Текст книги "Воспоминания адъютанта Паулюса"

Автор книги: Вильгельм Адам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

К новым берегам

В июле 1943 года по инициативе ЦК КПГ, прежде всего Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта, антифашистски настроенные рабочие, крестьяне, представители интеллигенции, военнопленные солдаты и офицеры фашистского вермахта вместе с депутатами рейхстага от КПГ, профсоюзными деятелями и прогрессивными немецкими писателями создали под Москвой национальный комитет «Свободная Германия».

Из «Очерка истории немецкого рабочего движения».

Колонна побежденных

В голове и в хвосте нашей небольшой колонны следовало по одному советскому грузовику с автоматчиками. Автомашины медленно двигались вплотную одна за другой мимо занесенных снегом, иногда еще дымившихся развалин бывших жилых кварталов, административных зданий, школ, больниц, театров и фабрик. Оледеневшее шоссе и его обочины были завалены различным немецким военным имуществом, подчас еще вполне годным. По дороге большими и маленькими группами в сопровождении красноармейцев тащились в плен остатки 6-й армии. Многие солдаты, обессиленные и истощенные, поддерживали друг друга. Часто двое обессилевших от голода тащили раненого.

Вероятно, эти отмеченные печатью смерти, позорно обманутые солдаты посылали немало проклятий вслед командующему 6-й армией и сопровождающим его лицам, которые проследовали в автомашинах.

В течение последних ужасных недель окружения Паулюс, пожалуй, начал понимать, какую огромную ответственность он взял на себя, беспрекословно повинуясь Гитлеру и генеральному штабу. Однако это лишь усилило его разочарование и, кроме того, позволило его значительно более энергичному начальнику штаба Шмидту бессмысленно посылать на смерть остатки армии. Теперь было уже поздно ссылаться на оговорки. В тот день, 31 января 1943 года, мне уже было ясно, что вопрос о виновности за гибель 6-й армии возник перед Паулюсом и его штабом, перед всеми генералами и высшими командирами, которые капитулировали лишь тогда, когда советские войска появились непосредственно перед штабом Паулюса. Нельзя было допустить до таких страданий, какие мы наблюдали через стекла наших автомашин. Принятие предложения Красной Армии о капитуляции от 8 января 1943 года избавило бы десятки тысяч людей от трех с половиной недель голода и морозов. Состояние их здоровья к моменту пленения было бы значительно лучшим. Сыпной тиф не смог бы распространиться так широко. Я чувствовал, что мы являемся соучастниками страшного преступления. Его вдохновителями были Гитлер вместе с верховным командованием вермахта и генеральным штабом, а также Манштейн и его оперативный отдел в группе армий «Дон». Тогда я еще не подозревал, что существовали более глубокие корни вины, что эти лица выступали как представители и орудия в руках пагубных и самых черных в германской истории реакционных сил. Вообще я настолько физически и морально ослабел, был настолько внутренне опустошен и утомлен, что вряд ли мог ясно мыслить.

Я как бы освободился от ужасного кошмара, когда автомашины выехали за пределы города и двинулись по открытой степи в южном направлении. Теперь мы поехали быстрее. Вскоре слева показалась Волга. После короткой остановки у нескольких, по-видимому новых, домов, где, вероятно, был расположен какой-то высокий штаб, поездка продолжалась параллельно реке. Два часа спустя мы прибыли в Бекетовку.

Встреча с победителями

Мы остановились перед одним из деревянных домов. Мой взгляд упал на украшенные искусной резьбой наличники окон и резные фронтоны. Сопровождавший нас советский генерал предложил нам войти в дом. После того как в передней мы сняли шинели и фуражки, нас провели в большую комнату. Что же будет теперь? Паулюс протянул руку Шмидту и мне, как бы желая попрощаться. Все же геббельсовская пропаганда засела в нас глубже, чем мы думали сами.

Один из советских генералов занял место на торцовой стороне столов, расставленных в виде буквы «Т». Как вскоре выяснилось, это был М. С. Шумилов, командующий 64-й армией. Около него сели генерал, который нас привез – это был начальник штаба армии генерал-майор И. А. Ласкин, – и переводчик в чине майора. Нам указали на стулья, стоявшие вдоль длинной стороны. Незадолго до этого Шмидт шепнул мне:

– Следует отказываться давать любые показания, кроме наших персональных данных.

