Текст книги "На плоту через океан"
Автор книги: Вильям Виллис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава XXVII. Ослеп
Плот покачивался на зыби, грот неистово бился о мачту. Вот уже несколько часов, как я штилевал.
Хотелось бы мне знать, что сейчас переживает Тедди. Ведь она, наверное, предполагает, что я приближаюсь к заветной цели. Она должна это чувствовать!
За время плавания гроту крепко досталось, он не раз разрывался в клочья, и теперь мне приходилось обращаться с ним весьма осторожно. Я не знал, какие ветры еще ожидают меня впереди, и решил с максимальной скоростью двигаться на юг, пока парус еще в удовлетворительном состоянии. Если же грот выйдет из строя, я пройду последний этап своего пути под кливером и бизанью.
Меня снова стали беспокоить глаза, хотя теперь я носил защитные очки. Несколько раз в день я промывал глаза морской водой. Это очень мне помогало, но все же боль не прекращалась.
Сегодня я решил проверить перевязи бревен, посмотреть, не пострадали ли они от долгого пребывания в воде. Нью-йоркский фабрикант считал, что его канаты выдержат самое большее шесть месяцев плавания. Бревна уже почти полгода находятся в воде, но перевязи в полной исправности. Канаты по-прежнему крепки, как стальные тросы, и квадратные узлы невозможно развязать. Если бы хоть одна из перевязей ослабла, бревна разошлись бы. Я внимательно проверил все перевязи от носа до кормы и убедился, что плот так же прочен, как в день постройки. Но, если с ним что-нибудь приключится, я всегда смогу пересесть в шлюпку и продолжать плавание.
Опять штиль. Последний раз ветер дул 26 сентября, и в тот день плот прошел шестьдесят пять миль. С тех пор плот проходил в среднем около тридцати пяти миль в день. Вчера, 2 октября, я приблизился к крохотному необитаемому островку Суворова, лежащему на 13°15' южной широты и 163°05' западной долготы.
Когда я обогнул остров Суворова, мои глаза совсем сдали. Я спустил и закрепил паруса, потом улегся в каюте и плотно закрыл дверь, чтобы в нее не проникал свет. Несколько дней мне придется провести в темноте, и зрение мое восстановится. Я не беспокоился за плот, так как впереди не было ни одного острова.
На палубе все надежно закреплено. Время от времени я окунал полотенце в стоявший около меня таз и прикладывал его к глазам и голове. В каюте я был защищен от солнца, которое в это время года стояло высоко и невыносимо палило. Вчера высота солнца достигала восьмидесяти с лишним градусов. Последний переход был самым тяжелым. Я оказался в тисках штиля; день и ночь хлопали паруса, как бы выпрашивая ветра, и у меня было такое чувство, будто меня бичуют. Я уже много раз чинил парус, но все же надеялся, что он выдержит. Да, этот парус доставит меня в Самоа. Но, если плот собьется с курса, я попытаюсь попасть на острова Тонга или Фиджи, лежащие в шестистах или семистах милях дальше Самоа, к юго-западу.
Уже два дня болел Икки. Итак, мы оба выбыли из строя. Два дня назад, ночью, с носа раздался ужасающий вопль. Я бросился туда и увидел, что Микки до половины протиснулась в клетку и собирается растерзать беднягу попугая на клочки. Кошка умудрилась как-то освободиться от привязи. Я успел спасти попугая. У него была вывихнута лапка; Микки исцарапала его, искусала и вырвала несколько перьев. На следующий день я увидел, что он висит в клетке, уцепившись клювом за прутья, чтобы не стоять на поврежденной лапке. Попугай напоминал акробата, затянутого в зеленое трико и висящего на зубах под куполом цирка. Я отворил дверцу клетки, чтобы дать ему насладиться свободой. Когда я вернулся на нос, то Икки лежал, припав к палубе.
Придя снова на нос, я не обнаружил там попугая. Я принялся его искать, но Икки нигде не было видно. Быть может, произошло самоубийство? Или, может быть, Микки...
Микки спала под лебедкой или притворялась спящей. Я разбудил кошку. "Нет, – отвечала она, – я не съела попугая. Мясо этой птицы слишком жестко для меня". Раскрыв пасть кошки, я осмотрел зубы, но не заметил остатков мяса.
