Текст книги "Зуб мудрости"
Автор книги: Виль Липатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Виль Липатов
Зуб мудрости
1
Она так красива, что у Ванюшки перехватывает дыхание. Нервно переступив с ноги на ногу, он осторожно, частями выдыхает застоявшийся воздух, затем щупает языком нижнюю губу, чувствуется шершавый рубец: прикусил.
Именно такой Ванюшка видел ее во сне, в мечтах, рисовал на страницах ученической тетради. Но наяву она была в сто, в миллион раз лучше!
Она была совершенством. От солнечно-веселых, озорных фар до последнего винтика на черной, отливающей бархатом раме – вся она принадлежит ему. Только ему. Краски высокого кузова зелены, обтекаемо жмутся крылья к девственно чистым покрышкам колес, линии капота напоминают воздушную стремительность ракеты, передние колеса расставлены косолапо, отчего машина спереди выглядит доброй, покорной, точно понимает, что принадлежит ему. Потому, наверное, она весело глядит на Ванюшку чистыми зрачками фар, а когда в них попадает солнечный зайчик, радостно подмигивает: «Здравствуй! Вот это и есть я – твоя машина!»
– Автомобиль стоит на ограничителе, – строго произносит механик гаража, но затем неожиданно хихикает. – На ограничителе стоит… Невинная она еще, девушка!..
– Петр Семенович, – просит Ванюшка. – Вы, Петр Семенович… идите в гараж… Ладно, Петр Семенович…
– Дура! – стараясь не смотреть в сияющее лицо Ванюшки, говорит механик. – Ду-ра!.. Расписку я с тебя должен получить или нет? Должен, я тебя спрашиваю, получить с тебя расписку, что тебе вручена машина для эксплуатации на вверенной нам трассе передвижения?
– Должны! – соглашается Ванюшка, сообразив, что после того, как он распишется в толстой клеенчатой тетради, механик уйдет. Ванюшка хватает тетрадь, не глядя нацарапывает буквы своей фамилии, затем просительно складывает руки на груди.
– Число! – тычет пальцем в тетрадь механик. – Проставь число получения вверенной тебе техники!
Теперь механику нечего делать возле машины, но он не уходит. Засунув карандаш за оттопыренное ухо, скороговоркой произносит привычную, десятки раз говоренную фразу:
– Машина государственная, общественная, долг водителя – беречь ее, как зеницу ока, проводить соответствующие осмотры и уходы, о чем я и предупреждаю вас, товарищ Чепрасов, как ответственного водителя… Понятно?
– Понятно! – облегченно вздыхая, отвечает Ванюшка, так как механик после торопливой скороговорки, насвистывая, уходит в гараж.
Стоит тишина. Светит полуденное солнце.
Всю прошлую ночь шел крупный грозовой дождь, над землей клубились тучи, а сейчас на небе ни облачка; оно промыто дождем до голубого сияния. Тучи, видимо, упали на пашни, на луга, на реку, поэтому все дымится. Правда, в низинах тучи так и остались тучами – ползут, ворочаясь, задевают за тальники и траву, проливая холодную воду. Солнце – тоже промытое, чистенькое, без пятнышек – торопливо греет развороченную землю, пашни простреленные дождевыми пулями, излучину реки Ингоды.
Ванюшке кажется, что она, его машина, – яркая, красивая, стройная, – словно не стоит на мокрой траве, а, едва касаясь земли четырьмя точками колес, висит в воздухе. Поджарая, она ему кажется похожей на самолет, готовый стремительно уйти в воздух. Для этого у нее обтекаемо скошена округлость кабины, расправлены по-птичьи крылья колес, напружинены стальные полукружья крепких рессор; у нее под капотом в сдержанном ожидании молчит огромной силы мотор, пахнущий бензином и автолом.
Проглотив загустевшую слюну, Ванюшка поднимается на цыпочки, кладет на капот голые по локоть руки – металл ласков и гладок, от мотора веет теплом. Как перед чудом, Ванюшкина мысль натыкается на препятствие, которое пока не может преодолеть: реальна ли она, машина? Вчера, позавчера, неделю, год назад, когда Ванюшка работал стажером на старых автомобилях, ее не было. «Когда-нибудь дадим новую машину!» – говорил начальник автоколонны Спиридонов, и это «когда-нибудь» скрывалось в дымке далекого будущего.
