Текст книги "Сказки"

Автор книги: Вильгельм Гауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Вильгельм Гауф
Сказки

Вильгельм Гауф

Вильгельм Гауф (Wilhelm Hauff, 1802–1827) родился в Штутгарте в культурной бюргерской семье. Он рано обнаружил необыкновенные способности рассказчика, увлекавшего как своих сверстников, так и взрослых.

В Тюбингенском университете, где Гауф изучал теологию, он стал продолжателем университетской литературной традиции, заложенной Уландом и его друзьями. Вскоре студенты полюбили его песни, написанные в духе «швабской школы».

В 1824 г. Гауф принял место гувернера в семье крупного военного чиновника, служившего когда-то в армии Наполеона. Для своих воспитанников юный учитель и начал писать свои «сказки». Ближайшие годы его жизни были наполнены работой над осуществлением новых творческих замыслов.

В середине 20-х годов Гауф стал одним из наиболее популярных молодых немецких писателей. Вместе с известностью пришла и возможность целиком отдаться литературному груду, а также осуществить заветную мечту – отправиться в путешествие по Европе. 1826 год прошел в странствиях по Германии и Франции; отголоски этих путешествий звучат во многих его произведениях, которые были написаны или начаты в это время.

Знакомясь с разными уголками родной земли, Гауф расширял и круг своих личных знакомств. Теперь среди друзей начинающего писателя были не только участники тюбингенского и штутгартского литературного мирка, поэты и писатели «швабской школы», но и несколько берлинских литераторов. Талантливый берлинский прозаик Виллибальд Алексис и известный литературный критик Фарнгаген фон Энзе тепло отнеслись к Гауфу. Завязалась искренняя дружба с замечательным поэтом-песенником В. Мюллером. Немало обещала Гауфу и деятельность в качестве редактора литературного отдела журнала «Morgenblatt» (должность им была принята но предложению известного штутгартского издателя Котта).

В 1827 г., вернувшись из странствований, Гауф женился на девушке, которую давно любил. Тяжелая болезнь внезапно скосила Гауфа в расцвете его творческой деятельности. Скончался он 18 ноября 1827 г. По семейному преданию, незадолго до кончины, в полубреду, он узнал о славной победе, которую соединенный флот европейских государств одержал над турецким флотом при Наварине. Гауф, как и многие другие либерально настроенные немецкие писатели, искренне сочувствовал борьбе греческого народа за свободу. Победа при Наварине означала приближение полного поражения Турции, торжество греческих патриотов. «Я должен рассказать об этом Мюллеру», – пробормотал смертельно больной писатель; его родные пришли в смятение от этих слов, так как Мюллер умер незадолго до этого.

Похороны Гауфа показали, что его любила молодежь Вюртемберга. Молодого писателя провожали в последний путь его собратья по литературе. Над его могилой говорили Г. Шваб, Уланд и другие писатели «швабской школы». Уланд оплакал поэта в выразительном стихотворении, назвав его «прекрасной весной, у которой не было осени». Г. Шваб стал первым издателем полного собрания сочинений Гауфа, вышедшего в 1830 г.

Литературная деятельность Гауфа развернулась в 20-е годы, когда вопрос о необходимости социальных преобразований в Германии продолжал оставаться на повестке дня. Освободительная война всколыхнула народные массы, способствовала укреплению национального самосознания, хотя и не разрешила важнейших социальных проблем. В солдатских песнях, литературной сказке и отчасти в романах Гауфа читатель сталкивался с патриотическими настроениями 1813 г.

Правда, либеральные принципы Гауфа не распространялись на многие вопросы современной жизни, и его критика официальных учреждений, феодальной и мещанской морали носила весьма умеренный характер. Бюргерская идеология оказала и на него свое влияние, что иногда приводило писателя к компромиссам. И все же именно неудовлетворенность гнетущей обстановкой феодальной Германии порождала в творчестве Гауфа настроения протеста.

Талант Гауфа сказался раньше всего в поэзии. Его песни – студенческие и солдатские – быстро завоевали широкую популярность.

В поэзии Гауфа нашли отражение многие стороны современной поэту действительности, но и сказались свойственные ему противоречия. Во многих стихах он отчетливо высказывает свои симпатии к простым людям (солдатам, крестьянам), довольно резко критикует феодальные порядки. В своих лучших социальных стихотворениях Гауф близок к антифеодальной поэзии Бюргера.

