Текст книги "Апокриф(СИ)"

Автор книги: Виктория Виноградова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

7

– Странно, но я рад тебя видеть, – подвел Рафаил итог своему молчаливому стоянию среди виноградных лоз, заплетавших вход в беседку.

Все это время он созерцал невозмутимо пишущего знатока Закона, облаченного в тусклое золото одежд. К его изумлению, при звуке его голоса летавшие над столиком в отблесках огня пальцы замерли, и Уриил порывисто развернулся к нему всем корпусом.

– Слава Ему… – негромко проговорил он, окидывая Рафаила взглядом с головы до ног, и улыбнулся, оценив перемену в нем, – О! Это… неожиданно. Я думал…

– Что ты думал? – Рафаил вошел в беседку и присел у ног Четвертого Ангела.

– Я не ожидал, что ты решишься на такое. Почти человек.

Рафаил усмехнулся.

– Ну-ну. Стоит остричь волосы и чуточку загореть… А успех миссии тебя не удивляет?

– В нем я был уверен.

– Отчего тогда такая реакция?

Четвертый Ангел улыбнулся и провел тонкой рукой над его головой, не коснувшись.

– Я тоже рад тебя видеть. Хоть и не могу определить сейчас даже то, зачем ты пришел. Слишком слабо тебя чувствую, – он помедлил, – Я даже не совсем уверен, что это ты.

– Я. А пришел я, как обычно, за ответом. Объясни мне, что такое любовь?

– О! – Уриил откинулся на спинку каменного сиденья и негромко рассмеялся, – Это действительно ты.

Короткий жест – и в воздухе едва уловимо задрожало видение бесконечного ряда переплетов – книги.

– Какая любовь тебя интересует? – спросил Уриил, не опуская руки, – Божественная, жертвенная, плотская, любовь к людям, к делу, к детям, к родителям, иная любовь? Любовь к Родине?

Почему-то Рафаилу показалось, что он слегка издевается. Самую малость, но… что ж, сам напросился.

– Про любовь к людям я все знаю сам. Это из области Долга. А вот то, что меня интересует, затрудняюсь сформулировать четко. Разве что…

Он с нечеловеческой стремительностью привстал, узкая ладонь легла на скрытое шелковистым золотом плечо, и он коснулся губами полуоткрытых в улыбке губ Четвертого Ангела. Тот на мгновение напрягся, но страх был ему неведом, а любопытство слишком сильно, и поэтому он позволил почти человеческому сейчас телу Третьего Ангела во всей полноте ощутить нежность теплых мягких губ, пока тот не отстранился сам.

– Хм… Ближе к плотской, – спокойно заметил Уриил, улыбаясь Третьему Ангелу, с трудом выравнивавшему дыхание, – Однако, какая полнота ощущений! – он отвел глаза, – Зачем ты приблизил свое тело к человеческому так сильно?

Рафаил пожал плечами.

– Захотел понять, что чувствуют люди.

– Теперь уже не «смертные», а «люди»?

– Да. Теперь и всегда.

– О… – Уриил, помолчав, кивнул, – Да, ну так вот. Во-первых, ближе к плотской. А во-вторых, насколько я помню… а мне ли не помнить… это – грех.

– Даже так? – Третий Ангел коснулся губ кончиками пальцев, и у Четвертого непроизвольно поднялась рука – повторить жест. – Поясни, почему.

– Плотская любовь имеет только одну закрепленную Законом форму – брак. Цель брака – рождение потомства, поскольку жизнь должна продолжаться. Для этого партнеры по браку должны быть разнополы. Иные варианты – грех.

Он умолк, ожидая реакции Рафаила. Пришелец с Земли сидел неподвижно, опустив глаза в пол. Четвертый ангел поймал себя на мысли, что глаза эти по глубине и цвету сравнимы разве что с земным драгоценным камнем – сапфиром, а ресницы длинны настолько, что бросают тень на щеку. Раньше он никогда не пытался оценить их физическое совершенство, он просто не замечал его.

– Хм. – Третий Ангел шевельнулся, – Но браки бывают бездетными. Такой брак – тоже грех?

– Нет, если он таков по не зависящим от людей причинам. Обычно люди молят о потомстве, а услышать и донести их молитвы – уже наше с тобой дело… разумеется, не в том состоянии, в котором ты сейчас находишься, – добавил он с ноткой укоризны, и Рафаил, улыбнувшись, согласно кивнул. – А, заключая брачный союз, это-то как раз возможно… однополые партнеры не предполагают наличие потомков, следовательно, совершают грех.

