Текст книги "Повесть без начала, сюжета и конца..."

Автор книги: Виль Липатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Виль Липатов
Повесть без начала, сюжета и конца…

Глава первая

1

Муж от Нины Александровны Савицкой по их взаимному согласию ушел пять или семь лет назад, оставив ей сына Борьку и полутора комнатную квартиру в деревенском доме; разошлись они быстро, так сказать, без печали. Нина Александровна однажды вернулась домой с работы, а мужа как ветром сдуло – ушел к медсестре Паньковой и тут же уехал в районный центр. Она с замедленной улыбкой походила по комнате, закурила сигарету… Впрочем, целые полгода Нина Александровна злилась на односельчан и коллег – все казалось, что хихикают за спиной: «Смотрите, смотрите, от нее ушел муж!» – но в основном жизнь складывалась нормально. «Да, была замужем, да, разошлась, оказались разными людьми, моя математика, его медицина,– разные, совершенно разные люди…»

За прошедшие после расставания годы у Нины Александровны было несколько любовных связей. Однажды она провела на юге целый месяц с попутчиком по экспрессу «Томич», которым ехала из Сибири в Крым; попутчик жил в областном центре, ему до чертиков надоела жена, и был он хорош, как всякий отдыхающий мужчина. Высадившись в Феодосии, они сразу повели себя как муж и жена – сняли отдельную комнату,– и все окружающие думали, что они и на самом деле женаты. Затем в Нину Александровну стремительно влюбился преподаватель географии, мрачный и независимый блондин. Они встречались полгода, до тех пор, пока географ не запил горькую. Последняя связь Нины Александровны была недолгой, скучной и забылась через неделю после того, как инженер-нефтяник уехал из поселка. Она даже не знала, нашли они нефть или не нашли.

Нине Александровне было одиноко, когда в поселок Таежное, где она жила и преподавала в школе, приехал новый главный механик сплавной конторы Сергей Вадимович Ларин – сорокалетний холостяк. С женой он разошелся – вот совпадение. Появление неженатого мужчины с высшим образованием в Таежном было событием для незамужних учительниц, пионервожатых, агрономш и врачих, так как в поселке холостых мужчин с образованием давно уже не было, но Нину Александровну новый механик сплавной конторы удивил тем, как на очередной званой вечеринке ел огурцы. Он разрезал их на продольные половины, каждую густо смазывал маслом, перчил до черноты, а сверху покрывал толстым слоем горчицы. Нина Александровна содрогнулась, когда Сергей Вадимович положил половину огурца в рот и начал жевать неторопливо, смачно, с таким выражением, словно хотел сказать: «Жизнь прекрасна и удивительна!» Она засмеялась, а он с полным ртом наставительно сказал:

– Между прочим, над голодающими смеяться грешно. Но вам я разрешаю…

Одним словом, Сергей Вадимович ей показался фатоватым, несерьезным, поверхностным человеком, но с ним было весело, и Нина Александровна на Сергея Вадимовича дважды за вечер посмотрела благосклонно – сидит, ест огурцы, посмеивается; ни блондин, ни брюнет, ни шатен, а так себе, середочка на половиночку. Утром она о нем вспомнила только тогда, когда, выйдя из дома, увидела в огороде соседки огуречную грядку. «Забавный»,– подумала она.

Однако забыть надолго о новом главном механике сплавной конторы Нине Александровне не удалось, так как жители поселка Таежное, досконально знающие друг друга, вскоре обратили внимание на то, что Сергею Вадимовичу и Нине Александровне под сорок, что они остались в одиночестве и что механику сплавной конторы лучшей жены не найти – в Таежном преподавателя математики Нину Александровну Савицкую любили.

– Дура будешь, если упустишь,– сказала ей директриса школы Белобородова.– Выходи замуж, пикируй на добра молодца!

Директриса Белобородова в годы войны летала штурманом на бомбардировщике и не упускала случая напомнить о своем героическом прошлом.

– Чего надула губы, Нинка? Слопай молодчика!

