Текст книги "Рассказы - 1"

Автор книги: Висенте Бласко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

III

Ни онъ, ни она не могли отдать себ отчета, какъ посл нсколькихъ обычныхъ встрчъ родилась между ними доврчивая дружба и какое слово впервые изобличило тайну ихъ мыслей.

Они видлись по утрамъ, когда Агирре показывался въ окн своей комнаты. Кончился праздникъ Кущей, хижина, служившая для религіознаго обряда, была сломана, но Луна подъ различными предлогами продолжала всходить на балконъ, чтобы обмняться съ испанцемъ взглядомъ, улыбкой, привтомъ.

Они не разговаривали на этой высот, изъ боязни передъ сосдями. Встрчаясь потомъ на улиц, Луисъ почтительно кланялся и присоединялся къ двушк. Они шли рядомъ, какъ два товарища, подобно другимъ парочкамъ, которыя имъ встрчались на пути.

Въ этомъ город вс знали другъ друга и только благодаря этому и могли различать супруговъ отъ простыхъ друзей.

Луна входила въ магазины, чтобы исполнять порученія Абоабовъ, какъ добрая еврейка, интересующаяся длами семьи. Иногда же она гуляла безцльно по Королевской улиц или пробиралась до аллеи Аламеда рядомъ съ Агирре, которому объясняла городскія дла. Во время этихъ прогулокъ они останавливались въ контор банкира-мнялы, чтобы поздороваться съ патріархомъ, глядвшимъ съ дтской улыбкой на молодую красивую парочку.

– Сеньоръ консулъ! Сеньоръ консулъ! – говорилъ Самуилъ. – Я принесъ изъ дома семейныя бумаги, чтобы вы ихъ почитали. He вс. Ихъ много, много! Мы Абоабы старый родъ. Я хочу, чтобы сеньоръ консулъ видлъ, что мы испанскіе ж_и_д_ы и все еще сохраняемъ память о красивой стран.

И онъ вытащилъ изъ подъ прилавка нсколько пергаментныхъ свертковъ, исписанныхъ еврейскими буквами. To были брачныя свидтельства, акты о бракахъ Абоабовъ съ видными семьями еврейской общины. Наверху на каждомъ документ виднлись съ одной стороны англійскій, съ другой – испанскій гербы, въ яркихъ краскахъ и съ золотыми линіями.

– Мы англичане! – говорилъ старикъ. Да ниспошлетъ Господь многія лта и счастье нашему королю! Но въ силу всей нашей исторіи мы испанцы, кастильцы, да – кастильцы.

Онъ выбралъ между пергаментами одинъ боле свжій и блый и склонилъ надъ нимъ свою сдую волнистую бороду и свои слезящіеся глаза.

– Это свидтельство о брак Бенамора съ моей бдной дочерью, родителей Луниты. Вы не поймете, оно написано еврейскими буквами, но на кастильскомъ язык, на древнемъ кастильскомъ нарчіи, на которомъ говорили наши предки.

И дтскимъ голосомъ, медленно, словно восхищенный архаичностью словъ, онъ прочелъ содержаніе контракта, соединившаго брачущихся «по обычаю древней Кастиліи». Потомъ перечислялъ условія брака и штрафы, ожидавшіе каждую сторону, если бы по ея вин расторгся союзъ.

– «Долженъ заплатить – неясно бормоталъ старикъ – долженъ заплатить столько то песо…» Скажите, разв теперь еще существуютъ эти старыя песо въ Испаніи, господинъ консулъ?

Въ бесдахъ съ Агирре Луна обнаруживала такой же, какъ и ея ддъ, интересъ къ красивой стран, далекой и таинственной, хотя она и начиналась всего въ нсколькихъ шагахъ, у самыхъ гибралтарскихъ воротъ. Она знала только одну рыбацкую деревушку, за Ла Линеа, гд провела лто съ семьей.

– Кадисъ! Севилья! Какъ они должны быть красивы! Я представляю ихъ себ. Я видла ихъ часто во сн и думаю, что если я когда-нибудь увижу ихъ на яву, они не удивятъ меня. Севилья! Скажите, донъ Луисъ, правда, что женихъ и невста разговариваютъ тамъ сквозь ршетку окна? Правда, что двушкамъ устраиваютъ серенады съ гитарой и бросаютъ къ ихъ ногамъ плащъ, чтобы он наступили на него! Правда, что мужчины изъ-за нихъ убиваютъ другъ друга? Какая прелесть! He возражайте. Это ужасно красиво!

Потомъ она сообщала вс свои воспоминанія о стран чудесъ, о стран легендарной, гд жили ея предки. Когда она была ребенкомъ, бабушка, жена Самуила Абоабъ, укачивала ее no ночамъ, таинственнымъ голосомъ разсказывая чудесныя д_ѣ_я_н_і_я, происходившія всегда въ благородной Кастиль и всегда начинавшіяся одинаково:– «Говорятъ и разсказываютъ, что король Толедскій влюбился въ прекрасную еврейку по имени Ракель…» Толедо!