Я уже решил, что малютка Икки погиб. Но вдруг вижу, он сидит на самом носу с подветренной стороны, пристально наблюдая за океаном. Осторожно пробравшись по бревнам, я схватил попугая, чтобы он не вздумал полетать над океаном. Мне удалось сразу же поймать его и водворить в клетку. А через несколько минут он снова спокойно висел, уцепившись клювом за перекладину.
Я не слишком беспокоился о глазах. Такого результата следовало ожидать – ведь всю дорогу мне приходилось отчаянно напрягать зрение, – и я успокаивал себя: если даже я и ослепну, меня все равно в конце концов прибьет к какому-нибудь берегу. Мне вспомнился нью-йоркский врач, осматривавший меня после несчастного случая на пароходе "Америкен мерчент", когда меня ударило по голове изолятором антенны.
"Возможно, что вы ослепнете на оба глаза", – заявил он. Этот врач был серьезный, пессимистически настроенный человек.
"Ну что ж, – подумал я, стоически принимая этот удар, – значит, прощай мир красок и форм! Я сосредоточусь на слухе и осязании. Вокруг меня все распевают тысячи песней. Я буду жить новой жизнью. Жизнь гораздо богаче, чем я думал".
"Вы как будто довольны", – сказал врач.
"Да, доктор, – ответил я, – постараюсь видеть без глаз".
Мне казалось, что глаза не будут так болеть, если лицо станет обдувать ветер. Голова моя пылала. Я жаждал дуновения свежего ветра. Ветер, ветер, где ты? Надуй паруса, пусть они перестанут биться. Неси меня дальше! Эй вы, тучи, где же ветер?
Я вспомнил другие штили. Один из них – в Мексиканском заливе. В тот раз я возвращался в порт на шхуне, груженной выловленными на Кампечских отмелях красными морскими окунями. Ветер изменил нам, и мы штилевали до тех пор, пока в трюме не растаял весь лед и нам не пришлись выбросить за борт всю рыбу.
Сколько выпало на мою долю штилей близ берегов Техаса! И на суше много раз терпел я палящий зной. В доках Галвестона было так же жарко, как в любом порту Красного моря. Но мне было все нипочем. В те дни я был исполнен сознания собственной силы. Кажется, я мог бы выворачивать с корнями деревья.
А в Хьюстоне было еще жарче, чем в Галвестоне. Этот город, находящийся на расстоянии пятидесяти миль от моря, задумали превратить в глубокий морской порт. Вместе со шведами, финнами и закаленными людьми других национальностей я отправился рыть канал от моря к Хьюстону. Мы работали в грязи и тине, среди аллигаторов, заражались лихорадкой, и многие умирали. И вот наконец возник мировой порт, битком набитый пароходами и баржами, с пирсами, протянувшимися на целые мили, с величайшими в мире нефтеперерабатывающими установками и заводами.
Думал я и о Техас-сити, расположенном на другой стороне залива в семи милях от Галвестона. Это не был даже рыбацкий поселок, просто селение, где по зеленым улицам бродил скот, – кусок изобилующих москитами прерий. Когда Хьюстон стали обозначать на картах как порт, а Техас-сити перестал быть диким и малолюдным, я отправился искать работу на нефтяных промыслах. Техас остро нуждался в мускульной силе. Я работал на постройке нефтяных вышек, получая фантастическую заработную плату, но ломоть хлеба стоил доллар, если только было где его купить. Кругом свирепствовала нефтяная лихорадка. Техас прямо обезумел; всеобщее внимание было приковано к нефтяным фонтанам, и поднималась паника, когда скважина иссякала.
Лежа у себя в каюте в жаре и в темноте, я представлял себе, что нахожусь в Техасе. Да, были дни!..
Плот уже пересек 163-й меридиан. Мое плавание приближалось к концу. Тау, ближайший из островов Самоа, лежит на 169°28' западной долготы, на расстоянии около четырехсот миль. Но мало ли что еще могло со мной приключиться! А сейчас я, слепой человек, дрейфовал по бескрайному океану.
Глава XXVIII. Передо мной Самоа!
