Текст книги "Там гораздо лучше"

Автор книги: Виолен Беро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

а может, это всеобщее веселье. Ты никогда не писал, не размышлял и не строил теорию, что община может сплотиться вокруг одной эмоции. Ты наблюдаешь за ними со своего трона, и кажется, что в прошлой жизни никто столько не смеялся от души и так часто. Ты смотришь на беседующих людей, не вслушиваясь в их реплики, но видишь, как светятся их лица, и с удивлением обнаруживаешь, что иногда сам готов поддаться царящему настроению, временами не в силах сдержать улыбку в ответ на их хохот, ведь что восхитительно в радости: она ужасно заразительна, и ты вспоминаешь, как твой спутник смеялся без причины и иногда мог увлечь тебя за собой в этот звонкий смех, способный превратить в шутку любую жалобу, и, похоже, здесь все твердят лишь об одном: даже если ситуация кажется патовой, главное не падать духом. Ты замечаешь самых юных, родившихся с новым тысячелетием: тех, кого никто не слушал, когда они призывали принять меры по решению климатических проблем; тех, кто предупреждал, что вскоре по миру, вплоть до Европы, прокатится новая волна войн, что ресурсов не хватит на всех, что миграция усилится; тех, кто относился к поколению, принесенному в жертву; тех, чье будущее рисовалось настолько мрачным, что лучшим выходом был суицид; тех, кто втягивался в нездоровые игры, в которых главной целью служил выброс адреналина даже ценой жизни – ведь их жизни стоили так мало, когда из морей вылавливали изуродованные тела беженцев того же возраста, что и эта молодежь, будущее их пугало, тревожило, в то время как старики плевали на все вокруг с высокой колокольни. Юноши и девушки приходили на твои занятия, внимали твоим речам, широко раскрыв глаза, словно ты единственный указывал им путь и продирался сквозь непроглядный мрак, застилавший мир. Ведь пока ты рассказывал им, как покончить с загнивающим обществом, правители того же самого общества ставили лишь на рост, науку и технологии. С такими преимуществами, говорили они, мы сможем преодолеть худшее, а сопутствующие потери вроде климатических катастроф, голода и пары эпидемий лишь играли им на руку для устрашения. И конечно, никто из глав государств открыто в этом не признавался, но им это нравилось, они знали, что сохранить покорность общества можно лишь за счет нагнетаемого ужаса. И ты помнишь, какая паника охватила всех вокруг, когда появился новый вирус – очень удачное средство для внушения страха. Вот только власти не предвидели, что однажды молодежь сбросит с себя оковы трепета. Ты это понял, ребята толпой приходили к тебе в амфитеатр, и ты уже тогда почувствовал, что парализовавший их родителей ужас производит на новое поколение обратный эффект. И те, кто сидит сегодня с тобой за одним столом, как и те, кто ждал тебя за поворотом, – ты осознаешь, что здесь их жизнь наконец-то обрела смысл, конечно, война еще не выиграна, но к чему печалиться, когда каждая победа над обществом из их детства, пораженным гангреной, – это шаг назад от практически неизбежной катастрофы. Ты смотришь, как они смеются, все те, кто родился в гниющем окружении, где разговаривали лишь о безработице, инфляции и потреблении, все те, кто с самых юных лет слышал от родителей лишь опасения потерять работу, зарабатывать меньше, не суметь выплатить кредит, от родителей, переставших любить друг друга, погружающихся с головой в стресс, напряжение и спешку, от родителей, которые из кожи вон лезли, чтобы дотянуть до конца месяца, позволить себе семейный отпуск всего на пару недель, а затем снова вернуться на работу, в гонку, в давление, от родителей, у которых никогда не хватало времени на счастье. Ты понимаешь, почему их дети сказали хватит и решили смести страх со своего пути.