Произнося это имя, Луна полуоткрывала глаза, точно въ полусн. Столица испанскихъ евреевъ! Второй Іерусалимъ! Тамъ жили ея благородные предки, казначей короля и врачъ всхъ грандовъ.

– Вы видли Толедо, донъ Луисъ! Бывали въ немъ! Какъ я вамъ завидую! Красивый городъ, не правда ли? Большой! Огромный! Какъ Лондонъ? Какъ Парижъ? Ну, конечно, нтъ… Но, несомннно, гораздо больше Мадрида!

И увлеченная своими восторженными грезами, она забывала всякую сдержанность и разспрашивала Луиса о его прошломъ.

Онъ, несомннно, благороднаго происхожденія. Это видно по его вншности. Съ перваго дня, какъ она его увидла, узнавъ его имя и національность, она угадала, что онъ высокаго происхожденія. Онъ – идальго, какимъ она представляла себ всхъ испанцевъ, немного напоминающій лицомъ и глазами еврея, но боле гордый, боле высокомрный, неспособный снести униженія и рабства. Быть можетъ, для большихъ праздниковъ у него есть мундиръ, красивый костюмъ, расшитый золотомъ… и шпага, да шпага!

Глаза ея блестли восторгомъ передъ идальго рыцарской страны, одтымъ самымъ обыкновеннымъ образомъ, какъ любой хозяинъ магазина въ Гибралтар, но каждую минуту онъ могъ превратиться въ блестящее наскомое, съ сверкающей окраской, вооруженное смертоноснымъ жаломъ!

И Агирре поддерживалъ ея иллюзіи, съ простотой героя подтверждая вс ея предположенія.

Да! У него есть расшитый золотомъ костюмъ, консульскій, и шпага отъ мундира, которую онъ еще ни разу не вынулъ изъ ноженъ.

Однажды въ солнечное утро оба, сами того не замчая, пошли по направленію къ Аламед. Она жадно съ откровеннымъ любопытствомъ разспрашивала его о его прошломъ, какъ это обыкновенно бываетъ, когда два человка чувствуютъ, какъ въ нихъ зарождается взаимное влеченіе. Гд онъ родился? Какъ провелъ дтство? Многихъ ли женщинъ онъ любилъ?

Они проходили подъ аркой старыхъ воротъ испанскихъ временъ, накоторыхъ еще уцлли орелъ и гербъ австрійской династіи. Въ старомъ крпостномъ рву, превращенномъ въ садъ, поднималась группа могилъ. Здсь покоились англійскіе моряки, павшіе въ битв при Трафальгар.

Они пошли по бульвару, гд деревья чередовались съ пирамидами изъ старыхъ бомбъ и коническихъ ядеръ, покраснвшихъ отъ ржавчины. Ниже огромныя пушки простирали свои жерла по направленію къ срымъ броненосцамъ, стоявшимъ въ военномъ порт, и къ просторной бухт, по голубой, переливавшейся золотомъ, равнин которой скользили блыя пятна парусныхъ лодокъ.

На большой эспланад Аламеды, у подножья покрытой соснами и домами горы, группы мальчиковъ съ голыми ногами бгали вокругъ подпрыгивавшаго мячика. Въ этотъ часъ, какъ, впрочемъ, впродолженіи цлаго дня, огромный мячъ – любимая національная игра – прыгалъ по дорожкамъ, площадкамъ и дворамъ казармъ. Шумъ криковъ и топотъ ногъ какъ военныхъ, такъ и штатскихъ, поднимался къ небу во славу сильной, любящей гигіену Англіи.

Они поднялись по большой лстниц вверхъ и сли на тнистой площадк, у памятника британскаго героя, защитника Гибралтара, окруженнаго мортирами и пушками. Взоры Луны блуждали по голубому небу, виднвшемуся сквозь колоннаду деревьевъ, и она заговорила, наконецъ, о своемъ прошломъ.

Она прожила печальное дтство.

Родившись въ Рабат, гд еврей Бенаморъ занимался вывозомъ мароккскихъ ковровъ, она жила однообразной жизнью, не зная другихъ волненій, кром страха передъ опасностью. Европейцы, жившіе въ этомъ африкайскомъ город были люди грубые, пріхавшіе съ одной только цлью, сколотить состояніе. Мавры ненавидли евреевъ. Богатыя еврейскія семейства должны были жить обособленно, среди своихъ, не выходя за предлы своей среды, въ постоянномъ оборонительномъ положеніи, въ стран, лишенной всякихъ законовъ.