Чудо в том, что слова Спиридонова превратились в металл, стекло, кожу, резину. Ее не было, машины, а теперь есть. Ее только вчера привезли на станцию, потом самоходом – в гараж, и она стала Ванюшкиной. Об этом никто не догадывался: ни рабочий, что свел автомобиль с конвейера, ни кондуктор поезда, ни начальник станции; для них это была просто машина, без слова «моя».
– Моя машина! – вслух произносит Ванюшка.
Некто громадный, состоящий из людей, домов, заводов, гор, рек, полей, железных дорог, неба, солнца, создал эту машину. «Государственная!» – сказал механик, и Ванюшка сразу же подумал о громадном, представил все то, что входит в самую громадность…
– Моя машина! – повторяет он, вслушиваясь в звучание слов. Ванюшка точно заучивает их, пытается связать с автомобилем. Он вспоминает, что все знакомые шоферы о машине говорят «моя» и при этом в их тоне звучит не сомнение, а наоборот, слышится властная снисходительность, привычное панибратство: «Моя барахлит! Сцепленьице того!..»
Ванюшка на цыпочках обходит машину, поднимает с земли прутик, счищает грязь с кирзовых сапог. Прутик слаб, тонок, он сердито бросает его, выхватив из кармана носовой платок, вытирает им.
Сиденье мягко, волнующе проваливается под тяжестью Ванюшкиного тела, с мелодичным звоном захлопывается дверца, и он оказывается в интимном, уютном полумраке кабины, пахнущей свежей клеенкой, масляной краской, бензином. Он теперь отделен дверцами от земли, неба, луж, один в кабине, закрытый от мира металлом и стеклом; только для него светятся циферблаты приборов, бархатится маковка рычага коробки скоростей.
Ванюшка смущенно, чуть косовато улыбается загорелым, узкоглазым лицом с крупными скулами и так близко сведенными на переносице бровями, что кажется – Ванюшка всегда сердит. Однако сердится Ванюшка не слишком часто, а когда это случается с ним – брови смыкаются совсем. Тогда он здорово похож на монгола-степняка.
Погасив улыбку, он осторожно прикасается ногой к стартеру – машина отзывается приветливым, звонким голосом; он нажимает на акселератор посильнее, она отвечает посуровевшим, крепким голосом, словно говорит: «Могу и так! Как захочешь, Ванюшка!»
Счастливо засмеявшись, он на миг прижимается щекой к прохладной баранке, потом, как будто устыдившись порыва, отшатывается и еще раз нажимает ногой на педаль газа, чтобы после этого заглушить мотор. Звук становится металлически грозным, предостерегающим, и Ванюшка суровеет тоже: на скулах ходят крепкие мускулы, подбородок, широкий и выпуклый, туго обтягивается кожей.
– Хороша! Хватит! – говорит Ванюшка, вынимая ключ зажигания.
Теперь, когда в ушах еще слышится гул мотора, а ноги твердо стоят на педалях и в ладони теплая луковка рычага коробки передач, он, наконец, отчетливо, зримо понимает, что у него есть машина. От знакомой позы за рулем Ванюшка окончательно приходит в себя: кажутся смешными его взволнованность, боязнь поверить в то, что прибыла наконец в гараж новая машина.
– Чудак ты, Ванюшка! – вслух укоряет он себя и сразу же неторопливо выбирается из кабины, обходит машину, внимательно осматривает ее, попутно сняв с фары засохшую на солнце лепешку грязи. Он становится все солиднее, сдержаннее, неторопливей; понимание того, что у него есть машина, изменяет Ванюшку. Лицо его серьезно, жесты четки, ноги в больших кирзовых сапогах он ставит на землю так уверенно и твердо, точно прихлопывает печать. В его походке, высоко поднятой голове уже чувствуются хозяйственность, обстоятельность человека, имеющего свою машину.
Таким и видит Ванюшку механик, который высовывается из дверей гаража; он собирается что-то крикнуть, но не кричит, а сначала внимательно осматривает юношу.
– Сгоняй-ка за резиной, Ванюшка! – наконец негромко говорит механик. – На пристань…
– Хорошо! – соглашается Ванюшка. – Прошу вас заполнить путевой лист!
– Ого! – сдержанно улыбается механик. – Ого-го! Какой ты…
– Прошу заполнить путевой лист! – решительно перебивает его юноша.