– Логично, – кивнул Третий Ангел и посмотрел на него снизу вверх, – То есть, брак как форма любви – грех, если цель его – не потомки, а… удовольствие?

– Тут возникает вопрос, что есть удовольствие… но в целом ты прав.

– Тогда я чего-то не понимаю. Мне казалось, под плотской любовью подразумевается…

– А! Да, я пропустил один момент. Поцелуй – проявление чувств. Символ. То, что ты мне продемонстрировал – символ любви. Это предполагает большее.

– А большее – недопустимо. – Рафаил встал и совсем по-человечески потянулся.

– Именно, – кивнул Четвертый Ангел и подумал, что ему больше нравилось смотреть на него сверху вниз. Как-то было… спокойнее.

– Но я почему-то чувствую, – медленно произнес Рафаил, – что любовь – это нечто иное. А цель этого – не потомки и не удовольствие… О, Свет, какая у этого может быть цель? Оно само – цель. Счастье. Свет. Да, наверно, – он кивнул, словно подведя какой-то внутренний итог, – Я должен подумать.

– О чем?

Рафаил покачал головой.

– Я когда-нибудь говорил тебе, – задумчиво обратился он к Уриилу, – Что у твоих глаз нет дна? Они как земная ночь: бархатная темнота, наполненная внутренним светом. И отблески пламени. Это… красиво.

– Мне почему-то кажется, что сейчас ты сравниваешь… – Четвёртый Ангел произнес это почти неслышно.

– Ты прав, сравниваю, – печально улыбнулся Рафаил, – Но… но. Тысячу раз «но».

Он шагнул к выходу и обернулся. Солнце снова наполнило свои теплым золотом его кудри, на глазах возвращавшиеся к привычной для Ангела длине. И это тоже было… красиво.

– Помнишь фразу, которой ты встретил меня в прошлый раз? – спросил Третий Ангел.

– Нет, – тихо ответил Четвертый.

– Ты спросил: «С каких это пор на тебя стал распространяться закон, Рафаил?»

– И? – голос Четвертого Ангела дрогнул. Он предвидел ответ.

– Я бы сказал по-иному… с каких это пор на нас стал распространяться закон?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не знаю, – улыбнулся Рафаил и вошел в поток солнечного света, – Пока не знаю.

8

Место для размышлений – всегда в чем-то отражение того, кто размышляет. Вот, допустим, Михаил. Того можно было застать задумавшимся под тем самым деревом, где он торжественно указал своим пылающим мечом Адаму и Еве на врата Рая. На выход, разумеется. Да, Михаил следовал Его воле, но бездумным орудием никто из Семи Ангелов никогда не был. А Михаилу было над чем подумать, хотя бы потому, что главный виновник этого происшествия все время пытался выставить его в неприглядном свете, как исполнителя воли деспота, оскорбленного тем, что на его власть покусились. Это было абсурдом, люди пострадали отнюдь не за тягу к познанию, а за клятвопреступление и ложь в ответ на прямой вопрос, но… спорить со Змием? Эта тварь могла переспорить кого угодно, даже Рафаил предпочитал не связываться, а вот бедняга Первый Ангел жил от раунда до раунда. «И вечный бой, покой нам только снится», – высказался как-то на эту тему Уриил. Да, этот, кстати, мог предаваться размышлениям в любое время и в любом месте, абсолютно не отвлекаясь на окружающее.

Гавриил, если на него нападала задумчивость, затворялся в своей башне на холме, к которой вела лестница из белого мрамора. Рафаилу было популярно рассказано о том, что такое «архитектура», после чего он перестал удивляться тому, что Второй Ангел предпочитает мертвый белый камень живой гармонии деревьев, трав и цветов.

Сам же Рафаил выбрал для размышлений самое неспокойное место в Райском Саду: берег быстрой, несмолкаемо шумящей реки. Если пойти чуть дальше по течению, становился слышен гул водопада, в который она превращалась, но там, где сидел сейчас Третий Ангел, река еще только перекатывалась на камнях, образуя водовороты и воронки, бурлящая и живая. Деревья опускали ветви к самой воде, а противоположный берег был отвесной стеной известняка, кое-где поросшей кустами, скрывавшими вход в пещеры, которые Рафаил исходил вдоль и поперек в поисках места, где замирает жизнь. Жизнь была и там, примитивная, привыкшая к холоду и темноте, но была.

Третий Ангел сидел на большом плоском камне, наполовину выступавшем из воды, неподвижный как статуя, он слушал бесконечное журчание реки, и не замечал, как вместе с водой утекает время. Он был неосязаем и бесплотен, как свет, из которого и было сотворено его тело, в отличие от живых созданий земли – людей.