Это предостережение показалось мне излишним и бестактным.

Шумилов обратился к нашему командующему, назвав его «фон Паулюс», на что тот заметил:

– Я не дворянин.

Советский генерал взглянул на него с недоверием. Когда же Паулюсу был задан вопрос о его чине и он ответил «генерал-фельдмаршал», это недоверие еще более усилилось. Тогда Паулюс вынул из нагрудного кармана свою солдатскую книжку и протянул ее советскому командующему армией. Тот быстро посоветовался с переводчиком и ответил коротким «хорошо».

В ходе дальнейшей беседы генерал Шумилов предложил Паулюсу отдать приказ о капитуляции также «северному котлу». Паулюс отказался, сославшись на то, что этот котел подчинен непосредственно Гитлеру.

Что же теперь произойдет, подумал я. Ведь наша пропаганда всегда утверждала, что русские подвергают пыткам каждого, кто не подчиняется их требованиям. Я со страхом смотрел на советского командующего армией. Шумилов продолжал говорить спокойно и деловито. Ничего не произошло. Пока я пришел к этому весьма поразительному заключению, генерал поднялся. Майор перевел его последние слова:

– Скажите фельдмаршалу, что я прошу его сейчас перекусить, а затем он поедет в штаб фронта.

Неужели это серьезно? Советские солдаты помогли нам надеть шинели. Возбужденные, мы направились к выходу, где нас ожидал Шумилов в высокой меховой шапке на голове. Он пошел через улицу, сделав нам знак следовать за ним. Неужели это конец? Я оглянулся. Экзекуционной команды не было. Может быть, она там, за деревянным домом, к которому шел генерал?

Ничего подобного. Шумилов открыл дверь в сени, где хозяйничала пожилая женщина. На табуретках стояли тазы с горячей водой и лежали куски настоящего мыла, которого мы уже давно не видели. Молодая девушка подала каждому белое полотенце. Умывание было просто блаженством. В течение многих дней мы лишь кое-как оттирали грязь с лица и рук, пользуясь талым снегом.

После этого нас попросили пройти в соседнюю комнату. Там стоял стол со множеством разных блюд. Когда по приглашению Шумилова я сел за стол вместе с Паулюсом и Шмидтом, мне стало стыдно. Какой же ложью о кровожадных большевиках нас пичкали! И мы были такими простаками, что верили этому! Я подумал о нескольких генералах Красной Армии, которые проходили через штаб нашей армии как военнопленные. Ими интересовался только начальник разведотдела, ответственный за сведения о противнике. Мы, офицеры штаба, считали ниже своего достоинства сказать им хотя бы слово. Перед отправкой в тыл им давали порцию пищи из походной кухни.

Судя по всему, на Шмидта не произвело никакого впечатления рыцарское поведение советского командующего армией, одержавшего победу. Он тихо шепнул мне:

– Ничего не принимать, если они предложат нам выпить: нас могут отравить.

Эта опека была отвратительна и возмутительна. Я дал это понять Шмидту гневными взглядами. Если бы его слова понял и генерал Шумилов! Он как раз в это время заметил:

– Мне было бы намного приятнее, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, если бы я мог приветствовать вас здесь как гостей, а не как военнопленных.

Налили водку, всем из одной бутылки. Генерал попросил нас выпить с ним за победоносную Красную Армию.

В ответ на это мы продолжали сидеть неподвижно. После того как переводчик тихо сказал ему несколько слов, Шумилов улыбнулся:

– Я не хотел вас обидеть. Выпьем за обоих отважных противников, которые боролись в Сталинграде!

Теперь Паулюс, Шмидт и я тоже подняли рюмки. Вскоре водка, выпитая на пустой желудок, начала действовать. У меня слегка закружилась голова. Однако это прекратилось, когда я маленькими кусочками съел бутерброд. Паулюс и Шмидт тоже принялись за еду.