На горизонте собирался еще один шквал, а глаза у меня слипались. Поскорее налетай, шквал, посмотрим, сколько ветра ты принесешь с собой! Настала ночь, и после двух суток борьбы с изменяющими направление ветрами и шквалами я выбивался из сил. За последние сутки плот прошел всего тридцать пять миль. Но все же я продвигался к цели, и, вероятно, вскоре путешествие окончится. Я плыл прямым курсом на остров Тау, ближайший на моем пути из группы островов Самоа. Было уже 10 октября, и вот результаты моих полуденных астрономических наблюдений, занесенных, как обычно, в судовой журнал: «Полдень. 23-00-00 – гражданское время по Гринвичу; зенит солнца 82°49'; 13°41' южной широты; 168°26' западной долготы».
В 6 часов 15 минут пополудни по восточно-стандартному времени я послал на частотах 6384 и 500 радиосообщения в Самоа, дав свои координаты и попросив указать мне путь через рифы, когда я буду приближаться к островам.
Если ночью будет легкий, но устойчивый ветер, то, возможно, завтра днем я увижу остров Тау. Странное чувство овладело мною при мысли, что я приближаюсь к цели. Неужели мне придется оставить все, с чем я так сжился? Плавание было не из легких. Немало пришлось мне пережить трудностей. Но в конце каждого дня я говорил себе: "Небо и звезды были ко мне благосклонны".
В этих местах уже наступила весна. Несущиеся с севера облака и дующие с юго-востока пассаты схватывались в ожесточенном поединке. Вот-вот образуется ураган. Стоя у штурвала, я вел плот через шквалы. Да, все было позабыто, все, кроме хорошего. Я отплыл из Кальяо только вчера... нет, я оставил его сто лет назад!
– Да, Микки, похоже на то, что мы скоро доберемся до цели. Что ты об этом думаешь? О какой еде мечтаешь, мой черный звереныш?
Уже несколько недель я мечтал о яблоках и винограде. Надо послать телеграмму Тедди, чтобы она наполняла холодильник фруктами. Но она и без телеграммы непременно это сделает. Я прибуду домой в разгар яблочного сезона и в пору созревания винограда. Я очень огорчался каждый раз, когда бывал в плавании в период созревания фруктов, особенно персиков, которые было невозможно долго хранить. Бывало, я мечтал о том, что в один прекрасный день приобрету себе в Джорджии тенистый сад...
– О чем ты мечтаешь, малютка Микки, скажи-ка мне. Может быть, о куске дельфиньего филе? Этого мы не достанем даже в Нью-Йорке. Придется тебе удовольствоваться треской, макрелью или палтусом, привезенными из Сиэтля. Да, я отправлюсь на фултонский рыбный рынок и куплю тебе все, чего ты пожелаешь. Но, надо сказать, ты в хорошей форме, Микки: шерсть у тебя лоснится, желтые глаза сверкают и вид самый счастливый. Надеюсь, ты не жалеешь, что оставила Кальяо. Вспоминаешь ли ты хоть когда-нибудь свою мать, братьев и сестер? Матросы с базы в Кальяо думали, что я съем тебя, когда придут к концу продукты. Неужели я способен съесть своего маленького приятеля по плаванию? И ты сама оставь Икки в покое: он только теперь начал поправляться и уже может стоять на поврежденной лапке.
С Микки вчера случилось небольшое несчастье. День был облачный, и дул хороший ветер. Я занимался вычислениями высоты солнца, когда услышал отчаянное мяуканье Микки. Впервые она издавала такие звуки, и было ясно, что она молит о помощи. Отбросив в сторону книги и карты, я выскочил из каюты и увидел, что Микки барахтается в воде.
Кошку смыло с носа за борт и теперь несло к корме футах в четырех от плота. После моего падения за борт я привязал один конец к корме, а другой – к бамбуковому гику, выступающему над правым бортом; концы эти волочились в воде за плотом. Ухватившись за конец, свисавший с гика, я ринулся в воду и подхватил Микки. Кошка прыгнула мне на голову и глубоко запустила когти в волосы. Потом я ухватился за край плота и вскарабкался на палубу. Все это было проделано в несколько секунд. Пока я переодевался, Микки отряхивалась. "Однако ты не очень-то спешил меня спасать", – бросила она через плечо. Затем Микки горделивой походкой прошла на свое любимое местечко и улеглась под лебедкой, где и проспала до вечера...