Нина Александровна посмеивалась, но вскоре после этого разговора учителя, несколько инженеров сплавной конторы и врачей пошли дружной и веселой компанией купаться на озеро; взяли с собой много еды, водки, вина, развели два костра, начали жарить шашлык – это тогда в Таежном только входило в моду.

В плавках Сергей Вадимович был ладен: не богатырь, но и не заморыш, не длинноног, но и не коротышка. Выпив пару рюмок русской водки без закуски, он с блаженным лицом вошел в воду, разминаясь, поплавал среди нервно хохочущих учительниц, а потом нырнул и… пропал. Человек пять отчетливо видели, как в двадцати-тридцати метрах от берега Сергей Вадимович, показав розовые пятки, скрылся в озере, а вот обратно не вынырнул. Естественно, началась паника: женщины визжали и бестолково бегали по берегу, мужчины, встав в кружок, огорошенно шептались; и только Нина Александровна молча стояла в сторонке. Первой начала решительно действовать директриса Белобородова, положение которой было действительно тяжелым. А как же! В присутствии директрисы, как говорится, употребляли спиртные напитки, после чего полезли в воду… Районо, райком, обком, милиция!… Молодая быстроногая учительница начальной школы Лидия Ивановна уже натягивала тесные брюки, чтобы бежать в поселок; сама директриса Белобородова, по-мужски ухая, ныряла; преподаватель физкультуры по прозвищу Мышица зачем-то прятал в рюкзак бутылки с вином и водкой; Нина Александровна торопливо раздевалась, когда в прибрежных камышах вынырнул Сергей Вадимович и, стоя по колено в воде, радостно сказал:

– Пора жарить шашлык… Угли готовы?

И тут Нина Александровна, оглушенная восторженными воплями женщин и фронтовой руганью директрисы, вдруг подумала легкомысленно: «А почему действительно не выйти замуж за шутника?» – тем более что у мокрого Сергея Вадимовича, несмотря на разухабистую улыбку, глаза казались грустными…

Свадьбу отпраздновали осенью, подчеркнуто скромно. Начинался уже октябрь, все пожелтело, уменьшилось в размерах, сделалось прозрачным и сквозным – деревья, небо, река, поселок,– и у Нины Александровны было такое чувство, словно листья с осокорей падают всегда, в любое время года; накануне свадьбы прошел легкий, почти весенний дождь, и директриса Белобородова говорила: «К счастью!» Действительно, на следующий день после свадьбы небо сделалось безоблачным, высоким, голубым; где-то далеко, за синими кедрачами, может быть, в соседней деревне, поблескивало, погромыхивало, словно и на самом деле вернулась весна. Река тоже была веселой – в ней первомайскими цветами отражались спелые гроздья рябин,– и собаки по ночам лаяли лениво, добродушно, как бы стесняясь нарушать сквозную прозрачность ласковой осени.

Через две недели после свадьбы Нина Александровна сожгла две фотографии, на которых была снята вместе с первым мужем,– это было последнее, что у нее от него осталось.

2

Из-за всемирной синоптической неразберихи зима на Таежное не ложилась долго; уже дважды по ночам ударяли жесткие морозы, уже колодцы затянуло таким ледком, что приходилось долбить, уже сын Борька носил калоши с валенками, уже над поселком висели первоклассные зимние облака, а снег все еще не падал. Жители Таежного зиму ждали в обычные сроки, хорошо к ней подготовились, и было неуютно оттого, что по улицам ходят люди в зимних пальто и шапках, а вокруг все черным-черно, словно прохожие не коренные жители, а переселенцы.

Наверное оттого, что Нина Александровна и Сергей Вадимович имели горький опыт семейной жизни, но долго были одиноки, их быт наладился сравнительно быстро и легко, тем более что оба много работали, уходили из дому рано и встречались только перед ужином, довольные проведенным днем и предстоящим отдыхом. Встречаясь вечером, они здоровались друг с другом так радостно, словно не виделись целую неделю, ужиная, охотно разговаривали о чем придется, чаще всего о пустяках, и Сергей Вадимович был весел, энергичен и шутил с привычной легкостью.

