Текст книги "На старой мельнице"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Заходи!

Ребята гуськом спустились по гнилым ступенькам в землянку. Там было темно, пахло старыми листьями и плесенью. Кто-то наткнулся на деревянные нары.

– Чего тут стоять? – сказал Огурец. – Пошли наверх.

Глаза понемногу привыкли к темноте. Ребята стали различать предметы. Посередине землянки стояла ржавая бочка с обгорелыми боками. Партизанская печка. Нары в два ряда перегородили всю землянку. Под ногами навалены сухие еловые лапы.

Стёпка вполголоса стал рассказывать, как здесь жили партизаны. Митька всё это знал. Стёпкин отец был начальник отряда, а Митькин – его правая рука – начальник разведки.

Спал Митькин отец вот на этих нарах, где одна доска выломлена… А выломил эту доску дядя Гриша. Головой. Караульный объявил тревогу, Харитонов вскочил со сна и вышиб доску.

Митька потихоньку выбрался наверх. Уселся под елью и стал смотреть на болото, над которым парили два ястреба. Он ни о чём не думал, просто сидел и смотрел на болото. Время куда-то провалилось, перестало существовать.

Сначала он видел ястребов, рыжие кочки на болоте, косматые облака, наползающие из-за вершин деревьев. Потом краски стёрлись, растворились… Митька видел веселое лицо отца, хмурое, озабоченное матери, маленькое крысиное тётки Лизы…

– Лесник, спишь? – Тритон-Харитон стукнул Митьку по плечу. – Сейчас картошки нароем – костёр запалим. – Стёпка посмотрел на небо, почесал затылок: – Эх, кабы завтра не в школу, можно было бы с ночёвкой… Как партизаны!

– Пойдём картошку копать. – Митька поднялся и спросил: – Кто костёр запалит?

– Могу, – сказал Огурец.

Митьке Огурец не нравился. Какой-то он скользкий. Всё время норовит проехаться на чужом горбу. И костёр разжечь согласился неспроста: не хочет сучья собирать.

– Костёр Серёга Воробьев разожжёт, – сказал Митька. – А ты шагом марш – за хворостом.

– Серёга не умеет.

– Опять споришь?

Огурец, бросив исподлобья на Митьку ненавидящий взгляд, побрёл за хворостом.

Картошка росла сразу за землянкой. Вот уже много лет никто её не сажал, не окучивал, а она росла себе среди лесной травы и пней. В отличие от домашних – клубни были мелкими и с прозеленью. Но, когда толстым суком разгребли горячую золу и выкатили чёрные, пропёкшиеся картофелины, у всех слюнки потекли.

– А соль? – вспомнил Серёжа Воробьёв, перекатывая в руках половинку дымящейся картофелины.

Соль не догадались захватить. Но и без соли картошку съели.

Пока в золе были печёные клубни, Петька таскал их, ел и помалкивал, а когда кончились, вытер толстые губы рукавом рубахи, сплюнул в золу и сказал:

– Теперь будет…

– Что будет? – спросил Митька.

– Увидишь.

– Слушай ты его, – усмехнулся Стёпка. – Треплется.

– Схватит брюхо, – запоёте, – сказал Огурец.

– Ведь ты тоже ел, аж за ушами пищало!

Огурец, прижмурив глаза, похлопал себя по животу и с гордостью ответил:

– Моё брюхо топор переварит и хоть бы хны!

Повалявшись на траве у потухшего костра, ребята разделились на две группы: партизан и карателей. Первую группу возглавил Митька, вторую – Стёпка. По сигналу «партизаны» скрылись в лесу, а «каратели», повернувшись к ним спиной, вслух считали до ста.

Митька уверенно повёл ребят в самую чащобу. Согнувшись в три погибели, они подлезли под мохнатую лапу ели, опустившуюся до самой земли, и залегли.

Время тянулось медленно. У ребят затекли ноги, но пошевелиться боялись: вдруг выследят? Но «карателей» было не видно и не слышно. И тогда Митька предложил тайком пробраться к землянке (штабу «карателей») и захватить её.

Ползли на животе. Сухие иголки через рубаху кусали тело. Вот и лагерь. У землянки, что-то прожёвывая, расхаживает Огурец. Он часовой. Тритона-Харитона с отрядом не видно. Всё ещё рыщет. Митька отодвинул ветку орешника и немного прополз вперёд. Сейчас Огурец выйдет из-за землянки, и они его сцапают.

