Текст книги "Повесть без начала, сюжета и конца..."

Автор книги: Виль Липатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

6

В школьных, депутатских и других делах Нина Александровна Савицкая, надо признаться, была такой пунктуальной, исполнительной и точной, что ей самой было противно и смешно, когда приходилось раз двадцать за день вынимать из сумочки-портфеля громадный блокнот бюрократического образца. Этот блокнот (вернее, несколько десятков таких) она выклянчила в Ромске у двоюродного брата – майора милиции, как только увидела, что на разлинованной странице блокнота были такие графы – «что сделать», «где быть», «кому позвонить» и «кого вызвать». Понятно, что последняя графа Нину Александровну заставила развеселиться, так как никого кроме двоечников и хулиганов она не могла по-милицейски вызвать в несуществующий кабинет, но все остальные графы она заполняла каждый день до отказа, особенно графу «что сделать», и постепенно привыкла свои бюрократические замашки оправдывать суетливостью и сложностью двадцатого века. Впрочем, время на самом деле было такое напряженное, что человеческая память не могла удержать и четверти необходимых встреч, дел и разговоров.

Итак, депутатские дела! Она открыла блокнот, прикурив еще одну сигарету, начала работать, радуясь теплу, тишине и одиночеству; через две-три минуты лицо у нее сделалось суховатым, отсутствующим, затуманенным – это было полное сосредоточение. Давно привыкшая к тому, что работа доставляет ей радость, удовольствие и, больше того, счастье, Нина Александровна только сравнительно недавно научилась не тратить много энергии на ощущение – вот странность-то – именно счастья. Ведь еще год-два назад счастье, которое она получала от работы, заставляло учащенно биться сердце; словно в огне пылали лоб и уши, утомительно-сладко кружилась голова, и хотелось без нужды куда-то бежать, что-то делать энергичное, громко разговаривать и смеяться. Это, конечно, мешало сосредоточиться, отвлекало, и она долго тренировала себя, чтобы научиться сдерживать счастье от работы. И вот наконец долгожданное пришло, и работала Нина Александровна, будучи по-прежнему счастливой, с таким полным отсутствием реальной обстановки, что труд казался мгновением: вот она садилась за стол, вот она делала первые шаги в работе и вот уже напрочь отключалась.

Сегодня с Ниной Александровной произошло то же самое, и только заведенная внутри самой себя «машина времени» заставила ее оторваться от работы ровно через полтора часа, хотя казалось, что она только-только открыла блокнот-книгу. Надо было идти в поселковый Совет, где ждал Стамесов. Собираясь опоздать минут на десять, Нина Александровна подсчитала, что ей вполне хватит времени, чтобы переодеться, попудриться, причесаться по-вечернему – она не красила глаза и губы – и неторопливо дошагать до поссовета. Что надеть? Подойдя к шкафу, Нина Александровна вспомнила о подчеркнуто богемном наряде мужа и вдруг заколебалась между строгим английским костюмом, который она надевала очень редко, в особых случаях, и кофточкой из нейлона, с большим декольте и замшевой мини-юбкой. Только через три-четыре минуты она решила остановиться на английском костюме, тоже, впрочем, с оптимально короткой юбкой.

Поселковый Совет, который возглавлял муж директрисы Белобородовой, недавно переехал в новый дом, просторный, но недостаточно рациональный, как считала Нина Александровна: комнат в нем было предостаточно, все они были теплыми и даже уютными для официального учреждения, но в здании существовал, как было и раньше, длинный, пустой, гулкий коридор, в нем пахло канцелярией, состарившейся бумагой, силикатным клеем, краской, известкой и плохой штукатуркой. Среди этих учрежденческих, нежилых запахов приятно было чувствовать запах овчины и солярки, который нанесли сюда за день сплавконторские механизаторы.

Заместитель председателя райисполкома Игорь Петрович Стамесов одиноко сидел на дерматиновом диване и, как только Нина Александровна приоткрыла двери, быстро поднялся, с протянутыми руками пошел навстречу, улыбаясь и не досадуя на ее опоздание.