Новый муж Нины Александровны в быту оказался, как и ожидалось, человеком легкомысленным, но именно это, к удивлению Нины Александровны, облегчало жизнь. С ее сыном Борькой он, например, поступил неожиданно, эффектно и по-мальчишески хвастливо; заявившись однажды домой, он не раздеваясь шлепнулся на диван и поманил Борьку пальцем:

– Маршируй-ка сюда, старик… Вот этого ты не едал?

– Пистолет! – прошептал Борька.

– Будь здоров!

После этого Сергей Вадимович наставил пистолет себе в грудь, и восемь оглушительных выстрелов потрясли маленькую комнату. В ушах у Нины Александровны зазвенело, а Борька от восторга покраснел.

– Пистолетик-то стартовый! – сказал Сергей Вадимович, перезаряжая обойму.– Держи, старик. Володей и царствуй!

– Мне?

– Твоя пушка.

Борька задрожал от радости:

– Ну, спасибо!

Несерьезность и легкомыслие Сергея Вадимовича как нельзя лучше помогали их браку, так что отношения Нины Александровны и Сергея Вадимовича были такими же простыми, спокойными и нешумными, как их осенняя свадьба, а о любви они заговорили впервые уже после того, как возникла перспектива переезда в новую квартиру. Разговор начал сам Сергей Вадимович.

– Слушай, Нинусь,– закуривая последнюю перед сном сигарету, однажды сказал он.– Слушай, Нинусь, а не сбегать ли нам в загс? Так, знаешь ли, взять да и нагрянуть…

Он был, как всегда, весел, казался уютным и смешным оттого, что одеяло натянул до подбородка, а папиросу держал вытянутыми губами.

– Так как, Нинусь?

– Как хочешь.

Он помолчал, скосил на нее глаза.

– А все-таки?

– Можно сходить, когда я получу развод…

Он вынул руки из-под одеяла, потушил сигарету о спинку кровати – безобразие! – сказал в потолок:

– А я ведь вас люблю, гражданочка.

Нина Александровна благодарно поцеловала мужа, убрав с его глаз старящую прядь волос, деловито спросила:

– Хочешь получить новый экспериментальный дом? Ты знаешь, я тоже думала о нем…

Он засмеялся:

– Давай устроим досрочные смотрины…

Сейчас они жили в полутора комнатах старого крестьянского дома, дряхлого, точно светящиеся лесные гнилушки, вросшего в землю по нижние наличники маленьких окон. Полторы комнаты – это поставили зыбкую перегородку, стол, стул, кровать и назвали Борькиной комнатой. Убогая была квартира, просто крохотная рядом с большими собственными домами сплавщиков.

К своему предполагаемому будущему дому Нина Александровна и Сергей Вадимович впервые подошли со стороны реки, от молодого ельника, который в это прозрачное утро был зеленым, чистеньким, хотя все остальное в мире по-прежнему казалось мрачным и грязным. Дул свежий ветер, в недостроенной крыше дома свистело, на белой стропилине сидела тихая сорока, а в окнах еще не было рам. Возле дома вкусно пахло свежей стружкой и сосновой смолой.

– Ба-а-льшие комнаты? – проходя по широкому коридору, спросила Нина Александровна.– Это кухня?

– Это, пардон, клозет… А вот сей пенал – домашний кабинет, а это спальня. Кухня вот: горячая и холодная вода! А? На сей предмет за стеной имеется ящик для переносных баллонов с газом.– Сергей Вадимович озабоченно поджал губы, сделав испуганные глаза, трагическим шепотом проговорил: – А вот здесь будет первая ванная комната в процветающем поселке Таежном.– И схватился за щеку, словно у него заболели зубы.– Ох, пропала моя головушка! А вот и автор-аноним!… Гражданин Булгаков Анатолий Григорьевич собственной персоной. Прошу любить и жаловать!