Ярко светила полная луна. Большие белые облака застыли в вышине, словно огромные замки с башнями причудливой формы и развевающимися по ветру вымпелами. Почему мне было так грустно? Возможно, оттого, что вскоре предстояло расстаться с плотом. Как я был счастлив, когда буксир "Сан-Мартин" оставил меня в открытом океане! Я услышал, как пели небеса: "Все пространство – твое. Теперь за дело!" Вскоре я распрощаюсь и с тобой, золотая планета, освещавшая мне путь через Тихий океан!
Самоа лежало прямо по курсу.
Ветер держался. Если он будет устойчив, я смогу немного прилечь и вздремнуть. После трехдневного пребывания в темной каюте зрение мое восстановилось.
У меня совершенно не было "канальной" лихорадки – так матросы называют состояние, которое охватывает их после длительного плавания в момент приближения к порту. Я ничего не испытывал, кроме грусти. Мой курс был проложен на Тау, но я был готов к тому, чтобы плыть в направлении островов Фиджи или Тонга, если в этом возникнет необходимость.
По описаниям лоции я набросал схему островов Самоа и приколол листок кнопкой к стенке каюты. В Американское Самоа входят четыре острова, начиная с острова Тау. Последний из этих островов, Тутуила, лежит севернее всех. Как это похоже на меня: накупил всевозможных карт в Гидрографическом бюро в Нью-Йорке, а карты островов Самоа так и не приобрел!
Столица Американского Самоа, Паго-Паго, расположена на южном побережье острова Тутуила. Я не мог взять курс на Паго-Паго, так как это значило бы подвергаться риску быть выброшенным на подветренный берег. После того как я проплыл шесть с половиной тысяч миль, мне, разумеется, не хотелось налететь на риф и разбиться вдребезги.
Необходимо найти залив, вход в который свободен от рифов. Быть может, я встречу в океане туземцев на каноэ и они проведут меня или укажут место, где я смогу бросить якорь. Об островах Американского Самоа говорится в лоции, что их северные берега "крутые" и "скалистые", – это значит, что они поднимаются из океана отвесными утесами. Вдобавок они были невелики. Многое зависит от погоды и от того, удастся ли мне приблизиться к острову в течение дня. Если же я не смогу высадиться на берег, я направлюсь к островам Британского Самоа, расположенным несколько западнее. Северные берега островов Британского Самоа – идеальное место для высадки. Там глубокие заливы, близ которых нет рифов.
Только бы не стихал ветер, тогда я смогу немного поспать. Не зная, что ждет меня впереди, я хочу как следует отдохнуть. Завтра я попытаюсь пристать к ближайшему острову Тау. Завтра же я снова пошлю сообщение по радио. Быть может, в этих местах мой передатчик заработает. В Нью-Йорке меня предупреждали, что в восточной и центральной частях океана атмосферные условия для радиопередач неблагоприятны.
Я неподвижно сидел, погруженный в размышления. Я попытался было петь, но ничего не получилось. Вот и конец, Бил, ты возвращаешься в общество людей... Мне было грустно и в то же время радостно...
Всю ночь я управлял плотом и спал лишь урывками. Наконец утренняя заря осветила океан. Все утро дул устойчивый ветер, что позволяло мне придерживаться курса на Тау.
В полдень я проделал астрономические наблюдения: "Полдень. 23-3-0 – гражданское время по Гринвичу; высота солнца 83°17'; 13°36' южной широты".
Я подумал о том, что, возможно, это были мои последние наблюдения за время путешествия.
В четыре часа дня по местному времени (11-й пояс времени к западу от Гринвича) я сделал четыре астрономических наблюдения. По моим вычислениям, плот находился на 13°41' южной широты и 169°02' западной долготы, на расстоянии около пятидесяти миль от Тау. Возможно, в шесть часов вечера я увижу этот остров.