С генералом Шумиловым мы просидели больше часа. Я жадно впитывал в себя все, что видел и слышал. Майор говорил на превосходном немецком языке. Впервые я услышал, что советские люди хорошо отличали гитлеровскую систему от немецкого народа. Советские офицеры заверили нас, что, несмотря на все случившееся, советские люди не потеряли веры в немецких рабочих и немецких ученых. Правда, они разочарованы тем, что многие немцы позволили Гитлеру использовать их в своих целях. Паулюс попросил позаботиться о раненых, больных и полумертвых от голода немецких солдатах, что советский командующий армией и обещал ему сделать в пределах возможного, как нечто само собой разумеющееся.

– У вас есть еще какое-нибудь пожелание, господин фельдмаршал? – спросил Шумилов, когда подошло время отъезда. Паулюс немного подумал:

– Я хотел бы просить вас, – сказал он, – оставить при мне моего адъютанта полковника Адама.

Генерал Шумилов отдал распоряжение одному из офицеров, который тотчас же вышел из комнаты. Вскоре после этого он встал и проводил нас к машинам, готовым следовать дальше. Он попрощался с каждым из нас пожатием руки, сказав при этом Паулюсу:

– Ваше пожелание будет выполнено. Когда автомашины тронулись, он стоял у дороги, отдавая честь. Это был действительно рыцарский противник.

В деревне близ советского штаба фронта

В качестве ближайшего пункта следования генерал Шумилов назвал штаб фронта, что примерно соответствовало нашему штабу группы армий. Автомашины, громыхая, ехали по полям боев между Волгой и Доном. Ночная темнота скрывала места трагических событий; ледяной холод проникал в автомашины. Скрючившись, я сидел в углу заднего сиденья, рядом со мной переводчик нашего штаба, передо мной – двое советских офицеров. Я мог ориентироваться по звездному небу. Мы ехали в северном направлении. Вскоре машины остановились. Блеснули карманные фонари. Контроль. Сопровождавшие нас офицеры ответили на заданные им вопросы. Все ясно. Автомашины двинулись дальше. В эту ночь мы останавливались так несколько раз и вновь ехали дальше. Шоссе было перекрыто шлагбаумами. Невольно я вспомнил о планах побега наших офицеров из окружения. При таком строгом контроле никому, пожалуй, выбраться не удалось.

Наша небольшая колонна снова остановилась. Я услышал свое имя. Какой-то офицер подошел к нашей автомашине и предложил мне выйти и следовать за ним. Его тон был не особенно любезным. Я пошел вслед за ним со стесненным сердцем. Мне дали понять, чтобы я сел в небольшой легковой вездеход в голове колонны. Едва успел я втиснуться между двумя офицерами на заднем сиденье, как мы быстро поехали дальше. Другие машины вскоре исчезли из виду. Несмотря на хороший прием у генерала Шумилова, я все же испытывал неприятное чувство. Я снова вздохнул свободнее только тогда, когда на следующей остановке нас догнало несколько машин и в одной из них я увидел Паулюса.

С 15 часов мы ехали при сильном морозе, наполовину окоченев, сидя почти неподвижно в машинах. Близилась полночь, когда мне разрешили выйти из автомашины у маленького деревянного дома. Выбираясь с негнущимися суставами из машины, я увидел, что Паулюс и Шмидт тоже вышли. Вслед за советским офицером мы все вместе подошли к дому, который охранялся стоявшими на каждом углу часовыми с автоматами на ремне.

Дверь открылась изнутри. Первое, что я почувствовал, входя, было блаженное тепло. Молодой старший лейтенант приветствовал нас на немецком языке. Он объяснил Паулюсу и Шмидту, что они должны разместиться в большой комнате с двумя кроватями, столом и несколькими стульями. Моя кровать находилась в первой комнате, напротив дверцы обмурованной печи, которая глубоко вдавалась в отведенную обоим генералам комнату.

В приятном тепле наши окоченевшие от мороза руки и ноги начали медленно отходить. В комнату вошел старший офицер, который предложил Паулюсу и Шмидту следовать за ним в штаб фронта, где их ждали генералы Рокоссовский и Воронов. Тем временем старший лейтенант рассказывал о своем родном городе Москве, где он учился в архитектурном институте. Я узнал о Кремле, метро и театрах. Когда я выразил удивление его хорошим знанием немецкого языка, то услышал ответ, который впоследствии часто получал в аналогичной форме:

– У нас многие учат немецкий язык, язык Маркса и Энгельса. Я советовал бы вам учить в плену русский язык.