Действительно, мимо недостроенного дома с палкой в руках и в пыжиковой шапке неторопливо прошел бывший главный механик сплавной конторы Анатолий Григорьевич Булгаков, ныне пенсионер. Автором-анонимом Сергей Вадимович назвал бывшего механика потому, что Булгаков пристально и неусыпно следил за каждым шагом Сергея Вадимовича и уже письмом в райком партии сообщил о том, что его преемник прелюбодействует с учительницей Савицкой, использует служебный «газик» в личных целях, увольняет неугодных ему людей, а главное – руководит вверенной ему службой авантюристическими методами.

– Данный пенсионер еще попьет моей кровушки,– насмешливо наблюдая за Булгаковым, заботливо сказал Сергей Вадимович.– Обрати внимание на палку и походку… А?!

Нина Александровна охотно улыбнулась, так как у бывшего механика действительно походка была смешная. Он выступал важным гусиным шагом, голова была задрана, широкие плечи напряжены, а вот палкой он взмахивал неумело, не успев еще привыкнуть к пенсионерской забаве, и Нина Александровна подумала, что Булгаков не так уж и смешон, как сейчас кажется ей и Сергею Вадимовичу. Однако небо было по-весеннему голубым, ветер дул еще с юга и все в мире казалось легким, милым, веселым, и Нина Александровна пребывала в отличном настроении – ей нравился сосновый запах, доставляло удовольствие мысленно размещать мебель: вот здесь хорошо бы поставить угловую кушетку, вот сюда надо цветной высокий торшер, а вот здесь необходим небольшой скромный ковер; ванна, естественно, нуждается в кафельной облицовке, пол в прихожей надо застлать линолеумом, а возле входных дверей повесить металлический фонарь этакого средневекового обличья. В доме должно быть просторно, даже чуть-чуть голо, по-современному, но это и должно было создавать интерьер легкий и веселый. Одним словом, Нине Александровне было хорошо, и это чувство она носила в себе еще дня три после того, как побывала с мужем в строящемся доме.

Нина Александровна окончательно повеселела в субботу часов в пять вечера, когда наконец-то собрался и пошел первый снег, неожиданный и от этого еще более радостный. Еще за час до снегопада казалось, что ничего не случится – так и будет посвистывать в голых ветках акаций черный ветер, тучи будут бесконечно наслаиваться друг на друга, прозрачные до легкомыслия, в разрыве между ними будет голубеть высокое летнее небо, а обский плес останется навечно темным и тяжелым. И все-таки началось долгожданное! Над крышами домов Таежного вдруг загудело, зажужжало, засвистело, потом в небесах что-то тяжко простонало, а после этого на несколько минут все окрест притихло; тишина казалась торжественной, церковной, хрупкой, как молодой лед, и когда она кончилась, небо, сплошь обложенное тучами, начало белеть и прореживаться, и это продолжалось до тех пор, пока тучи не сделались однородной массой, светлой и как бы сияющей – это медленно полетели к земле пушистые снежинки.

Закутав голову оренбургским платком, Нина Александровна вышла на крыльцо, прислонившись спиной к перилам, стала глядеть, как падает первый снег и как под ним стоит ее сын Борька в накинутом на плечи пальто. Его следовало прогнать с улицы, но Нине Александровне не хотелось нарушать торжественную тишину снегопада, не хотелось даже двигаться, и она стояла до тех пор, пока к ней постепенно не пришло ощущение, которое она страстно любила,– показалось, что она поднимается в небеса, а падающий снег остается на месте. Она взлетала к тучам по наклонной линии, крыльцо поднималось вместе с ней, и было такое ощущение, что и сама Нина Александровна длинная, протяжная, теплая… Минут через пятнадцать – двадцать все вокруг побелело, сделалось просторным и бесконечным, и даже ближние дома потеряли высоту, а кедрачи за околицей Таежного совершенно сравнялись с пустошью, и эта пустынность была такой трогательной и значительной, что Нина Александровна неожиданно для себя уверенно подумала: «Сейчас в калитку войдет Сергей Вадимович». И он действительно появился – из клубящегося и лохматого возникла удлиненная снегом белая шапка, потом высокие белые плечи, потом сапоги с загнутыми носками, так как и на них лежали холмики снега.