Солнце склонилось к западу. Впереди, скрывая от меня Тау, нависли огромные тучи. Как только взойдет солнце, я увижу землю. Важнее всего для меня все время точно знать свое положение в океане, чтобы в темноте не наскочить на остров. Но Тау не какой-нибудь крохотный атолл вроде островка Флинт. Это громада, поднимающаяся на высоту трех с лишним тысяч футов над водой. К тому же скоро покажется луна.
В шесть часов вечера ветер разогнал тучи, и я увидел на горизонте Тау прямо у конца бушприта. По моим расчетам, до острова оставалось пятьдесят миль при компасном курсе около 200°. Остров имел форму слегка приплюснутого купола и, окруженный голубоватыми облаками, тоже казался голубым.
В 6 часов 15 минут вечера по местному времени, когда все суда и береговые радиостанции обязаны слушать в эфире сигналы "SOS", я послал в Самоа радиограмму на частотах 8364 и 500 килоциклов, указав свои координаты и прося, чтобы мне выслали навстречу судно, которое провело бы плот через рифы. Как и накануне, я добавил, что на плоту все обстоит благополучно. Тау все еще был виден, но вскоре он скрылся за облаками. На случай, если мне придется убрать паруса, я приготовил такелаж. Как всегда в тропиках, быстро опустилась ночь.
Глава XXIX. Напрасные попытки
Ночью то и дело налетали шквалы, но держался устойчивый и крепкий ветер. Океан сильно волновался. Я правил на юго-запад. Время от времени я засыпал. Иногда показывалась луна, но тут же скрывалась в низко нависших тучах. После полуночи океан разбушевался вовсю, и ветер завывал во мраке. Хлынул дождь. Все имевшиеся у меня посудины я заполнил дождевой водой, подвесил две из них к парусу, как это проделывал севернее Маркизских островов.
Микки улеглась возле компаса.
– Микки, – сказал я, – просыпайся, мы держим курс на землю.
Микки приоткрыла один глаз, потом другой, затем широко раскрыла оба. Потом зевнула, показывая белые зубы, и лениво потянулась, выгибая спину.
Во время дождя ветер несколько изменил направление, но потом стал дуть по-прежнему, что позволило мне снова лечь на выбранный мною курс. Небо слегка прояснилось. Пока собирался дождь, было несколько вспышек молний. Последние дни частенько поблескивали молнии.
Занялся серый рассвет; небо было окутано тучами. Едва забрезжил свет, я достал бинокль и направился на носовую часть плота. Сперва я ничего не мог разглядеть. Но через полчаса, когда я стоял у штурвала, Тау появился из-за туч, и его можно было видеть без бинокля. Казалось, остров был подвешен к моему бушприту. Немного правее виднелись голубоватые островки, увенчанные седлообразными хребтами, это были Олосега и Офу.
В 7 часов 45 минут утра я снова послал в эфир на обеих частотах сообщение:
"7HTAS (мои позывные). Плот в двадцати пяти милях от Тау. Нуждаюсь в помощи при высадке. Все в порядке. Виллис".
Это сообщение, как и накануне, я дважды простучал ключом.
Было 12 октября, и я вспомнил, что это день памяти Колумба – весьма подходящий день для высадки на берег. Уже прошло сто двенадцать дней со времени отплытия из Кальяо. Около одиннадцати часов утра плот находился на расстоянии полумили от северного берега острова Тау, держа курс прямо на горы, покрытые густой зеленой растительностью. Сильный ветер гнал плот к острову. Небо было ясное, океан озаряло яркое, но еще низкое солнце. На вершине Тау лежало тяжелое облако. Гряда облаков застилала острова-близнецы – Олосега и Офу.
Я поднял флаги. Над кормой взвился американский флаг. На верхушке грота развевался флаг Перу, страны, из которой я отправился в плавание; эквадорский флаг олицетворял страну, где построен плот, и, наконец, британский флаг был поднят в честь сэра Джорджа Нельсона, подарившего мне радиопередатчик.
Я направился к северному берегу острова Тау. Не зная ветра и течений под крутыми склонами гор, я весьма осторожно вел плот. В лоции говорилось, что с этой стороны остров окаймлен рифами и что в пятнадцати морских саженях от его северо-западной оконечности имеется якорная стоянка, но она считается опасной. Не было никакого смысла бросать здесь якорь, вдобавок у меня на плоту не было достаточно длинного и надежного каната, чтобы отдать якорь на глубину около сорока морских саженей. В лоции также сообщалось, что на северном берегу острова (следовательно, влево от меня) расположена небольшая деревушка.