Молодыя еврейки получали прекрасное воспитаніе, облегчавшееся свойственной этой рас приспособляемостью къ прогрессу. Он поражали вновь прибывшихъ въ Рабатъ путешественниковъ своими шляпами и костюмами, походившями на парижскія и лондонскія. Он играли на роял, говорили на разныхъ языкахъ. И, однако, бывали ночи, когда отъ страха никто не спалъ, когда родители одвали ихъ въ вонючія лохмоіья, и маскировали ихъ, разрисовывая имъ лицо и руки разведенной въ вод сажей и золой, силясь придать имъ безобразный и отталкивающій видъ, чтобы он казались не ихъ дочерьми, a paбынями.

To были ночи, когда боялись возстанія мавровъ, вторженія сосднихъ кабиловь, фанатически наэлектризованныхъ проникновеніемъ въ страну европейцевъ. Мавры сжигали дома евреевъ, похищали ихъ богатства, бросались, какъ бшеные зври, на блыхъ женщинъ-иноврокъ, подвергали ихъ ужаснымъ насиліямъ и затмъ сносили имъ головы съ адскимъ садизмомъ.

О! Эти ночи дтства, когда она спала стоя, одтая какъ нищенка, и когда даже ея невинный возрастъ не могъ ей служитъ эащитой. Быть можетъ, вслдствіе этихъ ужасовъ она эаболла, была при смерти, и этому обстоятельству она была обязана своимъ именемъ Луна.

– Когда я родилась, меня назвали Орабуэной, а одна изъ младшихъ сестеръ получила имя Асибуэна. Посл нсколькихъ мсяцевъ тревоги, эавершившейся вторженіемъ маврвовъ, во время котораго сожгли нашъ домъ и мы уже думали, что обречены на смерть, моя сестра и я заболли нервной лихорадкой. Асибуана умерла, я уцлла.

И она описывала Луису, который сь ужасомъ внималъ ей, событія этой экзотической необычной жизни, тоску и скорбь, выстраданныя ея матерью въ бдномъ дом, гд они нашли убжище. Дочь Абоаба кричала отъ горя и рвала свои пышные черные волосы передъ постелью, на которой двочка лежало въ лихорадочномъ бреду. Бдная ея Орабуэна умирала.

– О! дочь мояі Моя красавица Орабуэна, алмазъ мой ясный, дитя утшенія! Уже не будешь ты сть вкусную курицу! Уже не однешь ты по субботамъ красивые башмачки и мать твоя не будетъ смяться отъ гордости, когда раввинъ найдетъ тебя такой милой и хорошенькой!

Бдная женщина металась по комнат при свт гаснувшей лампы. Въ темнот она угадывала присутствіе незримаго врага, ненавистнаго У_э_р_к_о, этого демона съ кастильскимъ именемъ, являющагося въ назначенный часъ, чтобы отвести человческія существа въ мрачное царство смерти. Приходилось биться съ злодемъ, обманывать жестокаго и безобразнаго У_э_р_к_о, какъ его обманывали такъ часто ея бабки и прабабки.

Удерживая вздохи и слезы, мать старалась успокоиться и, распростершись на полу, говорила спокойно, сладенькимъ голоскомъ, словно принимала важнаго гостя:

– У_э_р_к_о! Зачмъ ты пришелъ? Ты ищешь Орабуэну? Здсь нтъ ея. Она ушла навсегда! Здсь лежитъ – Луна, красавица Лунита, милая Лунита. Иди, У_э_р_к_о, иди! Здсь нтъ той, которую ты ищешь.

На нкоторое время она успокаивалась, но потомъ страхъ снова заставлялъ ее говорить съ незримымъ, зловщимъ гостемъ. Онъ опять былъ здсь. Она чуяла его присутствіе.

– У_э_р_к_о, ты ошибаешься! Орабуэна ушла! Ищи ее въ другомъ мст. Здсь есть только Луна, красавица Лунита, золотая Лунита!

И такъ велика была ея настойчивость, что ей въ конц концовъ удалось своимъ умоляющимъ, кроткимъ голосомъ обмануть У_э_р_к_о. Чтобы освятить этотъ обманъ, на слдующій день, во время праздника въ синагог, имя Орабуэна было замнено именемъ Луны.

Агирре слушалъ этотъ разсказъ съ такимъ же интересомъ, какъ будто читалъ романъ изъ жизни отдаленной, экзотической страны, которую никогда не увидитъ.

Въ это утро консулъ сдлалъ ей предложеніе, которое уже нсколько дней носилось въ его голов и котораго онъ все не осмлился высказать. Почему имъ не полюбить другъ друга? Почему не стать женихомъ и невстой? Въ ихъ встрч было что-то провиденціальное. He даромъ случай ихъ свелъ. Они познакомились несмотря на то, что происходили изъ разныхъ странъ и принадлежали къ различнымъ расамъ.