– Зда-а-асте! – насмешливо протянул Сергей Вадимович.– Весь личный состав гарнизона торжественно отмечает первый снег…

Широко улыбаясь, он поднялся на крыльцо, встав рядом с Ниной Александровной, задумался. Снег падал все медленней и медленней, снежинки все укрупнялись, превращались в лепешки, и вскоре лицо Сергея Вадимовича покраснело от здоровья, а когда муж снял шапку, Нина Александровна несказанно удивилась: «Да он рыжий!» Нину Александровну внезапно охватило волнение. «Муж! Это мой муж!» – подумала она и сняла платок с головы, наверное, для того, чтобы были видны ее длинные и густые волосы. Несколько минут прошли в тишине и праздничной торжественности первого снега, затем Нина Александровна подняла руку и осторожно положила ее на заснеженное плечо мужа.

– Ты вот тут стоишь посмеиваешься,– сказала она,– а не знаешь, что к нам сегодня собирается с визитом сам Анатолий Григорьевич Булгаков…

…Бывший главный механик сплавной конторы явился часа через два, когда Сергею Вадимовичу полагалось идти в поселковую баню, а Нина Александровна, чтобы оставить свободным воскресенье, увлеченно проверяла ученические тетради. Булгаков, по своему обычаю, пришел с толстой палкой в руках, губы, нос, руки, ноги, ногти у него были тоже толстые, а в комнату он вдвинулся так медленно, солидно и кособоко, как входит огромный корабль в тесную гавань. Ни слова не говоря, Булгаков взглядом выбрал стул, на который хотел бы сесть, и вид у него был такой, что приглашение сесть на другой стул он посчитал бы оскорблением. Сев и удобно поставив палку между ног, бывший главный механик сплавной конторы поочередно оглядел хозяев дома, нахмурился и снисходительно произнес:

– Желаю здравствовать! Прошу не беспокоиться: я только на секундочку…

Он был такой многозначительный и напыщенно-глупый, что Сергей Вадимович мгновенно пришел в самое крайнее легкомысленное настроение – развалившись в низком кресле, скрестил руки на груди, театрально насупился и угрожающе задрал на лоб левую бровь:

– Чем могу служить, коллега?

– Я пришел для углубленного разговора,– непривычно тихо сказал Булгаков.– Вы, товарищ Ларин, сравнительно молодой человек… Да, да и еще раз да! – Он строго посмотрел на Сергея Вадимовича.– У моей семьи уже никогда не будет благоустроенной квартиры, если новый дом получите вы… У меня на руках, так сказать, пятеро иждивенцев, и никто из нас не жил никогда с ванной и санузлом.– Его голос зазвенел.– Вы еще так молоды, что успеете вкусить, как говорится, плоды цивилизации, а я… Или сегодня, или никогда!

Проговорив это, Булгаков опустил голову, болезненно сморщившись, трижды постучал тяжелой палкой по гулкому полу и окончательно замолк. Такого Булгакова – тихого и сутулого – Нина Александровна никогда не видела, так как бывший механик сплавной конторы всегда разговаривал начальственным басом, употреблял энергичные короткие предложения, при рабочих-мужчинах виртуозно матерился, а женщин-работниц откровенно презирал. Сегодняшний Булгаков был Коротышкой, палка в его руках казалась особенно неуместной, и Нина Александровна втихомолку улыбнулась: «Актер из самодеятельности!» А Сергей Вадимович деловито курил.

– Я усек вашу главную мысль,– с опасной любезностью сказал он.– Это ничего, что я говорю в вашем торжественном стиле, Анатолий Григорьевич?

– Вам виднее: вы лесотехнические академии кончали.

– Точно,– согласился Сергей Вадимович и поклонился изящно.– Все, что вы здесь говорили,– демагогия! – Легкомысленно посмеиваясь, Сергей Вадимович поднялся, сунув руки в карманы, заходил по комнате; смотрел он при этом себе под ноги.– Видите ли, Анатолий Григорьевич, вам не квартира важна, а престиж… Это раз. А во-вторых, мы с женой слышали, что вы собираетесь отказаться от квартиры, как только ее дадут вам…

– Брехня!