– Здравствуйте, Нина Александровна! Рад вас видеть!

На правах старых знакомых они довольно подробно оглядывали друг друга, и Нина Александровна сразу оценила то обстоятельство, что Стамесов вечером отказался от французских теплых ботинок: надел валенки. Переменил ли он темную командировочную рубашку на теперешнюю сорочку с галстуком, она не знала, так как на улице видела его в дубленке, да притом издалека. Она также поняла, что Стамесов оценил значение английского костюма.

– Присаживайтесь, Нина Александровна,– сказал Игорь Петрович, чувствующий сейчас себя хозяином белобородовского кабинета.

После этого он должен был бы сказать о том, что Нина Александровна хорошо выглядит, и она сделала паузу, чтобы он мог сказать это, однако Стамесов сел на прежнее место и сказал:

– А холодновато, Нина Александровна. Как бы завтра не вдарил тридцатиградусный. Все к тому идет.

Моментально изменив настрой и оценив слова о погоде так, как их следовало оценивать, Нина Александровна занялась мини-юбкой. Она рассудила здраво, что если Стамесов не сказал, как хорошо она выглядит, то за это его надо немедленно проучить. Поэтому она рассчитанным движением положила ногу на ногу, оголив высоко колено.

– Да, пожалуй, вы правы,– сказала Нина Александровна. – Слышите, какой скрип?

Сквозь окна кабинета действительно доносился канифольный скрип снега под ногами прохожих, и это говорило о том, что мороз крепчает, увеличивая звукопроницаемость воздуха. Было даже слышно, как в сплавконторской запани бухает лом – это обдалбливали катера; и уж совсем отчетливо разговаривал на крыше соседней с поссоветом парикмахерской уличный радиодинамик.

– Что новенького в райисполкоме? – вежливо спросила Нина Александровна.– Как Ненилов? Вышел из больницы?

– Нет еще, к сожалению.

Ненилов был председателем райисполкома, с ним Нина Александровна много раз работала на выборах и сдружилась с полным, хитроватым и всегда усталым человеком; у него была гипертония, да такая, что верхнее давление поднималось временами до двухсот, и он сейчас отлеживался в райбольнице, где два года назад стал главным врачом бывший муж Нины Александровны.

– Предполагается, что Ненилов выйдет через неделю,– сказал Стамесов.– Скорее бы, а то мы совсем запарились.

Это, кажется, было сигналом к началу делового разговора, и Нина Александровна неторопливым движением вынула из сумочки-портфеля блокнот и четвертушку бумаги, на которой по пунктам было перечислено то, чего нельзя было упустить из доклада заместителю председателя райисполкома: она давно убедилась в том, что, если такую бумажку не составишь, главное останется «умностями на лестнице».

– В основном намеченный план выполнен,– проговорила Нина Александровна.– Если позволите, начнем с культурно-массовой работы…

Четко, лаконично, без интонационных излишеств и всяческих словесных украшений Нина Александровна рассказала о том, что проделано для улучшения культурно-массовой работы в Таежном, затем, чуточку повысив голос, она обратила внимание Игоря Петровича на недостатки и собственные упущения в работе, а уж после этого, сделав энергичную паузу, перешла, как она считала, к самому главному.

– Я сделала выборку по депутатским приемам и депутатским письмам,– сказала Нина Александровна.– Главная проблема – дро-о-о-о-о-ва! Кругом тайга, на берегу лежит восемь тысяч кубометров дровяника, а на каждом депутатском приеме из пяти человек четверо жалуются на нехватку дров. Вот извольте взглянуть на письмо солдатки Сопрыкиной, которая носит дрова на собственном горбу…

Пока она рассказывала, Стамесов осторожно, чтобы не заскрипеть пружинами дерматинового дивана, поднялся, подошел к председательскому столу и сел на белобородовское место с задумчивым и сосредоточенным видом, хотя пять-шесть минут назад у него было совсем простецкое лицо и выглядел он так, словно не собирался пересаживаться за председательский стол. Конечно, вопрос с дровами был важен и требовал немедленного разрешения, но сейчас у Стамесова выражение лица было более официальным, чем требовалось для обсуждения дровяной проблемы.