Не случайны поэтому в его стихах («Страстное желание») призывы к свободе, хотя понимание свободы у поэта еще абстрактно. Гауф много говорит о нравственной чистоте человека, об идеале, о сердечных и братских отношениях между людьми, высказывает наивную веру в возможность примирения социальных противоречий. Поэт напоминает о силе народа, выражает надежду на пробуждение его самосознания. Особенно ясно эти тенденции сказываются в стихах, рассказывающих о простых людях и их тяготах («Солдатская верность», «Солдатская любовь», «Больная», «Надгробная песня» и др.). Всем этим его лирика родственна социальной поэзии Шамиссо и Гейне.

Как собственные, так и народные стихи, включенные Гауфом в сборник «Военных и солдатских песен», свидетельствовали об определенных социальных симпатиях и демократизме его как поэта и собирателя песенного фольклора. Лирический герой Гауфа – это человек труда и мужества, верящий в справедливость, готовый к выполнению патриотического долга. Мягко, с большой теплотой поэт говорит о солдате, крестьянском парне, одиноко стоящем на часах в глухую ночь, разлученном с домом и возлюбленной. Многие стихи самого Гауфа выдержаны в стиле народных песен с характерными для них рефренами, мужественной интонацией, разнообразием поэтических размеров, звучностью рифм и богатством сравнений. [1]1
  F. Dusel. Wilhelm Hauff. In: Hauffs samtliche Werke in vier Banden. Leipzig Bibliographisches Institut, o. J'S. XII.


[Закрыть]

Но не поэзия была основной областью творчества Гауфа. Уже в начале 20-х годов он работает над жанром сказки, одновременно пробуя свои силы и в жанре сатиры в прозе. В этом отношении представляли интерес его «Мемуары Сатаны» – сборник сатирических очерков, объединенных образом рассказчика – насмешливым Сатаною.

«Мемуары Сатаны» («Mitteilungen aus den Memoiren des Sa– tans», 1826–1827) выдержаны, как на то указывает сам Гауф, в традиции «Фауста» Гете. Мифологические образы и аллегории помогают уяснить ничтожество «реального» существования филистеров. В сатире запечатлены яркие социальные типы университетских фразеров-демагогов, буршей и «ресторанных политиков», против которых автор и направляет острие своей сатиры. Им писатель противопоставляет образ Гете, которого характеризует как подлинного патриота и крупнейшего писателя современности. Гауф остроумно пародирует не только бессмыслицу, алогичность поступков персонажей типа героев Гофмана (роман Гофмана «Эликсир дьявола»), но и пестроту, клочкообразность стиля некоторых писателей романтической школы; он прерывает повествование вставными новеллами, воспоминаниями, комментариями, юмористическими очерками, стихами и т. д.

Осенью 1825 г. был начат изданием роман Гауфа «Человек с Луны» («Der Mann im Monde oder der Zug des Herzens ist des Schicksals Stimme») – произведение, вызвавшее оживленную и довольно острую дискуссию. Гауф опубликовал этот роман под фамилией Г. Клаурена – псевдонимом, за которым обычно скрывался берлинский советник Карл Гейн – известный автор сентиментальных, пошлых и бессодержательных романов из светской жизни, пользовавшихся широчайшим успехом в немецкой мещанской среде. «Человек с Луны» – история молодого аристократа графа Эмиля де Мартинис – выглядит как талантливая пародия на жалкий и претенциозный стиль Клаурена. Пародийная направленность романа ясна уже в самом названии его, передававшем характерную для Клаурена страсть к неожиданным внешним эффектам: «Человеком с Луны» Эмиля зовут потому, что он некоторое время живет в отеле, который называется «Луна».

Раздраженный Клаурен в печати оповестил читателей о подлоге. Гауф недолго скрывал свое авторство и ответил Клаурену яркой статьей «Спор с Клауреном».

Среди немецких критиков и литературоведов в течение некоторого времени считался спорным вопрос о том, с самого ли начала «Человек с Луны» был задуман как пародия на Клаурена. Некоторые писатели, близкие к Гауфу, – среди них, например, Гуцков, – полагали, что первоначально это произведение было просто написано в духе Клаурена, а уже потом автор романа придал ему характер пародии.