– Как же брехня, если вы позавчера в присутствии двух свидетелей говорили об этом Ларионову…

– Брехня!

Вот теперь бывший механик сделался обычным Булгаковым – левый глаз у него был прищурен, подбородок башмаком, нижняя губа брезгливо выпячена; на стуле сидел как на троне, на Нину Александровну – женщину – не обращал внимания. Поэтому она решительно положила ногу на ногу, сделав скучное лицо, школьным голосом преподавателя математики сказала:

– И никаких пяти иждивенцев у вас нет, товарищ Булгаков. Сын с женой через неделю уезжают в райцентр, Екатерина из города не вернется, а Лиля готова сбежать от вас хоть сегодня. Что касается вашей жены, то она ни за что не расстанется с огородом и со свиньями… Возле нового дома приусадебного участка нет.

Стул-трон под Булгаковым скрипел и шатался, так как в свои шестьдесят пять лет он был еще очень крепким, сильным и энергичным человеком; полнота была не болезненной, а здоровой, тело тяжелым от мускулов, а не от жировой прослойки, и, конечно, обыкновенный венский стул при каждом его движении жалобно стонал, и когда он в третий раз пробасил: «Брехня!» – Сергей Вадимович громко засмеялся.

– Конечно,– сказал он,– Александр Македонский был великим полководцем, но зачем же стулья ломать! А во-вторых, товарищ Булгаков, судьбу нового дома будем решать не мы с вами, а поселковый Совет… Дом попал в число тех квадратных метров жилья, которые сплавконтора передала поселковому Совету. Смотри, Нина, как поражен наш гость тем, что мы не желаем добровольно отказаться от трехкомнатной квартиры. Ну, значит, не для красного словца о вас говорили: «Самодержец!»

Сергей Вадимович по-прежнему казался несерьезным, ребячливым, но Нина Александровна уже догадывалась, что под этим, надо предполагать и верить, скрывается сильная воля, осторожная расчетливость, знание человеческих слабостей, живой и подвижный ум, и чем несерьезней становился муж, тем значительнее оказывалось дело, которым он занимался. Сергей Вадимович внезапно прекратил движение по комнате, остановившись в противоположном от Булгакова углу, драматически скрестил руки на груди.

– Чем еще могу быть полезным высокому гостю?

– Ничем,– неожиданно равнодушно ответил Булгаков и резко повернулся к Нине Александровне.– Простите, товарищ Савицкая, но как вы можете воспитывать советских учащихся, когда у вас из-под юбки все потроха видать? Конечно, вашему супругу это, может быть, и нравится, но мне, пожилому человеку, на вас глядеть противно!

У Нины Александровны на самом деле юбка была коротка: открывались круглые колени и начало полного бедра; выглядывали из-под юбки и кружева нейлоновой рубашки. Посмотрев на все это постно опущенными глазами, Нина Александровна весело засмеялась и громко сказала:

– А вы вчера опять были у счетоводши Груниной? Ах, ах! В вашем возрасте! – И подумав, показала ошеломленному Булгакову язык.

Когда незваный гость, грозно шипя и стуча палкой, ушел, Нина Александровна и Сергей Вадимович, выдержав длинную паузу, сошлись посередине комнаты и, постояв еще немного друг возле друга в молчании, по-молодому длинно поцеловались. Может быть, в этом был повинен Булгаков, обративший внимание Сергея Вадимовича на то, какие у его жены круглые колени и длинные ноги, а может быть, потому, что они действовали против Булгакова так сплоченно и точно, словно заранее сговорились.

– Ты у меня сегодня молодцом. Нинка! – смеясь одними глазами, сказал Сергей Вадимович и потянулся к жене, чтобы еще раз поцеловать ее, но в коридоре послышались подчеркнуто громкие шаги и через полминуты в комнату вошел Борька.