– Сколько лет женщине? – спросил он между тем прежним спокойным и доброжелательным голосом.

– Двадцать, но разве в этом дело! – резко ответила Нина Александровна и скрестила руки на груди.– Придется ставить вопрос о дровах на исполкоме. Мое терпение лопнуло!

И в этот момент она, наконец, поняла, почему Стамесов пересел за стол и почему в общении не было прежней легкости: в этом виновата была она и только она, а ни Сергей Вадимович, ни новый дом, ни Булгаков, ни все остальное. Осознать неестественное положение ей помогла вдруг пришедшая на ум фраза из записных книжек Ильи Ильфа: так боялись подхалимажа, что с начальством были просто грубы. И английский костюм, и нога на ногу, и мини-юбка, и преувеличенно сухой тон – все было рабским и свидетельствовало об обратном, о том, что она, оказывается, придавала значение начальственному положению Стамесова, чего с ней раньше никогда не случалось.

– Что будем делать с дровами? – совсем строгим и сухим голосом спросила Нина Александровна, почувствовав, что перемена тона в сторону смягчения будет еще большей ошибкой.– Что будем делать с дровами?

– Я вот тоже об этом думаю,– по-прежнему просто сказал Стамесов.– Нужны срочные меры, а помочь может только… только Сергей Вадимович, если изыщет возможность снять с производства два-три трактора, чтобы вывезти дровяник с территории шпалозавода. Иных резервов у дирекции сплавконторы нет…

Умница! Молодец! А вот она, дура набитая, бесповоротно испортила отношения со Стамесовым. Ничего, абсолютно ничего не надо было делать перед встречей с ним: ни надевать английский костюм, ни входить в кабинет прямой, как тростиночка. Какой надо быть идиоткой, чтобы из-за жалкой перспективы занять новый трехкомнатный дом утратить главный принцип собственной жизни – оставаться всегда и везде самой собой!

– Где сейчас Сергей Вадимович? – как ни в чем не бывало спросил Стамесов.

Она для чего-то посмотрела на часы.

– В конторе.

Когда Стамесов начал по телефону разговаривать с ее мужем, Нина Александровна опять поймала себя на том, что вслушивается в каждую стамесовскую нотку, не пропускает ни одного оттенка на его лице, ни одной перемены в позе. Как это стыдно, недостойно!

А между тем Стамесов уже заканчивал разговор, и напоследок только переспросил:

– Значит, завтра-послезавтра поможете, Сергей Вадимович? Так срочно, как только появится первая возможность! Ну что же, хорошо. Спасибо!

Несомненно, что Сергей Вадимович как главный механик одной из крупнейших сплавконтор области на иерархической лестнице стоял, пожалуй, не ниже Стамесова, но Стамесов – увы! – был первой ступенькой расследований булгаковских жалоб, и от того, как он будет докладывать итоги поездки в районе, много зависело в дальнейшем. И все-таки…

– Вот мы и достали дрова,– деловито сказал Стамесов.– Завтра утром я поговорю еще и с районом… А теперь, Нина Александровна, давайте-ка просто поболтаем.

Поздно, поздно, дружочек! Начинать вот это «просто поболтаем» ей самой надлежало бы с той минуты, когда она сегодня увидела на улице прогуливающегося Игоря Петровича Стамесова, к которому надо было немедленно подойти и с прежней свободой завязать обыкновенный человеческий разговор. Н-да-а, милая моя! О людях надо думать лучше, дорогая Нина Александровна, а самою себя расценивать следует пунктом ниже, чтобы видеть окружающих крупнее, умнее и добрее. Не надо мнить себя исключительностью, вот что!

– Где теперь Бахрушин? – все-таки спросила Нина Александровна, чтобы прервать тягостное молчание.– Он как в воду канул.

