Текст книги "Ипостась"

Автор книги: Виталий Абоян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 13

Шанкар Десай нервничал. Это мог бы заметить кто угодно, если бы обратил внимание на грязного, невзрачного, примостившегося в самом углу жесткого пластикового сиденья молодого человека. Сиденье было рассчитанно дизайнерами на четырех пассажиров. Сейчас на истертом и оборванном диванчике уместилась по меньшей мере дюжина человек, нагруженных мешками, кошелками, корзинами и прочими видами сумок.

Шанкар садился на конечной станции, названия которой не знал – он просто не смотрел на надписи на вокзале, – поэтому успел занять место первым. Трудно сказать, хорошо это или плохо. С одной стороны, те, кто вошел в вагон последними, теперь теснились в проходах. Некоторым из них удалось пристроить свои вещи на пол и сесть сверху. Другие стояли в плотной толпе.

Можно решить, что вагон резиновый, из-за количества людей, каким-то чудом разместившихся в нем и на нем – по меньшей мере треть пассажиров устроилась на крыше. Вряд ли инженеры, проектировавшие это средство передвижения чуть ли не век назад, могли предположить, что в их детище удастся запихнуть такое количество пассажиров. Хотя если это были индийские инженеры, то наверняка могли.

Большой цветастый платок тончайшего шелка, свернутый в тугой жгут, с расплывшимся жирным пятном в одном из углов, легко скользил между давно не мытыми пальцами. Пальцы Шанкара жили собственной жизнью. Умение, что крылось в этих руках, могло бы испугать многих из тех, кто сейчас душной потной толпой наседал на их обладателя. Но блаженство незнания часто помогает выжить в критической ситуации. А путешествие в поезде, следующем с самого востока Индии в западнобенгальский Силигури, вполне можно было считать событием критическим.

Владелец шелкового платка был молод. На вид лет двадцати пяти – двадцати семи, но на самом деле Шанкару двадцать три. Изможденное тело и мрачное, можно сказать, мертвенное выражение лица прибавляли возраст.

Платок не был предметом одежды или украшением. Это оружие, жертвенный инструмент. Шанкар был тхагом [13]13
  Тхаг – в переводе с хинди означает «разбойник». В данном случае – член секты душителей, почитателей богини Кали.


[Закрыть], и в руках он теребил румаль [14]14
  Румаль – шелковый платок, свернутый особым образом в плотный жгут, которым бхутотдушит свою жертву.


[Закрыть]: особое орудие верного адепта темной Шакти Шивы Кали, с помощью которого бхутот [15]15
  Бхутот – член общины тхагов, имеющий право совершать обряд во имя богини Кали, то есть душить людей.


[Закрыть]душил тех, чье время соединиться с Абсолютным Разумом уже подошло.

Шанкар Десай, несмотря на юный возраст, уже стал бхутотом. Он получил право совершать жертвоприношение богине благодаря своим особенным рукам – никто, даже старый бхутот Вриндал, не умел так виртуозно обращаться с этим оружием. И однажды он доказал преданность Кали. Только вот теперь...

Поезд вез Шанкара на запад. На карте, нарисованной от руки прямо на стене вагона, можно прочитать название конечной станции. Но сейчас сделать это было бы невозможно – вряд ли удалось бы протиснуться к карте маршрута, а если бы и удалось, делать этого не стоило: обратно на диван не пустят. Да и какое имело значение название станции? Теперь чем дальше – тем лучше.

Существовала еще одна проблема: посещение туалета. Выйти в маленькую комнатку с дырой в полу совершенно нереально. Лучше было бы забраться на крышу, а не радоваться, что досталось место внутри. В животе отчаянно урчало, болело и пробивало дорогу наружу в обе стороны. Шанкара здорово мутило, а внизу на штанах – он это чувствовал – потихоньку расплывалось зловонное пятно. Соседи особенно не замечали смрада, исходящего от молодого человека, поскольку плотность запахов пота и продуктов, которые многие везли с собой, смешивала все в единую густую удушающую атмосферу. Десай пытался держать лицо ближе к открытому окну, но это помогало мало. Несколько раз он ловил крепко сжатыми зубами то, что рвалось выйти наружу.