Показался Огурец. Он шёл прямо на куст орешника. Если сейчас увидит, – всё пропало. Объявят тревогу – и примчатся «каратели». Но Петька остановился у сосны, оглянулся и, присев на корточки, достал из кармана куриное яйцо и коробок. Митька не поверил своим глазам, когда увидел в коробке соль. Огурец спокойненько облупил яйцо, обмакнул в соль и сразу половину сунул в рот. На красных Петькиных щеках заходили желваки. Из другого кармана Огурец вытащил хлебный мякиш. Расправившись с яйцом, он сучком выковырял маленькую ямку и закопал туда скорлупки.

– Кулак! – прошептал Митька и повернулся к ребятам, притаившимся сзади. – Видели?

Огурца накрыли, когда он приканчивал второе яйцо. Повалили на землю и велели молчать.

Победили «партизаны». Мало того, что они скрылись от «карателей», так ещё «уничтожили» их базу вместе с часовым.

Уже после игры допрашивали Огурца.

– Соли пожалел?

Петька Огурец поскрёб свою остроконечную макушку, прижмурил глаза. Такая привычка была у него.

– Соль? Да я совсем забыл про неё…

– А яйца?

– Яйца? Да их же мне мамка всучила… Яиц-то было два, а вас вон сколько.

Огурец не краснел и не смущался. Он достал из кармана спичечный коробок с солью и протянул Стёпке:

– Думаете, жалко… Берите!

– Подавись ты своей солью! – сказал Тритон-Харитон.

Домой возвращались, когда солнце село за деревья, а облака на небе окрасились в жёлто-розовый цвет. Под ногами сгустились тени. Митька шёл медленно и озирался. Стёпка то и дело натыкался на его спину.

– Прибавь шагу, Лесник, – наконец не выдержал Тритон-Харитон. – Ползёшь, как каракатица…

Вышли к мосту. Речушка, почерневшая и таинственная, ворчала меж валунов. Облака растворились в потемневшем небе. Над еловой вершиной, словно на новогодней ёлке, ярко засияла первая звезда.

Митька сунул Стёпке нагревшийся в ладони пистолет и, глядя в сторону, тихо сказал:

– Держи… Какой я командир?

11. КВАРТИРАНТ

 Квартирант пришёл в понедельник, в сумерки. Митька и мать ужинали, когда в дверь раздался осторожный стук.

– Он… – поспешно поднялась из-за стола мать. Она волновалась. – Сынок, у тебя нос в сметане. Оботри.

Суетливо поправила на голове чёрный платок, на пути к порогу разгладила морщины на пёстром одеяле.

– Милости прошу, – с поклоном встретила она квартиранта. – Горницу для вас приготовила.

Митька не переставал удивляться: для кого так старается? Он щурил глаза, пытаясь в потёмках разглядеть пришельца.

Гость не спеша снял с плеча тощий вещевой мешок и положил на лавку.

– Садитесь чай пить, – кинулась к столу мать. – Я сейчас оладий испеку. Горяченьких!

Квартирант шагнул из темноты к свету, и Митька чуть блином не подавился.

– Дядя Егор… – растерянно выдавил он из себя.

– Он самый, брат Митрий – улыбнулся рыбак. – Не ждал?

– Вы будете у нас жить?

– Если не прогонишь.

– А мне что, – сказал Митька. – Живите.

Странный этот дядя Егор. В глаза посмотрит и сразу мысли угадывает… И, пожалуй, больше всего Митьке не нравилось то, что он верно угадывает. Это было непонятно, необъяснимо. Митька не знал, что на его открытом лице любой может читать мысли. Не знал и того, что дядя Егор интересуется им, наблюдает за ним и кое-что узнаёт от матери.

Мать подкладывала гостю на тарелку всё самое лучшее, в чай Митьке клала два куска сахару, а дяде Егору – четыре.

– Что делать с мальчишкой? – стала жаловаться Марфа Ивановна. – В школе что-то натворил… Меня не слушается.

Дядя Егор ласково посмотрел на Митьку.

– Обижают?

Он, как всегда, угадал. Но Митька вдруг ни с того ни с сего разозлился.

– Никто меня не обижает, – сказал он. – Не пойду в школу – вот и всё!

– Слышите? – покачала головой мать. – Вытворяет что хочет… Отбился от рук без отца.

Дядя Егор слушал и улыбался.

– Не хочу учиться – хочу жениться, – сказал он.

Митька отвернулся от него.

– Плохо в школе?

– Хорошо.

– Почему же не ходишь?