Стамесов многозначительно поднял брови.

– О, Бахрушин теперь в Ромске. Без лестницы не достанешь!

Павел Бахрушин недолгое время работал третьим секретарем райкома партии; это он-то и ввел Нину Александровну в ту компанию, где она встретилась со Стамесовым. Переехавший в Ромск Бахрушин в свою районную бытность считался самым веселым человеком из начальства в деревянном городе Пашеве. Он пел тенором, мастерски рассказывал, знал сотни тонких анекдотов, пил только армянский коньяк, любил играть в «бутылочку» – холостяк все-таки! – и, по критериям Нины Александровны, был интересным мужчиной.

– Не скучно вам там без Бахрушина? – с последней надеждой на самою себя спросила Нина Александровна, но тут же поняла, что напрасно,– голос прозвучал фальшиво, а Стамесов предельно вежливо ответил:

– Конечно скучно. Мы теперь реже собираемся вместе…– И побарабанил пальцами по столу.– Ромск, Ромск!

Этим дважды повторенным названием областного города Стамесов нечаянно нанес Нине Александровне еще один удар, так как она, стыдящаяся в этот момент за каждое слово, сказанное в гулком кабинете, настроенная на то, чтобы разнести себя в пух и прах, по самой элементарной ассоциации вспомнила фразу, сказанную ею, Ниной Александровной Савицкой, сокурснице по университету, когда они встретились в Москве, где жила и работала сокурсница. Нина Александровна тогда возвращалась из туристической поездки по Италии, была взволнована увиденным, но все-таки проявила мелкую, унизительную зависть к столичной учительнице, словно бы под принуждением сказав: «Лучше быть первой в поселке, чем последней в Москве!» За эту фразу она себя казнила все последующие годы, и вот в ушах опять прозвучали болезненные до головной боли слова: «Лучше быть первой…» Тьфу!

– Я тоже реже стала бывать в компаниях,– окончательно махнув на себя рукой, сказала Нина Александровна.– Семейная жизнь все-таки…

Только теперь, рассчитавшись с самой собой, Нина Александровна увидела, как был хорош, просто и всепонимающе мудр Игорь Петрович Стамесов, внутренне похожий на саму Нину Александровну, когда она бывала «в форме». Он снова сидел на дерматиновом диване в отдыхающей позе, свободно держал руку на валике и славно улыбался – человек как человек.

– Я вот о чем думаю, Нина,– доброжелательно сказал Стамесов.– Я думаю о новом доме, вокруг которого разгорелись такие страсти… Женившись на вас, Сергей Вадимович несомненно имеет право на получение лучшей квартиры, тем более что он крупная фигура в сплавной конторе…– Стамесов сделал паузу.– По чистой случайности дом отошел в ведение местного Совета – это осложняет дело…– Стамесов сделал такой жест правой рукой, словно хотел, чтобы Нина Александровна слушала его еще внимательнее.– С нашей точки зрения, законнее отдать новый дом гражданке Савицкой, проживающей на самом деле в тяжелых жилищных условиях. Думаю, что комиссия по жилищным вопросам вам не откажет… И Булгаков успокоится, коли он руководствуется только вопросами престижа.– Стамесов посмотрел прямо в глаза Нине Александровне, задумался, потом сказал: – Надеюсь, для вас, Нина, не имеет значения, кому принадлежит квартира. Не так ли?

– Так! – почти сразу ответила Нина Александровна и даже повторила: – Кому принадлежит дом, естественно, не имеет никакого значения.– И почему-то наклонила голову, так как подумалось: «Весь вечер пою с чужого голоса».

– Значит, и это дело в шляпе! – бодро отозвался Стамесов.– Дом есть, дрова привезут – обыкновенное, но крупное счастье… Чего же вы хмуритесь, Нина?

Она ответила:

– Не хмурюсь, а считаю…– Она непонятно улыбнулась.– Ах, как много квартир нынче числится за женщинами!