и только в этот момент ты замечаешь ее. Ведь да, тут, посреди столпотворения, присутствует старушка, правда, сидит она отдельно от остальных, кстати, почему ей не присвоили место за столом, с чего вдруг она в стороне, а может, у нее нет аппетита и она не хочет ничего есть сегодня вечером. Устроилась себе в кресле особняком, ты даже не сразу определил ее возраст, ведь она одета, как и все, кажется, будто перед сном они складывают всю одежду в одну большую стопку, а утром вытаскивают наугад пару штанов или рубашку. Ты заметил старушку потому, что краснощекая девочка с криком запрыгнула ей на колени, прижалась к ней, а старушка сначала поцеловала ее в волосы, а затем принялась гладить по лицу, и ребенок уснул, засунув большой палец в рот. Может, они не связаны родственными узами, может, единственное, что их объединяет, – это огромный дом, где они сосуществуют, и ты тут же вспоминаешь о матери – ей бы здесь понравилось, такой образ жизни разом снял бы все вопросы о доме престарелых, кстати, именно так и описано в твоем труде: старики снова встраиваются в социальную канву, то есть твоей матери можно вполне поручить ответственность за колокол, а также заботу о маленьких детях вместо того, чтобы она сидела на диване у телевизора с котом на коленях. Ты обещаешь себе: надо будет им рассказать о матери, они смогут привезти ее сюда, конечно, она начнет ворчать, не захочет оставлять ни квартиру, ни пожитки, задача не из легких, а девочка теперь глубоко уснула, и тебе кажется, что приласкавшая ее старушка тоже задремала, царящее вокруг оживление ничуть не беспокоит ее, может, эта сцена разыгрывается каждый вечер, может, после ужина старушка сама садится в кресло и ждет, когда придет ребенок, а общий шум служит им колыбельной, позже родители заберут уснувшую девочку и уложат в кроватку, после чего разбудят старушку и сопроводят ее до спальни. И ты вспоминаешь, как говорил студентам: главное в обществе – найти место каждому согласно его способностям и ограничениям, и для всех сыщется подходящая роль, в любом возрасте, и разве теперь ты не получил подтверждение собственным тезисам: старушка и девочка обнимаются, погрузившись в счастливые сновидения.

либо все случилось совершенно по-другому. Ведь если ты попал в плен, значит, произошло что-то невообразимое, государственный переворот, гражданская война, что угодно, а может, и не было ничего. Предположим, что тебя и тысячу других из ангара чудовищным образом взяли в заложники, и ты понятия не имеешь, какой ценой вас освободили, но теперь все встает на места. Получается, страна по-прежнему сохраняет привычный строй, устоявшийся до твоего заточения, а молодые люди, поджидающие вас за поворотом, никакие не представители нового общества, а просто твои студенты с несколькими друзьями, которые пришли отпраздновать твое избавление, сама эта община, принявшая тебя, существует уже долгие годы, как и другие в этих краях, и, выходит, не было никакой революции, между твоими трудами и этим домом нет никакой связи, а тебе нужно завязывать с раздражающей привычкой мнить себя центром вселенной. В общем и целом, все хорошо, ничего не изменилось в твоей прекрасной стране, вскоре ты вернешься домой к своим книгам и портфелю, к исследованиям, позвонишь матери, успокоишь ее, а между делом заговоришь о возможности пожить в подобной общине, и она ответит, что кот никогда не привыкнет к подобному, начнет чудить, ведь сама мысль о том, чтобы делить хозяйку с другими, тревожит его, и ты поймешь, что это семейное: противиться переменам у вас в крови.

но вот снова звонит колокол, и ты не понимаешь, с чего вдруг, ведь вы почти покончили с ужином. Некоторые встают с места, чтобы убрать посуду, другие попивают травяной чай в скромной компании, разговоры звучат менее пылко, а сам ты только и ждал сигнала, чтобы покинуть это собрание. Однако с очередным ударом колокола все садятся за стол, кто-то подвозит доску на колесиках с именами – среди них есть и твое – и списком дел; увидев план на неделю, ты узнал, что сегодня воскресенье. Первая временна́я зацепка за все это время на удивление не вызывает у тебя живого интереса. Ведь да, сегодня воскресенье, но разве эта информация что-то меняет? Кстати, она тут же вылетает из твоей головы, поскольку вокруг все суетятся и обсуждают организацию на следующей неделе, кажется, это довольно важно, некоторые ячейки в таблице заполняются галочками, а ты молчишь, ты не знаешь, какой именно у тебя здесь статус, конечно, тебе предоставили лучший стул, место в самом центре стола, но твое имя фигурирует в списке наравне с другими, и ты догадываешься, что вскоре прозвучит приговор, вот, ты даже не пытаешься возразить, хотя мог бы выступить со своим мнением, а не терпеть, словно воды в рот набрал, как обычно, – завтра ты помогаешь на кухне.