2
Освещенный восходящим солнцем, Ванюшка стоит на крыльце общежития и, прикрыв ладонью глаза, озабоченно глядит в небо: определяет погоду. Она, видимо, будет неплохой, так как он остается довольным и легкими подвижными облаками и по-утреннему чистым солнцем, поднявшимся немного над горизонтом. Ванюшка здоровый, бодрый, с чугунно налившимися после зарядки мускулами. Дышит глубоко, ровно, мысли его по-утреннему чисты, хотя ни о чем определенном Ванюшка не думает. Ничто не тревожит его. Он целиком отдается восходящему солнцу, теплу, утреннему чувству возвращения к жизни, которое в его молодом теле переливается счастливой бодростью.
Ванюшка до судороги в желудке голоден. Но чувство голода доставляет ему радость, ему приятно думать, что скоро он будет есть завтрак, приготовленный Анкой. Сглотнув слюну, он весело почесывает в затылке, спрыгнув с крыльца, торопливой рысцой трусит по безлюдной улице поселка. Он пробегает не меньше километра – из одного конца поселка в другой, заворачивает в переулок, осторожно, боясь заскрипеть, поднимается на крыльцо общежития, в котором живут работницы их автоколонны. Здесь еще пусто, тихо, хотя за плотно закрытыми дверями кое-где слышится сонный шепот, шелест материи, шлепоток босых ног. Сдерживая дыхание, Ванюшка пробирается вдоль коридора, тихонько открывает дверь в кухню – на него пышет жаром и запахом свежего хлеба. С широкой некрашеной лавки на него смотрит тоненькая рыжеволосая девушка.
– Здравствуй, Анка! – говорит Ванюшка.
– Здравствуй! – еле слышно отвечает она.
Положив руки на колени, Анка сидит рядом с горячей печкой, наклонив набок голову, и смотрит на него светлыми серыми глазами – очень серьезными, очень внимательными и очень большими. Она отводит взгляд только тогда, когда Ванюшка снимает клетчатую кепку, хлопчатобумажный пиджак, садится и тоже глядит на нее – молча и как-то странно, словно на незнакомую.
– Готово, Анка? – спрашивает, наконец, Ванюшка.
– Готово! – поднимаясь, отвечает она.
– Гречневая каша, у! – протягивает он, следя за ее движениями. – Давно не было гречневой каши, а? Правда ведь?
– Правда! – соглашается Анка, помешивая кашу. – Клади масло на дно тарелки, скорее растает… Руки у тебя мытые?
– Мытые! – торопливо отвечает Ванюшка. – Утром с мылом мыл и вечером… Вчера я, Анка, в картере масло сменил, рессоры подтянул. Грязный пришел, страх! Полкуска мыла извел.
– Ешь! – садясь, говорит Анка. – Хорошо машина работает?
– Хорошо! – подтверждает Ванюшка. – Скажу тебе, Анка, как часы машина работает!
– Ну ешь, ешь!
Они едят из одной тарелки.
Анка ест аккуратно: маленькими мысками набирает на ложку кашу, затем медленно несет ко рту, но перед тем как съесть, терпеливо дует, сгоняя пар, глядя поверх ложки на Ванюшку. Он ест по-другому – захватывает большие островки, не дует на кашу, а немедленно тащит в рот, проглатывает, и сразу же делает следующий ход ложкой, так что каша с его краешка тарелки исчезает быстро, точно ее переносят в Ванюшкин рот конвейером. Чем жаднее, охотнее ест Ванюшка, тем Анка чаще останавливается. Дольше глядит на него, делается задумчивой, ласковой.
– Ты ешь больше! – говорит Анка. – У меня каши полная кастрюля.
– Я ем, Анка! – с набитым ртом мычит он и восторженно мотает головой, чтобы показать, как здорово доволен кашей.
– Я знаешь как сделала! – говорит Анка. – Я, Ванюшка, чтобы каша лучше упрела, вчера ее поставила, а сегодня встала в пять часов и снова поварила… Гречневую кашу надо долго варить!
– Во-во! – мычит он.
Анка сидит рядом с Ванюшкой, прикасаясь к нему плечом. Наверное, от горячей плиты Анка разогрелась – плечо теплое, это он чувствует даже через толстый рукав ковбойки.
– Вкусная каша! – радостно хвалит Ванюшка.
– Потому что долго варила!.. – отвечает она и прижимается к нему плечом. Затем, отстранившись, спрашивает: – Чай будешь?
– Ну его! – пренебрежительно отмахивается он, – Какая от него польза!
Немного посидев в блаженной неподвижности, Ванюшка прищуривает левый глаз, палец правой руки приставляет к носу – лицо от этого делается лукавым, точно он придумал что-то ловкое, хитроумное, способное поразить Анку, – и тоном фокусника, задающего самый каверзный вопрос, спрашивает:
– Ну-ка, скажи, Анка, сколько сейчас времени?
– Полвосьмого.
– А работа начинается когда? – торжественно продолжает Ванюшка.
– В девять.
– Так вот! Я сейчас побегу в гараж, до работы проверю передний мост, все посмотрю, а вечером сразу прибегу к тебе. Пойдем в кино, на семь тридцать! – закапчивает он, убирая палец от носа. – Хорошо, Анка?
– Хорошо! – по-прежнему тихо отвечает она. – Ты грязную рубаху принес?
– Принес. – Ванюшка тянется к рубахе, завернутой в газету. Отдав ее Анке, левой рукой обнимает Анку за плечи, оглянувшись на дверь и послушав, привлекает к себе. Анка наклоняется к нему, прижавшись щекой к груди, замирает. Ванюшка гладит ее ладонью по теплой, нежной щеке, целует в волосы. Затем Анка поднимает голову и подставляет Ванюшке губы – они крепкие, шершавые, горячие.
– Здорово ты от плиты разогрелась! – шепчет Ванюшка, опять приникая головой к плечу Анки, – Ты больше не вставай в пять, Анка… Рано!
– Я из-за каши, – отвечает она. – Если бы не каша, я не встала бы в пять… От тебя бензином пахнет, Ванюшка.
– От меня теперь всегда будет пахнуть бензином, Анка…
– Я ничего, Ванюшка! – торопливо успокаивает Анка, обхватывая его шею тонкими руками и заглядывая в глаза. – Я ничего… Уже привыкла!
– От всех шоферов пахнет бензином.
– А от тебя еще росой пахнет, Ванюшка.
– Это я в переулке пропах, Анка. У меня и сапоги от росы мокрые…
– Помолчи, Ванюшка! – жалобно просит Анка, поднимаясь на носки, чтобы поцеловать его, но вдруг, торопливо разжав руки, испуганно отскакивает в сторону.
– Стой, Анка! – пытается удержать ее Ванюшка, но в кухню уже входит высокая, по-мужски крутоплечая женщина в кирзовых сапогах, брюках, в точно такой же клетчатой ковбойке, что и на Ванюшке. В крупных губах женщины – погасшая папироса, нос с горбинкой, лицо восковое, твердое, начертанное резкими линиями. Увидев ее, Ванюшка почтительно здоровается: это известный в районе шофер-дальнерейсовик Валька Скаткова. Она же отвечает сквозь зубы, зло. Видимо, сразу поняв по смущению Анки и невозмутимости Ванюшки, что за секунду до ее прихода они целовались, Валька насмешливо фыркает.
– Сосунки! – хриплым голосом произносит она. – Целовались небось!
– Целовались! – как можно веселей и независимей отвечает Ванюшка.
– Молодцы! – иронически кривит губы Валька и неожиданно заливается грубым, икающим смехом. Так хохочет плохой драматический актер, когда нужно изобразить демонический, уничтожающий хохот. – Ха-ха-ха! – грохочет Валька. – И это называется муж с женой! Боже ж мой, что делается на белом свете! Эй вы, сосунки, вы хоть разочек полежали в кровати?! Ха-ха!
Анка краснеет до слез, закрывает лицо руками, а Ванюшка быстро выступает вперед, точно хочет закрыть своим телом Анку от смеха Скатковой.
– Потише, Валентина! – угрожающе говорит Ванюшка.
– Ого! – вскидывает узкие брови Валька. – Ты никак хочешь напугать! – Откачнувшись назад, она смешно закатывает глаза, разыгрывая испуг. – Ой, не пугай меня! Может припадок хватить. Не пугай, прошу! – умоляет она.
Наверное, все это выглядит не слишком смешно, Валька хватает через край, так как Ванюшка успокаивается и мирно, тихо просит:
– Не надо, Валентина! Тебе самой, наверное, противно казаться такой…
– Какой? – спрашивает Валька и быстро гасит улыбку. – Какой, Ванюха?
– Сама знаешь! – со вздохом отвечает он.
И вот уже не лихой шофер-дальнерейсовик стоит перед Ванюшкой и Анкой, а пожилая женщина с густой сеткой морщин на восковом лице. Папироса и та уныло свешивается из уголка ее помягчевших губ.
– Не сердись, Ванюшка! – устало говорит Валентина. – Мне же вас, дуралеев, жалко. Поженились, а живете отдельно. Разве это дело. Вот я и злюсь!
Сказав это, она тяжело поворачивается, кладет ладонь на высокий лоб.
– Голова болит! – вздыхает Валентина. – Я ведь вчера водку пила, Ванюшка…
– Ты… не пей! – жалея ее, страдая, говорит Ванюшка. – Ты не пей водку, Валентина!
– Водку не пей, мужиков не люби, махру не кури, дома не имей… – как во сне произносит Валентина, глядя на Ванюшку, – Что же делать? – спрашивает она себя и сама отвечает: – Ничего не делать!
Обхватив лоб длинными пальцами, запнувшись о порожек, Валентина выходит из кухни.
Ванюшка и Анка, не сговариваясь, одновременно делают движение друг к другу и крепко, порывисто обнимаются. Она, маленькая, тоненькая, кажется рядом с высоким Ванюшкой девочкой. Глядя на нее, действительно трудно представить, что Анке восемнадцать лет и она десять дней назад стала законной женой Ванюшки Чепрасова…
Это случилось на третий день после того, как он получил новую машину. Ванюшка пришел в общежитие, вызвал Анку в коридор, пошептал что-то на ухо, и она тотчас же вернулась в комнату за паспортом. Через полчаса они были в поссовете, а через час весь поселок знал, что Ванюшка и Анка расписались. Парни из мужского общежития остолбенели, когда Ванюшка вернулся на свое привычное место, дико заржали, но замолкли, так как Ванюшка показал им кулак – это был хороший кулак, которым Ванюшка, положив на шляпку гвоздя пятикопеечную монету, вколачивал гвоздь в доску.
Анкины подруги по общежитию сочувственно поплакали, кляня девичью судьбу, но скоро перестали, охваченные любопытством, желанием узнать, как «это бывает».
Начальник автоколонны Спиридонов, услышав о женитьбе, пришел в ярость. Он стучал кулаком по столу, кричал, что он подобные фокусы видел, и Ванюшка у него отдельную квартиру такими выкрутасами не выбьет, а получит ее в порядке очереди. Начальник рассердился сильно.
После свадьбы в жизни Анки и Ванюшки внешне ничего не изменилось, если не считать того, что они стали есть вместе…
– Спиридонов даст комнату! – после продолжительного молчания говорит Ванюшка. – Коли дал машину, значит, даст и комнату.
Мысль о связи комнаты с машиной Ванюшка высказывает Анке, наверное, в сотый раз, но она неизменно встречает его радостным изумлением. Вот и сейчас широко открывает серые глаза, всплескивает ладошками, склонив голову, восклицает:
– Ты думаешь, даст? Если дал машину, значит, даст и комнату!
– Конечно! – басит Ванюшка, а она еще более изумляется, растопырив пальцы обеих рук, говорит:
– И верно! Раз дал машину… Он ведь не дал бы машину, если бы не думал дать комнату. Правильно я рассуждаю, Ванюша?
– Правильно! – тоном старшего уверяет ее Ванюшка. – Он, Спиридонов, хоть и сердитый, а хитрый. Он – у, какой хитрый! Вот, думает он, дам Ванюшке Чепрасову машину, а потом и комнату, коли он женился. Ты не обращай внимания, он только думает, что сердитый, этот Спиридонов.
– А и верно хитрый! – тоненько хохочет Анка. – Дам, думает, машину, а потом и комнату… Ох, и хитрый он, этот Спиридонов!
3
Перед тем как пойти в гараж, Ванюшка забегает на почту, чтобы, послать заказное письмо.
За окошечком с кудрявой надписью «Заказная и прочая корреспонденция» сидит усатый толстый старик с выпуклыми глазами, которого в деревне зовут дядя Яша-торопыга. В чем соль прозвища – понять нетрудно.
Стоит только однажды посмотреть на дядю Яшу, понаблюдать минуту за ним, как все станет ясным.
– Здравствуйте! – здоровается Ванюшка с дядей Яшей, который в этот момент достает из книги марки, заложенные менаду страницами. Услышав приветствие, дядя Яша медленно скашивает на Ванюшку выпуклый глаз, двигает губами, точно дожевывает остатки пищи, затем, открыв рот, мгновение держит его открытым.
– Здра… – немного погодя произносит он первую часть слова. Вторую часть дядя Яша говорит секунды через четыре, когда затосковавший Ванюшка протискивается головой в окошечко, – вствуй! – доканчивает дядя Яша, возвращая на место скошенный глаз. Он снова с головой занят выниманием марок – очень сложным делом, состоящим из ряда ответственных операций. Первая из них заключается в том, что, далеко отнеся книгу от дальнозорких глаз, дядя Яша внимательно, с недоверчивой подозрительностью осматривает ее, словно боится, что часть марок книга утаит. Операция эта заканчивается тем, что дядя Яша перевертывает листок книги и, ничего не обнаружив под ним, снова относит книгу от глаз. Операция номер два состоит в вынимании марок. Ее дядя Яша, в свою очередь, разбивает на две операции: длительное осматривание марок, изучение их и вынимание с целью положить на стол.
Во время производства всех этих ответственных операций дядя Яша совершенно забывает, что Ванюшка стоит перед ним.
– Дядя Яша! – громко, как в лесу, кричит Ванюшка. – Дядя Яша… Заказное письмо!
Но старик находит очередную порцию марок и потому не способен слышать Ванюшку.
– Дядя Яша! Да дядя Яша же…
– На один рубль двадцать копеек, – медленными словами говорит дядя Яша. – Всего – на четыре рубля четыре копейки…
– Заказное письмо! – надрывается Ванюшка.
– Заказ… – произносит дядя Яша первую часть слова, – ное… Давай сюда!
Когда он берет письмо, Ванюшка пугается: только один жест отнимает у дяди Яши секунды три, что же будет дальше! Дяде Яше нужно открыть квитанционную книжку, проставить номер квитанции, выписать ее, затем проштемпелевать письмо, выдать квитанцию и отсчитать сдачу с рубля. Ванюшке думается, что все эти операции займут не меньше часа, и он протягивает руку, чтобы взять письмо обратно. Но поздно: оно уже на столе, и дядя Яша искоса и придирчиво разглядывает его.
– Авиа… – не то спрашивает, не то утверждает дядя Яша.
– Простое! – кричит Ванюшка.
– Хорошо! – в два приема произносит дядя Яша и приступает к работе.
Ванюшка томится. Он уже жалеет о том, что посылает письмо заказным, хотя это важное, серьезное письмо, которое он писал так долго, что выучил наизусть:
«Дорогие мама и папа! Сообщаю вам, что получил новую машину. Марка ГАЗ-51, выпуск этого года. Новая, хорошая.
Теперь меня будут отправлять на длинные перегоны. Машину привезли на платформе, так что у нее на счетчике всего двадцать три километра. Теперь сообщаю следующее. В нашем гараже работает учетчицей Анна Перегудова. Фигурой она схожа на Лизу Власову, а лицом на тебя, мама, да и по характеру схожая. Отец у нее умер от болезни, мать живет в областном городе. Посылаю вам ее фотокарточку. Так что я жду вашего решения насчет женитьбы. Девушка она хорошая, а я теперь получил новую машину, и жить нам можно неплохо. Жду от вас скорейшего ответа насчет женитьбы. Ваш сын Иван Чепрасов».
Ванюшка дважды повторяет фразу: «Жду от вас скорейшего ответа насчет женитьбы». Лицо у него делается хитрым. Он страшно доволен этой фразой, так как написать правду о женитьбе не решился.
– Десять… – говорит дядя Яша, – копеек…
Получив рубль, дядя Яша долго держит его на ладони, рассматривает на свет, что-то шепчет про себя. Глухая тоска охватывает Ванюшку. Сырой полумрак почты, тишина, в которой глухо, обреченно жужжат мухи, запах пыли и сургуча, темно-коричневый пол – все угнетает. Хочется вырваться под голубое высокое небо, хватнуть полной грудью лесной воздух, почувствовать ногами твердую мягкость земли. Мысль о том, что дяде Яше предстоит просидеть на почте целых семь часов, пугает Ванюшку – он поеживается, сочувственно глядит на старика.
– Де… – говорит дядя Яша, медленно протягивая Ванюшке сдачу, – вяносто копеек!
Ах, какая тоска! Ванюшке вспоминается пологий, пустой берег реки, пыльная трава, на которой топчутся серьезные, задумчивые ребятишки – с ними воспитательница детского сада играет в каравай. Мальчишки и девчонки ходят по кругу, держась за руки, грустными тонкими голосами поют дурацкую монотонную песню. Они так хорошо вымуштрованы, эти мальчишки и девчонки, что не смеют глядеть на прохладную реку, на близкий лес и потому покорно топчутся. В своей серьезности, сосредоточенности они похожи на стариков, сидящих на завалинке.
Ванюшка ненавидит «каравай». Он вспоминает его, если видит людей, для которых работа не страсть, не удовольствие, а пыльная тоска истоптанной травы. Ему сейчас до боли в сердце жалко дядю Яшу. Несчастный человек! Для Ванюшки работа – это… это… Трудно, очень трудно передать то чувство, которое испытывает Ванюшка, работая. Трудно потому, что утром он садится за руль новой машины, выжимает сцепление и… работа кончается, и ему нужно вылезать из кабины, ставить автомобиль в гараж. Невозможно передать то, что он чувствует, работая, но в память о прошедшем дне у него остается ощущение крылатости, голубого сияния; в глазах серой лентой развертывается дорога. Ноздри щекочет бензин, руки хранят тепло рычагов. Единым мгновением, ослепительным, ярким остается в памяти прошедший день, наполненный дорогой, а все остальное: обед на трассе всухомятку, торопливые часы погрузки и выгрузки, остановки для заправки – вспоминается как незначительное, второстепенное, не нужное ни ему, ни другим.
Работа заполняет не только семь часов, а сутки полностью: ночь – тоже серая лента дороги, чувство крылатости, запах бензина. Правда, Ванюшка видит сны всего долю секунды, а остальное время спит без сновидений, но ему кажется, что ночь повторяет день.
– Что? – недоуменно спрашивает дядя Яша, высовываясь из окошка.
– Ничего! – смущается Ванюшка, так как, оказывается, он вслух произнес слово «каравай». – Ничего, дядя Яша, – повторяет он, сердясь на свое смущение и, наверное, от этого по-настоящему сердится.
– Это вам не каравай! – гневно вскрикивает Ванюшка. – Не каравай, говорю…
С этими словами Ванюшка выбегает на улицу, поглядев на часы, удивленно морщит лоб – оказывается, он пробыл на почте всего десять минут. И Ванюшка сразу же забывает о почте, о тоскливом дяде Яше, о запахе сургуча, словно этого не было, не могло быть на свете. Над ним – солнце, под ногами – росистая трава, в легких – сосновый воздух. Сорвавшись с места, Ванюшка резво бежит по улице.
Остановившись перед гаражом, он вынимает из нагрудного кармана спецовки обтянутый зеленым коленкором блокнот, бережно перелистывает страницы, найдя нужную, читает: «19 июня. Проверить задний мост, крепление колес, затяжку рессор. Смазать подшипники передних колес, а также подшипник вентилятора».
4
– Таким солидолом шприцевать машину не буду! – раздельно, почти по слогам говорит Ванюшка и прямо, вызывающе смотрит на начальника автоколонны Спиридонова. – Вы слышите?
– Слышу! – отвечает начальник.
Широко расставив ноги, Ванюшка стоит посередь гаража; поза у него прочная, устойчивая, словно его прикрутили к бетонному полу. Начальник дышит тяжело и быстро, Ванюшка – спокойно и ровно. Возле них молча, выжидательно стоит пожилой усатый шофер, а чуть поодаль, сложив руки на груди, – Валька Скаткова.
– Значит, не будешь шприцевать? – свистящим шепотом спрашивает начальник в четвертый раз.
– Не буду! – в четвертый раз отвечает Ванюшка.
– Ну, хорошо! – бледнея, говорит Спиридонов. – Хорошо, хорошо! – зачем-то повторяет он.