Они отправились на восток для того, чтобы предотвратить катастрофу. Джемадар [16]16
  Джемадар – предводитель общины и наставник тхагов. В каждой общине может быть один или несколько джемадаров.


[Закрыть]общины Раджеш, который возглавил нелегкий поход, лично задушил своим румалем тех тхагов, кто пробовал новый наркотик «джьяду гумра», привезенный откуда-то с востока. Раджеш объяснил, почему. Шанкар мало понял из объяснений джемадара, но поверил ему. Десай видел, во что превратились те, кто вдыхал порошок. В их глазах больше не было веры, в их головах не осталось места для дхармы, Кали стала для них пустым звуком.

Раджеш выяснил, откуда торговцы привозили «джьяду гумра». Правда, точного места никто из них не смог указать – именно не смог, они его не знали. Никто не нашел бы в себе силы устоять перед методами, которым учила Кали, – то, что осталось от торговцев после разговора с джемадаром и двумя бхутотами, теперь покоилось на дне глубокой ямы недалеко от деревни, где родился Шанкар.

Джемадар узнал, что «джьяду гумра» делают из какой-то травы, которая растет в горах на севере Мьянмы, у самой границы с Китаем. Торговцы утверждали, что в других местах волшебная трава не растет. Еще они говорили, что сорванное растение быстро теряет свои особые свойства и готовить «джьяду гумра» нужно сразу же. То есть производили наркотик неподалеку от места, где росла волшебная трава.

Раджеш посчитал, что этой информации достаточно. И он не ошибся.

В течение двух месяцев восемнадцать тхагов скитались по горам северной Мьянмы. На их долю выпало тяжелое испытание, но никто из них не роптал – люди делали это ради темной богини Кали. Ради существования самого мира, как объяснил им Раджеш.

Когда тхаги наткнулись на долину, в которой на фоне сочной зелени резко выделялся небольшой островок травы с узкими короткими листочками и верхушками стеблей, усеянными светло-голубыми цветками, их оставалось всего шестеро. Остальные двенадцать воссоединились с Брахманом, им помогла Кали.

Руки еще раз быстро смотали шелковый платок в петлю, которая мгновенно затянулась на указательном пальце, потом раскрутили его обратно. Этот румаль почти новый, Шанкар пробыл бхутотом недолго – всего один день. Сначала он точными, хорошо отрепетированными движениями задушил тех шестерых оборванцев, что варили голубые цветки в каком-то рассоле. А потом, после того как их обнаженные тела, пронзенные острыми деревянными кольями, скрылись под грудой камней, Шанкар достал свой румаль во второй раз. И больше не прятал его.

Джемадар Раджеш сказал, что теперь Шанкар отправится в Лудхияну, на север. Десай знал, что это означает – там, недалеко от Лудхияны, проводились еженедельные Игры, посвященные темной Шакти Шивы Кали. Сам Шанкар однажды побывал там, зрелище было незабываемым. Так что слухи об Играх доходили в самые отдаленные уголки Индии. Говорят, что количество трупов, которые увозили в близлежащий карьер, никто не считал – слишком сложно посчитать, когда перед тем, как его убить окончательно, человека разрезают на десяток кусков разного размера. Да и не нужно никому вести подобный подсчет.

Богиня Кали освобождала своих адептов от бренного тела, от помыслов глупого «я», соединяя сознание с Брахманом. Умереть за богиню было привилегией каждого тхага, и Шанкару выпал шанс слиться с Абсолютом, достичь наивысшего блаженства. Только...

Только он испугался. Он предал Кали, предал свои идеалы и своих соплеменников. Как румаль снова появился в руках, Шанкар помнил плохо. Как будто сам прыгнул в ладони, закручиваясь в тугой крепкий жгут.