Приближаясь к острову, я рассматривал берега в бинокль, в надежде увидеть какое-нибудь жилище. Берег был крутой и опасный, волны с грохотом разбивались о грозный красноватый риф. Ни залива, ни прохода не было видно, и, повернув направо, я погнал плот вдоль побережья, под сенью крутых зеленых гор, на расстоянии четырехсот – пятисот ярдов от рифа.
Наконец я приплыл к концу острова, имевшего в длину шесть миль, и взял курс на Олосегу и Офу, чтобы попытаться высадиться на одном из них.
Когда я приблизился к островам, было уже за полдень. Солнце светило ярко, и держался крепкий ветер. Олосега вырастал из океана почти отвесной стеной. Это остров высотою до двух тысяч ста футов и длиною немного больше мили. На западе стена скал словно обрублена, и по другую сторону узкого пролива встает остров-близнец Офу, длиною около трех миль. Северные берега островов отвесно обрываются в океан и, подобно Тау, покрыты густой растительностью. Острова окружены рифами.
Я знал, что на каждом острове есть деревушка на берегу пролива, разделяющего острова; но эти деревушки находились в южной части пролива, вне поля моего зрения. Уже вечерело, когда я оказался на траверзе Олосеги. Я продвигался чрезвычайно осторожно, держась как можно ближе к рифам, чтобы воспользоваться первым же проходом между ними. Я плыл даже ближе к рифам, чем возле Тау, надеясь при первой возможности проскочить между островами.
По-прежнему у берегов не было видно каноэ, а на пляжах или каменистом берегу никаких строений и следов человека. Я подплывал все ближе и ближе. Казалось, пролив блокирован рифами, образовавшими своего рода дамбу. Кое-где я заметил даже двойные ряды. Мне стало ясно, что нечего и думать пробраться в пролив между островами.
Я прошел мимо извилистого входа, скрытого между крутыми горами, поросшими лесом. В океане была сильная зыбь. Казалось, в этом месте течения идут в разные стороны, и плотом почти невозможно было управлять. Волны захлестывали плот. Я приближался к рифам, не отрывая глаз от нок-реи [65]
[Закрыть], чтобы при малейшем полоскании паруса сдержать плот, если он станет в крутой бейдевинд. Дважды плот сносило течением к рифу. Мне удавалось возвращать его на место, но последний раз плот чересчур приблизился к рифу.
Вот совсем близко от него из залитых солнцем волн выскочил дельфин. Высоко на вершине Офу я заметил в двух местах голубой дым, клубившийся вниз по склону. Мне подумалось, что это дым печей, в которых на вершине горы обжигали древесный уголь. Если бы находящиеся там люди посмотрели в сторону океана, они увидели бы мой плот, дрейфующий к рифам с повернутыми назад парусами.
Я понимал, что на этот крутой, открытый берег невозможно высадиться, но все же решил плыть вдоль острова и продолжать поиски, а потом уже взять курс в океан по направлению острова Тутуила, находящегося милях в пятидесяти к вест-норд-весту.
Берегись, Бил! Берегись этого предательского прибоя – он тянет тебя к рифу! Сдерживай плот, Бил, сдерживай, сдерживай! Дующий с гор ветер толкает тебя к гибели...
Часы шли за часами, я правил плотом, не успевая даже выпить глоток воды. Нет, я больше не буду рисковать плотом, лучше уж проплаваю еще месяц или даже больше. Я решил уйти в открытый океан. В шесть часов вечера я обогнул северо-западную оконечность Офу и взял курс на Тутуила – главный остров Американского Самоа, лежащий на расстоянии около пятидесяти миль от Офу.
Время от времени я оглядывался назад. Громадные тучи сгрудились над гористыми островами. Они опускались все ниже и ниже и в сгущающихся сумерках совсем закрыли острова. Солнце садилось в бурный, испещренный багровыми пятнами океан. Здесь нет еще пристани для нас, "Семь сестричек"! Попробуем высадиться в Тутуила...