Вскоре после 2 часов ночи машина привезла Паулюса и Шмидта обратно. От них я узнал, что эта беседа началась с теми же формальностями и вопросами, как и в штабе 64-й армии. Как и в Бекетовке, Паулюс попросил командующего советским фронтом оказать возможно большую помощь оставшимся в живых немецким солдатам и офицерам. Советский генерал ответил:

– Разумеется, продовольствие для 90 тысяч добавочных едоков не появится в один день. Но мы сделаем для них все, что в человеческих силах.

Мы буквально падали от усталости и быстро легли. На следующее утро я проснулся только тогда, когда старший лейтенант сильно потряс меня за плечо.

Утром 1 февраля нам было позволено немного погулять перед домом в сопровождении старшего лейтенанта. Мы не знали названия населенного пункта, в котором находились. На наш вопрос старший лейтенант только пожал плечами. Да это и не имело значения. Куда важнее было то, что в последующие дни сюда прибыли все оставшиеся в живых генералы 6-й армии. Правда, наш домик стоял в некотором отдалении и сначала мы не встречались с ними. Все же мы ежедневно видели их из нашего домика, когда они гуляли.

Среди событий первых дней плена, необычного спокойствия и регулярного питания постепенно исчезали отупение и скованность, которые овладели мною в последние дни окружения. Тем сильнее я чувствовал бремя заключения. Здесь, в этой деревне, у нас не было ни газет, ни книг. Мы часами сидели у стола, занятые каждый своими мыслями. Вид из окна на ровный, монотонный снежный ландшафт также не мог рассеять наше мрачное настроение. Силы Паулюса были на исходе.

Поездка с неизвестной целью

5 или 6 февраля 1943 года нас перевели в другое место. Но лишь на два-три дня; затем снова последовал приказ готовиться к отъезду. Грузовики доставили всех пленных генералов 6-й армии к железнодорожной линии, проходившей неподалеку от населенного пункта. На открытом участке, около будки обходчика, остановился поезд, в середине которого находился свободный вагон. Мы немало удивились, войдя в приготовленные для сна купе: простыни, одеяла, покрытые белыми наволочками подушки.

В роли переводчика выступала пожилая женщина. Комендант поезда через нее приветствовал Паулюса и информировал о положении на фронте. Мы узнали также, что в других вагонах находились офицеры нашей армии, с которыми, правда, мы не могли общаться.

Куда же мы едем? Мы не решались спросить. Ночью я некоторое время стоял в неосвещенном купе у окна. Большие и мелкие поселки проносились мимо. В них не видно было разрушений. Только многочисленные военные эшелоны, направлявшиеся к фронту, напоминали о войне. Из-за них наш поезд двигался медленно и часто стоял на запасных путях.

В генеральском вагоне оживление начиналось рано.

Много времени занимали умывание и бритье, затем проводница приносила в купе горячий чай. Мы со Шмидтом завтракали в купе Паулюса.

Когда я снова подошел к окну, моему взору представился изменившийся ландшафт. Покрытая грязно-серым снегом однообразная степь исчезла.

По обе стороны железной дороги далеко раскинулись большие леса в роскошном зимнем одеянии; часто встречались населенные пункты, на вокзалах царило деловое оживление. Женщины предлагали продукты – хлеб, птицу, молоко, масло и многое другое, что необходимо для длительного путешествия. Шла оживленная торговля с солдатами из воинских эшелонов и пассажирами из проезжающих поездов. Каждая остановка на станциях использовалась для того; чтобы принести в чайнике горячую воду из специальных кипятильников. К сожалению, я не мог расшифровать названий населенных пунктов на вокзалах, потому что еще не знал русского алфавита.

Иногда во время остановок к нашему поезду пытались подойти любопытные штатские. Однако охранявшие нас солдаты держали их на почтительном расстоянии. Правда, я замечал иногда мрачный взгляд, который тот или иной советский гражданин бросал на тех, кто опустошил его страну и многим принес смерть. Но оскорбительных выходок против нас не было.