Первым Шанкар освободил Раджеша. Опытный джемадар не успел даже понять, что происходит, когда ловкие руки нового бхутота затянули петлю на его шее. А потом пальцы Шанкара повернули жгут особым образом, помогая сознанию джемадара мгновенно отправиться на суд Кали.

Оставшихся четверых Десай задушил поодиночке. Они ничего не подозревали, не ждали предательства и покидали этот мир быстро и спокойно. Лишь последний – Наваль – пытался вырваться, но Раджеш не ошибся, назначив бхутотом Шанкара: движения молодого человека были быстры и точны, Наваль присоединился к товарищам спустя минуту.

А теперь Шанкар бежал. Куда угодно, лишь бы больше никогда не встречаться с тхагами. Он не желал разделять судьбу жертв Игр во имя богини Кали, он утратил веру, усомнился, испугавшись смерти. Он понимал, что умрет только оболочка, человек по имени Шанкар Десай, что мир неизменен, что нет никакого Шанкара, а есть только дух Брахмана и его ипостаси, и аватары его ипостасей, и порождения аватар. Но он испугался. Он усомнился.

Потому что вот этот, набитый людьми вагон был слишком уж настоящим, он не казался порождением воображения духа, мимолетной мыслью Брахмы, явлением замысла Вишну. Потому что сам Шанкар, мокрый от пота и дрожащий от боли в животе, все чувствовал, он видел мир, как Шанкар Десай. И не хотел умирать.

Боли в животе появились сразу после того, как он убежал в лес, оставив тела убитых им тхагов гнить на заваленном мусором полу разрушенного здания. Шанкар лишь засыпал их каким-то хламом, кучи которого громоздились по всему коридору. Он не выполнил ритуал до конца, не открыв товарищам путь к богине, и поплатился за это.

Его вырвало несколько раз, а потом появились боли. Его лихорадило, но не сильно. Через несколько дней на ладонях появились ранки, которые никак не желали заживать. Глаза слезились от сильной рези, солнце, казалось, разъедало их своими лучами. Шанкар случайно заметил собственное отражение на вокзале, где он садился в поезд. Человек, отразившийся в мутном зеркале, имел откровенно больной вид: ввалившиеся щеки, красные, истекающие какой-то слизью глаза, покрытые язвами, словно расчесанные, руки. И грязная, рваная одежда, которую погнушались бы надеть и бомжи.

Поезд начал замедлять ход, потом резко дернул и остановился совсем. Шанкар почувствовал, что силы оставили его, сфинктеры расслабились, и из молодого человека потекло двумя потоками. Люди, сидевшие рядом с Десайем, отпрянули в сторону, но при той плотности, с которой был заполнен вагон, отодвинуться получилось всего чуть, и досталось многим.

– Ты совсем ошалел, что ли?! – заорал на него крупный мужчина, в почти белую ткань дхоти [17]17
  Дхоти – традиционная мужская одежда в Индии. Представляет собой прямоугольный кусок ткани, обернутый вокруг бедер с пропущенным между ног углом.


[Закрыть]которого быстро впитывалась красно-бурая блевотина Шанкара. Для придания словам большей значимости пострадавший отвесил парню оплеуху. Сила удара была невелика, так как не хватало места для замаха.

Спокойно, этот мужчина прав. Никто не должен узнать, что ты бхутот.

Шелковый платок, чудом оставшийся чистым, все быстрее скользил между пальцами. Взгляд Шанкара, плохо соображающего, что происходит, не сходил с толстой, украшенной несколькими складками шеи пострадавшего мужчины.

– Мальчику плохо, вы что, не видите? – вступился кто-то из коридора. Судя по голосу – женщина в годах. Ей, конечно, легко рассуждать, до нее, поди, еще и запах-то не дошел.

– Да он тут все уделал! – взревел мужчина.

Соседи Шанкара, кто молча, кто с визгом вскакивали со своих мест. Насколько это было возможно в тесноте вагона. Из-под молодого человека по изодранному винилу сиденья расплывалось грязно-бурое пятно, распространяющее столь сильный запах, что забить его не смогла даже исходная духота.

Воспользовавшись образовавшимся вокруг Шанкара относительно свободным пространством, тучный мужчина в испачканных дхоти схватил парня за шиворот и резким движением выдернул его с испачканного вагонного дивана.

Убери румаль! Не давай волю рукам!

Шанкар мог бы задушить этого мужчину в считаные секунды. Он знал как, и ни сила, ни разница в весовой категории не дали бы обиженному пассажиру никакой форы. Но Шанкар не мог, он больше не бхутот. Он даже не тхаг.

Тащить Шанкара далеко мужчина не стал. Да и не смог бы – по проходу до тамбура не добраться. Когда Десай пришел в себя, ободренный свежим ветерком, он уже был снаружи. Его выбросили в окно. Поезд, вздрогнул и, медленно набирая ход, продолжил путь. А через полминуты из окна, которое успело удалиться от Шанкара метров на сто, вылетел холщовый мешок, принадлежащий молодому человеку. Румаль Шанкар по-прежнему держал в руке, крепко сжав пальцы, чтобы не потерять последнее, что связывало его с прошлой жизнью.

Десай поднялся на ноги. Голова сильно кружилась, ноги норовили подогнуться. Но нужно идти. Он не знал, куда и для чего. Но надо же что-то делать, хотя бы выстирать одежду. А для этого надо найти воду.

Из мешка ничего не пропало. Все жалкие пожитки, оставшиеся от тяжелого путешествия, выпавшего на долю Шанкара, были на месте. И то, что он принес оттуда, тоже лежало там: плотный, замотанный целлофаном пакет и аккуратно свернутый в узел румаль Раджеша. Трудно сказать, зачем он забрал платок джемадара. Наверное, как сувенир.

От последней мысли Шанкара снова вырвало.

Глава 14

Корабельный колокол – анахронизм и дань традициям флота – бешено колотился, звеня что есть сил. Только слышно его не было. Как будто кто-то заботливый обернул латунный язык бархатом, чтобы назойливый звон не досаждал отдыхающей команде.

Отдыхать было некогда. Впору было отправиться к корабельному капеллану, перетереть насчет отпущения грехов и местечка получше на том свете. Одна беда – капеллан вместе со всеми метался по палубе, не понимая, за что хвататься и чем он может помочь.

Мичман Окоёмов, намертво вцепившийся в лесенку, ведущую на башню палубного орудия, широко открытыми глазами смотрел направо. В сторону океана. Там было на что посмотреть.

Матросы носились по вдруг ставшей мокрой и неуютной палубе, падали, матерясь, ломали руки и ноги, истошно вопя. Но звуков не было. Только мерный, пробирающий до самого нутра гул, несущийся оттуда, из океана. Из самого сердца волны.

Можно ли назвать волной водяной вал высотой... Окоёмов задумался, пытаясь понять, где заканчивается то, что он видел прямо сейчас собственными глазами. Если бы кто-то рассказал, что такое бывает, скорее всего, он не поверил бы. Но он видел вал сам, и, что хуже всего, его видела вся остальная команда. Иначе как объяснить тот кавардак, что творился на палубе? Надежды, что рассосется, что это всего лишь галлюцинация утомленного качкой воображения, не было никакой.

Нет, высоту волны определить Окоёмов не мог. Не сразу понял почему, а когда сообразил, мелкая дрожь в руках перешла в крупную по всему телу. Пальцы свело судорогой, ноги сделались ватными, а голова отказывалась воспринимать что-либо, кроме гигантской водяной горы, медленно, но неотвратимо наползающей на «Ивана Грозного». Высоту определить не удавалось по простой причине – он не видел ее верхушки. Увенчанная пенными бурунами, бросающими вниз тонны брызг, пытающихся смести с палубы попавшего в переделку крейсера несчастных людей, она терялась за низко висящими облаками.