и этим разговорам за столом нет конца, болтают о тысяче максимально конкретных вещей, которые тебя лишь утомляют. Но ты догадываешься, что должен досидеть до финального слова, к тому же не хочешь разыгрывать брюзгу в первый же вечер, хотя ты до смерти устал, мечтаешь отдохнуть, оживленная атмосфера больше не может поддерживать тебя в строю, а самое главное, тебе невыносима мысль, что ты настолько же член общины, как и остальные, однако больше нет сил, чтобы притянуть внимание на себя и снова оказаться в свете софитов. Ведь пусть ты и профессор, ты не приспособлен к жизни в социуме, до сих пор тебе удавалось выстраивать свою жизнь вокруг этого недостатка, ты ни с кем особенно не дружил, общался по минимуму с женой, жил себе в одиночку, никто из студентов или коллег не знал тебя за пределами университета, и даже в его стенах ты старался держать дистанцию. Уму непостижимо, что ты, специалист по миру, основанному на связях и взаимопомощи, чувствуешь себя настолько неловко в этом новом быту и не можешь поддержать незначительную беседу с соседями по столу. Тогда ты притворяешься, будто слушаешь разговоры, но на самом деле мечтаешь о скорейшем наступлении ночи, о комнате и кровати, которую снова разделишь с женой, как и последние тридцать лет, правда, теперь это не ваша постель, не ваша спальня, к тому же никаких тебе книг и лампы, поджидающих на прикроватной тумбочке, а самое главное – прекрати уже себе врать – тебя приводит в ужас одна только мысль о том, чтобы остаться наедине с супругой. Потому что она кажется тебе иной: твоя жена сильно изменилась за проведенное здесь время, и перед этой незнакомкой ты лишаешься дара речи, как на первом свидании. И эта звонкая, словно пощечина. мысль приводит тебя к вопросу, самому очевидному, но явно упущенному. Ведь с чего вдруг ты повторяешь «моя жена», в то время как тут все общее? В своих трудах ты ясно настаивал на необходимости покончить с собственностью, освободиться от этого гибельного понятия, восстановить общее во всех областях, с чего вдруг здесь появится индивидуалистическая апроприация, коей является пара? Если воплощать твои базовые ценности, делиться по максимуму, не скапливать имущество, целиком уважать свободу ближнего, тогда у тебя нет никакого права говорить «моя жена». И тут вопрос даже не в мае тысяча девятьсот шестьдесят восьмого, когда все спали со всеми под предлогом сексуальной революции, правда не спрашивая у девушек разрешения, нет, та эпоха давно ушла, теперь только и разговоров что о согласии, о счастливом воссоединении, когда желания обоих партнеров удовлетворяются, и в теории ты согласен с этим видением, но в некоторых вопросах интимности тебе по– прежнему сложно проявить широту взглядов. Кажется, будто ты стоишь у края пропасти, о глубине которой не желаешь иметь ни малейшего представления, а сексуальность и вовсе относится к запретным темам, ты никогда ни с кем о ней не разговаривал, ты сам не знаешь почему, но что-то сдерживает тебя внутри, возможно, потому, что твои интимные отношения не отличаются ничем особенным, хвастать нечем, поэтому разумнее всего об этом не заикаться вовсе. И ты уже не помнишь, когда вы с женой в последний раз занимались любовью, в чем нет никакой трагедии, если найдутся другие способы проявить нежность, однако нет, интимной жизни в вашей паре попросту не существует, хотя вы не стремились к этому, кроме того, ты всегда слышал, что у мужчин эта потребность возникает чаще, чем у женщин, но твоя потребность свелась практически к нулю, поэтому ты предположил, что твоей жене нужно еще меньше, и ты научился сдерживать те редкие порывы, так себе предмет для гордости, но иногда случается, мастурбируешь – одно только это слово тебя уже вгоняет в краску, поэтому ты стараешься поскорее прогнать вульгарную картинку и вернуться к тезисам. Действительно, если добраться до основы твоей теории, разве не смешно и не опасно утверждать, будто один человек принадлежит другому? А сам брак, требующий верности и в горе, и в радости, разве это не знамение неизбежной катастрофы? Вот в памяти всплыла фотография из газеты, кажется, дело было в Иране: улыбающийся мужчина держит в одной руке саблю, а в другой – голову юной супруги, и ты прекрасно помнишь самодовольную улыбку этого человека, который только что убил собственную жену, улыбку того, кто уверен, что восстановил справедливость, и ты повторяешь себе, что этот образ – отличная иллюстрация положения, когда жена – собственность мужа. Тебе бы не хотелось, чтобы общество, построенное на твоих теориях, породило подобных мужчин с саблями. Вдруг на тебя нахлынуло, ты не в силах сдержаться, жаждешь высказаться, выразить, объяснить, тогда ты встаешь с места, требуешь слова, и твоя просьба, кажется, удивляет окружающих, к тому же на повестке совсем другая тема, обсуждение которой ты, наверное, перебил, не обратив на то внимания, но все вежливо повернулись в твою сторону. И в мгновение ока тебе полегчало, поскольку все снова слушают одного тебя, ты в самом центре, и тогда ты заявляешь, что с сегодняшнего дня перестаешь говорить «моя жена», поскольку никто никому не принадлежит и каждый свободен в своей интимной жизни. Пожалуй, ты впервые посмел произнести на публику словосочетание «интимная жизнь», и тебя передернуло. Однако ты продолжаешь, признаешься, что понимаешь, из уважения к вашему возрасту и паре, вам хотели создать особые условия, но, добавляешь ты, принимая во внимание установленные здесь порядки, ты не можешь смириться с тем, чтобы парам раздавали комнаты. Ты уточняешь: очень важно не угодить в ловушки прошлого мира, каждому должна отводиться отдельная комната, ты настаиваешь, нужно защищать интимную жизнь индивида, а не пары, и предлагаешь, чтобы с сегодняшнего вечера ваша комната перешла исключительно к твоей жене. И в глазах публики читается восхищение, они поражены твоей решимостью пожертвовать браком во имя идей; увидев их реакцию, ты практически забыл, что именно страх оказаться наедине с женой лег в основу этого внезапного заявления, и впервые ты невероятно гордишься собой: ты всем доказал, всех призвал в свидетели, что между твоей теорией и жизнью нет никаких разногласий.

