удовольствия от проделанной работы он не испытывал. Именно работы – и ничего большего.

Стремительным движением натренированная долгими годами рука выдернула из петли на поясе резиновую дубинку. В следующее мгновение орудие летело в пасть наглецу. Хоакин уже слышал, как зубы этого мозгляка с хрустом крушатся, проваливаясь в черную пропасть поганого рта, что посмел противоречить надзирателю. Но тут произошло нечто непредвиденное – зубов не оказалось там, где они должны были быть. Собственно, рука Моралеса не встретила вообще никакого препятствия. Дубинка провалилась в пустоту, Хоакина понесло следом, и жесткая резина с сухим стуком раздробила тонкую пластиковую панель на стене.

Быстро, почти мгновенно, Моралес перенес центр тяжести на левую руку, которой он теперь опирался о диванчик Звездецкого, повернулся вправо и, не размахиваясь, вонзил оружие в то место, где только что сидел заключенный. И снова рука Моралеса провалилась в пустоту.

Как он это делает?! Какое он имел право улизнуть из-под удара надзирателя?! Только Хоакин больше не надзиратель и здесь, как он только что сам заметил, не «Африка».

В дверь с палубы постучали.

– Босс, у вас там все в порядке? – послышался приглушенный переборкой голос Садеха.

Моралес резко дернул дверь на себя, дал дубинкой по зубам ничего не понимающему подчиненному и только тогда ответил:

– Полный!

Вот теперь он на самом деле был зол и взбешен. Хотелось раскроить череп этому придурку с карабином, но Садех еще понадобится.

Надзиратель посмотрел на избитого заключенного. Тот зажимал рукой разбитый рот, в глазах застыли страх и непонимание.

– Никогда, слышишь – никогда! – не лезь, куда тебя не звали! – заорал на него Хоакин. Садех покорно кивнул и отошел на несколько шагов к корме.

Испуганные моряки сидели там, прижавшись друг к другу. Трое – капитан был наверху, управлял катером. Волноваться о правильном направлении не стоило – правильного никто не знал, а капитан был заинтересован добраться до большой земли не меньше «африканцев».

Чуть поодаль от пленников, метрах в полутора к носу, сидел Штрайх, демонстративно направив «дрель» в сторону подопечных. Охрана, мать их! Эти морячки, если захотят, скрутят Штрайха в два счета, он и на курок нажать не успеет.

– Вытащи Гамми оттуда, – сказал он Садеху, – и…

Да нет, в расход пускать его рано. Он ведь так ничего и не рассказал. Черт, правильно сказал – здесь не «Африка», здесь он на чужой территории, хоть видимость власти и сохраняется. Пока сохраняется.

– …отправь его к этим, – более мягким тоном произнес Моралес, кивнув в сторону моряков.

– Я с ним попозже поговорю, – пробормотал он себе под нос. Скорее для собственного успокоения, в глазах заключенных его авторитет, похоже, уже не поднять.

Гамми, щурясь от яркого солнца после сумрака кубрика, выполз на палубу и тут же получил тычок прикладом под ребра. Крякнул и согнулся пополам. От удара Садеха он не уклонился. Моралес посмотрел на корчащегося Звездецкого, вид у того был несколько ошарашенный.

Ну, конечно, Садех шавка, зачем его раздражать, это неинтересно. А вот Моралес – достойный противник. А пулю в лоб ты получить не боишься?

Хоакин решил, что расспросит Гамми попозже. Он так настойчиво убеждал в этом самого себя, что почти поверил, почти перестал думать, что ему стало не по себе от того, что минуту назад проделал в кубрике Звездецкий. Моралес чувствовал, что бессилен заставить его говорить, Гамми он мог только убить. Но и в этом тоже появились сомнения – странные, иррациональные сомнения. И получить пулю Звездецкий определенно не боялся.

– Вижу землю! – раздался хриплый крик раненого штурмана.