Текст книги "Золотой капкан"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3

Воздух был горяч и упруг. Хлопья сажи вперемешку с пылью кружились над окопами. Небольшая деревенька в тылу догорала. Вернее, догорали развалины – то, что осталось от вчерашнего артобстрела. Только колокольня старинной церквушки, на месте которой теперь чернела воронка, обнесенная валом из битого кирпича и вывороченных взрывом гранитных глыб фундамента, все еще высилась над скорбным пепелищем, закопченная, изгрызенная осколками, невесть каким чудом устоявшая под бешеным разгулом стальной стихии.

– Командир! Товарищ лейтенант!

Алексей Малахов покрутил головой, стараясь унять неумолчный шум в ушах и, стряхнув рассыпчатые комья земли, медленно встал на четвереньки.

– Командир… По траншее, пригнувшись, спешил к нему ефрейтор Никашкин – маленький, юркий и улыбчивый.

– Во шандарахнуло… – беспечно сказал Никашкин.

Он помог Алексею перебраться под защиту уцелевшего бруствера.

– Снарядов не жалеет, паразит… – Никашкин выругался. – Выковыривает нас из окопов, как лиса сусликов из норы. Ефрейтор приподнял голову над бруствером и тут же упал на дно траншеи. Над их головами просвистела пуля.

– Вот сука! – разозлился Никашкин. – Снайпер. Этот гад уже троих уложил. Не могу понять, где он прячется. Хитрая сволочь…

Никашкин отцепил флягу с водой и протянул ее лейтенанту.

– Хлебните чуток. Вы не ранены?

Алексей припал сухим ртом к горлышку, отпил немного, вернул флягу Никашкину.

– Цел… Кажется, цел.

Он пощупал колено и поморщился – саднило. Похоже, левую ногу чем-то ушибло при взрыве.

Рота, в которой Малахов командовал взводом, вторые сутки держала оборону возле деревушки, защищая правый фланг стрелкового полка. Линия окопов и траншей упиралась одним концом в неглубокую илистую речушку. Противоположный берег представлял собой поросшее осокой и камышами непроходимое болото с редкими кучками деревьев, разбросанными до самого горизонта в полном беспорядке. Левый фланг оборонительных рубежей полка располагался в редколесье, оканчивающимся яром с обрывистыми склонами. На штабном языке полк прикрывал танкоопасное направление. Потому приказ командира дивизии, в распоряжение которого высшее командование, вместо ожидаемых после слезных запросов трех-четырех противотанковых батарей, предоставило только резервный стрелковый полк, почти сплошь укомплектованный необстрелянными новобранцами, был категоричен и недвусмыслен: стоять насмерть. Танки противника ни в коем случае не должны были прорваться к железнодорожному узлу километрах в двадцати от деревеньки. Там в это время полным ходом шла эвакуация рабочих и погрузка на платформы оборудования военного завода. Полк должен стоять, пока не будет получено распоряжение отойти на следующий оборонительный рубеж, который теперь спешно оборудовали саперы и добровольцы из местного населения.

Эти двое суток для обороняющихся прошли на удивление спокойно. Если, конечно, не считать одной бомбежки, двух артналетов – вчерашнего, вскоре после обеда, и сегодняшнего, начавшегося с истинно немецкой педантичностью, минута в минуту, опять-таки, пополудни, как в прошлый раз, – и двух атак пехоты, отбитых с большим уроном для врага. Видимо, что-то не заладилось в немецкой военной машине. Ожидаемых танков пока не было, чему многие бойцы втайне радовались. Что ни говори, а уж лучше огненный шквал орудий, к которому успели привыкнуть, чем впервые встретиться лицом к лицу с бронированными чудищами. О них новобранцы уже немало слышали от бывалых бойцов.

– Сейчас попрут, – сказал Никашкин. Он снова осторожно приподнялся над бруствером.

– Немцы порядок любят: покропили стальным дождиком, пора и в лес с кузовком за грибочками… Ефрейтор сделал характерный жест рукой:

– А вот вам болт, господа фрицы. Мы еще покувыркаемся. Алексей невольно улыбнулся. Он уже не удивлялся шуточками Никашкина, которые на первых порах принимал за браваду. Ефрейтор и в бою посмеивался, только смех его был злым, нехорошим, а глаза загорались, как у хищной ласки. Он чем-то и походил на эту зверюшку – стремительными, ловкими движениями, молниеносной реакцией и удивительным бесстрашием. Во время атак Никашкин, словно маленький вихрь, метался между бойцами своего отделения, успевая подбодрить новичков очередной шуткой, подсказать, как поприцельнее вести огонь, при этом и сам стрелял, казалось, не переставая. А уж стрелять ефрейтор умел отменно. Сливаясь в одно целое с автоматом (его он добыл непонятно каким образом при формировании полка; у остальных красноармейцев были видавшие виды трехлинейки), – Никашкин бил короткими смачными очередями так, что почти ни одна пуля не пропадала зря.

Войну Никашкин встретил на границе. Когда от заставы остались развалины, он вынес на плечах тяжело раненого командира в так называемый тыл – добрался к наспех сколоченной части из бывших пограничников, которая, не успев принять бой, оказалась в окружении. Больше месяца они пробивались к линии фронта, наводя панику на гитлеровцев своими стремительными, неожиданными ударами. После таких партизанских наскоков отряд растворялся в лесах, просачиваясь под носом у карательных отрядов СС, рьяно охотившихся за пограничниками.

При переходе линии фронта Никашкин был ранен. Однако в госпитале он долго не задержался. Никашкин покинул госпиталь не потому, что вылечился. Он просто сбежал, хитростью выманив у сестры-хозяйки свои документы и обмундирование. Ефрейтор до такой степени заговорил бедной женщине зубы, что она опомнилась только на третий день после его ухода. А опомнившись, постаралась спустить дело на тормозах. Уж больно понравился ей смешливый балагур-пограничник…

Никашкин долго мытарился по кабинетам тылового начальства, закатывая там проникновенные речи. Он просился к своим, в специальную бригаду, созданную из пограничников. Однако все его упражнения в риторике пропали впустую. Скорее всего, новое воинское подразделение отправили выполнять какое-нибудь специальное задание, учитывая уже немалый боевой опыт бойцов-пограничников и их специфическую подготовку. Так ефрейтор ничего и не узнал о судьбе своих боевых товарищей. С горя Никашкин напился и едва не попался в руки военного патруля, но вовремя дал деру. Тем самым он избежал «прелестей» штрафбата, за что горячо благодарил отца и мать, спроворивших ему такие быстрые ноги. В конце концов, Никашкина едва не под конвоем препроводили в резервный полк, где и дали отделение молодых, необстрелянных солдат.

Поговаривали, что где-то в штабе на него лежит наградной лист, медаль или орден – никто толком не знал. Но Никашкин, когда заходила речь о награде, только беспечно, со смешочками отмахивался: медаль – дело наживное, а война закончится не за один месяц, так что не к спеху…

Наконец Алексей окончательно пришел в себя. Он поднялся на ноги и сел рядом с Никашкиным на специальный выступ в траншее, заменяющий собой скамью. Над выступом была ниша, где хранились противотанковые гранаты и цинки с патронами – чтобы не валялись под ногами.

– Как ребята? – спросил Алексей ефрейтора.

– Орлы. Держатся, – беззаботно ответил тот, внимательно прислушиваясь к обманчивой тишине, воцарившейся после артналета.

– Убитые во взводе есть?

– Сегодня Бог миловал. У пятерых ранения, да и те курам на смех – царапины… Никашкин вдруг весело рассмеялся.

– Один только Бирюков схлопотал посерьезней. Короче говоря, осколок попал ему в заднее место. Выдернули, как занозу.

– Оружие он может держать?

– А то как же, – ответил Никашкин. – И винтовку держит, и стоять ему можно, а посидеть или поваляться на боку этому лентяю и прощелыге в ближайшем будущем не придется, фрицы не дадут…

И вдруг умолк на полуслове, нахмурился. Алексей удивился этой перемене, но в следующий миг понял ее причину: из–за пригорка, щетинившегося позади немецких окопов унылым, искромсанным пулями редколесьем и скрывавшим неглубокую лощину, послышался гул. Он нарастал, усиливался, постепенно наполняя изрытое воронками пространство впереди окопов. Казалось, воздух пришел в движение, завибрировал, от чего земная твердь дрогнула, заходила под ногами ходуном, начала стекать в траншею струйками распушенного солдатскими лопатами и осенним суховеем чернозема.

– Танки… – сказал Никашкин.

Его голос, немного осипший, а из-за этого необычно тихий, слегка дрогнул.

– Дождались, маму их немецкую… – добавил он с матерком.

– Дождались… – повторил Алексей.

Стряхнув внезапно вспотевшей ладонью застрявшие в волосах стебельки травы и земляную крошку, он надел каску.

– Ничего, выдюжим, – с наигранной бодростью сказал Никашкин. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и вымученной.

– Который раз встречаюсь с этими железяками, а вот привыкнуть никак не могу, – все таким же сиплым голосом вдруг пожаловался он Малахову. – И вроде не боязно, а внутри холодок… Надо к ребятам, командир. Им-то каково – впервые…

– За мной! – скомандовал Алексей. И, не оглядываясь на ефрейтора, в полный рост побежал по траншее.

Танки, выползая из лощины по одному, вскоре миновали немецкие окопы и, разворачиваясь веером, двинулись к боевым порядкам роты. Вслед за ними высыпали и фашистские солдаты, которые до поры, до времени старались укрыться за бронированными туловищами «тигров».

– Приготовить гранаты! – скомандовал Малахов. Пехотинцы, до этого, как завороженные, в полной неподвижности, наблюдавшие за танками, засуетились, потянулись к подсумкам, к выдолбленным в стенах окопов нишам и принялись доставать оттуда гранаты и бутылки с зажигательной смесью.

– Спокойней, ребятки, спокойней! – прокричал Никашкин. Его голос снова обрел звонкость.

– Ты что, трактор никогда не видел!? Он подскочил к молоденькому бойцу, который никак не мог вставить дрожащими руками запал в гнездо.

– Ну нацеплял на него фриц пушек и пулеметов – что с того? Больше шума, чем толку. Подожди, пока подползет поближе, да «зажигалку» ему в зубы – запылает, как миленький. Главное – не торопись. Затаился – и жди. Дошло? То-то…

– Никашкин! – позвал его Малахов.

– Здесь я! – ефрейтор подскочил к лейтенанту.

– Возьми двух бойцов и пулеметчика. Нужно отрезать пехоту от танков. Пройдешь незаметно со стороны реки под прикрытием берега вон к тому пригорку. Понял?

– Так точно! Сделаю в лучшем виде.

– Поторапливайтесь – время поджимает.

– Есть! – Никашкин убежал.

Томительно тянулись последние минуты. А танки подкрадывались неторопливо, как бы с ленцой, раскачиваясь на ухабах и воронках, катили вперед с уверенностью сытых хищников, которые перед тем, как вонзить клыки в тело очередной жертвы, смакуют ожидание неизбежной агонии предназначенной к закланию жертвы. Уж, наверное, высмотрели немецкие корректировщики с высоты, что противотанковых пушек на позициях роты нет и в помине, подумал Малахов. «Рама» зудела над головой с утра до ночи.

«Эх, людей маловато! – окинув взглядом позиции роты, вздохнул лейтенант. – Но ничего, лишь бы не дрогнули, не ударились в панику. Тогда конец…»

Удивительное дело: страх, помимо воли зашевелившийся где-то в глубине души при виде танков скользким, холодным червем, страх, который он изо всех сил старался скрыть от своих бойцов, а особенно от Никашкина, куда-то исчез.

И не только от того, что ему доводилось встречаться с танками в боях еще в финскую войну – правда, там они были и оснащены похуже, да и броня потоньше, чем у немецких, – а больше потому, что им овладел злой азарт, заглушивший все остальные чувства. Боязни за свою жизнь он сейчас совершенно не ощущал. Глядя на неуклюжие стальные махины, Алексей исступленно шептал побелевшими губами: «Ну быстрее же, быстрее…» – и судорожно сжимал рукоятку противотанковой гранаты.

Впереди вздыбились черные, рвущиеся к нему султаны вывороченной земли – это ударили танковые орудия; выбравшись на простор, бронированные чудовища прибавили ходу.

Снова сверкнули оранжевыми огоньками стволы орудий, и снаряды, взвыв, со свистом и грохотом врезались в землю где-то позади позиций.

– В «вилку» берут! – испуганно вскричал кто-то из бойцов. Чей-то голос принялся ему вторить, но тут же растворился, захлебнулся в громыхающей лавине стали и огня, обрушившейся на окопы.

Следующий залп был намного точнее. Земля вдруг стала жесткой, чужой; она рвалась из-под ног, пучилась, пытаясь вытолкнуть наружу, под огненный шквал, слабые, беззащитные человеческие тела.

– Бра…а…цы! А-а-а! – крик заглушил рокочущее эхо. Ужас, смертельный страх вырвался из этих булькающих, ломких звуков, вонзился занозой в дрогнувшие сердца.

Холодея, Алексей увидел, как из окопов соседнего второго взвода выметнулась нелепая и, возможно, в другое время смешная фигурка солдата и, не в такт размахивая руками, побежала в сторону деревеньки. За ней появилась вторая фигура, третья…

– Стоя-а-ать!! – закричал, что было мочи, Алексей, бросаясь к своим бойцам. – Не высовываться! Перестреляют к чертовой матери всех! Приготовить зажигательные!

Малахов яростно бранился, в запале выкрикивал совсем уж непечатное. Он сознавал, что таких команд не найдешь ни в одном уставе – из его уст срывалась сплошная нелепица, – но молчать было нельзя. Только так он мог предотвратить беду – паническое бегство солдат с позиций под огонь пушек и пулеметов врага.

Краем глаза он заметил, как наперерез бегущим выскочил взводный, розовощекий и курносый лейтенант Гусаков, совсем еще юный, только из училища, и такой же неопытный, как и его подчиненные. Он тоже что-то кричал, размахивая пистолетом; что именно – Алексей, конечно же, не мог услышать.

Но вот Гусаков пальнул вверх раз, второй, третий… На него не обращали внимания. Тогда с отчаянной решимостью он вытянул руку с пистолетом и выстрелил в спину первому паникеру; страх сковал движения бойца и он не успел отбежать достаточно далеко. Паникер упал. Бежавшие за ним солдаты в растерянности остановились.

Гусаков догнал их, схватил одного за рукав гимнастерки и потащил за собой к окопам; за ним потянулись и остальные, все убыстряя бег.

«Успели… – с облегчением вздохнул Малахов, бессильно привалившись к брустверу. – Фу-у… Успели!» Залпы взорвали землю в глубине обороны на пустыре. К счастью, немецкие наводчики поторопились, взяв прицел чересчур высоко, – бойцы Гусакова в это время уже были в укрытиях.

Зачастили автоматы немецких пехотинцев. Пользуясь паникой и неразберихой в боевых порядках красноармейцев, они осмелели, оставили свои бронированные самодвижущиеся щиты и рассыпались цепью.

«Где же Никашкин? Почему он молчит? Что случилось?» – встревожено думал Малахов, поглядывая на часы. По времени ефрейтор уже должен был выйти на указанный ему рубеж…

– Оружие к бою! Голос Малахова от большого напряжения стал каркающим.

– Стрелять по моей команде! Приготовились!..

И в это время заговорил пулемет Никашкина.

Со свойственной ему выдержкой и хладнокровием таежного следопыта, ефрейтор дождался, пока немцы минуют его позицию, и ударил с тыла.

– Пли! – со злой радостью скомандовал Алексей.

Гулко откликнулись трехлинейки, дробно раскатились пулеметы. Мышиного цвета фигурки гитлеровской солдатни засуетились, забегали, стараясь найти укрытие от перекрестного, жалящего насмерть огня.

Но вот снова, будто опомнившись от временного замешательства, загремели орудия танков, снова начали противно зудеть над окопами пули танковых пулеметов – бронированные махины уже на предельно возможной скорости мчали к окопам.

– Гранаты!.. То-овсь! – прокатилась команда по оборонительным порядкам красноармейцев.

Первым вступил в бой взвод Гусакова: навстречу танкам полетели связки противотанковых гранат. Вот один танк завертелся на месте с разорванной взрывом гусеницей, затем второй; вскоре оба запылали, подожженные бутылками с горючей смесью.

«Есть!» – с удовлетворением отметил про себя Малахов. И тут же перевел взгляд на танки, идущие на позиции его взвода. Их было четыре. Один вырвался далеко вперед; остальные, неуязвимые и самоуверенные, с виду похожие на ископаемых хищных ящеров, немного сбавили ход, маневрируя среди воронок.

«Ну, держись, гад!» – Алексей наметил себе цель.

Легко перекинув тело через бруствер, он пополз навстречу танку, прячась за бугорками и в высоком сухостое.

Лязг гусениц постепенно заглушил все звуки боя. Танк стремительно вырастал в размерах, надвигаясь на лейтенанта, как гора на маленькую букашку.

– Ближе, еще ближе!.. – уже не шептал, а кричал Алексей, затаившись в глубокой воронке. – Получи!!! Бросок оказался мощным и точным. Граната легла под левую гусеницу.

Взрыв застал Малахова на дне воронки; на голову посыпалась земля, запахло гарью. Немного помедлив, он выглянул наружу. Взрывом танк столкнуло в глубокую колдобину, и теперь он напоминал старую, пятнистую, замшелую черепаху, которую мальчишки, забавляясь, опрокинули на спину, и ей осталось только беспомощно шевелить лапами.

Вскоре над танком заклубился черный, едкий дым – кто-то из бойцов добавил ему бутылкой с зажигательной смесью.

Возвратившись в траншею, Алексей первым делом осмотрелся. И от радости едва не задохнулся: «Горят, еще как горят! Хорошо горят!»

А танки не только пылали факелами. Они пятились, разворачивались и спешили вслед за своей пехотой. Немецкие солдаты без оглядки припустили обратно, уже не помышляя об атаке. Они мечтали побыстрее укрыться в своих окопах, подальше от кинжального огня пулемета Никашкина, который бил, не переставая.

Алексей считал: один, подбитый им, горит, второй, разутый на обе стороны, пока только чадит, но еще продолжает зло огрызаться пулеметными очередями («Добить!», – приказал он тут же; и сразу две бутылки с зажигательной смесью звякнули о броню, которая сначала масляно заблестела от жидкости, затем полыхнула), а третий (экая жалость!), с дымным шлейфом сзади, уже мчится на полной скорости к своим, пытаясь сбить пламя.

Что творится на позициях Гусакова и дальше, Алексей разобрать не мог. Дымная жаркая пелена заволокла поле боя; даже дышать стало трудно, першило в горле до кашля, до спазмов в груди. А видимость была не больше двадцати метров.

Прихватив на всякий случай красноармейцев из отделения Никашкина с запасом гранат, Алексей поспешил в соседний взвод.

– Отбили, товарищ лейтенант! Отбили! – встретили его радостными криками бойцы Гусакова. – Деру дал фриц!

– Где командир взвода? – спросил у одного из них, щербатого и немного растерянного, Алексей.

– Там, – блаженно улыбаясь во весь рот, махнул боец рукой.

Гусакова лейтенант нашел в полуразрушенном блиндаже, оборудованном наспех в один накат. Он сидел за сколоченным из шершавых досок столом, уронив простоволосую голову на руки.

На припорошенной землей и древесной трухой крышке стола стоял керосиновый фонарь с разбитым стеклом, покореженный осколками жестяной чайник, и латунная кружка без ручки, изготовленная взводным умельцем со снарядной гильзы.

Каска младшего лейтенанта валялась возле его ног, рядом с коробкой папирос, рассыпанных по полу. Плечи Гусакова как-то странно вздрагивали.

«Что с ним? Неужели ранен?» – встревожился Малахов.

– Гусаков! – окликнул он взводного. – Сережа, что случилось? – спросил Алексей уже тише.

Младший лейтенант молчал; только его плечи вдруг заходили ходуном. И тогда Алексей понял – Гусаков плачет.

– Ну-ну… – Алексей ласково обнял его за плечи и присел рядом. – Все в норме, старина. Фрицам дали по шее, мы пока живы. Ты-то чего? От радости, небось?

– Алеша! – порывисто вскинул покрасневшее и припухшее от слез лицо Гусаков. – Понимаешь, я сам… своей рукой… человека… Не врага! Нет, своего… русского, советского…

– А, вон ты о чем… – понял Малахов. Взводный говорил о паникере.

– Он трус, Сережа, – твердо сказал Алексей.

– Постой, – перебил его Гусаков. – Я понимаю… все понимаю. Трус, паникер, военное время, под трибунал… Но я ведь знаю… знал его, как хорошего, честного парня. Ему ведь еще и восемнадцати не было – пошел на фронт добровольцем, почти полгода себе прибавил. А я… я убил! Убил его, Алеша! Человека убил… Своего…

– Но ведь иного выхода не было. Понимаю, тебе тяжело… Но идет война.

Сережа, беспощадная, страшная война. И не случись так… кто знает, удержали бы мы позиции или нет.

– Как я теперь буду смотреть в глаза… своим ребятам? Как?! Гусаков резко повернулся к Малахову.

– Алеша! А ты… ты смог бы?.. – спросил он тихо.

– Не знаю… – глядя прямо в глаза младшему лейтенанту и чуть помедлив, честно признался Алексей. – Не знаю…

Оба умолкли и задумались каждый о своем. Тишина, неожиданно густая, до горечи терпкая, вместе с легким порывом ветра впорхнула в блиндаж и притаилась под расщепленными взрывом бревнами наката.