Сын принес с улицы молодой снежный запах и красные щеки; вид у него был независимый, нос поцарапан, а на мать и отчима он посмотрел такими мудрыми глазами, точно знал наперед, что между ними происходит и произойдет, и это не было случайностью, так как Нина Александровна всегда – с первого дня переезда Сергея Вадимовича в их крохотную квартиру – чувствовала, что сын знает все о том, чем занимаются мать с отчимом, и всегда безошибочно улавливает момент, когда надо оставлять родную мать наедине с чужим человеком. С отсутствующим взглядом он поднимался и уходил, на Борькиной спине было написано отчетливо: «Целуйтесь на здоровье, голубчики, если вам это нравится!» – а когда за девятилетним сыном закрывалась дверь, к Нине Александровне приходило такое ощущение, точно ее отношения с мужем были возможны только благодаря Борькиной снисходительности. Сегодня сын вел себя так же, как всегда, то есть сразу почувствовал, что мать и отчим еще не нацеловались, и, взяв ненужную ему книгу, быстро ушел, а Сергей Вадимович, не умеющий разбираться в Борькиных чувствах, сразу же обнял Нину Александровну за теплые от оренбургского платка плечи.

– Каков Булгаков-то! – сказал он.– Каков молодец-то! А?

И они опять поцеловались, но по-новому – деловито и непродолжительно, с озабоченными лицами, так как все еще думали о новом трехкомнатном доме и о Булгакове, на самом деле не таком уж смешном и неопасном, как могло показаться сегодня. Разорвав объятия, Нина Александровна решенно сказала:

– Мне надо как можно скорее оформить развод. Еду в райцентр послезавтра…– Она улыбнулась.– Дашь мне машину, которую используешь в личных целях? Хочу взять с собой Борьку.

– Поедете на «Волге», барами и тонягами…

Сергей Вадимович, решивший послать Нину Александровну с Борькой в райцентр на сплавконторской «Волге», допустил серьезный просчет, так как недооценил влияние автомобиля на мальчишку такого возраста, как Борька, да еще родившегося в Таежном, в котором пока бегало всего несколько «Волг» – чаще всего районной прописки. По той причине, что руководство сплавной конторы из-за бездорожья роскошной машине предпочитало «газик», единственная «Волга» была почти новой, необъезженной, пахла внутри волнующим запахом нового автомобиля, не скрипела и не стонала, мотор почти не шумел, а шофер дядя Коля сидел за рулем словно на вертящемся стуле бара и одет был соответственно: при пыжиковой шапке и в синтетической спортивной куртке.

– Прошу садиться,– тонким голоском пригласил он, открывая сразу две двери, заднюю и переднюю.– Мы вашего сыночка, Нина Александровна, впередочку поместим. Пусть поимеют удовольствие.

Ничего противнее, чем Борька, усевшийся на переднем сиденье черной «Волги», Нина Александровна давно не встречала. Это был маленький высокомерный сноб с остро прищуренными глазами и надменной улыбкой на губах, как бы отштампованных с материнских. Усевшись в машину, Борька сразу развалился, по сторонам не глядел и уже на выезде из ограды собственного дома не узнал приятеля, с которым ежедневно катался на коньках. Ей-богу, Борька через три секунды после отъезда от дома стал похож на бывшего механика сплавной конторы Булгакова и даже на родную мать посматривал рассеянно: «Едете со мной? Хорошо! Да, да и еще раз да! Сидите, сидите, я вас не вызывал…»

До райцентра было двадцать восемь километров неасфальтированной, но ровной дороги, проехали они это расстояние быстро, но Борька успел своим видом до того измучить Нину Александровну, что на полдороге она, сдерживая бешенство, сказала дяде Коле:

– Остановите машину, пожалуйста.

Когда же «Волга» послушно замерла, она, сославшись на то, что ее укачивает на заднем сиденье, поменялась с Борькой местами но и это не помогло: на заднем сиденье мерзавец сын и вовсе смахивал на министра: насупился и собрал на лбу мудрые морщины. Нина Александровна перестала оборачиваться и смотреть в зеркальце заднего вида: «Плевала я на этого поросенка!»