Луна протестовала, но съ улыбкой. Что за безуміе! Быть женихомъ и невстой, зачмъ? Вдь они не могутъ обвнчаться. У нихъ разная вра. Къ тому же онъ долженъ ухать.

Агирре ршительно возражалъ.

– He разсуждайте, закройте глаза. Когда любишь, нечего размышлять. Здравый смыслъ и условности существуютъ для тхъ, кто не любитъ. Скажите «да», а время и добрая судьба все устроятъ.

Луна смялась, ей нравились серьезное лицо Агирре и страстность его словъ.

– Женихъ и невста на испанскій ладъ? Думаете, что меня это прельщаетъ? Вы удете и забудете меня, какъ, несомннно, забыли другихъ. А я останусь и буду помнить васъ. Хорошо! Мы будемъ каждый день видаться и говорить о нашихъ длахъ. Здсь невозможны серенады и если вы бросите къ ногамъ моимъ плащъ, васъ сочтутъ безумцемъ. Но неважно! Будемъ женихомъ и невстой. Пусть будетъ такъ.

И говоря это, она смялась, полузакрывъ глаза, какъ двочка, которой предлагаютъ забавную игру. Потомъ вдругъ широко раскрыла глаза, словно въ ней пробуждается забытое воспоминаніе и давитъ ей грудь.

Она поблднла. Агирре угадалъ, что она хочетъ сказать.

Она хотла говорить о своей прежней помолвк, о жених-евре, который находился въ Америк и могъ вернуться. Посл непродолжительнаго колебанія, она, не прерывая молчанія, вернулась къ своей прежней ршимости. Луисъ былъ ей благодаренъ. Она хотла скрыть свое прошлое, какъ поступаютъ вс женщины въ первомъ порыв любви.

– Хорошо! Мы будемъ женихомъ и невстой. Итакъ, консулъ, скажите мн что – нибудь красивое, что говорятъ испанцы, когда подходятъ къ ршетк окна.

Въ это утро Луна вернулась домой съ опозданіемъ, кь лёнчу. Семья ожидала ее съ нетернніемъ. Забулонъ сурово взглянулъ на племянницу. Кузины Соль и Эстрелья шутливо намекнули на испанца. Глаза патріарха стали влажными, когда онъ заговорилъ о Кастиль и консул.

Между тмъ послдній остановился передъ дверью индусской лавки, чтобы поболтать съ Кхіамулломъ. Онъ чувствовалъ потребность подлиться съ кмъ-нибудь своей чрезмрной радостью.

Цвтъ лица индуса былъ зелене обыкновеннаго. Онъ часто кашлялъ и его улыбка бронзоваго бэбэ походила на скорбную гримасу.

– Кхіамуллъ! Да здравствуетъ любовь! Поврь мн, я хорошо знаю жизнь! Ты вотъ все болешь и умрешь, не повидавъ священной рки твоей родины. Чего теб недостаетъ, – это подруги, двушки изъ Гибралтара или лучше изъ Ла Линеа, полуцыганки, въ платк, съ гвоздикой въ копн волосъ и легкой походкой! Врно говорю, Кхіамуллъ?

Индусъ улыбнулся, не безъ оттнка презрнія, и покачалъ головой.

Нтъ! Пусть каждый остается среди своихъ. Онъ сынъ своего народа и живетъ въ добровольномъ одиночеств среди блыхъ. Противъ симпатій и антипатій, коренящихся въ крови, ничего не подлаешь. Брахма, это воплощеніе божественной мудрости, раздлилъ людей на касты.

– Но, Бога ради, другъ мой Кхіамуллъ! Мн кажется, двушка въ род той, на которую я теб указываю, вовсе не достойна презрнія…

Индусъ снова разсмялся надъ его невжествомъ. Каждый народъ иметъ свои вкусы и свое обоняніе. Такъ какъ онъ считаетъ Агирре хорошимъ человкомъ, то онъ позволитъ себ открыть ему страшную тайну.

Пусть онъ посмотритъ на блыхъ, на европейцевъ, гордящихся своей чистотой и своими банями? Вс они нечистые, и имъ присущъ запахъ, котораго они никогда ничмъ не уничтожатъ. Онъ, сынъ страны лотосовъ и священнаго ила, долженъ длать надъ собой усилія, чтобы выносить ихъ прикосновеніе.

Отъ нихъ отъ всхъ пахнетъ – сырымъ мясомъ.

IV

Былъ зимній вечеръ. Небо было покрыто тучами. Было пасмурно, но не холодно. Луна и испанецъ шли медленнымъ шагомъ по дорог, ведущей къ Punta de Europa, къ крайнему пункту гибралтарскаго полуострова.

Они оставили позади себя Аламеду и берега Арсенала, пройдя между тнистыми садами и красноватыми виллами, населенными морскими и сухопутными офицерами, огромными госпиталями, похожими на цлое мстечко и казармами, напоминавшими монастыри, съ многочисленными галлереями, гд бгали кучи дтей или мыли блье и посуду солдатскія женщины, эти смлыя скиталицы по свту, сегодня находившіяся при гарнизон въ Индіи, а завтра въ Канад.

Облачное небо скрывало берегъ Африки, такъ что проливъ имлъ видъ безграничнаго моря. Напротивъ влюбленной парочки простирались темныя воды бухты и въ сумеркахъ слабо вырисовывались черныя очертанія мыса Тарифа, словно сказочный носорогъ, на морд котораго вмсто рога поднимался маякъ.

Сквозь сроватыя тучи проникалъ робкій лучъ солнца, треугольникъ тусклаго свта, похожій на излученіе волшебнаго фонаря, рисовавшій на темной поверхности моря большое блдно-золотое пятно. Въ середин этого круга блднаго свта скользилъ, какъ умирающій лебедь, блый мазокъ парусмой лодки.

Оба молодыхъ человка едва отдавали себ отчетъ въ томъ, что ихъ окружало.

Они шли погруженные въ свой эгоизмъ влюбленныхъ. Вся ихъ жизнь сосредоточивалась во взгляд или легкомъ касаніи тлъ, которыя на ходу встрчались. Изъ всей жизни природы для нихъ существовалъ только гаснущій вечерній свтъ, позволявшій имъ видть другъ друга, и тепловатый втеръ, шептавшійся въ кактусахъ и пальмахъ, казалось, служившій музыкальнымъ аккомпаниментомъ къ ихъ словамъ.

Въ правомъ ух звенлъ шумъ далекаго рева:– то море билось о скалы. Съ лвой стороны слышался, словно тихая пастушья свирль, шопотъ сосенъ, нарушаемый время отъ времени грохотомъ повозокъ, двигавшихся по горнымъ дорогамъ въ сопровожденіи роты солдатъ съ засученными рукавами и въ рубашкахъ.

Оба молодыхъ человка глядли другъ на друга съ нжностью, улыбались автоматично, какъ улыбаются влюбленные, и всетаки были исполнены грусти, той сладкой грусти, которая таитъ въ себ особое сладострастное чувство. Co свойственной ея рас положительностью Луна глядла въ будущее, между тмъ какъ Агирре довольствовался настоящимъ моментомъ, не думая о томъ, чмъ кончится эта любовь.

Къ чему разстраивать себя воображаемыми препятствіями!

– Я не похожъ на тебя, Луна! Я врю въ нашу судьбу. Мы женимся, объздимъ весь свтъ. He безпокойся! Вспомни, какъ я познакомился съ тобой. Былъ праздникъ Кущей. Ты ла, стоя, какъ цыгане, скитающіеся по свту и посл послдняго глотка возобновляющіе свой путь. Ты принадлежишь къ народу, который велъ бродячій образъ жизни и теперь еще скитается по земл. Я прибылъ вовремя. Мы удемъ вмст. По своей профессіи я самъ бродяга. Всегда мы будемъ вмст. Во всхъ странахъ, каковы бы он ни были, мы можемъ быть счастливы. И съ собой мы увеземъ, горячо любя другъ друга, весну и радость жизни.

Очарованная его страстными словами, Луна тмъ не мене сдлала печальное лицо.

– Дитя! – пробормотала она съ андалузскимъ акцентомъ. – Сколько сладкой лжи! Но вдь это всетаки ложь! Какъ можемъ мы обвнчаться? Какъ все это устроится? Или ты примешь мою вру?

Агирре остановился отъ удивленія и изумленными глазами посмотрлъ на Луну.

– Бога ради! Чтобы я сталъ евреемъ!

Онъ не былъ образцомъ врующаго. Жизнь оиъ провелъ, не придавая особеннаго значенія религіи. Онъ зналъ, что на свт существуютъ разныя вры, но въ его глазахъ католики были, безъ сомннія, лучшими людьми. Къ тому же его могущественный дядя, подъ страхомъ гибели карьеры, совтовалъ ему не смяться надъ подобными темами.