5

итак, в эту первую ночь для тебя сделали исключение. Ты можешь спать в юрте, которая по определению является общим помещением; тебе это повторили несколько раз: она никогда не станет твоей комнатой, но в данный момент у общины нет вариантов, они не могут предложить что-то получше, а пока, чтобы следовать только что изложенному тобой принципу, тебе разрешено на несколько часов приватизировать это место. Ты даже не задумался толком помыться, просто пописал снаружи, глядя на луну, и испытал такое же облегчение, что и ранее, тоже на природе, после скотовоза, теперь же ты погружаешься в уютный кокон вдали от чужих глаз, растягиваешься на коврике и снова отдаешься долгожданному одиночеству. Почему ты так мало настаивал в своих трудах, что человеку нужно пространство? Ты думаешь о человеке, хотя тут можно упомянуть и животных. Ты вспоминаешь зави– русившиеся видео с многочисленными свиньями, пожирающими друг друга и топчущими собратьев, с ушами в крови, а также кур и цыплят – десятки тысяч агрессивных или, наоборот, совершенно пассивных существ, в то время как в других местах совсем иные, счастливые свиньи и куры живут, наслаждаются утренним солнцем, греют шкурки, часами спокойно копаются в земле, выискивают разные чудеса: червячков, коренья, свиньи и куры, которые радостно бегают, дремлют в тени дуба, а у их сородичей нет никаких причин откусывать друг другу конечности или выдергивать перья, потому что им хватает места и воздуха. Ведь в пригородных высотках все ровно то же самое, огромное количество народу уплотняется, лишается личного пространства, неудивительно, что молодежь сходит с ума: не имея должной площади, любой вид, человек или животное, ты в этом уверен, неизбежно ожесточается. А может, тебе нужно гораздо больше места, чтобы не задохнуться, и тогда ты вспоминаешь недавно прозвучавшие слова: ты свободен. Допустим, ты свободен, тогда что тебя держит здесь, в этой общине, кроме моральной ответственности перед теми, кто зачитывался твоими трудами? Если ты свободен и нуждаешься в большем пространстве, почему бы не уйти? Разве мыслимо бросить тех, кто тебя боготворит? И если ты оставишь общину, это что-то изменит для них?