Капитан каким-то невероятным усилием сумел повернуть корабль носом к волне, и качать крейсер стало немного меньше. Только что это могло изменить?

На палубе царила паника. Кто-то привязывал себя канатами к трубам и орудиям, кто-то прыгал за борт. Старпом – Окоёмов видел своими глазами – пустил себе пулю в лоб. Кровь с металла палубы смыло мгновенно – с неба валил водопад брызг.

Вода заливала глаза, попадала в нос и рот, заставляя закашливаться в тщетной попытке выгнать соленую влагу из легких, но Окоёмов не отводил взора от волны, вздымающейся теперь в нескольких метрах от борта. Зрелище ужасало и завораживало одновременно. Очень не хотелось умирать, но странное чувство восторга, восхищения стихией затягивало. Василий поймал себя на мысли, что вряд ли стал бы бежать, даже если было бы куда. Такое зрелище невозможно пропустить, такой мощи больше никогда не увидеть.

Но бежать было некуда. Крейсер бронированной улиткой медленно взбирался по склону водяной горы. Точнее, это вода двигалась, поднимая корабль, казавшийся на ее фоне щепкой. Если гора не идет к Магомету... от такой горы никому не уйти, эта гора шла сама.

Совсем рядом о броню соседнего орудия с гулким металлическим звоном ударилось тело матроса. Окоё– мова окатило кровавой кашей, но падающая с неба вода тут же все смыла. Момент очищения, момент истины.

Когда мичман повернулся, дыхание перехватило, словно кто-то огромный передавил лапищей трахею. За кормой разверзлась настоящая пропасть, в которую, медленно вращаясь, летело несколько тел, облаченных в форму матросов ВМС России. Картина пугала своей сюрреалистичностью, крейсер будто поднимался на небеса. Не в сторону космоса, а в те самыеНебеса. А упавшие за борт матросы скоро достигнут ада – там, далеко-далеко, Окоёмов видел размытую туманом черно-коричневую бездну.

Умом он понимал, что это никакая не бездна, а обнажившееся из-за отлива, всегда предшествующего цунами, морское дно. Но сознание отказывалось в это верить. Какое дно – берега отсюда даже не видно? Хотя вот же он – за кормой воды не было совсем. Темная, местами перемежающаяся светлыми проплешинами песчаных островков долина, усеянная десятками тысяч извивающихся в предсмертной агонии морских обитателей.

Окоёмов почувствовал, что его неуклонно тащит куда-то. Руки еще сильнее вцепились в перекладины лесенки, а ноги потеряли опору: «Иван Грозный», нарушая всемирный закон гравитации, неспешно и величественно опрокидывался палубой вниз, но продолжал плыть по водной глади, вдруг решившей поменяться местами с небом.

Крик, застрявший до того в глубинах дыхательных путей, вырвался наконец на свободу. Как только дно «Ивана Грозного» оторвалось от нереально долго держащей его воды, события начали развиваться стремительно. Будто тот, кто смотрел этот фильм ужасов, выключил надоевший замедленный просмотр, вволю насладившись картинами страстей, развернувшихся на палубе крейсера, и запустил перемотку.

Бронированная туша «Ивана Грозного» разгонялась, несясь на встречу с дном морским. Следом за ним, словно пытаясь вернуть сбежавший корабль, из-за облаков рванулся поток воды, падающий с вершины вздыбившейся волны.

Кто выиграет в этом безумном соревновании? Окоё– мов, не прекращая кричать, старался сжаться, спрятаться в какой-нибудь щели, раствориться в броне грозного орудия, вся мощь которого была пшиком рядом с волной, разверзшей пасть, стремящейся проглотить крейсер. В лицо ухнул поток прохладной воды, и Окоёмов...