Теперь Нине Александровне было совсем нечего делать в просторном белобородовском кабинете, и она сняла ногу с ноги, тайно одернув юбку, приняла решительную позу ухода.

– А ведь мне надо бежать, Игорь Петрович,– сказала она.– Борька-то не накормлен…

Они крепко и весело пожали друг другу руки, и Нина Александровна пошла к выходу, зная, что через несколько секунд начнется новое мучение – «лестничная мудрость». Она не ошиблась: уже на крыльце поняла, что сделала еще одну глупость – не назвала ответно за Нину Стамесова Игорем. Усмехаясь, она подводила итоги: провал, фиаско, всерайонное позорище! «Дура! Мокрая курица! Мещанка!» Хотелось тут же сбросить с себя английский костюм, дурацкую мини-юбку и сплясать на них дикарский танец. Нинка, Нинка Савицкая, во что ты превращаешься на глазах у пораженного человечества!

А на дворе вызвездило, похолодало, затишилось. Подняв воротники и торопясь, шли многочисленные прохожие, освещенные сверху и сбоку луной, в сплавконторской запани продолжал бухать по льду тяжелый одинокий лом, слышалось, как ровно, по-комариному поют дизели на электростанции, а динамик на парикмахерской рассказывал о песенном творчестве поэта Сергея Острового. Через громадные окна парикмахерской было видно все, что происходило внутри, и Нина Александровна удивленно остановилась: в кресле сидел Сергей Вадимович, которому в это время надо было разговаривать по телефону с Ромском. «Ага! Тоже пробрало!» – радостно подумала она, так как непритязательный к одежде Сергей Вадимович никогда не стригся в Таежном, а старался делать это в Ромске, где бывал часто. «Ага! Тоже пробрало!» – снова с торжеством подумала Нина Александровна, ибо стрижка у поселкового парикмахера была падением. Сергей Вадимович, видимо, тоже так серьезно относился к происходящему, что ощущал необходимость перемениться. «Ага!» – в третий раз ликующе подумала она и вдруг охнула: в кресле сидел не Сергей Вадимович, а его шофер, во всем подражающий начальству. Шофера звали Петькой Ивановым, был он по-деревенски прост, но внешне уже напоминал главного механика сплавной конторы: затрапезная куртка, смятая рубашка, замызганные брюки и потертые кирзовые сапоги. Подмигнув самой себе, Нина Александровна насмешливо подумала: «Ой, нет ли таких же кирзовых сапог на вас, гражданка Савицкая?… «А где твой дом, гуцулочка? – повторила про себя Нина Александровна строки из песни.– А где твой дом, гуцулочка? Кар-па-а-ты! А кто твой брат, гуцулочка? Карпаты!»…»

Звезды пауками сидели на выгнутом небе, луна настороженно висела над стрехой парикмахерской, повсюду раздавался скрип, скрип, скрип – вся ночь была обнесена скрипом, точно высоким частоколом…

Вернувшись домой, Нина Александровна с отвращением, как чешую, содрала с себя сверхмодный английский костюм, бросила его в угол шкафа. Стамесов, новый дом, Сергей Вадимович, шофер в парикмахерском кресле, похожий на мужа, а главное… Она усмехнулась, голосом домработницы Вероники вслух сказала:

– Этого еще мне тут не хватало!

Ну, а ежели серьезно? Отчего муж в рекордно короткий срок сделался кинокрасавцем? От круглосуточной напряженной работы, от борьбы за новый дом или от любви к жене, то бишь Нине Александровне Савицкой? Кстати, что случилось с Сергеем Вадимовичем, если он в домашней обстановке теперь редко бывает серьезным – все ерничает и шутит, легкомысленно хохочет и старается казаться до предела фатоватым?…

Между тем Нина Александровна, поглядывая на себя в зеркало, тщательно готовилась к встрече с домработницей Вероникой, которая на кухне ожесточенно гремела посудой – опять бунтовала, угрожая уйти к англичанке Зиминой, так как по Таежному разнесся слух – дом отдают Булгакову, распущенный, несомненно, самим Булгаковым в связи с приездом Стамесова. Поэтому вчера вечером Вероника ушла из дому на полчаса раньше обычного, сегодняшним утром с Ниной Александровной не разговаривала, а отдельно завтракающему в кухне Борьке (сын уходил в школу позже Сергея Вадимовича) заявила: «Чего расселся, как барин? Можешь сам налить молоко – руки не отсохнут! Ишь какой интеллигентный!»