Так они и доехали до районной больницы, где отец Борьки и ее бывший муж работал главным врачом и где он сейчас лежал с какой-то хворобой. Заранее обдумывая этот визит, Нина Александровна собиралась скромно обратиться в регистратуру, разведав палату, в которой лежит ее бывший, но по закону настоящий муж, выпросить для себя и Борьки халаты и пойти к Алексею. Однако на деле все произошло иначе: Нина Александровна и отстававший из важности Борька только еще поднимались на крыльцо, как вокруг них уже возникли демонстрации, шествия, звучали фанфары и поднялись праздничные стяги. Нянечки, сестры, работники регистратуры, гардеробщицы, врачи, сторожа, библиотекарши и прочий больничный народ как бы случайно, но кучками проходили мимо родного сына главного врача, глядели на Борьку словно на индийского принца, а Нину Александровну открыто ненавидели. Этому не было ни конца, ни края, и щеки у Нины Александровны затвердели от гневного румянца, пока она с Борькой шла до гардероба, сопровождаемая нянечкой, которая от презрения к гостье и от жалости к Борьке елейным голосочком пела:

– Сюдочки, Нина Александровна, сюдочки! Боренька, не трогай стеночку пальчиками – вдруг инхвекция!

Другая нянечка – толстая, монашеского обличья, купеческой чванливости – провожала их до палаты, где лежал бывший муж. Эта от визита Нины Александровны была чрезвычайно взволнована и, шагая впереди, умудрялась гигантской спиной выражать лютое презрение к Нине Александровне, а Борьку за руку держала так бережно, точно рука была сломана. Ходячие больные высыпали в пропахший карболкой и кислыми щами коридор, и даже хроники выглядывали из белых дверей, парадных и новеньких, как юбилейные монеты. Шу-шу-шу, неслось по коридору, шу-шу!

Главный врач Савицкий лежал в обыкновенной рядовой палате под номером 13, что удивило Нину Александровну еще больше, чем встреча, так как Алексей раньше панически боялся чертовой дюжины, но вот теперь, царствуя в больнице, лег в тринадцатую палату, возле которой толстая нянечка остановилась, сделавшись молитвенной и боязливой, и тихо сказала:

– Мы в больнице всей сутки не спавши, что Алексей Евтихианович заболевши. Они такие уж хорошие врачи, такие уж строгие и справедливые, такие уж до каждого больного доходчивые, что мы туточки все от страху дрожим, как бы с имя чего плохого не произошло… Вы уж идите на цыпках, на цыпках, а там бог милует!

Нина Александровна поджала губы… А как же тогда понимать дурацкую телеграмму; «Причина болезни весьма незначительная», а как же быть с теперешней толстой женой, блондинкой с хозяйственными руками в ямочках? Куда все это могло деваться, если в больнице и ее окрестностях палили салютующие пушки, развевались стяги и нянечка уповала только на самого господа бога? Что произошло с Алексеем Евтихиановичем Савицким, которого в больнице Таежного отродясь за выдающегося врача не считали?

– Входитя, входитя,– со страхом прошептала нянечка, заглянув в узкую щелочку двери.– Входитя, они не сплять…

– Добрый день, Алексей! – поздоровалась Нина Александровна, входя в палату и улыбаясь естественной улыбкой человека, не видевшегося с другим человеком несколько лет.– Как тебя угораздило попасть на больничную койку?

Купчиха-монахиня была бесцеремонна и любопытна, как базарная торговка; она стояла с таким лицом, что было видно – будет держаться в палате до последнего, но главное было не в этом. Самое удивительное заключалось в том, что нянечка глядела на главного врача так, словно его не узнавала. Борька только коротко кивнул родному отцу и тут же потерял к нему интерес, занявшись разглядыванием больничной кровати с никелированной спинкой и блестящими шишечками на ней.

– Здравствуй, Нина! – ответил бывший муж, поворачиваясь на бок, на что нянечка отреагировала бурно – бросилась к главному врачу и болезненно застонала: