Текст книги "Руби"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– На двести, – проговорил мужчина и засмеялся.

– Вот видишь?

– Grandpere, не надо, – умоляла я. – Ты ставишь меня в неловкое положение.

– Ну да? Ты уже достаточно взрослая для таких штучек, Руби. Кроме того, я не могу кружиться здесь весь день, опекая тебя, разве не так? Теперь, когда твоя бабушка покинула нас, тебе пришло время стать взрослой.

– Она, конечно, выглядит совершенно взрослой, – сказал Бастер и провел языком вокруг рта, чтобы подобрать кусочек мяса рака, застрявшего в щетине.

– Слышишь, Руби?

– Я не желаю слушать это. Я не желаю говорить об этом. Я не собираюсь ни за кого выходить сейчас замуж, – закричала я и попятилась от мойки и от мужчин. – И особенно за Бастера, – добавила я и бросилась из кухни вверх по лестнице.

– Руби! – позвал дед.

Я остановилась на верхней ступени, чтобы перевести дыхание, и услышала, как возмущался Бастер.

– Таково-то твое заверение легко обделать все дело, Джек? Ты привел меня сюда, заставил купить тебе ящик пива, а она вовсе не такая послушная леди, как ты обещал.

– Она будет такой, – заверил его дедушка Джек. – Я об этом позабочусь.

– Может быть. Тебе просто повезло, что мне нравятся девицы с характером. Это все равно что обуздывать дикую лошадь, – сказал Бастер. Дед захохотал. – Скажу тебе вот что. Я увеличу то, что собирался тебе заплатить, еще на пять сотен, если смогу сначала попробовать товар.

– Что ты имеешь в виду? – спросил старик.

– Мне не нужно растолковывать тебе, правда ведь, Джек? Ты просто притворяешься дураком, чтобы поднять ставку. Хорошо, я признаю, что она что-то особенное. Я дам тебе завтра тысячу за одну ночь с ней, а остальное в день свадьбы. Во всяком случае, женщину нужно вначале приручить, и лучше уж я приручу свою жену сам.

– Тысячу долларов!

– Они твои. Что скажешь?

Я затаила дыхание. «Скажи ему, чтобы он убирался ко всем чертям, Grandpere», – прошептала я.

– По рукам! – вместо этого сказал дедушка Джек. Я вообразила, как они пожимают друг другу руки и затем открывают еще одну бутылку пива.

Я поспешила в свою комнату и закрыла дверь. Если когда мне и нужны были доказательства того, что все рассказы о дедушке Джеке были правдой, то я получила их сейчас сполна. Неважно, каким бы пьяным он ни был, неважно, сколько бы у него ни было долгов, у него должны были остаться хоть какие-то чувства по отношению к своей плоти и крови. Я теперь будто глазами бабушки Катрин видела, в какое безобразное, эгоистичное животное обратился дед. Почему у меня не хватило смелости выполнить обещание, данное бабушке. Почему я всегда ищу лучшие стороны в людях, даже когда в них нет и намека на это? Я пришла к выводу, что мой жизненный опыт обойдется мне очень дорого.

Меньше чем через час я услышала, как дед поднимается по лестнице. Он не постучал в дверь, а толкнул ее и встал на пороге, свирепо глядя на меня. Он был раздражен до такой степени, что, казалось, из горящих ушей его вот-вот пойдет дым.

– Бастер ушел, – сказал он. – У него пропал аппетит из-за твоего поведения.

– Хорошо.

– Мне это не нравится, Руби, – проговорил он, тыча в меня пальцем. – Твоя бабка избаловала тебя, забивая тебе голову всякими фантазиями по поводу твоих художеств и суля тебе будущее какой-то необычайной городской леди, но ты всего-навсего кайенская девчонка, более хорошенькая, чем большинство, я признаю это, но все же только кайенская девчонка, которая должна благодарить свою счастливую звезду за то, что такой богатый человек, как Бастер Трао, заинтересовался ею. Ты же, вместо того чтобы отблагодарить, что выделываешь? Выставляешь меня дураком, – проговорил старик.

– Ты и есть дурак, Grandpere, – парировала я. Его лицо сделалось багровым. Я села на кровати. – Но ты еще хуже. Ты – эгоист, готовый продать собственную плоть и кровь за виски и возможность играть в азартные игры.

– Извинись за это, Руби. Слышишь?

– И не собираюсь извиняться, Grandpere. Это ты должен извиниться за многие годы. Это ты должен извиниться за шантаж мистера Тейта и за продажу ему Поля.