Внимательное изучение и «Спора с Клауреном», и всего творческого развития Гауфа отвергает эти и подобные предположения. Нет, молодой писатель смело вступил в бой с пошлой «светской» беллетристикой, в которой видел явление вредное, портящее вкус и нравы немецкой читательской среды. Имея в виду роман Клаурена «Мимили» («Mimili»), Гауф в романе «Человек с Луны» великолепно передает все оттенки той манерности и пустоты, которые так возмущали его в писаниях Клаурена.

Издеваясь над мнимой «приятной, натуральной, трогательной и прелестной манерой» Клаурена, [2]2
  «Kontrovers – Predigt iiber Н. Clauren und den Mann im Monde…» – Hauffs samtliche Werke in vier Banden. Bd. II, S. 651.


[Закрыть]Гауф имеет в виду далеко не только этого писателя. По сути он говорит о целом направлении в немецкой литературе – о романах и повестях Шписа, Крамера, А. Лафонтена, Мейснера – дельцов от литературы, наводнявших немецкий книжный рынок макулатурой. Гауфа возмущает, что эти писатели претендуют на звание «писателей для народа». «Эти якобы народные писатели занимаются постыдным и вредным делом», – утверждал он.

Подобной литературе, далекой от подлинного искусства, пропагандирующей филистерскую мораль, Гауф противопоставил свою программу литературного воспитания. Он считал возможным осуществить ее посредством издания книг, которые воспитывали бы немецкого читателя в лучших традициях немецкой и иностранной литературы. [3]3
  Еще в выступлениях («Reden») в студенческом кружке весной и летом 1822 г. Гауф настойчиво проводил мысль о том, что подлинное искусство переживает свою эпоху, будит в людях высокие чувства (см. в кн. Н. Hoffmann. Wilhelm Hauff. Frankfurt a.M., 1902, S. 212 ff.).


[Закрыть]Выражению же естественных чувств сам Гауф, по его признанию, учился у Лессинга, Гете, Жана-Поля и особенно у своего земляка Шиллера.

И в своем критическом выступлении, и в вере в лучшее будущее немецкой литературы Гауф объективно сближался с лучшими немецкими литераторами его поры – с Берне и молодым Гейне, хотя он был весьма далек от их политических взглядов.

Смелость и зрелость, сказавшиеся в выступлении Гауфа против Клаурена, говорили о том, что молодой писатель движется вперед. Об этом заявляют и его новые произведения, особенно его исторический роман «Лихтенштейн» («Lichtenstein»), появившийся весной 1826 г.

Как и в других странах Европы, в Германии эти годы были отмечены особенно широкой популярностью романов Ф. Купера и В. Скотта. В них Гауф ценил живое изображение действительности, «картины жизни». В самое понятие «картины» он вкладывал сложное содержание, имея в виду определенную манеру писать, определенные жанровые особенности.

Ценя Купера и Скотта как летописцев, ожививших для читателей славное и бурное прошлое, Гауф попытался создать – не скрывая того, что он действует по образцу В. Скотта, [4]4
  Гауф оставил интересные заметки о ряде крупных романов В. Скотта. «Уэверли», «Гай Маннеринг», «Антикварий» и другие, по признанию немецкого писателя, привлекали его своей «эпичностью», раскрытием «развития духа эпохи», характерами «обычных людей» (см. «Studie iiber zwolf Romane Walter Scotts», 1826; см. также: H. Hoffmann. Wilhelm Hauff, S. 229 ff.).


[Закрыть]– немецкий роман на тему из родной истории. Так возник «Лихтенштейн», «романтическое предание» (romantische Sage) из истории Вюртемберга, как назвал свой роман Гауф. «Поток Сусквеганны и живописные высоты Бостона, зеленые берега Твида и горы Шотландии, веселые нравы старой доброй Англии и романтическая нищета гэлов, благодаря искусной кисти замечательных романистов, широко известны и у нас», – писал не без иронии Гауф и приводил своего читателя к выводу о том, что и у вюртембержцев «было свое прошлое, богатое общественной борьбой и не менее интересное для нас, чем прошлое шотландцев». Об этом прошлом, «богатом общественной борьбой», и хотел напомнить немецким читателям Гауф.

Действие его романа разыгрывается в 1519 г., в бурную эпоху религиозных и династических войн, которые были прологом к трагедии 1525 г. – к Великой Крестьянской войне в Германии. Гауф отчетливо представлял себе все значение народных движений в Германии этих лет: память о крестьянских восстаниях начала XVI в. проходит красной нитью через его роман, ведет читателя к будущему – к событиям 1525 г., которые, однако, уже не охвачены романом Гауфа.