– Нѣтъ! Я не вижу въ этомъ необходимости. Но должно же быть средство выйти изъ этого затруднительнаго положенія. Я еще не знаю, какое, но, несомнѣнно, оно должно существовать. Въ Парижѣ я зналъ очень видныхъ людей, женатыхъ на женщинахъ твоего народа. He можетъ быть, чтобы этого нельзя было устроить. Я убѣжденъ, все устроится. Да, вотъ идея! Завтра утромъ, если хочешь, я пойду къ великому раввину, «духовному вождю», какъ ты выражаешься. Онъ, кажется, добрый господинъ. Я видѣлъ его нѣсколько разъ на улицѣ. Кладезь премудрости, какъ утверждаютъ твои. Жаль, что онъ такой грязный и пахнетъ прогорклой святостью. He дѣлай такого лица! Впрочемъ это пустяки. Нужно только немного щелока, и все обойдется. Ну, не сердись. Этотъ добрый сеньоръ мнѣ очень симпатиченъ, съ его козлиной бѣлой бородкой и слабенькимъ голоскомъ, точно доносящимся изъ другого міра. Повторяю, я пойду къ нему и поговорю съ нимъ: «Сеньоръ раввинъ! – скажу я ему. – Я и Луна, мы любимъ другъ друга и хотимъ жениться, не такъ какъ женятся евреи, по договору и съ правомъ потомъ раскаяться, а на всю жизнь, во вѣки вѣковъ. Соедините насъ узами съ головы до пятъ. Никто ни на небѣ ни на землѣ не сможетъ насъ разъединить. Я не могу измѣнить своей религіи, ибо это было бы низостью, но клянусь вамъ, что при всей моей приверженности къ христіанству Луна будетъ пользоваться большимъ вниманіемъ, лаской и любовью, чѣмъ если я былъ бы Мафусаиломъ, царемъ Давидомъ, пророкомъ Аввакумомъ или кѣмъ-нибудь другимъ изъ тѣхъ х_в_а_с_т_у_н_о_в_ъ, о которыхъ говорится въ Священномъ Писаніи».

– Молчи, несчастныйі – прервала его еврейка съ суеврнымъ страхомъ, закрывая ему одной рукой ротъ, чтобы помшать дальше говорить. – Замкни свои уста, гршникъ!

– Хорошо, я замолчу, но я убжденъ, что какъ-нибудь это устроится. Или ты думаешь, что кто-нибудь сможетъ насъ разъединить посл такой искренней, такой долгой любви!

– Такой долгой любви! – повторила Луна, какъ эхо, вкладывая въ эти слова серьезное выраженіе.

Замолчавъ, Агирре, казалось, былъ поглощенъ очень трудными вычисленіями.

– По меньшей мр мсяцъ прошелъ! – сказалъ онъ наконецъ, какъ бы удивляясь, сколько съ тхъ поръ прошло времени.

– Мсяцъ, нтъ! – возразила Луна. – Гораздо, гораздо больше!

Онъ снова погрузился въ размышленія.

– Врно. Больше мсяца. Вмст съ сегодняшнимъ тридцать восемь дней. И мы видимся каждый день. И съ каждымъ днемъ любимъ другъ друга все больше!

Оба шли молча, опустивъ головы, какъ будто поглощенные мыслью объ огромной продолжительности ихъ любви. Тридцать восемь дней!

Агирре вспомнилъ полученное вчера вечеромъ отъ дяди письмо, исполненное удивленія и негодованія. Уже два мсяда онъ находится въ Гибралтар и не думаетъ отплыть! Что это у него за болзнь? Если онъ не желаетъ занять свое мсто, пусть возвращается въ Мадридъ. И невозможность настоящаго положенія, необходимость расторгнуть узы этой любви, постепенно овладвшей имъ, вдругь представились ему со всей ихъ настоятельностью и тяжестью.

Луна продолжала итти, склонивъ голову и шевеля пальцами одной руки, словно считая.

– Да, врно! Тридцать восемь дней. Боже. мой! Какъ могъ ты такъ долго меня любить. Меня! Старуху!

И такъ какъ Агирре посмотрлъ на нее съ удивленіемъ, она меланхолически прибавила:

– Ты же знаешь… Я не скрываю отъ тебя… Мн двадцать два года. Многія двушки моего народа выходятъ замужъ четырнадцати лтъ!

Ея грусть была искренна. To была грусть восточной женщины, привыкшей видть молодость только въ половой зрлости, немедленно же находящей удовлетвореніе.

– Часто я не могу понять, какъ ты можешь меня любить. Я такъ горжусь тобой! Моикузины, чтобы позлить меня, стараются отыскать у тебя недостатки и не могутъ. He могутъ! Недавно ты проходилъ мимо моего дома, когда я стояла за ставнями съ Миріамъ, которая была моей кормилицей, съ еврейкой изъ Марокко, изъ тхъ, что носятъ платокъ на ше и халатъ. «Посмотри, Миріамъ, – говорю я ей – какой красавецъ идетъ изъ нашихъ». – А Миріамъ покачала толовой. – «Еврей! Нтъ, ты говоришь не правду. Онъ идетъ выпрямившись, ступаетъ по земл твердой ногой, а наши ходятъ робко, согнувъ ноги, какъ будто хотятъ стать на колни. У него зубы, какъ у волка, а глаза, какъ кинжалы. Онъ не склоняетъ внизъ ни головы, ни взора!». Да, таковъ ты. Миріамъ н ошиблась. Ты не похожъ на мужчинъ моей крови. Не то, чтобы они не были мужественны. Среди нихъ есть сильные, какъ Маккавеи. Массена, одинъ изъ генераловъ Наполеона, былъ еврей. Но преобладающимъ въ нихъ чувствомъ, подавляющимъ въ нихъ гнвъ, является все же смиреніе, покорность. Насъ такъ много преслдовали! Вы росли совсмъ въ другихъ условіяхъ.

Потомъ двушка, казалось, раскаялась въ своихъ словахъ. Она плохая еврейка. Она едва вритъ въ свою религію и въ свой народъ. A синагогу она посщаетъ только въ дни ч_е_р_н_а_г_о п_о_с_т_а и другіе большіе праздники, когда неудобно не итти.

– Мн кажется, что я тебя давнымъ давно ждала. Теперь я убждена, что знала тебя еще прежде, чмъ увидала. Когда я встртила тебя впервые въ день Кущей, я почувствовала, что въ моей жизни наступаетъ важный и ршающій переломъ. Когда я узнала, кто ты, я сдлалась твоей рабыней и съ тревогой ожидала твоего перваго слова.

Ахъ Испанія!

Луна походила въ этомъ отношеніи на старика Абоабъ. Мысль ея неоднократно уносилась къ прекрасной стран ея предковъ, окутанной дымкой таинственности. Иногда она думала о ней съ ненавистью, какъ можно ненавидть любимаго человка, за ея предательство и жестокости, не переставая ее любить. Иногда напротивъ она вспоминала съ восторгомъ слышанныя ею отъ бабушки сказки, псни, которыми та ее въ дтств баюкала, легенды старой Кастильи, страны сокровищъ, чаръ и любви, которую можно сравнить только разв съ Багдадомъ арабовъ, съ чудеснымъ городомъ «тысячи и одной ночи». Въ праздничные дни, когда евреи запирались въ своихъ домахъ въ тсномъ семейномъ кругу, старая Абоабъ или кормилица Миріамъ развлекали ее часто старинными романсами въ дух Древней Кастильи, которые передавались изъ поколнія въ поколніе, исторіями любви между гордыми христіанами-рыцарями и похожими на святыхъ красавицъ Писанія, прекрасными еврейками съ блымъ цвтомъ лица, широко раскрытыми глазами и длинными эбеновыми косами.

 
Въ городѣ въ Толедо
Въ городѣ Гранады
Жилъ красавецъ – юноша
По имени Дьего Леонъ.
Полюбилъ онъ Тамару
Кастильскую еврейку…
 

Въ ея памяти звучали разрозненные отрывки этихъ старыхъ исторій, приводившихъ въ трепетъ ея мечтательное дтское сердечко. Она хотла быть Тамарой. Цлые годы она ждала красавца-юношу, смлаго и сильнаго, какъ Іуда Маккавей, еврейскій Сидъ, левъ изъ колна Іуды, левъ среди львовъ, и мечты ея осуществились – въ назначенный часъ явился ея герой. Онъ пришелъ изъ таинственной страны, какъ конквистадоръ, съ гордо поднятой головой и глазами, какъ кинжалы, выражаясь словами Мирьямы. Какъ она гордилась! И инстинктивно, словно боясь, что видніе исчезнетъ, она взяла Агирре подъ руку и оперлась на нее съ кроткой нжностью.

Они дошли до Punta de Europa до врзывавшагося въ море маяка на мысу.

На площадк, окруженной военными зданіями, группа блокурыхъ парней съ раскраснвшимися лицами, въ панталонахъ хаки, поддержанныхъ кожаными подтяжками, съ засученными рукавами размахивали руками и ногами вокругъ огромнаго мячика. To были солдаты. Они на мгновенье прервали игру, чтобы пропустить парочку. Никто изъ этихъ молодыхъ людей, сильныхъ и цломудренныхъ, совершенно равнодушныхъ къ половой жизни благодаря физическимъ упражненіямъ и культу мускульной силы, не бросилъ на Луну ни единаго взгляда.

Обогнувъ мысъ, они продолжали свою прогулку по незаселенному восточному склону горы, о которую разбивались бури и бшеный восточный втеръ. На этой сторон не было укрпленій, кром тхъ, что были на вершин, почти скрытыхъ облаками, которыя шли съ моря, натыкались на гигантскую преграду скалъ и взбирались къ вершинамъ, словно атакуя ихъ.

Дорога, высченная въ твердой скал, змилась между дикими садами съ богатой, чисто африканской растительностью.

Фиговыя деревья простирали похожія на зеленыя стны, тснящіеся ряды лопатокъ, полныхъ колючекъ. Питы раскрывались какъ букетъ штыковъ, черноватыхъ или розовыхъ, цвта лососины. Старыя агавы поднимали къ небу свои побги, прямыя какъ мачты, кончавшіяся выступавшими впередъ сучьями, придававшими имъ видъ канделябровъ или телеграфныхъ столбовъ.

Посреди этой дикой растительности одиноко высилась лтняя резиденція губернатора крпости. А дальше начиналось безлюдіе, безмолвіе, нарушаемое только ревомъ моря, вливавшагося въ невидимыя пещеры.

Вдругъ влюбленные увидли, какъ на значительномъ разстояніи отъ нихъ задвигалась покрывавшая склоны растительность. Покатились камни, словно кто-то отбрасывалъ ихъ ногой, склонялись дикія растенія подъ натискомъ чьего-то бгства, раздавались пронзительные взвизги точно крики истязуемаго ребенка. Сосредоточивъ свое вниманіе, Агирре различилъ какія-то срыя фигуры, прыгавшія между темной зеленью.

– Это обезьяны Горы! – спокойно произнесла Луна, часто видвшая ихъ.

Въ конц дороги поднималась знаменитая Пещера, названная по имени этихъ животныхъ. Агирре различалъ ихъ теперь ясно. Они походили на двигавшіяся связки длинныхъ волосъ, катившихся со скалы на скалу. Подъ ихъ ногами скатывались оторвавшіеся камни и, обращаясь въ бгство, они показывали выпуклыя красныя заднія части подъ торчавшими вверхъ хвостами.

Прежде чмъ достигнуть Пещеры обезьянъ, влюбленнымъ пришлось остановиться.

Дорога кончалась у нихъ на виду немного дальше выступомъ Горы, недостижимымъ и острымъ. По ту сторону препятствія находилась невидимая бухта де лосъ Каталанесъ съ рыбачьей деревушкой, единственнымъ мстечкомъ, зависвшимъ отъ Гибралтара. Среди окружавшаго ее безлюдія Гора имла диковеличественный видъ.

Кругомъ ни души.

Силы природы свободно разыгрывались здсь во всей своей мощи. Съ дороги въ нсколькихъ метрахъ глубины виднлось море. Пароходы и барки, уменьшенные разстояніемъ, казались черными наскомыми съ султаномъ изъ дыма или блыми бабочками съ вверхъ поднятыми крыльями. Волны были единственными легкими складками на безбрежной голубой равнин.

Агирре пожелалъ спуститься, чтобы вблизи взглянуть на гигантскую стну, созданную морскимъ прибоемъ. Каменистая крутая дорожка спускалась прямой линіей къ площадк, высченной въ скалахъ, съ кускомъ разрушенной стны, полукруглой сторожкой и нсколькими домиками съ сорванными крышами. Это были остатки старыхъ укрпленій, быть можетъ той эпохи, когда испанцы пытались снова завоевать крпость.

Когда Луна неврнымъ шагомъ спускалась, опираясь на руку жениха и съ каждымъ шагомъ заставляя скатываться камни, вдругъ оглушительное – р-а-а-ахъ – нарушило шумное безмолвіе моря, словно сразу порывисто раскрываются сотни веровъ. Впродолженіи одной секунды все исчезло изъ ея глазъ:– голубая вода, бурыя скалы, и пна, покрывавшая подводные камни подвижнымъ бловато-срымъ покровомъ, разстилавшимся у ея ногъ. To поднялись сотни чаекъ, обезпокоенныя въ своемъ убжищ, чайки старыя и огромныя, толстыя, какъ курицы, и молодыя, блыя и граціозныя, какъ голуби. Он удалялись съ тревожными криками и когда эта туча трепетавшихъ крыльевъ и перьевъ разсилась, во всемъ своемъ величіи предсталъ мысъ и глубоко внизу лежавшія воды, бившія въ него съ безпрестаннымъ волненіемъ.

Стоило только поднять голову, вскинуть глаза, чтобы увидть во всей ея высот эту естественную стну, прямую, срую, безъ всякихъ слдовъ человческихъ, кром едва видимаго на вершин флагштока, похожую на дтскую игрушку. На всей обширной поверхности этой гигантской Горы не было никакихъ другихъ выдававшихся впередъ частей, кром нсколькихъ темнозеленыхъ шишекъ, – то были кустарники, висвшіе со скалы.

Внизу волны уходили и снова набгали, словно голубые быки, которые отступаютъ, чтобы напасть съ еще большей силой. Свидтельствомъ этихъ продолжавшихся вка нападеній служили арки, образовавшіяся въ скал, отверстія пещеръ, врата ужаса и тайнъ, въ которыя вода врывалась съ оглушительнымъ ревомъ.