– Гляди... – кивнула на ремень мать, но квартирант посмотрел на неё, и она замолчала.

– А чего ему в школе делать? – сказал дядя Егор. – Читать-писать умеет, и ладно…

– Кому он нужен будет необразованный? – удивилась мать.

– Богу, – коротко сказал дядя Егор.

Митька вытаращил на него глаза. Такого оборота он не ожидал.

– А мне никакой бог не нужен, – пробурчал он. – Я сам по себе…

– Замолчи, нехристь! – прикрикнула мать и виновато посмотрела на дядю Егора.

– Утешься, сестрица, – помолчав, сказал тот. – Это не мальчонкины слова… Сатанинские.

Они с матерью заговорили о боге. Вернее, говорил дядя Егор, а мать и Митька слушали.

Рассказывал он о житии разных святых и пророков интересно. Ровный голос его звучал мягко, задушевно. Белые руки покойно лежали на коленях, глаза от умиления увлажнялись. Он рассказывал, а борода его чуть заметно шевелилась, будто в ней ветерок запутался. У матери в чёрных глазах так и сиял восторг. Митька сначала слушал с недоверием, а потом тоже увлёкся.

В эту ночь они легли спать поздно. Митька долго не мог заснуть. Он смотрел в потолок, по которому двигалось жёлтое лунное пятно, и перед ним цепочкой, как гуси на водопой, проходили бледные лики святых проповедников. Они лучисто улыбались, подмигивали: «Живы мы, брат Митрий… Живёхоньки!»

Мать почему-то упорно не хотела идти в школу. Митька тоже не ходил. Теперь он не прятался и сидел дома. И мать ничего ему не говорила, вроде бы так и надо.

Когда она уходила на кордон, Митька коротал время с квартирантом. Дядя Егор нигде не работал. Вставал поздно и не сразу: ещё с полчаса скрипел на кровати пружинами, кряхтел, бормотал что-то. Наверное, молитву сотворял. Мать молилась, стоя на полу на коленях, а он, видно, лёжа. Плотно завтракал и до обеда сидел на берегу с удочкой. Только волосатая голова его торчала над осокой. После обеда ложился часика на два вздремнуть. Храпел гулко, заливисто. К нему часто наведывалась с какими-то незнакомыми людьми тётка Лиза. Люди приносили с собой узелки и пакеты с разной домашней снедью. Запирались в горнице и долго о чём-то толковали. Митька за стеной слышал глухие голоса, но слов не разбирал. К дяде Егору все относились с большим почтением. Переступив порог, низко кланялись ему, а иногда и целовали руку.

Приходили по одному, со стороны леса. Из окна Митька безошибочно угадывал богомолов. Выйдя на дорогу, они сразу не решались идти к мельнице, стояли в тени деревьев, озирались. Женщины были в чёрных платьях, а мужчины (их всего Митька насчитал человек шесть) кто в чём. Своих сельских среди них он не примечал. Видно, из соседних деревень.

Пока богомолы отдыхали с дороги у плотины, дядя Егор не спеша расчёсывал перед зеркалом свою бороду, усы. Из-под кровати вытаскивал вещевой мешок. Там на самом дне лежали книги. Совал под мышку одну и, ещё раз, осмотрев себя в зеркало, отправлялся на мельницу…

Иногда на мельнице собиралось человек двадцать.

Дядя Егор с матерью приходили домой на рассвете усталые, с воспалёнными глазами. Иногда приводили с собой незнакомых людей, и те молча прямо на полу укладывались спать.

Кто они, – Митька не знал. Когда мальчик утром просыпался, на полу уже никого не было. Но в избе долго ещё стоял тяжёлый запах лука, свечек и пота.

Отоспавшись, дядя Егор закусывал. Люди уходили с пустыми котомками, зато на столе в эти дни была и свиная домашняя колбаса, и варёная курица, и сало.

Рыбачили они теперь вместе. Садились рядом и забрасывали удочки. С Митькой дядя Егор последнее время разговаривал как с равным. В рыболовных делах даже советовался. Митьке это льстило. В общем, с дядей Егором у них налаживалась дружба.

– Кем ты хочешь быть, Митрий? – как-то спросил дядя Егор.

Митька долго молчал.

– Лесником, – наконец сказал он.

– Хорошая работа, – сразу одобрил дядя Егор. – Тихая и от мирской суеты удалённая.

– Страшно ночью в лесу… Там лешие.

– Нечисти хватает. – Дядя Егор быстро взглянул на Митьку. – Страшишься нечистой силы?

– А вы? – уклоняясь от ответа, спросил Митька.

– Я от нечистой силы убережён, – сказал дядя Егор.

Митька недоверчиво улыбнулся.

– Меня бог бережёт, – сказал дядя Егор.

– А меня не бережёт…

– Без бога за порог – бес поперёк. – Дядя Егор помолчал и взглянул на Митьку: – Прими водное крещение… Ни один леший страшен не будет.

Молчит Митька. Стрижёт чёрными бровями. Думает. Он бы, может быть, окрестился, да что ребята скажут, Стёпка? Узнают – проходу не дадут. Особенно этот Огурец. Привяжется – хоть караул кричи! Век не отстанет. А с другой стороны, лес… Лес страшнее. Через лес Митьке частенько приходится вечером ходить. Окрестится он – и ни один леший его в жизни не тронет. В самую тёмную ночь иди – и хоть бы что. Бог будет беречь… Бог. Бога-то нет?!

Путаются, скачут мысли в Митькиной голове. Не видит он, что рыба давно уж поплавок под воду утащила. А дядя Егор и видит, да молчит. Молчит и неприметно для Митьки улыбается, дескать: «Никуда ты, парень, от меня не уйдёшь… Мой будешь, как миленький!»

Придёт Митька с речки, а дома мать начинает:

– Окрестись, сынок! Мать я тебе или нет? Не на худое ведь неволю.

– Прими водное крещение, Митрий, – мягко настаивает дядя Егор. – Крещёного бог бережёт. Учти, бог долго ждёт, да больно бьёт.

Крепился Митька, крепился, а потом рукой махнул.

– Мне что – крести, – сказал он матери. – Ребята в школе будут дразниться… И так уже прозвали «богомолом».

– Обойдётся, Митенька! – обрадовалась мать. – Никто и не узнает.

– А где вы меня крестить будете? – спросил Митька. – В церкви? Да я в эту… купальню и не влезу.

– В реке, сынок, – сказала мать. – В нашей Калинке.

12. КРЕЩЕНИЕ.

 Митька нехотя стащил с себя рубаху и зябко повёл голыми плечами. Дует. Время-то не летнее. Конец сентября. Штаны снимать не хотелось. Может быть, можно в штанах? Он шагнул к воде и попробовал ногой: холодная! Тоскливо посмотрел на противоположный берег. Сосны, словно стыдя его, укоризненно качали макушками. Камыш тоже хмурился, грозился своими листьями-саблями. И Митьке вдруг стало стыдно: зачем он согласился?

За спиной стояли дядя Егор и мать. Они молчали, но Митька ощущал их выжидающие взгляды.

– Я полезу в штанах, – сказал он.

– Сыми, – прозвучал за спиной суровый голос дяди Егора.

Митька тяжело вздохнул и отпустил ремень. Штаны мягко упали в траву. Он переступил через них и поспешно зашагал к воде.

– Трусы тоже сыми, – остановил его голос дяди Егора. – Нагишом ступай в воду.

– Сам сымай, – под нос пробурчал Митька и подумал: «Тебе-то, чёртов брат, хорошо на берегу… В штанах!»

Мальчик стоял у самой воды, ёжился, но лезть всё равно надо было. Из-за кустов подул холодный ветер, и на теле выступили синие пупырышки.

– До каких пор лезть-то?

– По пояс, Митенька, – жалостливо сказала мать.

– Чтобы как полагается свершить священный обряд крещения, нужно погрузиться в воду по самую шею, – строго заметил дядя Егор. – Исполняй, Митрий!

– Не медли, сынок, – попросила мать. – Озябнешь.

Дядя Егор и мать стояли на берегу. Им тепло, они одетые. И зачем только он согласился? Стиснув зубы, Митька вошёл в реку. Вода обожгла колени. Втянулся живот, перехватило дыхание. Белые пузырьки густо облепили ноги.

Мать раскрыла старую книгу с большим чёрным крестом на обложке.

– Погоди, сестрица, – сказал дядя Егор. – Мелко тут. Вода-то парнишке чуть выше пупка, а надо по шею.

– Тут везде мелко, – подал голос Митька. – Хотите, я присяду?

– Не полагается приседать, – сказал дядя Егор. – Пошли вон туда… Там поглубже.

Голый, трясущийся Митька выскочил из реки и рысью побежал за ними вдоль берега.

– Вот тут глубоко, – ткнул пальцем в омут дядя Егор. – Полезай!

Митька нерешительно топтался на берегу. В омут лезть ему совсем не хотелось.

– Там водяной, – сказал он. – Ахнуть не успеешь – утянет…

Дядя Егор перекрестил воду.

– Лезь!

Митька вдруг вспомнил школу. Вот было бы дело, если бы его сейчас увидели! Петька-Огурец, наверное, ошалел бы от радости. А Стёпка и разговаривать бы после этого не стал. Лопнула бы их дружба, как бычий пузырь.

– Эй, мам! – сказал Митька. – Отдашь мою «Голубую чашку» иль нет?

– О чём ты, сынок?

– Будто не знаешь!

– При чём тут чашка? – стал сердиться дядя Егор. – Не тяни душу, Митрий, полезай.

Митька охватил руками свою худую грудь с выпиравшими рёбрами и по самые плечи уселся в траву.

– Не отдашь «Голубую чашку» – ни за что не полезу. Книжка библиотечная.

Дядя Егор вполголоса о чём-то спросил мать. Она ответила.

– Цела твоя книжка, – громко сказал он. – После крещения получишь.

Митька встал, закусил прыгающую губу и полез в омут.

– Обманешь – библию спалю! – злобно бормотал он.

Осторожно, мелкими шажками продвигался Митька вперёд. С каждым шагом вода поднималась всё выше. Только бы не ухнуть в самый омут. Тогда и бог не поможет… Когда вода закрыла ключицы, он остановился и сдавленно крикнул:

– Готово?

– Потерпи, сынок, – сказала мать и, слюнявя палец, стала поспешно листать книгу.

– Читай эту молитву, – показал дядя Егор.

Мать, то и дело поглядывая на стучавшего зубами Митьку, быстро забормотала.

– Не торопись, сестрица, – остановил дядя Егор. – Читай внятно, а то твоя молитва до бога не дойдёт.

Мать старательно и заунывно стала читать. Митька не слушал. Касаясь подбородком воды, он напряжённо ждал. Тело медленно окаменевало. Сначала он перестал чувствовать ноги, потом живот, грудь, руки. Подкрадётся старик-водяной, сгребёт Митьку в охапку, а он и не услышит.

Под самым носом проплыл красноватый дубовый лист. Со дна один за другим выскакивали маленькие тёмные пузырьки и с тихим звоном лопались. В уши лез непрерывный металлический стук. «Это мои зубы стучат», – сообразил Митька. Синяя стрекоза помахала у самого лица крылышками и бесцеремонно уселась на голову. «За полено меня приняла…» – подумал Митька и снова с откровенной злостью крикнул:

– Скоро?!

Мать стала читать быстрее. Дядя Егор стоял рядом с ней, и ветер заносил на его плечо редкую бородёнку.

– Холодно, Митенька? – спросила мать. – Сейчас, сы…

– Помолчи, сестрица! – с сердцем оборвал дядя Егор. – Давай-ка сюда молитвенник, я сам…

Он немного нараспев, громко и внятно стал произносить непонятные слова. Митька не слушал. Он смотрел на темневшую сквозь кусты мельницу, и ему казалось, что она растёт на глазах, становится всё больше и выше. Вот продырявленная крыша со скворечней поднялась над кустом, вот она уже выше елей, полнеба закрыла. Сейчас крыша пододвинется ещё ближе и… опрокинется на голову… Митька зажмурился, а когда открыл глаза, – мельница по-прежнему чуть виднелась сквозь кусты. И старый коренастый дуб надёжно поддерживал её под бревенчатые бока.

– И дух святой да придет… – откуда-то издалека дошли до мальчика слова молитвы.

Вроде стало теплее. Он снова стал ощущать своё тело. Заныло под коленками, в ушах возник ровный гул, а в животе что-то захлюпало, зашевелилось. «Это дух святой в меня влезает…» – равнодушно подумал Митька.

Выскочив на берег и с трудом натянув на себя трясущимися руками одежонку, он принялся козлом прыгать и скакать, словно и вправду в него кто-то вселился. На мать и на дядю Егора он не смотрел. Он ненавидел их. Ему хотелось обозвать их разными нехорошими словами.

– Ну вот, Митенька, ты и крещёный, – сказала мать.

– Братом Митрием нарекаю тебя, – подумав, торжественно добавил дядя Егор. – В среду с матерью придёшь в молельню.

–  «Голубую чашку» отдавайте! – хрипло сказал Митька.

13. ЗАМОК НА ДВЕРЯХ

 В среду Митька не попал в молельню. Дней семь провалялся с высокой температурой на печи. Не пошло впрок водное крещение. Мать денно и нощно молилась богу, чтобы он помог Митьке избавиться от злой хвори. Но бог не помог. Помог сельский доктор. Его, в конце концов, ночью позвала мать, когда Митьке стало совсем плохо.

Как сквозь сон, помнит больной Митька разговор матери с дядей Егором.

– Помрёт он, – говорила мать. – Доктора бы надо позвать.

– Молись, сестрица, – утешал дядя Егор. – Бог поставит мальца на ноги.

– Страдает ведь он! Весь горит!

– Бог страдал и нам велел…

– Мальчишка-то при чём?!

– Все ходим под богом, сестрица… Значит, так богу угодно. Молись!

И два лица: одно – круглое, заплаканное – матери, а другое – продолговатое, бородатое – дяди Егора – склонились над пышущим жаром Митькой, которому было в тот момент наплевать, позовут доктора или не позовут.

А вечером, когда дядя Егор, наказав матери до утра молиться, ушёл на мельницу, она накинула на голову платок и побежала в село за доктором.

– Крупозное воспаление лёгких, – простукав и прослушав Митьку, сказал доктор. – На рыбалке простыл?

– Ага, – кивнул Митька, взглянув на мать, – на рыбалке…

Доктор прописал порошки, таблетки, пенициллиновые уколы.

– Где рыбу-то ловил? – спросил он.

– В омуте…

– На червя?

Митька закрыл глаза и притворился спящим.

После уколов и порошков ему полегчало. Два раза ночью крепко пропотел – и сразу перестало хрипеть в груди и колоть под лопатками.

Скучный сидел Митька у окна и глазел на речку и лес – доктор строго-настрого запретил выходить.

Ветер дул против течения, и воды в Калинке вроде бы прибавилось. Листья не плыли к запруде, а кружились на месте. Камышовые шишки порыжели и наполовину облезли. Видно было, как на ветру они колотились друг о дружку, роняя в воду коричневый пух. И лес стоял на берегу скучный. После каждого порыва ветра с ветвей слетали стаи жёлтых и красных бабочек-листьев. Скоро совсем облетят осины и берёзы, станут голыми, костлявыми. И только на рябине до самых заморозков будут рдеть сморщенные гроздья ягод.

Как только за окном забрезжил серый рассвет, мать надела гремучий брезентовый дождевик и ушла в лес, на кордон. Она ведь лесник.

Эту должность после смерти отца передал ей Харитонов. Давненько Митька не видел дядю Гришу. Обещал филина подстрелить, а сам и забыл. Когда папка был жив, дядя Гриша редкий день не заглядывал к ним. А теперь нет. Если и идёт мимо, то стороной обойдёт. Митька как-то спросил у матери:

– Чего это вы с дядей Гришей всё не ладите? Он ведь папин друг.

– Ему был друг, а мне – недруг, – непонятно ответила мать.

– А мне дядя Гриша нравится, – сказал Митька. – Хороший он.

Мать что-то проворчала и больше не пожелала на эту тему разговаривать.

Дядя Егор, как всегда, встал поздно. Всклокоченный со сна, позёвывая в кулак, походил по комнате, покряхтел. Подошёл к столу, двумя пальцами взял с тарелки румяную ватрушку и откусил сразу половину. Зубы крепкие. Желваки так и заходили по его щекам.

– Вкусно, – роняя творожные крошки на бороду, сказал он. – А молоко мать в сени выставила?

– В сени.

– Принеси.

– Я ведь больной, – сказал Митька. – Мне доктор не велел выходить.

– Плюнь, брат Митрий, на докторов… Ну что они понимают?

– А меня вот вылечили!

– Бог тебя на ноги поставил. – Дядя Егор засунул в рот вторую половину ватрушки, прожевал. – Мы богу за тебя всю ночь молились… Вот он и внял.

– И лекарство мне бог принёс? – насмешливо спросил Митька, кивнув на рецепты. – Да ваш бог и писать-то не умеет…

– Грешишь, брат Митрий! – строго сказал дядя Егор. – Не оскверняй моё ухо такими речами.

– В школу хочу!

Дядя Егор подсел к Митьке, обнял его за плечи.

– И охота тебе, брат Митрий, штаны в школе просиживать? Читать-писать умеешь?

– А то нет!

– И слава богу… А в школе голову ерундой забивают. Десять лет проучишься, а потом – на завод, простым рабочим… Вот ты говорил, хочешь стать лесником. Ну зачем тебе эта… алгебра или геометрия? Деревья в лесу считать? Всё одно их не перечтёшь.

– Мы ещё это не проходили, – сказал Митька. – Я люблю рисование. И читать тоже.

– Ну и рисуй… Кто тебе возбраняет?

– Я читать хочу. Разные интересные книжки.

Дядя Егор задумчиво посмотрел в окно и сказал:

– Нынче рыбёшка брать не будет. Ветер. А читать, брат, надо тоже с толком. В твоих книжках – пустое. Суета сует. Твои книжки читать – голову морочить и бога гневить. Читай наши книги.

– Они непонятные, – сказал Митька.

– Поймёшь… Будешь читать – поймёшь. В наших книгах для тебя новый мир откроется, и тебе самому не захочется читать про эти… чашки.

Митька фыркнул.

– Там про чашку в самом начале и в конце, а так всё про другое.

– А что школа? – продолжал дядя Егор. – «Век учись – дураком умрёшь». Слышал такую пословицу? То-то! Народ зря не скажет. Мы и без школы тебя сделаем человеком. Ведь ты, брат Митрий, принял водное крещение. Ты теперь член нашей секты. А я твой старший брат – меня слушайся… Иди лучше принеси из сеней молоко.

Митька принёс пузатую кринку и поставил на стол.

– Пейте. – Он посмотрел на неумытое, заросшее редкими белыми волосиками лицо «старшего брата» и сказал: – За стол-то грех садиться неумытым!

– А я стоя попью, брат Митрий, – усмехнулся дядя Егор. – Стоя можно..

Позавтракав, он тупой лопатой накопал в огороде червей и ушёл рыбачить. Митька остался один. Скучно сидеть одному дома. Почитать бы чего-нибудь? Нельзя. Старший брат сказал, что, кроме священных книг, грешно другие и в руки брать. «Не будешь, – говорит, – слушаться, бог накажет». А библию Митьке не хочется читать. Толстая и непонятная. В школу хочется… Мать так и не сходила к Сан Санычу. Она было собралась, но дядя Егор не пустил.

– О чём тебе толковать с ними, сестрица? – сказал он. – У нас теперь разные пути… Больно нужен им твой малец. Уж сколько дён сидит дома, а ни один учитель не заявился. Не ходи.

Неправду говорил квартирант Митькиной матери. Приходил к Лесниковым директор школы Сан Саныч. Два раза приходил. Но в дом так попасть и не смог. Уйдёт мать на кордон, а дядя Егор, отправляясь на речку, возьмёт да и тихонько повесит на дверях большой старый замок.

Митька лежит на печке, дремлет и не знает, что дом на запоре. На улицу ему доктор не разрешил выходить. И в окно надоело смотреть. А на печке тепло, пахнет сушёной малиной и луком. Делать-то нечего. Полежит Митька, подумает о том, о сём и незаметно заснёт. Сан Саныч посмотрит на замок: нет никого дома. Удивляется: куда подевался Митька? Говорят, больной. В школу не ходит и дома не сидит. Подождёт немного директор на берегу и поворачивает обратно.

Поручил Сан Саныч навестить Митьку Вере Павловне. Но и её перехватил у речки дядя Егор.

– Не ходите к парнишке, – сказал он учительнице. – Болезнь у него того… заразная.

– Извините, а вы кто ему будете? – спросила Вера Павловна.

– Рыбак я, – сказал дядя Егор.

Вера Павловна потопталась на мостике и отправилась в село.

Стёпка, узнав, что его друг заболел заразной болезнью, в тот же день после уроков прибежал. Стёпке наплевать на все болезни. Ему хотелось Митьку повидать. Тритону-Харитону повезло: на дверях замка не было. Он поднялся на крыльцо, но тут дверь отворилась и в сени вышли доктор и Митькина мать.

– Покой ему нужен, – сказал доктор. – Покой и ещё раз покой.

– Слышал? – грустно сказала Стёпке Митькина мать, когда доктор ушёл. – Даст бог, поправится, тогда придёшь.

Так и ушёл Стёпка домой несолоно хлебавши.

Не знал Митька об этом, а потому и сердился на Тритона-Харитона. Человек болеет, а он ни разу проведать не пришёл. Ещё называется друг!

Обиделся Митька на всех. Он постепенно свыкся с мыслью, что в школу ходить не надо. Портфель свой забросил под лавку и ногой поддал. Не нужен больше ему портфель. Зачем уроки учить? Никто теперь вызывать не будет и двоек в дневник не поставит. Хорошо!