В центре повествования судьба молодого рыцаря Георга фон Штурмфедера и его возлюбленной Мари из старого рода Лихтенштейнов. Их приключения даются на богатом историческом фоне. Картина за картиной, как говорит сам Гауф, проходят перед глазами читателя сцены придворной жизни, герцог Вюртембергский и его окружение; сцены жизни бюргерской, медленно текущей в богатых и прочных домах Ульма; сцены жизни народной особенно интересны тем, что Гауф прямо говорит о возбуждении, охватившем широкие крестьянские массы в эти годы. Точным и ярким рисунком отличаются портреты исторических лиц, о которых говорит писатель, и среди них особенно удавшиеся образы старого полководца Фрундсберга, вождя мятежных рыцарей Зикингена, «ученого и мудрого» Гуттена, находившего «бранные слова» по адресу герцога Ульриха.

Однако наиболее существенной победой Гауфа был образ Волынщика из Хардта. Эта запоминающаяся фигура немецкого крестьянина, участника тайного союза Бедного Конрада, случайно спасшегося во время расправы с восставшими крестьянами, высится над всеми другими образами романа. Волынщик из Хардта привлекает своей цельностью, духовной силой, честностью, обаянием таланта и воли. Он воплощает в себе не только свободолюбие и достоинства простого человека, но и его одаренность: Волынщиком его зовут потому, что он искусный шпильман. Речь Волынщика и его близких, переданная Гауфом на швабском диалекте, обогащала языковую ткань романа.

Волынщик и молодой рыцарь никогда не поймут друг друга, таков вывод Гауфа. Но это не мешает Волынщику помогать Георгу, когда у них оказываются общие враги – беспощадные и коварные хищники – князья, по разным причинам преследующие и мятежного крестьянина, и непокорного, не в меру гордого юношу из старой знатной семьи; узнав Волынщика ближе, Георг проникается к нему чувством глубокого уважения.

Жизнь Германии XVI в. показана в романе в смене исторических событий и событий вымышленных: Гауф отстаивал право писателя на вымысел в пределах исторической достоверности. «Лихтенштейн» – одно из первых произведений немецкой прозы, так уверенно изображавшее исторический процесс в движении, в борьбе различных общественных сил. Полны поэтического вдохновения страницы, посвященные описанию родной природы – швабских Альп, бурлящих вод Неккара.

Но Гауф еще не умел раскрывать всю сложность душевных переживаний своих героев. Он довольно слепо следовал своему учителю В. Скотту в раскрытии характеров действующих лиц. Его роман временами настолько близок к «образцам» шотландского романиста, что приходится говорить о его несколько ученической зависимости. Вместе с тем Гауф не смог в полную меру воспользоваться методом Вальтера Скотта, объективного историка. Он идеализировал герцога Ульриха – тирана и притеснителя, ненавидимого народом Вюртемберга.

Многие слабые стороны своего исторического повествования позднее осознал и сам Гауф. Значительную роль в этом сыграло изучение писателем наследия немецких классиков – штюрмерской драмы Гете («Гец фон Берлихинген») и исторической драматургии Шиллера. И все же, каковы бы ни были недостатки «Лихтенштейна», этот роман, наряду с романами В. Алексиса и К. Иммермана, знаменует собою поиски, ведущие немецкую литературу к путям реализма.

«Лихтенштейн» способствовал укреплению известности Гауфа. Но наибольшей популярностью пользовались его сказки, свидетельствовавшие о том, что их автор был не только одним из талантливых интерпретаторов национального сказочного фольклора, но и создателем оригинальной литературной сказки.

Три тома сказок («Marchen fur Sohne und Tochter gebildeter Stande», 1826–1828) представляли собой значительное явление в немецкой литературе.

В мудрости народных сказок писатель стремился найти ответы на волнующие вопросы современности. Правда, как и у других представителей романтической школы, его толкование фольклорных образов и идей было ограниченным, нередко приспособленным к вкусам немецких бюргеров.