...Окоёмов с трудом разлепил веки. Под них словно бы натолкали ваты, которая мешала нормально смотреть. Мичман закашлялся, выплевывая затекшую в горло воду. Вода была пресная. И Окоёмов давно уже не мичман.

Он поднес руки, казавшиеся чужими и жутко тяжелыми, к лицу. Пальцы заметно дрожали. Окоёмов попытался встать, но что-то настойчиво придавило его к... Нет, палубы больше не было, поверхность, на которой он лежал, была теплее и мягче.

– Г... – Василий попытался говорить, но горло перехватило, заставив шипеть змеей. Он снова закашлялся.

Взгляд наконец сфокусировался, явив лицо склонившейся над ним черноволосой девушки с темной, с бронзовым оттенком, кожей и немного раскосыми глазами. Ее руки лежали на плечах Окоёмова, не давая ему встать.

– Откуда вода? – просипел бывший мичман.

Девушка улыбнулась и произнесла короткую певучую фразу, из которой Окоёмов понял только слово «утро». Она отпустила его и, отодвинувшись на шаг, присела рядом.

Девчонка говорила по-бирмански. Но на каком-то плохо понятном Окоёмову наречии. Хотя, если честно, язык этих странных людей он понимал очень плохо и без помощи «балалайки» не смог бы и двух слов связать на бирманском.

И тут память, никак не желавшая отпускать Окоё-мова из ужаса цунами, которое мичман крейсера военно-морских сил России умудрился пережить каким-то совершенно мистическим образом, включилась как по мановению волшебной палочки. Черноволосая девушка, певучее воркование на бирманском, дождь, сплошным потоком падающий с неба. Выстрелы, Лейтенант, «номерной» отряд, убийство местных жителей...

Черноволосая местная девушка – он же убил ее, вонзив тяжелый приклад «Патанга-28МА» в ее затылок. Как это, что с ним происходит? Окоёмов помнил, что с головой творилось что-то неладное, отсюда смазанность воспоминаний и образов. Может быть, он уже умер? Или...

Василий, не задумываясь, протянул руку и коснулся ладони девушки, с интересом разглядывающей его. Ее пальцы были холодными, Окоёмов непроизвольно отдернул руку. Девчонка почему-то засмеялась.

Что с ним, что происходит?! Труп убитой им узкоглазой метелки поливает его дождевой водой и смеется, нагло пялясь на ополоумевшего убийцу. Вокруг тихо, хотя только что вон там, справа, вздымалась гигантская волна, высотой до неба. Не хватало только шествия маленьких гномов, бредущих к своей Белоснежке. Или как этих созданий называют здесь, в Мьянме?

– Ты как... – Окоёмов никак не мог сформулировать вопрос. – Я же тебя... Ты что здесь...

– Узе у-т-ро, – коверкая слова, по буквам произнесла девчонка по-английски.

– Я знаю, – зачем-то подтвердил сказанное Василий. – Я же тебя того... вчера.

Окоёмов понял, в чем проблема – ему было стыдно признаться метелке, что это он ее убил. Хотя она вроде бы была вполне довольна своим нынешним статусом. И, более того, на вид она была весьма живой, никаких вудуистских фокусов с зомби. Впрочем, в зомби Окоёмов никогда не верил.

Нет, это какой-то бред!

Она явно не понимала, что он говорил. Сидела, наморщив лоб и вслушиваясь в его слова. Потом снова улыбнулась – чего они тут все время лыбятся? – и, ткнув себя в тощую грудь, сказала:

– Кхайе!

– Кхайе? – не понял ее Окоёмов.

– Кхайе Сабай, – подтвердила метелка, отчаянно кивая.

Ага, понятно. Это ее зовут так. Стало быть – будем знакомы.

– Василий. Василий Окоёмов.

– Угу, – промычала девчонка и улыбнулась еще шире. – Бэзил.