Но вот статуя в белом шевельнулась, Рафаил встал, окунул ладони в воду и улыбнулся, увидев, что река не сочла его тело таким уж бесплотным. Он плеснул в лицо пригоршню прохладной воды.

– Да, – прошептал он и резким движением отбросил с лица волосы, – И одним падшим ангелом стало больше.

– Не думаю, – возразил его мыслям негромкий голос.

Рафаил не склонил головы. Зачем Ему формальные знаки почтения? Он снова опустил ладони в воду и прикусил губу, сосредотачиваясь для вопроса.

– Задай свой вопрос, Рафаил.

– Люди так… беззащитны, – прошептал Третий Ангел, так и не сумев собрать воедино теснившиеся в голове образы, – Жизнь – это все, что у них есть.

– Твой долг Исцелителя – продлять и сохранять им жизнь.

– Этого недостаточно, – покачал русой головой Рафаил, – Человеческое тело прекрасно, но хрупко. Мир людей опасен…

– А человек несовершенен, – Он негромко рассмеялся, – Избитые истины. Во Вселенной нет совершенства, Рафаил. Ты впервые это узнал?

– Но это не значит, что человек к нему не стремится! Он уже стал лучше с начала времен, – упрямо вскинул голову Ангел, – И в наших силах ему помочь!

– Ты уже помогаешь. Всегда помогал.

– Этого мало! – вопрос Рафаила был слишком сложен, чтобы он мог говорить спокойно, – Товий… что будет с ним?

– Доживет до глубокой старости. У него будет шестеро детей, и Товиты станут родом, прославившим на века семейные ценности и добродетели. Теперь так будет.

– Теперь?

– Если бы не ты, он бы погиб. Или от руки разбойников, возвращаясь к отцу с деньгами или… впрочем, нет. Рыба была твоим испытанием, не его. Ты изменил его судьбу. Своей любовью.

– Я… – Рафаил умолк, задохнувшись. Мысли спутались, он не ожидал, что все окажется так… просто? Нет. Со своими чувствами он разберется потом. Сначала – главное. – Но это – только одна жизнь и одна судьба! А сколько их, таких? Миллионы! И они достойны любви и заботы.

– Они любят и заботятся друг о друге.

– А когда человек один перед своей судьбой? Перед случаем? Почему Ты не защитишь его? Ты – любовь! Почему Товий должен был умереть, если бы не мои фантазии и любопытство?

– Чего ты просишь, Рафаил?

– Должен быть шанс. Последний шанс отвратить судьбу. Сделать так, чтобы камень упал рядом, не задев; топор соскользнул со ствола дерева, но не ранил; лодка перевернулась, но течение вынесло на берег невредимым! А… губы сложились для лжи, но сказали правду! Ты можешь это, верно? Почему ты молчишь?

– Рафаил… – над рекой раздался негромкий вздох, – Потому, что ты сам можешь это.

– Я?

– Ты. Подумай. Ты – создание света, твои силы почти безграничны, а любовь достаточно сильна, чтобы это сделать. Просто закрой глаза и представь.

Волна тепла прокатилась по телу, он закрыл глаза, и в глубине сознания вспыхнули миллионы огоньков – жизни. Хрупкие, мерцающие на границе темноты и света, беззащитные перед судьбой. Или? Он открыл сознание, потянулся к ним, как к воде сомкнутыми ладонями. Защитить…

– И будет имя этому – Ангел-Хранитель, – прозвучали во внезапной тишине Его слова.

– Почему я? – прошептал Рафаил в ответ.

– Кто же? Кто, если не ты?

Рафаил неожиданно обнаружил, что сидит, обхватив руками колени и сжавшись в жалкий комочек. Он медленно распрямился, встал на ноги и поднял голову. Тело наполнилось новой, неведомой ранее силой.

– Я… справлюсь, – прошептал он.

– Не сомневаюсь. Ну, а что касается практической реализации… Ангел-хранитель будет у каждой души. И ангел, например, убийцы или предателя будет страдать. И ты вместе с ним, ведь он – часть тебя. От боли, к сожалению, ты теперь никуда не денешься…

– Пусть, – кивнул Рафаил и улыбнулся, – Я вынесу боль. Ради любви.

– О, мое самое романтичное творение! Кстати, о любви. Я благодарен тебе за то, что ты научил Уриила чувствовать красоту в окружающем его мире, а не только в словах.

– О… – Третий Ангел впервые с начала разговора опустил глаза.

– Правда, ты выбрал очень оригинальный способ, – Он, казалось, улыбается.

– Уриил, – Ангел запнулся, слова давались с трудом, – Он был прав, говоря о грехе?