и с чего вдруг на юрту падают желуди и даже орехи посреди июня? Ведь все еще июнь, даже если у тебя нет представления о точной дате, но теперь ты знаешь, что сегодня воскресенье, можно позабавиться расчетами, предположениями, но нет, тебе плевать. В одном ты уверен точно: пусть ты не ботаник, но ни желуди, ни фундук, ни грецкие орехи не сыплются в июне. Лежа на ковре, ты закрыл глаза, поджидаешь очередной внезапный «тук». Но нет, никаких туков, лишь другие звуки, глухие и тем не менее странные, ты понятия не имеешь, кто или что издает их, но вокруг тебя – и это очевидно – кипит жизнь, ночь в юрте очень непривычна и даже беспокойна для городского вроде тебя, и тебя снова охватывает ощущение, будто ты оказался в параллельной вселенной, как тогда вечером со спутником, по которому ты уже начал немного скучать, вся эта возня природы достигает немыслимых масштабов, в то время как в стенах квартиры ты привык не обращать внимания на шум снаружи, да и в жизни вообще ты словно отрезан от реальности, ты впервые осознал собственное тело, когда пришлось шагать дни напролет и страдать, и сам не в силах поверить, насколько отключился от окружающего мира, хотя был убежден долгие годы, что в этом кроется одна из главных ошибок современного человека, ведущих к падению, ты, кто столько лет пытался провести параллели между животными и цивилизацией, ты, кто всегда твердил студентам, что человек – это такое же животное, правда утратившее понимание своей природы. И в голове всплывают фотографии мигрантов, тысячами, как и вы, столпившихся в домах Ливии или других стран, или в Гуантанамо, те заключенные в оранжевом за решетками, толпы людей, задержанных по всему миру по разным причинам, а иногда и без, и всегда, когда нам показывают эти лагеря, мы видим лишь мужчин – одних только мужчин, которые ждут в безделье, ни одной женщины, потому что женщин используют до тех пор, пока их тела уже будут ни на что не годны, пока они не превратятся в полумертвых старух, и ты всегда повторял, что вид, способный причинить столько зла собственным сородичам, не выживет. Ты думаешь об ужасах, творящихся повсюду на планете по приказу того или иного диктатора, и спрашиваешь себя: почему никто не объясняет, что в любом животном царстве, когда популяция начинает совершать одну ошибку за другой, культивировать бессмысленную агрессию, истреблять своих же, – бушует эпидемия. Ты до сих пор не можешь поверить, что никто не провел параллель между естественным регулированием и пандемиями. Ведь болезнь, резко обрушившаяся на какой-то вид, не служит полному уничтожению, нет, наоборот, пытается его спасти, заставляя пересмотреть поведение. Способен ли человек эволюционировать вообще? Может ли он по-настоящему засомневаться в привычном образе жизни? Ты так слабо в это веришь, что даже эксперимент здешней общины, как тебе кажется, обречен на провал. И вдруг тебя застал врасплох внезапный «тук», правда не такой громкий, как раньше, ты привыкаешь, а за ним – череда «тук-тук-тук». И ты задумываешься: вряд ли это само небо падает на тебя, скорее всего, обыкновенная белка сидит себе где-нибудь высоко, на ветке, шумит и поражается грустному спектаклю, который разыгрывают люди, – настолько грустному, что даже она, белка, может проронить пару слез.

ну хорошо, вот ты в юрте, неподалеку все эти люди, но выбор-то у тебя есть. И это тоже один из фундаментальных тезисов: у взрослого индивида всегда имеется выбор. Но разве покинуть эти края не потребует больше затрат энергии, чем остаться? А хватит ли у тебя смелости разочаровать всю общину? Кроме того, признайся, другая возможность воплотить в реальность твои теории вряд ли представится, будет глупо упустить ее, ведь ты каким-то чудом сюда добрался, жаль отказываться от подобного вызова. Но действительно, неужели тебе хочется участвовать в этом великом хаосе? Не лучше ли отказаться от приключений? Ведь с точки зрения почетного профессора, ты уже достиг вершины, к тому же твое исчезновение не поставит под угрозу новое общество, в этом и состоит его суть: не зацикливаться на одном человеке, да и разве ты не говорил, что молодежь, и только она, должна строить этот мир? А самое главное: ты прекрасно осознаешь, куда приводит желание власти, ты осознаешь метаморфозу, которая происходит с тобой при вещании на публику, в такие моменты ты чувствуешь себя непобедимым, ты веришь, будто никто не воспротивится, в те минуты все кажется тебе по силам: вернуть зрение слепым, поднять парализованных, и вскоре некоторые из членов общины преклонят перед тобой колени, а ты пройдешь по рядам, благословляя каждого. Ты действительно хочешь довести до этого?

ведь возможно, твой спутник был прав. Жизнь – всего лишь игра, ты сам должен двигать пешки, выдумывать правила и выбирать цель, ты сам должен проявить смелость и изобретательность. Так почему не решить здесь и сейчас, в юрте, с плачущей белкой над головой? Может, уйти? Слиться с пейзажем? Отправиться навстречу рассеивающейся ночи? Тогда ты вспоминаешь его третью фразу: «Там гораздо лучше, как думаешь?», так, может, и отправиться к этому лучшему? Уже неплохой план.

но разве можно уйти? Неужели это разумная позиция – сказать: «Я бросаю все, я больше ни для кого не существую и просто иду вперед»? А твои студенты? А твоя работа профессора? А на что жить, где и как? А твоя мать? А твоя жена? Ведь такое решение значит потерять ту, что была твоей единственной любовью. Но разве ты уже не потерял ее, она ведь смогла влиться в общину, смеялась с остальными за столом, когда ты мог выдавить лишь слабую улыбку, она разговаривает, когда тебе нужна полная тишина, чтобы тебе внимали. И ты вспоминаешь поразительную сцену из фильма, в котором пожилые персонажи заново открыли друг друга физически, ты прокручиваешь ее в полове, смотришь на голых героев, каждый из них с нежностью ласкает обвисшую кожу партнера, медленно, рэс– тягивая каждую секунду, и, может, именно это ты и пытался сказать резким «не трогай меня» – что не нужно торопиться, что позже вы останетесь наедине и посвятите близости должное время. Зачем торопить судьбу? Ты по-настоящему узнаёшь вместо того, чтобы выдумывать невероятные романтические истории о вечной любви, это гораздо разумнее: наслаждаться отведенной каждому свободой, позволить себе все, ни к чему не обязывать и оставить возможность на будущее, однажды, ты не знаешь когда, может через долгие годы, да и как-то все равно, сколько вам будет лет, но оставить эту возможность обрести друг друга в последнем сумасбродно свободном объятии.

но кажется, что тебе хочется лишь одного – уйти. Уйти и покончить с этим непрерывным потоком мыслей в голове. Уйти, шагать, и будь что будет. И в эту июньскую ночь без определенной даты, в тепле, среди утешенных белок, под скрипы и возгласы природы снаружи, ты засыпаешь – сладко, как сытый ребенок.