– Что? Кто тебе об этом сказал?

– Это ты должен извиниться за то, что продал мою сестру креолам из Нового Орлеана. И ты разбил сердце моей матери и сердце бабушки Катрин, – обвиняла я. Дед некоторое время бормотал что-то себе под нос.

– Это ложь. Все ложь. Я сделал то, что необходимо было сделать, чтобы спасти честь семьи, и попутно немного заработал, чтобы поддержать нас, – запротестовал он. – Катрин просто восстановила тебя против меня и наплела то, чего не было на самом деле, и…

– Точно так же ты продаешь меня Бастеру Трао, заключая с ним сделку, по которой он придет сюда завтра ночью, – заплакала я. – Ты мой дед, тот, кто должен заботиться обо мне и охранять меня… ты, ты именно болотная тварь, как говорила бабушка Катрин, – выкрикнула я.

Казалось, он увеличился, плечи поднялись, он распрямился в полный рост, багровое лицо потемнело так, что стало почти такого же цвета, как мои волосы, а его глаза были так переполнены злостью, что казались светящимися.

– Я вижу, эти сплетницы наполнили тебя спесью и восстановили против меня. Но я стараюсь сделать как лучше для тебя, убеждаю такого богатого и преуспевающего человека, как Бастер, заинтересоваться тобой. И если при этом попутно мне удается немного заработать, ты должна только радоваться за меня.

– Но я не радуюсь и не собираюсь выходить замуж за Бастера Трао, – закричала я.

– Нет, ты это сделаешь, – настаивал дед. – И будешь благодарна мне за это, – пророчествовал он. Затем старик повернулся, вышел из комнаты и затопал вниз по лестнице.

Некоторое время спустя я услышала, как он включил радио, как звякали и разбивались пивные бутылки. У деда был один из приступов раздражения, и я решила переждать в своей комнате, пока он не впадет в беспамятство. И после этого уйти.

Я начала собирать небольшой чемоданчик, как можно тщательнее отбирая самое необходимое, ведь гораздо легче путешествовать налегке. Деньги за картины были спрятаны у меня под матрасом, но я решила не вынимать их до тех пор, пока не буду готова уйти. Конечно, я возьму фотографию моей матери и снимок моего отца и сестры. Пока я размышляла, что взять еще, я услышала, что беснования деда усилились. Что-то еще разлетелось вдребезги, был разнесен на куски стул. Вскоре после этого я услышала, как что-то загремело, и затем его тяжелые, неуверенные шаги послышались на лестнице.

Я сжалась на кровати, мое сердце бешено стучало. Дверь вновь открылась рывком, и дед появился на пороге. Пламя ярости в его глазах было раздуто виски и пивом. Старик огляделся вокруг и заметил в углу маленький чемоданчик.

– Едешь куда-нибудь, да? – спросил он, улыбаясь. Я покачала головой. – Я как раз подумал, не выкинешь ли ты что-нибудь в этом роде… подумал, не собираешься ли оставить меня в дураках.

– Grandpere, пожалуйста, – начала я, но дед шагнул вперед и с поразительной ловкостью схватил меня за левую лодыжку. Я завизжала, увидев, что он обмотал вокруг моей ноги что-то похожее на велосипедную передачу, а потом пропустил эту цепь внизу вокруг ножки кровати. Я слышала, как он защелкнул замок. Потом он выпрямился.

– Вот, – заявил он. – Это должно помочь привести тебя в чувство.

– Grandpere… отпусти меня! Старик отвернулся.

– Еще будешь благодарить меня, – пробормотал он. – Благодарить меня.

Он, спотыкаясь, вышел за дверь и оставил меня истерически рыдающей от ужаса.

– Grandpere! – вопила я. Мое горло болело от напряжения и слез. Я перестала кричать и прислушалась. Послышался какой-то шум, будто дед оступился и скатился вниз по лестнице. До меня донеслись его проклятия, а потом я услышала еще стук и звук ломающейся мебели. Через некоторое время все стихло.

Потрясенная тем, что сделал мой родной дед, я была способна только лежать и рыдать, пока не почувствовала себя так, будто моя грудь набита камнями. Дед был хуже, чем болотное животное, он был чудовищем, потому что болотные животные никогда не бывают такими жестокими по отношению к себе подобным, подумала я. Вот до чего могут довести человека виски и пиво.

Я заснула от изнурения и страха, жадно принимая дремоту как возможность бегства от кошмара, подобного которому я не могла даже и вообразить.

Когда я проснулась, мне показалось, что я проспала много часов, но на самом деле не прошло и двух. И, к сожалению, случившееся не оказалось просто ужасным кошмаром, потому что, как только я пошевелила ногой, загремела цепь. Я быстро села и попыталась сдвинуть ее с лодыжки, но чем сильнее я тянула, тем глубже и острее она впивалась в кожу. Я застонала и на какой-то момент закрыла лицо руками. Если дед оставит меня привязанной таким образом на целый день… если я просижу так до прихода Бастера Трао, то буду совершенно беззащитна и беспомощна.

Леденящий озноб пронзил мое сердце, словно по нему пропустили электрический ток. Я не могла припомнить, чтобы когда-либо испытывала подобный ужас. Я прислушалась. В доме все было тихо. Даже ветер лишь слегка заставлял потрескивать стены. Казалось, время застыло на месте и я будто попала в ловушку в центре урагана, и он вот-вот разразится над моей головой. Я глубоко вздохнула и попыталась хоть немного успокоиться, чтобы быть в состоянии рассуждать здраво. Затем я осмотрела цепь и исследовала ее на всем протяжении вплоть до ножки кровати.

Волна облегчения захлестнула меня, когда я увидела, что дед Джек в своем пьяном угаре просто обмотал цепь вокруг ножки кровати и замкнул ее, забыв, что можно поднять кровать и сдвинуть цепь вниз. Я изогнулась так, чтобы спустить свободную ногу на пол, затем неуклюже, причинив себе боль, подтянула вторую ногу так, чтобы ослабить цепь. Мне потребовалась вся моя сила, но кровать все же поднялась, и я стала потихоньку подталкивать цепь вниз до тех пор, пока она не упала с ножки кровати. Я выпутала ногу, стертая лодыжка была красной и болела. Осторожно, стараясь не шуметь, я положила цепь на пол. Затем подняла свой чемоданчик с одеждой и дорогими мне вещами, вынула из-под матраса деньги и подошла к двери спальни. Я только чуть-чуть приоткрыла ее и прислушалась.

Все было тихо. Бутановый фонарь внизу слегка подрагивал, бросая тусклый свет и заставляя искаженные силуэты танцевать на лестнице и стенах. Дед спит в комнате бабушки Катрин? Я решила не проверять и вместо этого выскользнула из своей спальни и на цыпочках прокралась к лестнице. Но как бы мягко я ни ступала, деревянные половицы все же скрипели. Будто дом хотел предать меня. Я остановилась, прислушалась и продолжала свой спуск по лестнице. Когда я достигла последней ступеньки, я остановилась и прислушалась вновь. Затем двинулась вперед и увидела дедушку Джека распростертым на полу перед входной дверью. Он громко храпел.

Я не хотела рисковать, перешагивая через него к парадной двери, поэтому повернула в заднюю часть дома, но остановилась на полпути в кухню. Нужно было сделать еще кое-что: в последний раз взглянуть на портрет бабушки Катрин, написанный мной и висящий в гостиной. Я тихо вернулась обратно и остановилась в дверях комнаты. Лунный свет, лившийся через незакрытое окно, освещал портрет, и на мгновение мне показалось, что бабушка улыбнулась, что ее глаза были полны счастья, потому что я выполняла данное ей обещание.

– До свидания, Grandmere, – прошептала я. – Когда-нибудь я вернусь на протоку и возьму твой портрет с собой, где бы я ни была.

Как бы мне хотелось сейчас обнять и поцеловать ее. Я закрыла глаза и попыталась представить себе, как делала это в последний раз, но тут дедушка Джек застонал и повернулся на полу. Я не шелохнулась. Его глаза открылись и вновь закрылись. Если он и видел меня, то, возможно, подумал, что это во сне, потому что не пробудился. Не теряя ни секунды, я повернулась и быстро, но уже спокойно прошла через кухню и вышла через заднюю дверь. Затем я поспешила обогнуть дом и направилась к выходу со двора.

Дойдя до дороги, я остановилась и посмотрела назад. Что-то нежное и горькое застряло у меня в горле. Несмотря на все, что произошло и что могло бы случиться, мне было больно покидать этот дом, которому были знакомы мои первые шаги. В этих простых старых стенах мы с бабушкой Катрин столько раз вкушали нашу скромную пищу, вместе пели и вместе смеялись. На той галерее она раскачивалась в своей качалке и рассказывала мне историю за историей о собственной юности. Наверху, в той спальне, она нянчила меня маленькую, когда я заболевала, и рассказывала мне перед сном сказки, с которыми я засыпала и видела приятные сны, и всегда чувствовала себя в безопасном, в надежном коконе из обещаний, который бабушка свивала своим нежным голосом, глядя на меня такими любящими глазами. Жаркими летними ночами, сидя у окна спальни, я воображала свое будущее, своего принца, представляла сияющую в драгоценностях свадьбу с золотой пылью на паутине и чарующей музыкой.

О, я покидала больше чем старый дом на протоке. Все мое прошлое – мое детство, мои ощущения радости и печали, мои грусть и восторг, мой смех и мои слезы. Даже сейчас, после всего случившегося, было трудно отвернуться и позволить темной ночи опустить свой занавес позади меня.

И как быть с протокой? Смогу ли я оторвать себя от этих цветов, птиц, от рыб и даже аллигаторов, которые всегда с интересом поглядывали на меня? На ветви явора в лунном свете сидел болотный ястреб, его силуэт казался темным и величественным на фоне белого сияния. Он расправил крылья и держал их раскрытыми, будто говорил «прощай» за всех наших зверей, и птиц, и водных обитателей. Потом он сложил крылья, я повернулась и поспешила прочь, но силуэт ястреба все еще стоял у меня перед глазами.

По дороге в Хуму я проходила мимо многих домов знакомых мне людей и думала, что больше уже никогда их не увижу. Я почти остановилась перед домом миссис Тибодо, чтобы попрощаться. Она и миссис Ливоди были особенными друзьями для нас с бабушкой. Но я побоялась, что она попытается отговорить меня от поездки, возможно, оставить с собой или миссис Ливоди. И дала себе обещание, что когда-нибудь, когда окончательно устроюсь, напишу обеим дамам.

Когда я пришла в город, там были открыты лишь немногие заведения. Я направилась прямо на автобусную станцию и купила билет до Нового Орлеана. Мне пришлось целый час ждать до отъезда, и я провела его на скамейке подальше от света, опасаясь, что кто-нибудь заметит меня и сообщит деду, прежде чем я успею уехать. Дважды я подумала позвонить Полю, но побоялась разговаривать с ним. Если рассказать ему о том, что сделал дед, Поль просто рассвирепеет и сотворит что-нибудь ужасное. Я не стала ему звонить и решила написать прощальную записку. Я купила конверт и марку на станции и отыскала листок бумаги у себя в сумочке.

Дорогой Поль!

Объяснять, почему я покидаю Хуму не попрощавшись, займет очень много времени. Хотя, думаю, главная причина в том, что мне мучительно тяжело будет только посмотреть на тебя и уйти. Даже просто написать эту записку очень больно. Позволь мне только сказать тебе, что в прошлом произошло намного больше событий, чем я открыла тебе в тот полдень, и эти события уводят меня из Хумы в поисках моего настоящего отца и другой жизни. Больше всего на свете я хотела бы провести всю свою жизнь рядом с тобой. Кажется, Судьба очень жестоко пошутила над нами – позволила нам полюбить друг друга, а потом преподнесла сюрприз в виде безобразной правды. Но теперь я знаю, что, если не уеду, ты не сдашься и причинишь боль нам обоим.

Помни меня такой, какой я была до того, как мы узнали правду, и я буду помнить тебя именно тем Полем. Может быть, ты прав, может быть, мы никогда не будем любить кого-нибудь еще так же сильно, как любим друг друга, но мы должны попытаться. Я буду часто думать о тебе и представлять тебя на твоей красивой плантации.

Всегда с любовью,

Руби.

Я опустила письмо в почтовый ящик напротив автобусной станции, затем села, проглотила слезы и стала ждать. Наконец прибыл автобус. Он ехал из Сент-Мортинвилля и делал остановки в Новой Иберии, Франклине и Морган-Сити, прежде чем прибыл в Хуму, поэтому свободных мест почти не было. Я отдала билет водителю и прошла в заднюю часть автобуса, где увидела свободное место справа от хорошенькой женщины с кожей цвета темной карамели, черными волосами и бирюзовыми глазами. Когда я села, она улыбнулась, открывая зубы молочной белизны. На женщине была яркая розовая с голубым крестьянская юбка, черные босоножки и розовый хальтер,[16]16
  Верхняя часть платья с лямками вокруг шеи, часть спины и плечи остаются открытыми.


[Закрыть] на руках позвякивало бесчисленное множество браслетов. Волосы были повязаны белой косынкой – что-то вроде тюрбана с семью узлами, концы которых торчали вверх.

– Привет, – сказала она. – Тоже едешь в мокрую могилу?

– Мокрую могилу? – Я села рядом с ней.

– Новый Орлеан, милочка. Так называла его моя бабушка, потому что там нельзя похоронить кого бы то ни было в земле. Слишком много воды.

– Неужели?

– Именно так. Всех хоронят в склепах, мавзолеях и печах – в общем, над землей. А ты этого не знала? – спросила она, продолжая улыбаться. Я покачала головой. – Значит, в первый раз едешь в Новый Орлеан. Да?

– Да.

– Знаешь, ты выбрала самое лучшее время для своей поездки, – заявила она. Я заметила, какими блестящими были ее глаза и как она была возбуждена.

– Почему?

– Почему? Господи, милочка, это же Марди-Гра.[17]17
  Вторник на масленицу, последний день карнавала.


[Закрыть]

– О… нет, – проговорила я, думая, что это как раз было наихудшим временем для поездки. Я читала и слышала, что творится в Новом Орлеане на Марди-Гра. Мне бы следовало сообразить, почему эта женщина была так разодета. Весь город будет праздничным. И это не лучшее время для того, чтобы пожаловать в дом моего отца.

– Можно подумать, милочка, ты только вышла из болота.

Я глубоко вздохнула и кивнула головой. Женщина рассмеялась.

– Меня зовут Энни Грей, – сказала она, протягивая тонкую гладкую ладонь. Я пожала ее. На всех пальцах были надеты красивые кольца, а кольцо на мизинце выглядело так, будто было сделано из кости в форме крошечного черепа.

– Я Руби. Руби Ландри.

– Приятно познакомиться. У тебя родственники в Новом Орлеане? – спросила она.

– Да. Но я не видела их… никогда.

– Ого, ничего себе.

Водитель закрыл дверь и вывел автобус со станции. Мое сердце пустилось вскачь, когда я увидела, как мы проезжали мимо магазинов и домов, которые были знакомы мне всю жизнь. Мы миновали церковь и школу, автобус проезжал по дороге, по которой я ходила почти каждый день. Затем мы задержались на перекрестке, и автобус повернул в сторону Нового Орлеана. Я много раз видела этот дорожный знак и много раз мечтала, что когда-нибудь и я последую в этом направлении. И вот теперь это случилось. Вскоре мы неслись уже по автотрассе, и Хума уходила все дальше и дальше. Я не могла не смотреть назад.

– Не оглядывайся, – быстро проговорила Энни Грей.

– Что? Почему?

– Плохая примета, – ответила она.

Я быстро повернулась и стала смотреть вперед.

– Почему?

– Принесет неудачу. Скорей перекрестись три раза, – приказала женщина. Я видела, что она совершенно серьезна, и сделала, как она говорила.

– Ну вроде достаточно, – сказала я. Это ее рассмешило. Она наклонилась и подняла свою маленькую матерчатую сумку. Порывшись в ней, Энни вынула что-то и вложила мне в руку. Я уставилась на эту вещь.

– Что это?

– Кусочек шейной кости черной кошки. Это гри-гри, – заявила она. И, видя, что я все еще не понимаю, пояснила: – Волшебный талисман, он принесет тебе удачу. Мне дала его бабушка. Это вуду,[18]18
  Религия или колдовство негров Becт Индии и Америки.


[Закрыть] – добавила Энни шепотом.

– О нет, я не хочу отнимать у тебя твой талисман, – сказала я, протягивая амулет обратно.

Энни покачала головой.

– Неудача теперь посетит меня, если возьму его обратно, и еще худшая ждет тебя, если ты его отдашь, – заявила она. – У меня есть еще несколько, милочка. Не беспокойся. Бери, – сказала она, сжимая мои пальцы вокруг кошачьей кости. – Спрячь, но носи с собой все время.

– Спасибо, – проговорила я и сунула кость в сумку.

– Уверена, что эти твои родственники с нетерпением ждут тебя, а?

– Нет, – ответила я.

Энни подняла голову и улыбнулась, будто не поняла моего ответа.

– Нет? Разве они не знают о твоем приезде? Некоторое время я смотрела на нее, а потом вновь уставилась на дорогу, выпрямившись на сиденье.

– Нет, – повторила я. – Они даже не знают о моем существовании.

Автобус прибавил скорость, свет его фар скользил в ночи, он вез меня вперед, к ожидавшему меня будущему, будущему, которое представлялось мне таким же темным, таинственным и пугающим, как это неосвещенное шоссе.