Начальник автоколонны Спиридонов не знает, что еще сказать, мучительно ищет нужные слова, но, видимо, не находит и от этого окончательно теряет самообладание.
– Безобразие! – визгливо кричит Спиридонов, – Нахальство.
Странно слышать его крик в сдержанной, приглушенной тишине гаража, в котором люди привыкли работать и двигаться спокойно, неторопливо. Спиридонов, вероятно, чувствует это, понимает по выражению лиц пожилого шофера и Вальки. Растерявшись, он хочет закричать еще раз, но голос срывается от волнения.
– Идите к машине, Чепрасов! – хрипит Спиридонов.
– Дайте тугоплавкий солидол! – спокойно отвечает Ванюшка, не шевелясь, не меняя позы, в которой очень удобно говорить с начальником. За весь разговор он только один раз украдкой оглядывается на машину – она стоит в трех метрах, тихая, но властная, так как ей нужен тугоплавкий солидол.
За самый кончик, за тонкий ускользающий кончик Ванюшка ловит промелькнувшую мысль и немедленно выкладывает ее Спиридонову.
– Машина государственная, – стараясь не упустить мысль, раздельно произносит он, – машина государственная, я прошу солидол для нее, а это значит, солидол нужен не мне, а машине и, значит, государству. Понимаете? – спрашивает он, радуясь тому, что так точно сформулировал мысль. – Я для государства прошу…
Ванюшка произносит эти слова веско, значительно, и мысль, вероятно, удачная, так как начальник, с шумом выдохнув воздух, отшатывается от Ванюшки. Проходит еще несколько мгновений, и Спиридонов окончательно приходит в себя: теперь перед Ванюшкой стоит обычный Спиридонов – суховатый, подтянутый, с начальственными складками у губ человек. Голос у него басовитый, движения четкие, сдержанные, он много выше и сильнее Ванюшки.
– Вы правильно сказали, Чепрасов, машина государственная! – подтверждает начальник автоколонны.
Да, теперь это тот человек, который дал Ванюшке машину, принял его на работу и который одним росчерком пера мог осчастливить его и Анку: «Дать квартиру. Спиридонов».
– Правильно, машина государственная, – сухо повторяет начальник. – В связи с этим прошу вас, товарищ Чепрасов, сдать машину Зорину. Я вас отстраняю от управления автомобилем. – После этих слов он поворачивается к Ванюшке спиной, решительно показывая этим, что вопрос исчерпан. Чтобы поставить окончательную точку, он громко обращается к пожилому шоферу:
– Товарищ Зорин, примите машину у Чепрасова. – И, по-прежнему не поворачиваясь к Ванюшке, скороговоркой бросает: – Так сдавайте машину, Чепрасов, сдавайте… Время не ждет!
Ванюшка молчит, молчит секунду, вторую, третью. Сквозь дощатые стены гаража слышно, как на далекой станции тонко и тревожно перекликаются паровозы.
– Так что же, Чепрасов! – не выдержав молчания, резко оборачивается начальник.
По лицу Ванюшки бродит задумчивая, мечтательная улыбка, словно он вспомнил о радостном, светлом, скуластое лицо юноши симпатично, добродушно. Сморщив нос, он коротко вздыхает, как вздыхает ребенок, когда ему покупают яркую, давно обещанную игрушку.
– Что такое? – сухо спрашивает Спиридонов.
– Машину у меня отнять нельзя! – с той же мечтательной ласковой улыбкой говорит Ванюшка. – Это моя машина! – И ясными глазами смотрит на Спиридонова, – Теперь у меня машину отнять нельзя. Нет такого человека, чтобы мог взять ее. Теперь она – моя. Работаем мы с ней.
Ванюшка бережно вынимает из кармана ключ зажигания в аккуратном клеенчатом футлярчике, который сшила ему Анка. На вытянутой руке подносит ключ к Спиридонову, тихо говорит:
– Вот ключ! Никому не отдам…
– Придется привезти из района тугоплавкий солидольчик! – вдруг вмешивается в разговор Валька Скаткова, до этого с молчаливым интересом наблюдавшая за Ванюшкой.
– Надо, Иваныч, привезти солидольчика-то! – неожиданно для самого себя поддерживает Вальку пожилой усатый шофер. – Время жаркое, опять же машин новых много…