– Законы имеют под собой незыблемое основание – целесообразность. Они направлены на то, чтобы люди не причиняли вреда друг другу, пока сами не осознают, на что способны. В мире есть зло, и от него тоже никуда не деться.

– Но любовь…

– Свободна. И человек свободен в любви, как, кстати, ты и он.

– Это означает…

– Что любовь допустима и… прекрасна. И будет лучше, если ты сейчас найдешь Уриила и поговоришь с ним. Он виртуозно владеет Словом, как и предписывает ему его Долг, но, боюсь, что сейчас его огонь… м-м… направлен на то, чтобы выразить словами красоту, воплощенную в одном немного неосторожном Ангеле. Если не ошибаюсь… «а в глазах твоих – неба синь»…

– Прости меня, – Рафаил почувствовал, что краснеет. Реакция, достойная человека, не Ангела.

– За что? Вы созданы прекрасными. Я горжусь вами. Каждым из вас. И люблю вас.

Вот и все. Рафаил бросил последний взгляд на беспокойно шумящую реку и ступил на тропинку. Он ещё вернется сюда. А сейчас он шел к тем, кого любил. Сейчас – и всегда.

9

На берегу реки сидели двое: крепкий мужчина с черными кудрями и бородой и светловолосый юноша в белом.

– Азария, а ты уверен, что именно я должен был написать эту книгу?

– Что у тебя за манера – вечно сомневаться в словах… как ты это называешь… Посланца Неба?

Собеседник Рафаила, улыбаясь, склонил голову, в черных кудрях блеснули седые нити.

– Я не сомневаюсь в твоих словах, о, Третий Ангел, но…

– Еще бы! Куда же мы без «но»! – фыркнул Рафаил.

– Ты бы дослушал меня сначала, Посланец Неба! Отец считал, что только он имеет право донести до потомков историю своего чудесного исцеления. Он делал какие-то заметки.

– И где они?

– Он где-то спрятал их, говорил, что еще не пришло время, и что это – тайные знания…

– Люди! Любите вы все-таки делать тайну из ничего! Хорошо, специально для тебя сейчас спрошу, – Рафаил прикрыл глаза, и через несколько минут кивнул Товию, – Уриил говорит, эти записи найдут во втором веке до нашей эры, и из-за несоответствий в них возникнут три различных греческих перевода твоей книги. А потом Иероним переведет ее на латынь. Этой книге суждено бессмертие, хотим мы этого или нет.

– Хм… я ведь не книжник. Мне семью кормить надо. – Товий сокрушенно посмотрел на свою руку, – не то, что ты, – тонкая рука Рафаила без труда умещалась в его ладони, – почему бы тебе самому было все не описать? Даже патриарх Енох писал под диктовку Ангела…

– А вернее, сослался на него уже после написания своего фэнтези-романа… У Уриила до сих пор на него зуб. А что касается меня… я бы написал лишнего.

– Например, про вампиров. И про ангелов-хранителей, – кивнул Товий.

– Да. Вот поэтому и не будет Книги Рафаила. – Ангел вздохнул и поднялся на ноги, воздух над его плечами сгустился и замерцал золотом, – Мне хорошо с тобой, но…

– Иди, Азария. Я и так слишком задержал своего ангела-хранителя.

– Человек напоминает Ангелу о Долге! – он рассмеялся.

– Азария, один вопрос напоследок!

– Мда?

– Что такое «до нашей эры»?

– То же самое, что и «до рождества Христова»… то есть… а я так сказал? Опять! Хорошо, я еще приду и расскажу. Только ты это не записывай, ладно? Это должно быть только в книге пророка Даниила, а то Гавриил мне шею свернет.

– Уговорил, Посланец Неба! – улыбнулся Товий.

10

Светофор на набережной Невы моргнул в последний раз желтым сигналом и разрешил переход. Игнорируя запрет, мимо пронеслась машина.

 
Трижды ворон крикнул, потемнели небеса,
Ангел мой хранитель от меня отрекся сам… —
 

донес ветер вечный надрыв голоса Кипелова.

– Не мог. Не имел права, – остановился вдруг прямо посреди «зебры» один из двух, переходивших дорогу, с недоумением, почти обидой глядя вслед машине.

– Рафаил, это всего лишь песня, – дернул его за рукав пиджака второй – с собранными в хвост темными кудрями, в сером летнем костюме. – Когда ты перестанешь искать глубокий смысл в рифмованных текстах всех времен? Идем, сейчас будет красный…

– И это говоришь ты, с твоим-то уважением к Слову… – Рафаил высвободил руку и посмотрел вверх – на золоченую роскошь фасада Эрмитажа и затянутое облаками небо.