Но хорошо Митьке не было. Коричневый угол портфеля с блестящей железкой торчал из-под лавки и всё время напоминал про школу. Митька достал портфель и зашвырнул на чердак. Уж теперь-то на глаза не попадётся. Портфель валялся в пыли на чердаке, а про школу всё равно думалось…

И что это за жизнь такая? На улицу нельзя, в школу тоже. Книжек не дают читать. Сиди на печке, как дурак, и в потолок гляди. Не жизнь, а каторга. Хоть ложись в гроб и помирай.

В сенях что-то с грохотом упало, покатилось по полу. Кто это? Кошка, наверное, наблудила. Дверь медленно, со скрипом отворилась, и в щели показалась лохматая голова Тритона-Харитона. Голова была белая, не то в меле, не то в муке.

– Здорово, Лесник! – негромко сказал Стёпка. – Чего это ты весь день под замком сидишь?

– Под замком? – удивился Митька. – Кто же это запер? Мне, понимаешь, на улицу не разрешают… Наверное, мамка.

– Я к тебе через двор пробрался… – сообщил Стёпка. – Дверь палкой открыл. Сверху какая-то тарелка упала, прямо на голову… – Стёпка провёл рукой по волосам. – Никак мука?

– Я думал, это кошка, – сказал Митька, слезая с печки.

– Удрал с ботаники, – стал рассказывать Тритон-Харитон. – Надоели пестики-тычинки… Дай, думаю, к Леснику смотаюсь. Всё болеешь?

– Я-то здоровый, да вот доктор… – сразу потускнел Митька. – Знаешь, сколько мне уколов всадили? Двадцать штук!

Стёпка критически оглядел осунувшегося приятеля. Лицо у Митьки стало бледным, на виске двигалась синяя жилка. И глаза вроде больше стали, да какие-то скучные. Эк парня хворь свернула! Кожа да кости.

– Все ребята босиком ходят – и ничего, – сказал Стёпка. – Здоровые. А ты хворобу подцепил… Квёлый ты. Шкелет.

– Скелет? – возмутился Митька. – Да я… Знаешь, сколько я голый в омуте простоял? Целый… – Тут он спохватился и прикусил язык. Но было поздно.

– А чего ты в омуте голый делал? – спросил Стёпка.

– Что надо, то и делал.

– Водяного шукал?

– Не-е.

– Сома подцепил?

От Тритона-Харитона было не так-то просто отбояриться. Митька заглянул в его светлые глаза и спросил:

– Ты крещёный?

– Что ты… У меня ведь батя партийный!

– А я вот окрестился… как положено.

– Покажи крест, – не поверил Стёпка. Он даже голову набок нагнул, стараясь заглянуть Митьке под рубаху.

– Креста нет, – сказал Митька.

– Я так и знал, что брешешь…

– Правду говорю – окрестился.

Стёпка понял, что приятель не врёт.

– У попа в большой кадке? – спросил он.

– Что я, маленький? В реке.

– Поп на берегу стоял и этим, ну, которое дымит… махал?

– Без попа обошлись.

– А-а… Ты этот… сектант. Ты теперь тоже трясёшься, будто у тебя родимчик? И на коленках ползаешь? – допытывался Стёпка. – И орёшь по-дурному?

– Ору! – обозлился Митька. – Громче всех…

Стёпка как-то странно взглянул на Митьку и сказал:

– Зря я морду набил Огурцу…

Митька удивлённо посмотрел на приятеля.

– Подрались?

– Огурец трус, – сказал Стёпка. – Подкинул я ему тут без тебя. А зря.

Митька вскочил на скамейку, оттуда на печку. Из-под тёплой шубы достал книжку и протянул Стёпке.

– Отдай библиотекарше.

Стёпка с интересом взглянул на обложку.

– А-а, Гайда-ар, – протянул он.

– Принеси мне «Судьбу барабанщика», – попросил Митька. – Не забудешь?

– Ладно, – сказал Стёпка.

– Только чтобы мамка и дядя Егор не видали, – предупредил Митька. – Потихоньку.

Стёпка покачал головой, усмехнулся:

– Бить будут?

– Не положено мне разные книжки читать, – сказал Митька. – Грех.

– Раз грех, то не принесу… Бог узнает, – тебе же влетит. – Стёпка смотрел в окно, и Митька не знал, смеётся он или нет.

– Хватит трепаться, – сказал он. – Говорят, принеси… Трудно, что ли?

– Где же ты читать будешь?