– Ну, Бэзил так Бэзил, – пробормотал Окоёмов, поднимаясь на ноги.

Лежа было лучше. Во всех отношениях. Густая зелень перед глазами мгновенно поплыла, в висках застучало, плотный и неприятный комок подскочил к горлу, заставив Окоёмова сильней сжать губы.

– Эй, эй! – закричала Кхайе и бросилась помогать Василию, но не успела.

Окоёмов рухнул лицом вниз, больно ударившись лбом о торчащий из земли корень. Что же с ним такое? В памяти всплывали воспоминания о бойне, которую «номерные» бойцы устроили вчера в деревне сородичей Кхайе. Или это было уже не вчера? Еще он помнил, как весь мир стал как будто ненастоящим, пластмассовым. Окоёмов связал странное состояние с атмосферным электричеством, но теперь светило солнце и никакого электричества не было. А с головой все еще не ладилось.

– Что со мной? – скорее сам у себя спросил Василий.

– Угара, – сказала метелка.

– Что? – не понял Окоёмов.

Девушка показала на закатанный правый рукав Окоё– мова, потом сделала плавное движение рукой, покачав ею из стороны в сторону, и повторила:

– Угара.

– Змея, что ли?

Кхайе еще раз ткнула Василия пальцем в правое предплечье. Теперь он почувствовал, что место, куда показывает девушка, неприятно ноет, а пальцы на этой руке немного онемели и слушаются хуже, чем с левой стороны.

– Змея...

Ответом короткий кивок.

Значит, все так просто – его укусила змея. На коже предплечья заметен небольшой надрез, вокруг которого кожа покраснела и опухла. Это не след от укуса, это Кхайе пыталась его лечить. Он жив, стало быть, у нее получилось. И не было никакого атмосферного электричества, и «джьяду гумра» совсем ни при чем. А он понапридумывал себе. Только вот как быть с убийством ни в чем не повинных бирманцев?

– Ты говоришь по-английски?

Кхайе поджала губы.

– Тусь-тусь, – выпалила она и тут же поправилась: – Тсють-тсють.

– Я понял, – улыбнулся Окоёмов.

Василий ощутил, что безумно проголодался. В животе сосало с такой силой, словно желудок был готов поглотить что угодно. Хоть крокодила, хоть мешок листвы с ближайшего дерева. Но, если удастся отыскать рюкзак, можно позавтракать и нормальной едой – там оставался рацион на несколько дней.

– Мой рюкзак, – Окоёмов показал руками за спину, – мешок. Где?

Кхайе кивнула и скрылась за ближайшим кустом. Только теперь боец обратил внимание, что все это время они сидели под плотным навесом, сложенным из листьев. Что-то вроде кособокого шалаша. Со всех сторон место ночлега окружал кустарник и невысокие деревья. Только зеленый цвет, куда ни глянь. Деревни видно не было.

Да была ли эта деревня вообще?

Девчонка вернулась раньше чем через минуту. На ее лице снова, как приклеенная, нарисовалась улыбка, а в руках она держала рюкзак Окоёмова.

Паек из рациона был цел. Больше десятка сублимированной синтетики, упакованной в герметичную упаковку. В рюкзаке лежала и пластиковая бутыль с водой, но воды сейчас вокруг предостаточно, так что стоит поберечь запас. Хорошо бы еще воду нагреть.

Зажигалка лежала там, куда Окоёмов ее положил – в одном из многочисленных карманов брюк. Боец зажег ее, завороженно глядя на маленький голубой огонек, потом погасил пламя. Горячая вода – это хорошо, но прежде чем дымить костром, неплохо бы разведать обстановку.

Василий разорвал серебристую упаковку пайка, плеснул внутрь воды с ближайшего глянцевого листа и через пару минут вытащил суховатый – жидкости следовало наливать больше – набухший брикет желто-серого оттенка. Оторвал половину и протянул кусок Кхайе. Девушка, не задавая лишних вопросов, взяла еду и сразу же откусила чуть не половину. Она явно была голодна.

