Текст книги "Солнце на стене"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Снег выпал, когда никто уже не ждал его. Стояли солнечные дни, на газонах свежо зеленела молодая трава. На старых липах приготовились лопнуть почки. Вода в Широкой поднялась вровень с берегами. Возле моста размахивали удочками рыболовы. Какой-то раздетый чудак забрался на крышу загорать. И вдруг небо над Крепостным валом угрожающе потемнело. Подул северный ветер. На реке вздулись валы, вода стала выплескиваться на берег. Ветер с хулиганским свистом покатил по тротуару бумажные стаканчики из-под мороженого. В витрине гастронома звякнуло стекло, гулко захлопали двери. И вдруг мохнатое небо бесшумно опустилось на крыши домов. Повалил снег. Мокрый и крупный. Автобусы включили подфарники. «Дворники» не успевали сгребать с ветрового стекла снег.

За несколько минут город изменился. Он стал белым и праздничным. Все спряталось под толстым слоем снега: крыши домов, лотки продавцов, газоны. Снег уселся на провода, облепил деревья.

В город снова пришла зима.

Мы встретились с Олей у кинотеатра «Спутник». Сеанс уже начался, и мимо нас пробегали залепленные снегом парни и девушки. Наверное, в мире еще не было такого случая, чтобы люди не опаздывали в кино. Я спросил Ольгу, хочет ли она пойти в кино. После журнала нас бы впустили в зал. Шел какой-то детективный фильм с длинным названием.

– Андрей Ястребов, неужели вы утратили чувство прекрасного? – сказала Оля. – Может быть, вы не видите, что падает удивительный снег… Даже не снег, а…

– Тополиный пух, – подсказал я.

– Какая бедная фантазия!

– Как вата, – сказал я.

– Не надо стараться, – сказала она. – Тут уж ничего не поделаешь… Кому бог не дал…

– Этот снег напоминает белобородых гномов, спускающихся с другой планеты на парашютах…

– Ладно, – сказала она. – Беру свои слова обратно.

Снег все падал и падал, и казалось, ему не будет конца. Я подставил ладонь. На нее тут же опустился рой крупных снежинок. Они не сразу растаяли.

Оля нагнулась, зачерпнула пригоршню рыхлого снега и стала мять его.

– Это ведь настоящий снег, – сказала она. – Как вы думаете, Андрей, он долго продержится?

– К ночи растает.

– Я побежала, – сказала она. – До свидания. – И прямо по снежной целине быстро пошла к своему дому. Я растерянно смотрел ей вслед. Даже не нашелся что сказать. Погуляли, называется!

Я догнал ее.

– Забыли утюг выключить? – спросил я, шагая рядом.

– Не понимаю, зачем вы мне позвонили?

– Знаете, вам теперь от меня не отвертеться, – сказал я.

Мы остановились у подъезда. Снежные хлопья неслышно падали на нас. Пушистый платок на ее голове стал белым.

– Хорошо, подождите меня, – подумав, сказала она и скрылась в подъезде.

Из-за кучи щебня вышла черная кошка и направилась ко мне. Черная кошка на белом снегу – это было красиво. Кошка мягко окунала лапы в снег. Она подошла, изогнувшись, выразительно посмотрела на меня желтыми глазами. Я отворил ей дверь, и кошка, с достоинством неся свой хвост, величаво вошла в подъезд. От кучи щебня до двери протянулась ровная цепочка следов.

Ольга спустилась вниз с лыжами. Она протянула мне лыжи и тюбик с мазью.

– Я так обрадовалась, когда снег пошел, – сказала она.

Я смазал ей лыжи, помог застегнуть крепления. Она торопила меня, словно боялась, что снег сию минуту исчезнет.

– В парк? – спросил я.

Она кивнула и, вонзив палки в снег, к моему удивлению, легко заскользила по мокрому снегу. Я счел за благо больше не удивляться и зашагал по лыжному следу. Скоро я потерял ее из виду. Снег валил так густо, что в десяти шагах ничего не было видно. Где-то близко, за снежной стеной, шумели машины, слышались голоса. Лыжный след свернул в парк, и уличный шум смолк.

В белом парке никого нет. Рядом негромко всплескивает река. Я вижу смутное очертание берега. Ботинки тонут в снегу. Я сгребаю со скамейки снег и усаживаюсь. Снег на меня больше не падает, задерживается на кленовых ветвях. Прямо передо мной – карусель. На круглой крыше – сугроб. Озябшие львы, зебры, жирафы притаились в тени. Ждут лета, когда, скрипнув, тронется с места карусель и они помчат на своих жестких спинах замирающих от счастья мальчишек и девчонок. Немного в стороне стоят на деревянном помосте три разноцветные лодки, подвешенные к перекладине. Я поднимаюсь со скамейки и пробую сдвинуть с места одну из них, но она надежно застопорена доской. Толкаю вторую, третью. Наконец удается одну освободить от тормоза.

Я забираюсь в лодку и, расставив ноги, начинаю раскачиваться. Жалобно скрипят несмазанные уключины. Этот унылый звук разносится по парку. Все быстрее раскачивается лодка, и вот я уже взлетаю к самой перекладине. Чувствую, как мягкие хлопья прикасаются к моим щекам. Слизываю снег с губ. Становится жарко и весело. Я расстегиваю пальто и ору какую-то удалую песню. Даже не помню, когда последний раз качался на качелях. Наверное, давным-давно, когда был маленький. Голубая лодка летает в снежном вихре. Шуршит снег, и гудит перекладина…

Потом я отправился искать Олю. Поднялся на Крепостной вал – ее не видно. Сквозь снежную свистопляску проступил блеск воды. Смутной громадой вырисовывался вдалеке бетонный мост. Красные и белые огни сновали по мосту взад и вперед.

Лыжный след уходил вниз к реке и назад не возвращался. Спустившись, я увидел Ольгу. Обхватив руками колени, она сидела на берегу и смотрела на воду. Без платка, спина в снегу. Рядом валяются палки и лыжи. Она повернула голову – копна волос колыхнулась – и сбоку посмотрела на меня.

Я сел рядом и стал смотреть на реку. Вода была черно-свинцовая. Она медленно катилась вниз к плотине.

– Я никак не могу уловить тот момент, когда снежинка тонет, – сказала она. – Это, наверное, оттого, что их очень много, настоящее столпотворение.

Волосы у Оли каштановые и удивительно густые.

– Вы не туда смотрите, – сказала она.

У нее красивый голос с множеством самых различных оттенков. Сейчас в ее голосе звучали грустные нотки. Она умолкала, и казалось, что ее голос все еще негромко звучит, как в лесу эхо. И я снова ждал, когда она заговорит. Я с трудом удерживался от желания потрогать ее красивые волосы или хотя бы положить ладонь на плечо. Но я сидел и не двигался.

Она снова сбоку, как птица, взглянула на меня и, помолчав, сказала:

– Завтра утром проснемся, а снега уже не будет. Будут мутные лужи. И грязь. Мне жаль, что снег растает. А вам?

– Мне не жаль, – сказал я.

– Я люблю зиму.

– А я лето.

Она с интересом посмотрела на меня.

– Вы странный парень, Андрей, – сказала она. – Вам, наверное, с девушками не везет?

– Они бегают за мной.

– А вы за ними?

– За некоторыми, – сказал я.

Мне все больше нравилась эта девушка. Как только спрыгнула с автобуса и я ее увидел, она мне сразу понравилась. Я не думал о ней, но во мне после той встречи поселилось какое-то непонятное беспокойство. Вспоминал нашу встречу на автобусной остановке, вспоминал ее голос, глаза… А потом вторая неожиданная встреча. Две звонких оплеухи… Это были первые оплеухи, заработанные от девчонки.

Обычно я разговорчив с девушками, а тут разговор не клеится. Мне не хочется говорить.

Я бы с удовольствием помолчал и послушал ее. А говорить что-то надо, а то ей станет скучно, заберет свои лыжи-палки и уйдет. Черт бы побрал эти первые встречи с незнакомыми девушками! Они молчат, присматриваются, а ты лезь из кожи, показывай свой интеллект. Иначе твоя песенка спета.

– Оля… – Я взял ее за плечи и повернул к себе. Большие серые глаза с насмешливым любопытством смотрели на меня. И все наспех придуманные слова, которые уже вертелись на языке, вдруг показались ненужными.

– Все, что ты хочешь сказать, Андрей, и все, что я тебе отвечу, – все это старо как мир… Посмотри, как медленно падает снег. Он так же падал с неба до нас и будет падать, когда нас не станет…

– Как мрачно, – сказал я.

– Как все чисто и бело вокруг. Твои гномы поселились на нашей планете…

– Ну их к черту, гномов, – сказал я и придвинулся к ней ближе.

Она сгребла ладонями снег с земли, скатала в ком и протянула мне.

– Это тебя остудит, – сказала она. – И еще то, что я сейчас скажу… Есть на свете один человек. Он живет в этом белом городе. Он для всех невидимка. И только я знаю, что он делает вот сейчас…

– Интересно, – сказал я.

– Помолчи, пожалуйста… Этот человек сейчас стоит у окна и, раздвинув шторы, смотрит, как падает снег… Он в замшевой куртке с большими пуговицами. У него покрасневшие, усталые глаза. На лбу морщины. За его спиной – письменный стол, зажженная лампа, книги. Вот он достает из куртки сигареты, блестящую зажигалку и закуривает… Этот человек все делает красиво.

Она замолчала. Глаза широко раскрыты, смотрят прямо перед собой. И сейчас они не насмешливые, а задумчивые.

– И это все? – спросил я.

– Мне бы хотелось хотя бы минуту постоять рядом с ним, – сказала она.

– С невидимкой?

– Да.

– Я читал Уэллса, – сказал я, – и знаю, как бороться с невидимками.

– Это бесполезно, – сказала она. И голос ее мне на этот раз не показался таким уж чарующим.

– Вставайте, – грубовато сказал я. – Простудитесь!

Она быстро взглянула на меня и послушно поднялась. И снова глаза ее стали насмешливыми. Подставив ладони, она улыбнулась и сказала:

– А снег-то кончился…

Я ничего не ответил.

Мы молча дошли до ее дома. У подъезда я отдал ей лыжи.

– Такой вечер угробил, – сказал я. Мне хотелось ей досадить, но не тут-то было.

– Я с удовольствием покаталась, – сказала она. – Это был прекрасный вечер…

Засмеялась и ушла. Я увидел ее тень в лестничном пролете. Тень еще раз мелькнула и пропала. Откуда взялся этот невидимка в замшевой куртке?..

Я с сердцем сорвал с шеи галстук. Идиот несчастный, зачем напялил? Галстуки я не любил и надевал лишь в самых критических случаях.

Я размашисто шагал по белому тротуару. На улицах зажглись фонари. Над высоким зданием кинотеатра ядовито сияла неоновая надпись «Спутник». За поворотом пыхтел, фыркал автобус. Я не стал его ждать и зашагал к мосту.

На площади Павших Борцов увидел маленькую лохматую собачонку. Я узнал ее и остановился. Собачонка обнюхала мой ботинок, сверкнула веселым блестящим глазом и засеменила впереди.

– Лимпопо, – позвал я. Собачонка оглянулась, помахала коротким хвостом и побежала дальше. А где же старичок в белых валенках, который назвал меня Сережей?

Скоро появился и старичок. На голове вязаная шапка с козырьком, такие носят лыжники. Старичок, моргая, смотрел мимо меня на улицу.

– Где ты, Лимпопо? – спросил он, озираясь. В руках у него была авоська с длинным батоном.

Лимпопо стоял на краю тротуара, сверля двумя коричневыми бусинками кошку, которая, вздыбив шерсть, выгнулась дугой на той стороне улицы. Мимо проносились машины. Лимпопо воинственно тявкнул и, задрав куцый хвост, храбро бросился вперед. Я услышал горестный возглас старичка. Прямо на черный мохнатый мячик надвигалась красно-желтая громада автобуса.

– Эй! Стой! – заорал я водителю и бросился за Лимпопо.

Совсем рядом взвыли тормоза. Большой ослепительный глаз вспыхнул у самого лица – шофер включил фары. Прижимая собачонку к груди, я поспешил убраться с дороги. Шофер, бешено округлив глаза, что-то кричал, но я не слышал.

Молодец, хорошая реакция. А будь за рулем какой-нибудь раззява, мог бы зацепить.

Старичок, не сразу надев очки в блестящей оправе, стоял у витрины гастронома и смотрел на меня. Автобус, скрежетнув передачей, проплыл мимо. В окна на меня глазели пассажиры. Шофер уже успокоился. Сколько у него за смену разных происшествий!

– Отчаянный пес, – сказал я. – Чуть автобус не опрокинул.

Прохожие, которые столпились было на тротуаре, услышав призывный скрип тормозов, разочарованные, стали расходиться. Пожилая женщина, проходя мимо, презрительно сказала:

– Вам бы, молодой человек, у горнила стоять. (Почему у горнила?) А вы с собакой шляетесь!

– Вот из-за таких все и случается, – прибавила вторая.

– Ничего, скоро доберутся и до них… – присовокупила третья.

Старичок протянул обе руки к Лимпопо. Словно не веря, что он жив и невредим, ощупал его, погрозил пальцем и лишь потом посмотрел на меня.

– Я вас узнал, – сказал он. – Здравствуйте, Петя.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

До конца обеденного перерыва оставалось двадцать минут. Матрос и Карцев пошли в красный уголок сразиться в бильярд. Только вряд ли им удастся: там всегда очередь. Рабочие с удовольствием гоняют по грязно-серому полю небольшого бильярда блестящие металлические шары.

Дима с нами в столовой сегодня не обедает. Ему мама положила в целлофановый мешочек бутерброды с маслом и сыром, холодные котлеты домашнего приготовления, бутылку молока. Дима съедает свой скромный обед в сквере, на скамейке, напротив портрета Лешки Карцева. Наш бригадир похож на боксера, только что одержавшего победу на ринге. Немного подальше красуется Димин портрет. Дима напоминает мальчика-гимназиста: тоненькая шея и смущенный взгляд. Как будто Дима извиняется, что вот его тоже угораздило отличиться. Уписывая бутерброд, Дима старательно не смотрит на свой портрет.

В обеденный перерыв огромный завод непривычно затихает: не слышно треска электросварки, мощных ударов паровых молотов, пыхтенья паровозов, разноголосого шума станков. Другие звуки окружают меня – воробьиное чириканье, шорох ветра в ветвях заводских тополей, собачий лай за каменным забором.

На тополе, под которым я сижу, устроили возню синицы. Откуда прилетели сюда обманутые временной тишиной эти лесные пичужки? Синицы навели меня на мысль о деревне. В этом году что-то весна затянулась. Не отправляют все еще нас в колхоз, говорят – весенний сев задерживается из-за заморозков.

Дни стоят теплые, а ночью прихватывает мороз. Тетя Буся, жена коменданта общежития, толкует, что во всем виновата водородная бомба, которую взорвали под землей, на воде и в небе. От нее, говорит, проклятой, произошли нарушения в климате и все стихийные бедствия: наводнения, землетрясения и прочие ужасы.

Сипло вздохнув, густо заревел гудок. Две маленькие синицы, будто листья, подхваченные вихрем, исчезли, растворились в этом могучем реве.

– Пришел! – воскликнул Дима, выглянув к концу смены в широкое цеховое окно.

– Кто пришел? – спросил Карцев.

– Я говорил, он придет, – сказал Дима и, вытерев руки, выскочил за дверь.

Я посмотрел в окно. Под чахлым тополем стоял широкоплечий парень и пил из горлышка пиво. Вот он оторвался от бутылки, увидел Диму и снова запрокинул голову. А Дима стоял рядом и с улыбкой смотрел на него.

Парень стоял ко мне боком, но что-то в его облике показалось мне знакомым. Чуть наклонив коротко подстриженную голову, он снисходительно слушал Диму. Когда парень, хлопнув Диму по плечу, заразительно расхохотался, я сразу узнал его… Это Володька Биндо, мой старый знакомый… Давненько мы не виделись…

С Володькой Биндо я познакомился, когда мне было четырнадцать лет. Отец строил большой бетонный мост через Широкую. Летом мать посылала меня на стройку с судками, в которых была горячая еда. Отец страдал язвой желудка, и мать готовила ему диетические блюда. Один раз я не принес отцу обед.

Вот как это случилось.

На самом берегу стоял большой старый дом. Он каким-то чудом сохранился еще с довоенных времен. Мой путь на стройку лежал мимо этого дома. И вот однажды я увидел на крыльце мальчишку. Волосы светлые, а глаза удивительно прозрачные, как вода в Широкой.

Он был в клетчатой ковбойке и синих парусиновых штанах. Руки засунуты в карманы, спиной он прислонился к перилам. Чувствовалось, что мальчишке скучно. Увидев меня, он обрадовался. Есть на ком злость сорвать, так я понял, когда он сказал:

– Послушай, клоп, хочешь в лоб закатаю?

Такие вопросы мне не часто задавали, а клопом вообще обозвали впервые. Я остановился в замешательстве, затем поставил судки на тропинку и сказал:

– А ну-ка, попробуй!

Когда мальчишка поднялся со ступенек, я увидел, что он выше меня почти на целую голову и шире в плечах. Ему было лет шестнадцать. Но отступать было поздно.

Мы подрались. Как я ни старался, устоять на ногах не смог. Мальчишка дрался со знанием дела. Он поставил мне под глазом синяк, пустил из носа кровь и дважды свалил на землю. Пока я, спустившись к реке, сморкался и умывался, он расставил судки на крыльце и с аппетитом стал есть.

– Жратва приличная, – сказал он, когда я вернулся, – только мясца маловато.

На следующий день я долго стоял перед старым домом. Соображал: идти прежним путем или обойти кругом. Упрямство взяло верх, и я отправился к мосту опять мимо крыльца. Мальчишка ждал меня. Я поставил судки на тропинку и сжал кулаки.

– Чего ты? – миролюбиво спросил он.

– Вставай, чего уж там, – угрюмо сказал я.

– Я не хочу, чтобы твой батька с голоду помер! – засмеялся он.

Я взял судки и отправился дальше. Мальчишка догнал меня.

– Ты мне нравишься, – сказал он. – Давай знакомиться. Меня зовут Биндо…

Через несколько дней я уже гордился дружбой с ним. Оказывается, Биндо был знаменитый человек. Его многие знали в городе. Я смотрел Володьке в рот и выполнял все его мелкие поручения. Я был горд, когда взрослые ребята подходили к нам и жали руки сначала Биндо, потом мне. Они разговаривали с нами как с равными.

У Биндо водились деньги. Иногда я видел его самоуверенным, нагловатым, а иногда и бледным, испуганным. Случалось, Биндо пропадал, правда ненадолго. Я проходил мимо знакомого молчаливого дома. На крыльце никого не было. Я ни разу не переступил порог этого дома, никогда не видел родителей Биндо. Я не хотел напрашиваться к нему в гости, а он не приглашал. Встречались мы всегда у крыльца. А признаться, мне хотелось побывать внутри этого старого дома. Я ни разу в жизни не слышал сверчков. А в этом доме должны были водиться сверчки. Ну хотя бы один. Мне очень хотелось услышать сверчка. Наверное, с тех самых пор, когда я прочитал «Золотой ключик, или Приключения Буратино»…

Однажды Биндо позвал меня на вокзал. Было уже поздно, и я не совсем понимал, что в такое время можно делать на вокзале. У пакгауза нас встретили три парня. Лет по восемнадцать – двадцать. Биндо о чем-то пошептался с ними, и мы, прячась в тени вагонов, зашагали по шпалам.

– Ты будешь стоять на шухере, – сказал Биндо. – А мы…

– Что вы? – спросил я.

– Увидишь дядю с дурой – ударь камнем по рельсу… Понял?

– Мне все это не нравится, – сказал я. – Вот что, я пойду домой.

Парни вопросительно уставились на Биндо. Он куснул нижнюю губу. Светлые глаза зло прищурились.

– Ты ведь знаешь, – сказал он, – я отчаянный…

Парни с любопытством смотрели на нас. У одного из внутреннего кармана пиджака выглядывал небольшой лом.

– Не нравится мне это, – повторил я. Повернулся и зашагал вдоль вагонов. Воровать, голубчики, я не буду, хоть лопните от злости! На этот счет у меня были крепкие убеждения. Всего один раз в жизни я украл… И всего один раз на эту тему мы беседовали с отцом. Этого оказалось вполне достаточно. Больше чужое никогда не привлекало меня. Отец не бил меня, даже не ругал. Он вместе со мной отправился в школу, где я украл из физического кабинета микроскоп, и там перед тысячным строем ребят я вручил украденный предмет директору школы… Я очень просил отца, чтобы он разрешил мне перевестись в другую школу. Он не разрешил.

Я уже миновал состав и вышел на освещенный перрон. И тут меня догнал Биндо. У него были сухие бешеные глаза и бледные скулы.

– Продашь? – спросил он, шагая рядом, так как я не остановился.

– Ну тебя, – сказал я.

Мы поравнялись с небольшим серым зданием, на котором было написано: «Кипяток». На перроне ни души. Сразу за этим домиком лестница на виадук. Я перейду через мост и сяду в автобус. Тогда мы жили в центре. Но я не дошел до виадука. Биндо схватил меня за грудь, рванул на себя. Рубаха треснула.

– Ах ты, сука…

И в следующее мгновение я почувствовал острую боль в плече…

Я провалялся в больнице с неделю. По тогдашним мальчишеским законам я никому, даже матери, не сказал, кто меня пырнул ножом. Рана зажила, но шрам остался на всю жизнь. И обида. Я до сих пор не могу понять: зачем он это сделал? Не думаю, чтобы он боялся, что я их выдам. До такой высокой сознательности я тогда еще не дорос. Я бы не стал их выдавать, просто ушел и все. Думаю, это он от жестокости. Я ведь помню, с каким удовольствием он отрывал бедным голубям головы, резал кур, убивал деревянной колотушкой красноглазых кроликов. Жестокость была у него в крови.

А потом я услышал, что Биндо посадили. Не за то дело. Возможно, оно тогда и сорвалось. Ведь они надеялись на меня. Наверное, хотели вагон раскурочить. Пронюхали, что там лежат какие-нибудь ценности. Погорел Биндо на другом. Угнал со своими дружками чужой автомобиль и сбил старушку. Не до смерти, но покалечил. Ему дали пять лет. Брать на поруки – тогда еще такой моды не было. Там, на суде, вспомнили ему и старые грехи. Он давно был у милиции на учете. Его бы досрочно освободили, но в тюрьме с ним приключилась какая-то история, и ему еще добавили. В общей сложности он отсидел семь лет. Освободили год назад, но в город сразу Биндо не вернулся. Работал где-то в тайге на лесозаготовках, деньгу зашибал. И вот наконец заявился… Много воды утекло с тех пор. Внешне очень изменился Биндо, я с трудом узнал его. Вот, значит, кого повстречал наш Дима-дружинник. И я должен помочь Биндо устроиться на завод. В мою обязанность, как члена комитета комсомола, входило наставление на стезю добродетели таких «заблудших овечек», как Володька.

Старый дом все еще стоял на берегу Широкой. Здесь, в центре, он, пожалуй, один сохранился с давних времен. Скоро пойдет на слом. Из боков выпирают круглые ребра, крыльцо, как беззубый рот, ощерилось – провалилась одна ступенька. Из почерневшей трубы вывалился кирпич. Белые каменные дома обступили старика. Асфальт и гранит набережной подошли к нему со всех сторон. И нет на этом доме мемориальной доски, которая оправдывала бы его жалкое существование. Не жил в этом доме великий человек, оказавший потомству неоценимую услугу. И в войну этот дом обошла слава. Не послужил он никому опорным пунктом. Не строчили автоматы из его покосившихся окон, не летели под танки гранаты. Нет у старого дома никаких заслуг перед городом. Стоит он, окосевший на все окна, и терпеливо ждет бульдозера, который подцепит его за трухлявые бока, и он, крякнув, рассыплется в прах, взметнув в небо вековую пыль.

На окнах белые занавески, цветочные горшки. И совсем не вяжется с обликом дома новенькая табличка с номером и названием улицы. Старое крыльцо, голубой почтовый ящик. На верхней ступеньке перочинным ножиком вырезаны моя фамилия и инициалы. В доме тихо. В таких домах по ночам скрипят сверчки, а под шестком шуршат тараканы.

Я постучался в гулкую рассохшуюся дверь. Звонка не было. Цивилизация тоже обошла этот дом стороной. В сенях скрипнула дверь, послышались быстрые, легкие шаги. Скрежетнул засов, и на пороге появился Биндо.

Мы молча смотрели друг на друга. Биндо, конечно, меня сразу узнал, я видел, как что-то мелькнуло в его прозрачных глазах, но затем лицо снова стало равнодушным. Он плечистый, талия узкая. Надень он бешмет, папаху да кинжал с узеньким поясом – солист из чечено-ингушского ансамбля песни и пляски.

– Будка что-то знакомая… – первым заговорил Биндо. Голос у него не очень уверенный.

«Хочешь, клоп, в лоб закатаю?» Теперь вряд ли у него что-либо вышло. Был он на голову выше меня, а теперь – я выше. Ровно на голову.

– Ястребов! Какой лоб вымахал! А раньше был сдыхля… Ткни пальцем…

– Пальцем? – усмехнулся я.

– …и упадет. Гири толкаешь?

– А чем ты занимаешься? – спросил я.

– Гляжу, будка знакомая…

Он шевельнул плечом. По-видимому, хотел поздороваться, но воздержался, видя, что я не проявляю особой радости.

– По такому случаю надо бы заделать полбанки, – сказал он.

– Не надо.

Биндо взглянул на меня, усмехнулся.

– С блатными, понимаешь, сидел… Не на курорте… Никак не могу от разных словечек отвыкнуть.

– Мне наплевать, – сказал я.

Биндо присел на перила, достал пачку «Беломора». Протянул мне.

– Я – сигареты, – сказал я.

Он закурил и стал с удовольствием пускать дым в небо. А я смотрел на него и думал: каким Володька вернулся оттуда? Еще более озлобленным и жестоким? Или там, в колонии, оставил свой старый багаж? Глаза у него ничего не выражают. И раньше такие же были. На скуле под глазом шрам. И еще один на лбу. Этот был. Из рогатки голубятники влепили. А под глазом там заработал… Протянуть ему руку? Вернулся человек, отсидел что положено. Может быть, решил начать новую трудовую жизнь. На завод устраивается. Человеком хочет стать. А я не желаю руку протянуть! Я пошевелил пальцами, но тут вспомнил финку. За что он меня тогда ударил?..

Нет, не могу я этому человеку протянуть руку. Как говорится, и рад бы, да рука не поднимается.

– Слышал, ты на завод устраиваешься?

– Кто не работает, тот не ест, – сказал Биндо.

– На одном заводе, выходит, будем работать.

– Завод большой…

– Может быть, в одном цехе.

Биндо холодно посмотрел на меня.

– Если по делу – говори. Не тяни резину.

Я потрогал ступеньку, на которой вырезана моя фамилия, и вдруг пожалел, что нет с собой ножа. Надо бы сострогать.

– Может, за то… имеешь ко мне что-нибудь? – спросил он и настороженно взглянул на меня.

– Чудак, – сказал я.

– С лихвой отсидел. За все, что было, и за пять лет вперед.

Я вспомнил, как тогда в больнице представлял себе встречу с Биндо: я подкарауливаю его у этого самого крыльца, выхожу как привидение из сырой ночной тени и навожу на него дуло пистолета.

Сейчас у меня нет зла на Биндо… А пришел к нему просто так, захотелось посмотреть на него. Правда, все равно рано или поздно встретились бы.

– Вот ты много лет провел черт знает где…

– На Камчатке, – сказал он.

– С пользой или как? – напрямик спросил я.

Биндо глубоко затянулся и долго не выпускал дым. Потом выдохнул и повернул ко мне злое лицо.

– В газетах пишут, в кино показывают… Надо с осторожностью подходить к таким ущербным личностям, как я… Так сказать, с детства погрязшим в пороке. Надо воспитывать, помогать, чуткость проявлять… А ты напролом в душу лезешь. Так я тебе и раскололся! Сходи в отдел кадров, погляди на мои ксивы… пардон, бумаги.

– Я тебя и так знаю, – сказал я.

– Столько воды с тех пор утекло… Может, я там все воровские академии прошел! Может, паря, я теперь неисправимый… Мне теперь тюрьма – мать родная. Может, меня не перевоспитали, а наоборот? Откуда тебе знать, что у меня там внутри? – он постучал кулаком по груди. – Может, там один пепел…

Он, ухмыляясь, смотрел на меня. Думал, что вызвал на дешевый спор. Но мне не хотелось больше разговаривать. По узкой тропинке я пошел наверх, к мосту.

– Ястребов! – окликнул Биндо. – Ты по линии комсомола зашел или как?

– Я люблю сверчков слушать, – сказал я, оборачиваясь. – Дай, думаю, зайду, может у вас в доме сверчок есть?

– Понятно, комсомол тебя командировал… Так это про тебя толковал этот парнишечка с завода? Ну, красивенький такой…

– Вот видишь, – сказал я. – Комсомол проявляет к тебе чуткость.

– Так бы сразу и сказал. Я комсомол уважаю… Заходи, найдется бутылка. И закусить есть чем.

– Не пью, – сказал я.

Поднявшись на мост, оглянулся. Он стоял на крыльце и курил. Красноватый огонек описал дугу и исчез в лопухах, что росли у крыльца. Слышно было, как Биндо сплюнул.