Когда Нина Александровна с холодным лицом вошла в кухню, домработница Вероника немедленно включила на полную мощность собственный транзистор «ВЭФ-201», настроенный на «Маяк», и он так заорал, что у Нины Александровны закололо в ушах. Тем не менее она взяла себя в руки – чего не сделаешь для домработницы! – и вежливо проговорила:

– Добрый вечер, Вероника.

И первое мгновенье – никакого отклика, потом беззвучное шевеление алых губ, саркастический взгляд и наконец откровенно хамская улыбка: ну чего приперлась сюда? При случае Вероника материлась виртуозно, смачно, никого не стесняясь, и сейчас в ее глазах можно было прочесть столько нецензурных слов, что их хватило бы на бригаду сплавконторских грузчиков.

– Вам пора в школу, Вероника,– сухо напомнила Нина Александровна.– Без пятнадцати семь.

После этого произошло что-то непонятное: домработница выключила транзистор, села на стул и по-бабьи подперла рукой круглый подбородок.

– Как бы я замуж не вышла! – после сосредоточенной паузы озабоченно сказала Вероника.– Валерка мне проходу не дает, а получает триста и другими бабами не интересуется… Говорит: «Помогу выучиться в институте». Что вы мне посоветуете, Нина Александровна?

Вот тебе и уход к англичанке Зиминой! Вероника вообще поражала Нину Александровну неожиданностями, а тут рассмешила, так как несколько дней назад о том же Валерке говорила презрительно: «На кой он мне нужен, молокосос-то! Ему же двадцать пять лет и некультурный – вилку не умеет держать». А вот сегодня обстановка так резко переменилась, что Нине Александровне пришлось надолго задуматься, чтобы вспомнить Валерку – одного из бесчисленных поклонников Вероники. А как же! За всю жизнь вокруг Нины Александровны не было столько ухаживающих за нею мужчин, сколько образовалось вокруг Вероники за неполный год. Кто только не приударял за ней – от главного инженера сплавконторы до монтера, который чинил в их доме электроприборы.

– Так чего же мне делать? – требовательно переспросила Вероника.– Вы, Нина Александровна, умная, ловкая, вот и посоветуйте.

Ну не хамство ли?! Да за одно словечко «ловкая» Нина Александровна от другой женщины оставила бы мокрое место, а вот сейчас терпеливо промолчала и даже вспомнила Валерку – длинного и прямого, как оглобля, парня, по субботам всегда слегка пьяненького, добродушного и ясноглазого. Понятно, что слесарю Валерке, уроженцу Таежного, должна была нравиться Вероника – этакая копия картины Кустодиева «Красавица». О, сколько упругой плоти и соблазнительных ямочек носила на себе домработница Вероника!

– Я бы не вышла за Валерия,– обстоятельно сказала Нина Александровна, подстраиваясь под задумчивую озабоченность Вероники.– В школе он учился плохо, да и вообще, по-моему, глупый.

– А триста рублей! – быстро возразила Вероника.– Он больше всех слесарей зарабатывает.

– Да разве в деньгах счастье, Вероника? Валерка вам ничего не даст – он скучный и неинтересный человек.

Нина Александровна не успела закончить последнюю фразу, как на лице Вероники появилось по-девчоночьи лукавое выражение, а глаза сделались фальшиво-глуповатыми.

– Ка-а-а-а-кая хитрень-кая! – протянула Вероника.– А ваш-то Сергей Вадимович-то, он, что ли, умнее вас? От него только и слыхать, что кубометры да кубометры. А получает он небось не триста, а все четыреста… Ой, Нина Алекса-а-ан-дровна, я ведь точненько опаздываю!…

И убежала, а Нина Александровна осторожно присела на табуретку, все еще теплую от необъятного Вероникиного зада… Конечно, в Таежном не одна Вероника поддерживала сплетню о том, что Нина Александровна Савицкая не захотела жить с первым мужем потому, что он, рядовой врач, мало зарабатывал и был в десять раз глупее и несамостоятельнее (поселковое словечко!) жены, но она еще ни от кого не слышала, что Сергей Вадимович тоже скучный и неумный.

Нина Александровна довольно долго сидела на высокой табуретке, думая, вспоминая, сравнивая, и, наверное, поэтому решила больше не откладывать в долгий ящик дело, которое она задумала еще в тот день, когда расправилась с физкультурником Мышицей. С юмором называя задуманное «следственным экспериментом», она решила провести его сейчас же, немедленно, так как обстановка для «следственного эксперимента» складывалась благоприятно: Борька смотрел в десятый раз кинофильм «Белое солнце пустыни», Сергей Вадимович сидел на заседании партийного бюро, а у нее самой образовался сравнительно свободный вечер, как всегда бывало перед четвергом.

Пахло в кухне жареной картошкой с салом – любимая еда Сергея Вадимовича,– единственное окно казалось синим до черноты, слышались по-зимнему легкие и одновременно усталые шаги прохожих, возвращающихся с работы. Тишина была такая, что даже сквозь двойные рамы слышался гул далекой электростанции, морозный треск льда на реке, и Нина Александровна вороватым движением включила транзистор домработницы, что делала всегда, когда Вероника отсутствовала, а Нине Александровне приходилось вести домашнее хозяйство – готовить, мыть посуду и гладить мужнины рубашки, что регулярно происходило по средам, субботам и воскресеньям. Нина Александровна как-то рассказывала литераторше Люции Стефановне о том, что музыкальное и политическое образование она частично получает на кухне с помощью транзистора Вероники. Сейчас настроенный на «Маяк» транзистор запел такое:

 
Каждый человек нам интересен,
Каждый человек нам нужен…
 

Невыглаженная рубашка и нестиранное белье Сергея Вадимовича лежали в специальных ящиках, устроенных под кухонным столом, смастерил их бесплатно столяр – очередной поклонник Вероники. Оказалось, что домработница, в сущности, трудилась отлично: грязного белья было мало, однако невыглаженная рубашка и пара нестираных носков Сергея Вадимовича все-таки нашлись. Стараясь не вспоминать надрывные слова Люции Стефановны: «О, если бы ты знала, как иногда хочется выстирать мужские носки!» – Нина Александровна вынула из другого ящика небольшой таз, стиральный порошок и, держа носки мужа на отлете – в почти вытянутой руке,– тщательно прислушивалась к собственным переживаниям: что происходит с ней, когда она собирается стирать не просто носки, а носки мужа и, надо думать, любимого человека? «Дура!» – обругала она себя и. бросив носки в таз, залив их теплой водой, начала делать неторопливые, рациональные и обдуманные движения. Нина Александровна знала, что делать быстро – это медленно совершать непрерывные действия. Стирка белья для нее, недавней бедной студентки, а потом начинающей преподавательницы, была привычным, изученным, хотя и малоприятным делом, и через несколько минут синтетические носки Сергея Вадимовича висели на бельевой веревке.

Нина Александровна вдруг забавно выпятила нижнюю губу… Ба-а-а-тюшки мои, люди добрые, научите, что делать с выстиранными мужниными носками? Если оставить их висящими на веревке, часа через три в «большую» комнату ввалится Вероника, подбоченившись, поставит вопрос ребром: «Вам что, Нина Александровна, не нравится, как я стираю? Не нравится! Да! Так у Зиминых я буду жить в отдельной комнате!» Если же носки выбросить на помойку, то не позже чем через три дня Вероника поднимет страшную панику: «Это-о-о легче всего-о-о-о подумать, что я во-о-о-о-рую ваши носки! Вы в чем угодно меня можете обвинить, но я это дело так не оставлю! У меня милиция вся-я-я-я знакомая… Не одни вы честные люди!» А?!

Подскажите, граждане, что делать с выстиранными носками? Ну и глупость же она отчубучила, ну и экспериментик же произвела! И все это Люция Стефановна Спыхальская: «О, если бы ты знала, как иногда хочется выстирать мужские носки!» Что такое вообще с ней, Нинкой Савицкой, происходит, что она каждодневно и ежеминутно терпит поражения: то проявляет унизительный для себя самой сволочизм в учительской, связавшись с дурачком Мышицей, то теряет легкую и приятную дружбу со Стамесовым, то позволяет родному сыну Борьке снисходительно улыбаться материнской слабости… Вспомнив о Борьке, Нина Александровна, ей-богу, покраснела, так как именно вчера это упрямое чудище Борька снова ввалился в комнату на обледеневших коньках, в снегу с головы до ног, красный, как помидор, и цветущий, как молочный поросенок. Встав у порога, он начал испытующе поглядывать на мать и отчима: «Так как в смысле реки, дорогие родственнички?» Сергей Вадимович в это время дочитывал газету «Красное знамя», из-за развернутых страниц виднелась только его вихрастая макушка, и, видимо, увлеченный областными происшествиями, не услышал даже вызывающего стука Борькиных коньков. Так как насчет речки, родственнички? – настойчиво спрашивала поросячья независимая физиономия сына. Все ребята пошли на речку, какие же будут указания от вас? И это на девятом году жизни, при полувтороклассном образовании, с тройками по арифметике, русскому языку и при портретном сходстве с Ниной Александровной. Брови, подбородок, уши, линия щеки – все было материнское, но искривленное и преувеличенное, как в зеркалах комнаты смеха. Так как насчет речки, родственнички? Вопрос уже был готов вылиться словами, а Нина Александровна все молчала и даже покашливала, чтобы привлечь внимание Сергея Вадимовича: как поступить, Сергей? И вот в этот момент на физиономии Борьки и появилась сразившая ее снисходительная улыбка: эх, мама, мама, ничего ты толком не знаешь и не умеешь! «Можно кататься по реке,– неожиданно послышалось из-за газеты.– Больше лед мы не взрываем…»

…Как же все-таки поступить с выстиранными мужниными носками? Бросив выжатые носки снова в грязное белье и усмехнувшись, Нина Александровна вышла из кухни с мыслью найти во что бы то ни стало другую домработницу. Ведь надо же было как-то жить дальше, не топча саму себя, продолжая по-прежнему уважать ту женщину, которая совсем недавно значительно и гордо именовалась Ниной Александровной Савицкой, а вот теперь домработница называет ее ловкой и намекает на то, что Нина Александровна вышла замуж по расчету.

В «большой» комнате громко стучали часы с двойным заводом и мелодичным боем, сидел возле теплого бока печки кот Васька, и все это вместе – часы и кот, чувствующий приближение ужина,– означало, что скоро придет домой сын Борька. До его возвращения оставалось полчаса, то есть как раз столько времени, сколько хватило бы Нине Александровне на то, чтобы еще раз обдумать вопрос, решить который она не могла до сих пор.

Следует ли передавать Сергею Вадимовичу совет Стамесова просить новую квартиру не для мужа, а для Нины Александровны? Вот в чем была заковыка! Поэтому она села в свое любимое кресло возле газетного столика, закрыв глаза, принялась взвешивать все за и против, такая напряженная и от этого побледневшая, точно решала сложнейшую математическую задачу. Нина Александровна была совершенно неподвижна, и только ноздри трепетали…

Сначала громко стукнула тяжелая зимняя дверь, потом раздалось веселое и потешное кряхтенье, которым всегда сопровождал раздевание Сергей Вадимович; на снимание пальто и шапки у него ушло три секунды, на стаскивание сапог и одевание домашних тапочек – семь, и вот в дверь уже просунулась легкомысленная физиономия.