Текст книги "Беспощадная бойня Восточного фронта"

Автор книги: Вилли Вольфзангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Отступление из Валова.

Солдаты толпились на улицах, заполненных грузовиками, повозками, орудиями и тележками. Шло отступление после первой же провалившейся атаки на Валово. Мы не знали точного названия этой деревни и считали, что это Николайсдорф (Николаевка).[18]18
  5 и 6.12.1941 года начинается зимнее наступление советских войск. На восточном берегу Тима между Уринок и Волово, куда Вольфзангер попадает в эти критические дни, лежит маленький городок Никольское, которое автор именует иногда Никольсдорф. Гитлер запрещает вермахту в середине декабря дальнейший отход и требует оказывать «фанатичное сопротивление».


[Закрыть]

После полуночи нас, совершенно не выспавшихся, атаковали казаки на лошадях. Они бросили ручные гранаты в окна домов и исчезли, как только нас подняли по тревоге.

Восемь солдат спали той ночью в отдельном доме на краю деревни, который окружили казаки. Проснувшись, двое из них, которые почуяли опасность, выпрыгнули через окно и тотчас попали под пули. Двое других очнулись ото сна только тогда, когда русские ворвались в дом, и были убиты. Двоих взяли в плен в сенях и заставили вытаскивать вместе с казаками захваченное орудие на позиции и открыть стрельбу по нашим войскам. Один солдат спрятался на сеновале и испытал всего лишь нервное потрясение. И, наконец, последний спрятался за сундуком. Хотя русские и освещали комнату спичками, они так и не нашли его. Однако он сошел с ума, бежал на запад и был задержан в Риге, когда пытался сесть в товарный поезд. Никто не мог понять, каким образом ему удалось бежать, а он сам ничего не мог об этом рассказать.

На следующее утро один из солдат распаковывал ящики с ручными гранатами с помощью ста пленных русских, а затем расстрелял их всех из автомата. Мы вышли на передовые позиции перед Валово, в то время как другая часть отражала атаку русских. С помощью всего имеющегося у нас легкого и тяжелого оружия пехоты мы уничтожали очаги сопротивления русских, но они не отступали ни на шаг. Мы стреляли с колен или лежа в снегу. Колени примерзали к земле, между ступнями ног и краем шинели образовывался лед. Мы что есть силы стучали бесчувственными ногами по земле. Руки примерзали к металлу оружия и, так как только у немногих из нас были перчатки, приходилось отдирать его вместе с кровавыми лоскутами кожи.

Обмороженных было много. Некоторые из них не выдерживали, вскакивали в отчаянии на ноги и сразу же попадали под огонь русских. Их либо убивали, либо ранили.

Напрасно мы ждали белую сигнальную ракету, которая должна была известить о прибытии подкрепления и взятии Валово. Наступила ночь. Мы получили семь часов передышки и из последних сил с наступлением темноты стали подниматься с земли. Некоторые солдаты, будучи не в силах встать из-за отмороженных ног, снова падали в снег. Были случаи самоубийства. Мы прыгали по снегу, до тех пор пока кровь снова не начинала циркулировать. Наконец поступил приказ отступать, и мы вернулись под огнем сталинского оркестра[19]19
  Немецкое наименование для русской ракетной пусковой установки «Катюша».


[Закрыть] обратно в Николаево, надеясь там согреться и выспаться. Но вскоре после полуночи туда снова ворвались казаки, незаметно спешились и атаковали крайние дома, где находился дивизионный медицинский пункт. Медицинский персонал сбежал, а всех раненых убили сибиряки. Сигнал тревоги заставил нас выскочить из изб. Раздетые солдаты в одних рубашках и носках на босу ногу испуганно выбегали на улицу. Полная луна освещала это безрассудное бегство.

Врач кое-как собрал около двадцати солдат, в том числе и меня, которые сосредоточились вокруг него. У нас были винтовки, ружья PAK[20]20
  Сокращенное наименование противотанкового орудия.


[Закрыть] и пистолеты. Равнина, освещенная ярким светом луны, лежала прямо перед нами, и нас сразу же с дикими криками «ура» атаковали казаки. Наша группа огнем из винтовок, ружей и пистолетов отражала атаку более четырехсот русских. Часть их отступила, но потом они окружили нас, прежде чем мы это заметили.

Ручные гранаты взрывались вокруг. Один за другим падали убитые, раненые валялись с разорванными животами в снегу, пытаясь вложить обратно в живот свои внутренности. Мы шатались как пьяные, надеясь убежать. Двоих сразу же подняли на штыки русские. Оставшиеся в живых, в том числе врач, спрятались за угол амбара. В десяти шагах от нас, словно фантомы смерти, из темноты показались русские. Мой приятель упал как подкошенный.

Я лежал в снегу и не стрелял, хотя у меня была исправная винтовка. Тогда я предпочел бы умереть, чем стрелять в людей, хотя они и хотели убить меня. Это был час моего испытания на зимней войне. Врач стрелял в нападавших из пистолета.

На наше счастье, русские исчезли в ночи. Уже издалека слышалось их страшное «ура». При следующей атаке на равнине мимо нас пробежали отступающие солдаты, которых преследовали русские. Они так и не вернулись. А мы, семеро оставшихся в живых, еще долго скрывались у стены амбара. Провидение спасло нас.

Всю ночь беглецы, те, кто спрятался, и те, кому удалось убежать, отступали в деревню, не имея представления, взяли ли ее русские. Ночь Николауса^{5}. Обмороженные и раненые с трудом тащились по улицам деревни. Мы стояли в карауле. Полная луна освещала трупы, лежавшие на снегу, их искаженные лица, их черты, успокоенные смертью, и застывшие ледяные глаза. Кости черепов, взрезанные животы, вытекшие мозги и лужи крови на рассвете стали хорошо видны. Перед нами возникли посмертные маски.

Почти без борьбы мы вступили затем в Валово. Нам не надо было ничего, кроме еды, тепла и сна. В городке горели дома: русская артиллерия вела по нему огонь. В домах оставались еще красноармейцы, которых находили и расстреливали наши солдаты. Был дан приказ: в плен никого не брать. В той избе, где я поселился, мы нашли горячий суп с макаронами, который оставили русские. Мы сели на скамью, поставили замерзшие ноги прямо на трупы хозяев и набросились на еду, не думая об опасности и смерти. В вещмешках убитых мы нашли сахар, хлеб и впервые наелись досыта, тем более что не были особенно избалованны.

Вечером поступил тревожный приказ. Надо было выходить из окружения. Русские замкнули кольцо вокруг наших частей. Отступление началось, хотя мы еще не успели выспаться. Это было началом трагедии, отчаянный прорыв, которым закончился наш честолюбивый марш по русской земле.

Утопая в снегу, мы медленно, спотыкаясь и шатаясь, двигались на запад. Это был путь в неизвестность, а за нашими спинами постоянно слышалось дыхание преследующих нас русских. Мы смертельно устали в эту третью бессонную ночь. Если выдавался привал на несколько минут, то прислоняли к лафету орудия и дремали до тех пор, пока лошади не трогали с места и не будили нас. Через некоторое время толпа русских в камуфляже атаковала нас. В долю секунды они открыли огонь из пулемета. Первые жертвы упали в снег. Мы ускорили шаги. Перед нами качались немецкие стальные шлемы и спины немецких солдат. Убитых оставили лежать в снегу, а тяжелораненых погрузили на лафеты. В пути многие из них умерли, но никто уже не обращал внимания на трупы. Мы шли дальше. Сон одолевал даже на марше, глаза слипались, ноги двигались механически, колени подкашивались. Мы падали на ходу, просыпались от падения и боли, вскакивали, стояли на коленях в снегу. Товарищи поднимали нас, но многие не хотели вставать даже под страхом смерти, хотя и знали, что погибнут. Попытка отдохнуть на снегу, как объясняли нам, означает смерть. Русские шли по пятам! Эти слова действовали как удар кнутом: только вперед! Безмолвно, разочарованно, ожесточенно мы тупо спешили на запад. Радисты посылали сигнал SOS, но никто здесь не мог нам помочь. Снова падали и падали в снег самые слабые. Они оставались лежать, отказываясь подняться. Мы подходили к ним и ударяли прикладами в спину. Но ничего не действовало на них. А мы шли дальше. Тех же, кто падал или отставал, больше уже не спасали. Они замерзали или гибли под пулями противника.

Наконец нас остановили на отдых. Всего один час провели мы в маленькой деревне. Вместе со своими товарищами я заполз в дом и заснул, даже не вспомнив, как опускался на пол в углу. Когда проснулся, в избе уже никого не было. Стряхнул с себя сон, снял с предохранителя винтовку и поспешил наружу. Там никого не было, ни друзей, ни врагов. Я поднялся на холм и оттуда увидел моих товарищей. Это были какие-то крохотные точки на снежном ландшафте. Я пошел к ним, но прошло не менее пары часов, пока мне удалось их догнать. Ангел-хранитель не покинул меня.

Русские самолеты пронеслись над нашей колонной. Летчики поливали нас огнем из пулеметов и сбрасывали бомбы. В полдень мы опять остановились на отдых под жестоким зимним солнцем в деревне. И снова погрузились в сон.

Началась оттепель. Наши бомбардировщики сумели разорвать для нас кольцо окружения. Мы приветствовали их с ликованием, криками и слезами в глазах. Еще бы! Мы были помилованы, хотя и на короткое время. Наш адвент^{6} наступил.

Адвент.

У нас не было никаких карт, и маршрут нашего продвижения был нам неизвестен. В деревне Тим мы должны были остановиться этой зимой, но не дошли до нее и сейчас направлялись в другую деревню. Еще ночью нам поступил приказ отправиться с нашим противотанковым орудием в расположение полевой почты и примкнуть к отряду из двадцати солдат.

Почта находилась в доме путевого обходчика на линии Ливны[21]21
  Вольфзангер воюет в этом регионе, примерно в 150 км северо-восточнее Курска, с 12 по 25.12.1941 года. Непосредственно перед его прибытием советские подразделения там значительно продвинулись. До конца года 174 ООО солдат немецкой армии было убито на Восточном фронте, 36 ООО пропало без вести и 604 ООО ранено.


[Закрыть] – Курск. В трех километрах к северу и в четырех к югу от следующей деревни, где базировались наши основные силы. Русские осадили нас полукругом и время от времени появлялись за нашей спиной. Кроме противотанкового орудия у нас было два крупнокалиберных и три легких пулемета и достаточное количество боеприпасов. Мы ночевали на сене, которое набросали на ящики с гранатами и патронами. Печь давала тепло, лампа-свет. Мы использовали все изгороди на топливо и в конце концов стали топить досками от пола. Все двенадцать дней, что мы там жили, питались картофелем, который варили с небольшим количеством соли. Курили махорку, если ее удавалось найти, или же сено. Питьевую воду заменили талым снегом. Мыла у нас не было, вытирались материей от плащ-палаток. Нечесаные волосы и отросшие бороды, грязные обмороженные руки, с которых сползала кожа, гноящиеся ногти на ногах – так мы выглядели. Когда приходилось занимать позиции, вешали вокруг плащ-палатки. Обмороженные ноги вызывали слезы от боли и ярости.

Два дня и три ночи шла беспрерывная атака русских, их артиллерия обстреливала нас, враги появлялись из тумана и исчезали в темноте ночи. Немецкая артиллерия облегчала наше положение, но легкораненым приходилось оставаться на поле боя до темноты. С трудом вынесли одиннадцать тяжелораненых солдат, трое легкораненых вышли сами, двое бежали к русским, а один покончил жизнь самоубийством. Всего полегло под пулями тридцать солдат. Все снаряды для орудия были израсходованы, а пулеметные ленты приходилось экономить. Если бы русские предприняли более решительную атаку, нам бы пришел конец. Мы не имели представления о намерениях противника. Наша обреченная на смерть группа таяла день ото дня.

Мы вынуждены были выносить весь этот ужас, и никто нами не интересовался. Все разговоры вращались вокруг вечной иллюзии о возвращении на родину и нашего отступления. Голод, мороз, нужда, безнадежность отравляли наше существование. Все были чрезмерно раздражены и страдали от болезней. Беспричинная вспыльчивость, ненависть, зависть, а также драки и насмешки сводили на нет остаток товарищества. Но даже если бы никто больше не говорил о страхе близкой смерти, ее присутствие ощущалось постоянно. На мертвых мы, правда, уже не обращали внимания, их даже не закапывали, забирая шинели и перчатки у убитых.

Другие вещи уже не имели значения, деньги стали бессмысленными. Купюры скручивали на сигареты или же делали ими ставки в азартных играх. А иногда просто выбрасывали. Некоторые делали долги, которые не смогли бы оплатить даже через год, да их никто и не требовал. Кусок хлеба был сокровенной и неосуществимой мечтой. Однако все это еще можно было списать на войну. Забвение от грядущей смерти давала только безграничная мечта о сне. Кое-кто уходил в себя, большинство же находило выход в азартных играх, жестокости и ненависти или занималось онанизмом. Такое обычно происходило между боями.

Как-то ночью я стоял на посту и смотрел на горящую вдали деревню. Туман покрывал заснеженную землю. Были видны залегшие в цепь русские у железнодорожной насыпи. Их силуэты на фоне полыхающего огня расплывались в тумане и темноте ночи. Я не мог объявить тревогу, ни начать стрелять. Этот призрачный спектакль объявлял меня вне закона и делал безмолвным. И когда меня сменил другой часовой, русских уже не было видно.

Утром в первый день Рождества, как только рассеялась тьма, мы выступили. Шли, попутно поджигая дома в деревнях, мимо которых проходили, и взрывали печи. Мы получили приказ уничтожать все, чтобы наши преследователи не смогли найти себе приют. Мы повиновались, и даже радовались этому разрушению, считая, что освобождены во время адвента от покаяния за наши преступления. Женщины плакали, дети замерзали в снегу. Проклятия сопровождали нас. Но никто не обращал на это внимания. Когда нам выдали наконец сигареты, мы зажигали их о бревна тлеющих изб. Шли, тупо глядя вперед, держась за борта грузовиков с боеприпасами от слабости, пока не добрались до Оринока, деревни близ Тима.

Новый год наступил. Время адвента продолжалось. Мы держались только на чувстве самосохранения. Только оно позволяло выносить бессонные ночи и жестокие морозы на марше. Я никогда не ощущал так сильно волю к жизни. А она напоминала танец на канате при постоянной готовности к смерти. Иногда, однако, я не в силах был сдержать рыдания.

Новый год.

Оринок под Тимом. В начале года нам пришлось испытать самые жестокие морозы за все время войны. Мы были вынуждены сменять постовых каждые полчаса. Наш дом стоял на самой окраине деревни, рядом с рекой. Перед нами раскинулась поляна со скудным кустарником. Ни днем ни ночью мы не могли спокойно уснуть из-за постоянных атак русских. Солдат, который зарывался на позиции в копну сена и засыпал, должен был предстать перед военным судом, или же его расстреливали на месте. Если же он не мог найти в темноте роту, которой следовало передать донесение, то ему тоже выносили смертный приговор за трусость, проявленную перед врагом. Не менее суровое наказание грозило тому, кто крал хлеб или другие продукты из солдатских пайков. Он тоже приговаривался к смерти. Это было критическое время. На ближних деревьях висели военнопленные, повешенные по приказу для устрашения русских. Война стала безумием, в это время убивали всех, кого попало. Страх подавлял бунты.

Противник также не занимался пленными, а если и оставлял что-то после себя, то неотопленные, полуразрушенные хаты.

Само наше существование выносило приговор войне. И никакой Бог не заботился о нас. Два часа, которые нам отводили на сон, мы проводили, лежа на грязных печах. Вши заедали нас, вызывая различные болезни. Никто не оставался застрахованным от пиодермии[22]22
  Загноившаяся кожа.


[Закрыть] и воспаления лимфатических сосудов. Но только того, у кого уже началось воспаление надкостницы, отправляли в военный госпиталь. Гноящиеся, обмороженные люди едва двигались, и от жаркой печки издавали зловоние. Перевязочного материала не было. Рваную, загноившуюся повязку использовали по несколько раз. Мазь, которая хоть как-то помогала, приходилось экономить. У некоторых больных черное мясо висело лоскутами на ногах. Это было последствием обморожения в дороге. Солдаты должны были идти, хотя часто кости у них проступали сквозь кожу. Они должны были занимать позиции с отмороженными ногами, обмотанными тряпками и мешковиной, и вести огонь по врагу.

Нас не снабдили зимней одеждой, и мы никогда не могли согреться. Ноги, постоянно находящиеся в холоде, болели. Каждое движение было мучительным, но приходилось вставать, двигаться и даже бегать, чтобы окончательно не замерзнуть. Иначе нам грозило окончательное онемение конечностей. Наши простуженные желудки не держали пищи. Понос был у каждого, а кое-кто получил и дизентерию. Один солдат так ослаб, что по пути в госпиталь упал в снег и замерз.

Старики все страдали от ревматизма и болезни суставов и часто кричали от боли. Но никто не приходил к ним на помощь.

Я подхватил радикулит и перебрался на другую улицу деревни в более теплую избу. Там я лежал на печи три дня и три ночи и не мог уснуть от боли. На следующую ночь я услышал стрельбу и крики русских «ура!». Я кое-как на четвереньках сполз с печи. Бой продолжался четыре часа, я сидел в избе и ждал, чем все это кончится. Мне все было безразлично. Время от времени в избу прибегали солдаты. Они прижимали ладони к печи и растирали себе ноги снегом, чтобы они не успели окончательно замерзнуть. Товарищи заставили меня двигаться, пока мои конечности не пришли в норму и я снова смог бежать. Мы отступали к Дубровке.

Атака русских была столь стремительна, что мы оставили орудия и бросили пулеметы. В Ориноке остались плащ-палатки, рюкзаки, кухонная посуда, походные фляги и только что пришедшая рождественская почта из Зигерна.[23]23
  Бои и отступление из небольшого местечка Уринок около Тима, в добрых 40 км к югу от Ливны (Ливна), произошли 18 и 19.1.1942 г. «Мы отступали, бросив все вещи. Мне удалось спасти только 150 сигарет. Теперь я обеднел», – отмечает Вольфзангер в дневнике. В своих письмах он еще долго будет вспоминать эти события, изображая «трагедию под Ориноко» как одно из главных его военных переживаний.


[Закрыть]

Дубровка. Мы заняли новые позиции. Изба, засыпанная снегом, и охапки соломы стали нашим опорным пунктом. Отступая к Дубровке, мы соединились с боевой группой, которая бежала от русских намного раньше нас и теперь снова оказалась с нами на одной позиции. Она недосчиталась нескольких бойцов и, едва отдохнув, повернула назад. Нескольких солдат из этой группы нашли замерзшими в руинах деревни, где они спали на снегу. Остальные залезли в оставшуюся от сгоревшей избы печь, но уже не смогли из нее выбраться, так как конечности у них отмерзли. Их, кричащих от боли, вытащили, погрузили на сани и отвезли на медицинский дивизионный пункт. Там им стали ампутировать руки и ноги, однако они умерли во время операции.

Мы воевали на опорном пункте. Цепь далеко лежащих деревень образовывала фронт. Между передовыми позициями и нашей обороной просачивались русские, двигаясь к Щиграм. Мы не знали этого.

Находили пищу где только могли. Картофель лежал в подвалах и бункерах. Резали овец и коров. Когда доставали каравай хлеба, то делили его на четыре части. В это время мы не притрагивались к картофелю, который запасли крестьяне перед весенним половодьем, так как уже не голодали и подлечили наши желудки. Ежедневно в течение нескольких часов должны были чистить оружие, но также заботиться о дровах для печей и о снабжении продовольствием. Мы должны были выступить на позиции месяцем позже.

Русские атаковали Дубровку. Они появились ночью. Мы не оказали им никакого сопротивления, так как не ждали от него ничего, кроме напрасных жертв. Мы отступали по равнине к Белой, преследуемые бронетранспортерами. Завернули винтовки в камуфляж, залегли в снег и стали готовиться к капитуляции. Однако тут вступила в бой немецкая артиллерия. Мы поднялись и вернулись в Дубровку. Русские также понесли большие потери. Другая наша рота, отступавшая из Дубровки, была обстреляна по ошибочному приказу нашей артиллерией, и несколько солдат погибло.

Наши квартиры были разрушены, повсюду лежали убитые. Немецких солдат мы покрывали брезентом, а с казаков стаскивали валенки, галифе и нижнее белье. Теперь все теснились в оставшихся целых домах. У наших солдат не было валенок, которые отлично защищали ноги от холода. Один из них наткнулся на следующий день на замерзший труп красноармейца. Он напрасно пытался сдернуть с него валенки. Взял топор и отрубил убитому ноги до голеней. С них летели куски мяса. Солдат взял части отрубленных конечностей в валенках и поставил рядом с нашим обедом в печь. Пока картофель варился, голени растаяли, и солдат обул окровавленные валенки. Перед едой мы подстилали под себя мох, чтобы согреть ноги, и били вшей.

Мертвецы оставались лежать на снегу. Через неделю их вместе с разбитыми санями и трупами лошадей сложили в разрушенных домах, облили керосином и сожгли.

Один день походил на другой и проходил в усталом однообразии от охраны избы на посту, неспокойного сна, заботы о заготовке древесины и продовольствия и исполнения различных приказов. Мы совсем обеднели. Получали только плащ-палатки да необходимый инвентарь. Я был не в состоянии отдыхать, тоскуя по родине. От постоянного пребывания на жестоком морозе заработал себе полное истощение нервной системы. Стрелял в привидения, которые, как мне казалось, появлялись передо мной, и бессильно кутался во что попало во время метели. Но выдержал все. Кризис миновал, я быстро выздоравливал и вернул себе стойкость и уверенность. Весь ужас, вызванный нуждой и силой обстоятельств, приводил нас к чему-то героически-циничному. Это было какое-то безумное соглашение с перспективой всеобщей гибели и самоубийство души. В России было слишком много солдат, чтобы мы могли с ними справиться.

Мы охраняли окрестности Дубровки, лежа в окопах, как приведения, между трупами. Полная луна вставала на небе. Мороз готовился к последнему натиску. Противник пока оставался на своих позициях.

Я хотел все забыть, чтобы остаться человеком. Записывал в свой дневник то, что связывало меня с прошлым. Но все напрасно. Я познакомился с той стороной России, из которой запомнил только разрушенные церкви и морозную зиму. И все же я верил, что эта война для меня что-то чужое, вызывающее какие-то странные фантазии. Мои гноящиеся ноги делали меня совершенно непригодным к службе. Я был только обузой.

Зимняя война закончилась для меня. Это было спасение, которое пришло в последний момент. Но я уже был обескровлен.