Но писатель ведет борьбу с аристократической литературной «модой» на вычурную, салонную сказку, которая, по его словам, является лицемерной и противостоит настоящей сказке. В противовес наиболее реакционным романтикам, вводившим в сказку мистику и суеверие, Гауф ставит вопрос о необходимости реалистического толкования сказочной фантастики. Сказочные «пестрые картины», по мысли Гауфа, интересны не сами по себе, а в соотношении с общественной жизнью человека, с процессом развития природы. Эти тенденции характерны уже для первого цикла сказок «Караван» («Die Karawane»), в котором живописно разработан восточный колорит: «Прекрасные кони, разряженные всадники; бесчисленные шатры в песках пустыни; птицы и рыбы в бурных морях; тихие леса и многолюдные площади и улицы; битвы и мирные кочевья…». [5]5
  Об источниках «восточных» и собственно немецких сказок Гауфа см. J. Arnaudoff. Wilhelm Hauffs Marchen und Novellen. Quellenforschungen und stilistische Untersuchungen. Munchen, 1915, S. 9—36.


[Закрыть]

Для Гауфа восточные темы представляли нечто большее, чем экзотику. Он не только отбирает сказки, наиболее интересные в социальном отношении, имеющие большой познавательный смысл, но в целом ряде случаев в «восточных» картинках раскрывает свое отношение к окружающему. В «Рассказе о Маленьком Муке» («Die Geschichte von dem kleinen Muck») имеется прозрачный намек на карликовое государство, которое можно пройти от одной границы до другой за восемь часов. В финале сказки, где говорится о необходимости воздаяния заслуженной кары «вероломному королю», автор вспоминает, что эту историю ему рассказал отец, проведший больше года в тюрьме «без суда и следствия». В «Рассказе о калифе аисте» («Die Geschichte von Kalif Storch») Гауф с негодованием пишет о чопорном и невежественном феодале, вызывающем страх и ненависть.

В поздних сказочных циклах Гауфа романтическая «восточная» тема весьма явственно вытесняется. Пестрые краски «Каравана» почти целиком сменяются сказками с немецким сюжетом. Лишь во втором цикле сохраняется внешняя восточная рамка, да в третьем цикле но мотивам арабских сказок 1001 ночи рассказываются «Приключения Саида» («Saids Schicksale»). Последняя сказка, повествующая о легендарном «правдивом и честном» калифе Гаруне аль-Рашиде, ухо которого «открыто для всех», имела в идейном плане особое значение. Конкретным картинам жестокостей и феодального произвола в Германии в «Предании о гульдене» («Die Sage voin Hirschgulden») и развращающей роли денег в «Холодном сердце» («Das kalte Herz») писатель противопоставляет легендарные «времена Гаруна», когда можно было искать управу на беззакония и неправый суд. Конечно, в этом сказалась и идейная слабость Гауфа, ограничивавшегося в борьбе с феодальной реакцией лишь ссылкой на «пример» Гаруна и возможное перевоспитание хищника (финал второй части «Холодного сердца»).

Гауф почти повсюду дает реалистический подтекст сказочной фантастики. Он часто переплетает таинственные истории сказок с биографией самих рассказчиков. Цалейкос, Орбазан и купцы «каравана» в сущности рассказывают истории из своей жизни. Таков характер и «Рассказы Альмансора» («Die Geschichte Almansors») во втором «Альманахе» и др. Иногда автор вводит в «сказочное» романтическое повествование исторические события и лица, делает смелые обобщения. Трогательная и наивная история о Карлике Носе («Der Zwerg Nase») не только гротеск. Как бы мимоходом в ней разоблачается военная политика тех монархов, которые, по остроумному замечанию писателя, привыкли есть «датский суп с красными гамбургскими клецками» [6]6
  Намек на сложное переплетение интересов и военную политику в начале XIX в., когда Англия упорно боролась с Наполеоном из-за влияния в Северной Германии и Скандинавии.


[Закрыть]и «паштет Сюзерен», являющийся «королем паштетов». Но если в сказке дан робкий намек на войну с Наполеоном как «войну из-за травки», то в новеллистическом вступлении ко второму «Альманаху» открыто говорится о «голодных волках» – франках, «идущих на все, когда дело касается денег». [7]7
  Политическая тенденциозность сказок Гауфа отмечалась критикой. См. R. Н. Der Kampf gegen Absolutismus in den Marchen Wilhelm Hauffs. – «Neuc Literature, TemeSvar, 1957, Jg. 8, H. 3, S. 102–109.


[Закрыть]Там же, хотя и туманно, упоминается о событиях, изменивших многое в общественной жизни Европы.

В сказке «Человек-обезьяна» Гауф создал сатирическое изображение современной ему филистерской Германии. Писателю больно, что его родиной владеют знать и бюргерство, далекие от народа, привыкшие слепо подражать всему иностранному. Достаточно было в маленьком городке (а они в Германии «все на одно лицо») появиться шарлатану, выдававшему дрессированную обезьяну за английского джентльмена, как грюнвизельские юнцы объявили, что они не меньше англичанина имеют право «быть невоспитанными на гениальный манер»: ведь богатому англичанину «приходится прощать грубость».

Многие сказки Гауфа были общественно актуальными именно вследствие своей близости к фольклору. Наиболее правдивыми рассказчиками сказок писатель считал крестьян и ремесленников, которые хорошо знают жизнь. Автор и сам подчеркивал связь своих сказок с народными (преимущественно швабскими) преданиями, со свойственными им особенностями – ясностью композиции, остротой диалога, гибкой системой метафор, антитез, гипербол. Своей литературной сказкой Гауф нанес чувствительные удары принципам реакционного романтизма.

Литературные сказки Вильгельма Гауфа, как и произведения его в других жанрах, чрезвычайно ярки, насыщены народными поговорками и образной речью. И хотя некоторые из этих сказок были ограничены бюргерской моралью, однако в своем основном составе они явились ценным вкладом в национальную литературу, примером острой критики и боевого отношения писателя к современной действительности. Для сказок Гауфа характерна особая моральная атмосфера; мужественная гуманность, убедительная разумность связывают их с лучшими традициями немецкой и европейской просветительской литературы.

В последние годы своей короткой жизни Гауф обратился к жанру новеллы.

В отличие от сказки, в новелле он разрабатывает не только новую, более глубокую манеру характеристики, иную манеру повествования, тонко и сложно передающую настроения его героев. Новеллы Гауфа – отмеченный Белинским «Отелло» («Othello»), «Нищенка с Pont des Arts» («Die Bettlerin vom Pont des Arts»), «Еврей Зюсс» («Jud Suss»), «Портрет императора» («Das Bild des Kaisers»), «Певица» («Die Sangerin») и другие – важные вехи в развитии немецкой прозы начала XIX в. В них легко можно проследить движение романтика Гауфа к реализму, овладение методом прямого (уже не иронически иносказательного, как в сказках) изображения немецкой действительности.

Наиболее зрелая и глубокая новелла «Портрет императора» ярко и правдиво освещает немецкую жизнь начала века. Гауф повествует о судьбе одной из копий, сделанных с известного портрета, написанного Давидом. Это портрет Наполеона в Италии, молодого генерала Французской революции, попавший в Вюртемберг. Юный вольнодумец Роберт Вилли, жертва полицейского произвола, бесчинствующего в Германии 20-х годов, дарит эту копию своему отцу. Старик Вилли, хотя и вюртембержец по происхождению, беззаветно предан памяти Наполеона, в гвардии которого он когда-то служил, так как Вюртемберг входил в немецкие территории, захваченные Францией.

Перед этим портретом старый генерал Вилли примиряется со своим противником, помещиком Тирбергом, ярым врагом Наполеона. Тирберг не мог простить императору Наполеону преследований, из-за которых он потерял богатство и положение. Однако он знает, что не все французы – разбойники и воры: когда-то в юности, путешествуя по Италии, охваченной войной, он был спасен от мародеров молодым французским офицером, который произвел на него неизгладимое впечатление. Каково же удивление Тирберга, когда он узнает в портрете молодого Наполеона своего итальянского знакомого. Примирение между генералом Вилли и Тирбергом заключается с характерным условием: пусть Тирберг забудет ради Наполеона молодого, ради его обаяния поступки Наполеона – императора, тирана и покорителя Европы.

Интересно намечены в новелле образы немецкой молодежи 20-х годов. Молодой пруссак Рантов, воспитанный в духе преклонения перед 1813 г., с большим удивлением узнает, что далеко не все немцы в Южной Германии благословляют Пруссию. В ответ на хвастливое заявление Рантова: «Мы сбросили Наполеона с престола» старый генерал Вилли насмешливо роняет: «А я-то думал, что для этого понадобилось полмиллиона солдат, собранных по всей Европе…»

То, что Рантов считал подвигом прусского генерала Иорка – удар во фланг отступающей французской армии, – предстает теперь перед ним как предательство, совершенное по отношению к ослабевшему и попавшему в беду союзнику. Рантов пробует заговорить о «всеобщем подъеме 1813 года», – старый генерал заявляет, что в Южной и Западной Германии никто не видел этого подъема. В рассказе генерала Вилли обрисовывается трагикомическая фигура «волонтера 1813 года», добровольца из отряда «франкфуртских мстителей», жалкого и смешного перед Наполеоном и его ветеранами.

Трудно и горько дается Рантову мысль о том, что он далеко не во всем верно оценивал события 1813–1815 гг., о том, что население других земель Германии видит в пруссаках не освободителей, а поработителей. А тут еще знакомство с молодым Робертом Вилли, членом тайного политического общества; перед авторитетом Роберта Рантов преклоняется, хотя его вольнодумство внушает молодому пруссаку страх. В отличие от бонапартиста-отца, Роберт не осуждает «подъем 1813 года», но, оказывается, видит в нем проявление сил, спящих в народе и позволяющих надеяться на лучшее будущее: Рантов, готовый обрадоваться такому союзнику, вдруг начинает смутно подозревать, что Роберт думает совсем не о том будущем, которое рисуется ему, Рантову, в казенно-прусском духе.

Значителен и поэтичен образ Анны Тирберг, которая не желает быть «истинно-германской девицей и прясть у себя в каморке». В Анне Тирберг сочетаются мягкость и строгость, серьезность и юмор, романтическое преклонение перед памятью императора и понимание того, что его время не вернется. Однако, как и ее возлюбленный Роберт Вилли, она прежде всего противница того режима, который установлен в Германии вместе с победою Священного союза; кузен Рантов с его казенно-прусским представлением о немецкой истории ей смешон и жалок.

В сложной борьбе настроений и мнений, которая обрисована в «Портрете», отразилась приближавшаяся зрелость Гауфа-писателя: резче сказалось здесь осуждение политики Священного союза, полнее и глубже наметилось сочувствие передовой немецкой интеллигенции 20-х годов. «Марсельеза» и политические песни Делавиня и Беранже, звучащие в тексте новеллы, глубоко симптоматичны для растущих демократических настроений писателя, гораздо более заметных теперь, чем за два года до того – в «Лихтенштейне», еще не чуждом романтизации Средневековья. Теперь Средневековье бесповоротно осуждено в лице старого Тирберга, не примирившегося с крахом Священной Римской империи и бормочущего о своих претензиях к Наполеону: поступь истории раздавила старое родовое гнездо Тирберга, а он все равно ничего не понял и ничему не научился в эти тяжелые и грозные годы, пронесшиеся над Германией.

Роберт Вилли, молодой немецкий вольнодумец, поэтический социальный мечтатель, грезящий о всеобщем благоденствии и освобождении Европы, – вот положительный образ последней законченной новеллы Гауфа. Перед смертью писатель работал над романом «Андреас Гофер» («Andreas Hofer»), посвященным событиям тирольского восстания 1809 г. Тема народных движений, намеченная еще в «Лихтенштейне», теперь выступала как воспоминание о недавнем прошлом, память о годах, когда решалась – и на долгое время – дальнейшая судьба народов Германии и Австрии.

Гауф был тесно связан со всем «швабским» укладом жизни – Вюртемберга, о котором он с такой любовью и не раз писал в новеллах и сказках. Он ревниво отделял Вюртемберг от других немецких государств, хотя и был сторонником объединения Германии. «Вюртембергская», «швабская» тема явственно звучит в его творчестве. Существеннейшую роль в формировании и развитии литературных вкусов Гауфа сыграли старшие представители «швабской школы». Их творчество воспринималось как определенная традиция. В недавнее прошлое уходила корнями и другая очень важная для него традиция – традиция Шиллера, вдвойне близкого и дорогого для Гауфа именно потому, что он был тоже шваб но рождению.

Но Гауф, как Уланд, выходит за пределы «швабской школы», приобретает общенемецкое значение. Его сказки, стихи и новеллы, роман «Лихтенштейн» – это явления национальной немецкой литературы, отнюдь не ограниченные узкими областными интересами, «швабской» спецификой, которая так связывала творчество некоторых других поэтов из кружка Уланда.

В немецком литературном процессе 20-х годов и художественное наследие Гауфа, и его литературная полемика, и его своеобразное восприятие традиций фольклора и классической немецкой литературы XVIII в. – важные признаки приближения нового этапа. Творчество Гауфа – одно из живых и значительных звеньев, связывающих немецких прогрессивных романтиков с рождающимся критическим реализмом.

В. П. Неустроев, Р. М. Самарин