Вкус у пайка был так себе. Точнее, вкуса как такового не было, только «соль и специи», чтоб в горло пролезло. Но калорий эта жратва давало много, Василий успел убедиться.

– Зачем ты меня спасла? – задал вопрос Окоёмов, не переставая жевать. Спросил обыденно, как будто спрашивал о погоде или справлялся о здоровье собеседника.

– Тебя кусать угара. Змея.

– Угу. Но я же тебя, – нет, он никак не мог произнести слово «убить». Он только постучал себя по затылку.

Но ведь он, черт возьми, помнил хруст проломившегося черепа, видел, как девчонка рухнула на пол. Дальше он не помнил ничего, потому что в следующее мгновение крыша хижины свалилась Окоёмову на голову. Или это была другая девчонка – местные все на одно лицо? Да нет, лицо метелки он тоже видел вполне отчетливо и запомнил его хорошо.

– Кто-нибудь уцелел?

– Ты спас меня.

Кхайе ошарашила Окоёмова ответом. Сомнений, что девчонка что-то перепутала, не было – она очень четко и понятно дополнила слова жестами.

– Как?!

Факты решительно не сходились. Кстати, а где его автомат? Окоёмов зашебаршил вокруг руками и тут же наткнулся на утонувший в палой листве лесной подстилки «Патанг». Автомат был на месте, Кхайе даже не попыталась обезоружить Василия. Хотя, если ей верить, он вроде бы ее спас. Да и «Патанг» заклинило, это Окоёмов тоже помнил.

– Как? – повторил вопрос бывший мичман.

Кхайе показала глазами на автомат, потом, перехватив пищевой брикет одной рукой, свободной сделала движение, будто била кого-то прикладом. Кого тогда убил Окоёмов, если не метелку?

– Большой мужчина... пух-пух, а ты ударил. Я жива, – коверкая слова, объяснила девчонка.

Василий зажмурился, пытаясь привести мысли в порядок. Мысли застыли и становиться по им положенным местам отказывались. В голове творился какой-то статический кавардак, словно мысли перевернулись вверх дном, перемешавшись и обменявшись кусками, и вмерзли в гигантскую льдину в самом апогее внутричерепного веселья.

Он вышел на раскисшую под дождем тропинку, являющуюся единственной улицей маленького поселка, состоящего из десятка ветхих покосившихся хижин, построенных на сваях. Собственно, и не на сваях даже, а так – на торчащих палках. Потом в него стреляли – кто это был, Окоёмов не разобрал в темноте и суматохе, но кто-то из своих. Но не попали. Потом он, наравне с остальными, врывался внутрь покосившихся домиков и расстреливал...

Вот тут был сбой – того, кого расстреливал, он не помнил. Ни молящих о пощаде живых, ни окровавленных трупов.

Но помнил Василий, что собирался рассказать о мине, которую поставил Лейтенант. Поставил для них – как ставит охотник капкан у волчьей норы: зверь не пройдет мимо. И он говорил, только никто не слушал. Потому что все стреляли, когда он говорил. Говорил, а не стрелял.

А потом была Кхайе. То есть это теперь он знал, что она Кхайе, тогда она была просто узкоглазой метелкой, напуганной и жалкой, в мокрой, прилипшей к тщедушному телу одежде. Она закрывала голову руками, как будто таким образом можно спастись от пуль, выпущенных практически в упор. Но она не кричала. Она просто ждала, когда безжалостный кусок металла вышибет ей мозги. А кричал...

Окоёмов почти вспомнил, кто издавал тот противный монотонный вой, но его оборвал резкий, не терпящий возражений вскрик:

– Живо! Оба – руки за головы, мордой в землю!

Василий на всякий случай отбросил заклинивший автомат в сторону и упал лицом в листву, закинув руки, как просили. Он узнал этот голос, от него шуток ждать не приходилось.