Я уже не помню, как долго мы ехали, пожалуй, двое или трое суток. Однажды утром мы остановились у вокзала, и нам предложили собрать вещи.

Лагерь военнопленных в Красногорске

– Еще короткая поездка автобусом, и вы у цели, – сказал фельдмаршалу комендант поезда.

Так оно и оказалось. Мы проехали через какой-то город. При этом почти ничего не было видно. Это был небольшой провинциальный городок, какие мы видели в ходе военных действий.

Через несколько минут наш автобус остановился перед высокими закрытыми деревянными воротами. Справа от ворот стоял маленький деревянный домик. В обе стороны тянулся высокий забор с колючей проволокой. Мы находились у лагеря военнопленных в Красногорске под Москвой.

Начиналась настоящая лагерная жизнь.

Из караульного домика вышли комендант лагеря и дежурный офицер. Они предложили нам следовать за несколькими солдатами охраны. Справа показались три длинных барака. Слева вдоль лагерной улицы тянулся небольшой барак; как мы вскоре узнали, это была кухня. Дальше, по эту же сторону улицы, находились бревенчатый дом и один жилой барак. За ними виднелись несколько землянок.

Прибытие «сталинградских генералов» было, конечно, сенсацией для «старых» немецких военнопленных. Полные любопытства, они стояли перед кухней в фартуках и белых колпаках или выглядывали из окон бараков. В лагере, по-видимому, было не очень много народу.

На третьем бараке справа от дороги виднелась надпись «Амбулатория». Однако оказалось, что это здание имеет еще и другой вход. Мы вошли через него и в просторной комнате стали ждать, что будет дальше. Тем временем я смог немного осмотреться. На двери висел плакат на немецком языке. Под заголовком «Из приказа народного комиссара обороны» я прочел: «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, а государство германское остаются».

Эти же слова я слышал еще 31 января 1943 года во время встречи с генералом Шумиловым. Тогда они произвели на меня большое впечатление. Теперь же мне казалось, что это просто «пропаганда», впрочем, то же самое думали и генералы. Может быть, на меня повлияло многодневное пребывание вместе с ними; ведь большинство из них держалось надменно и замкнуто. Во всяком случае, в последующие месяцы и годы эти слова постоянно звучали в моих ушах.

После душа и дезинсекции нас распределили по баракам. Паулюс, Шмидт и я получили комнату в бревенчатом доме. Здесь в большой комнате жили шесть румынских генералов, в меньшей – три итальянских. Кроме того в лагере жили также пленные офицеры и рядовые. В амбулатории, руководимой советской женщиной-врачом, работали пленные немецкие врачи.

Сначала жизнь в качестве военнопленных таила в себе своего рода напряжение и ожидание. С некоторым волнением мы ждали чего-то неизвестного, неопределенного. Однако это чувство быстро исчезло благодаря размеренной жизни и привычке: подъем, трехразовое питание, прогулки, послеобеденный и ночной сон – таков был распорядок. Рано утром и поздно вечером по помещениям проходил дежурный офицер. Один раз в неделю мы шли в баню. Вообще гигиене и чистоте придавалось большое значение, слово «грязно» было одним из первых русских выражений, которому я научился от советской фельдшерицы, следившей за абсолютной чистотой в помещениях. Даже генералы серьезно относились к этой молодой женщине, когда она входила в комнаты и осматривала критическим взглядом пол, постели и окна.

В первые дни и недели разговоры велись преимущественно об обстоятельствах лагерных будней, об отдельных эпизодах битвы в окружении на Волге, о прежних событиях из личной жизни и о близких на родине. Сначала каждый старался твердо стать на ноги и привыкнуть к жизни в плену. Пока избегали разговоров на более глубокие темы: о причинах катастрофы на Волге, о ее влиянии на дальнейший ход войны, о нашей вине и соучастии в преступлениях Гитлера. Потому ли, что все мы еще испытывали своего рода умственный паралич, находились в состоянии шока, вызванного ужасами пережитого, или потому, что кое-кто сознательно избегал этого или же связывал со Сталинградом возможность трагического поражения Германии в войне против ненавистного ему большевизма.