– Слово слову рознь… – Уриил бросил короткий взгляд на спутника и предостерегающе поднял ладонь, – только не спрашивай меня, о чем эта песня. Начинается с ворона Эдгара По, а заканчивается чем-то совсем апокалиптическим… и к тебе и твоим ангелам-хранителям не имеет ни малейшего отношения.

– И все же я хотел бы послушать…

– Хорошо, потом мы купим диск.

– М-м?

– Предоставь это мне. И приготовь деньги.

Посетителей было немного, то ли из-за буднего дня, то ли из-за недавно повысившейся платы за вход. И никто не мешал двум чем-то похожим на студентов местного университета друзьям медленно идти из зала в зал, негромко обмениваясь впечатлениями.

– Фра Беато Анджелико… «Мадонна с младенцем и ангелами». О нем я тебе рассказывал. Тот, кто в шестнадцатом веке расписывал кельи монастыря Сан-Марко такими вот светлыми видениями. Если говорить о любви к Богу, то вот она зримо, в чистом виде…

– А несовершенство исполнения? – Рафаил покачал головой, – Это ближе к иконописи, как ты ее мне объяснял, чем к живописи… И перспективы нет, смотри – просто две четкие части: верхняя залита золотом, а нижняя – узором. И я уже не говорю об этих двух неестественных фигурах летающих ангелов…

– Две сидящие в молитве тебе нравятся больше? – улыбнулся добровольный экскурсовод Рафаила, – не забывай, что фра Анджелико никогда не видел летающих людей. А вот молящихся – видел. А что касается золота, то оно здесь символ Света. Святости, если хочешь. И потом, насчет иконописи ты абсолютно прав…

– Мне здесь почему-то нравятся крылья ангелов, – вдруг обернулся Рафаил, когда они уже отошли к следующей картине, – Радужные крылья. Это – тоже символ?

– Скорее, фантазия… Джованни дела Робиа, «Рождество».

– Танцующие ангелы. Их тут… один, два…

– Восемь. Как и вон там, у Ридольфо Гирландайо, на «Поклонении Христу». Мы все семеро плюс Иеремиил.

– Может, научимся танцевать? – шутливо заметил Рафаил, пытаясь найти отличия в лицах или хотя бы фигурах ангелов, на его взгляд – совершенно одинаково женственных.

– Хотел бы я на это посмотреть… Идем дальше. Филиппино Липпи, сын художника и очень сильного человека… «Поклонение младенцу Христу».

На небольшой картине хрупкая, почти бесплотная дева Мария, молитвенно сложив руки, смотрела на младенца, лежащего на прозрачном невесомом покрывале, край которого поддерживали два ангела – в голубом и красном одеяниях, за ее спиной два других ангела – в красном и бледно-зеленом – поддерживали плащ, ниспадающий с ее плеч. Еще двое ангелов – высокие белые фигуры – замерли чуть выше. Слева висело «Благовещение» того же художника. Рафаил долго запоминал лицо стоящего перед Девой с лилиями в руке Гавриила, попытался найти его же среди тех шести ангелов на первой картине и – не смог.

– Ищешь портретное сходство? – понимающе кивнул Уриил. Ему нравилось делиться знаниями, нравилось даже то, как его спутник смотрит: так, как никогда не мог он сам – не изучая, и не думая о биографии художника, а словно пытаясь почувствовать то, что чувствовал рисовавший это, – Определяй по расположению ангелов. Два ближайшие к Деве – Михаил и Гавриил.

– А мы с тобой – те, кто держит покрывало младенца?

– Хочешь посмотреть именно на себя? Ну, пойдем. Да, считаю своим долгом напомнить о том, что тщеславие – грех…

– Это ты к чему?

Уриил прошел через следующие два зала и подвел его к работе конца шестнадцатого века.

– Доменико Фетти, «Исцеление Товита». Любуйся тобою созданной легендой.

Мраморные ступени, переговаривающиеся о чем-то женщины между мраморными колоннами, на переднем плане – группа людей: Анна, Товит, юноша в чем-то ярко-красном, смазывающий отцу глаза и он, Рафаил, с посохом в руке. Собственно, именно по посоху и крыльям Ангел себя и опознал. Не зная названия картины, он вряд ли обратил бы на нее внимание вообще. Он спокойно изучал ее, теребя короткую прядь русых волос, и молчал.

– Давно хотел спросить тебя, откуда взялась собака? – нарушил молчание Уриил, когда Третий Ангел отвел взгляд от холста и переступил с ноги на ногу, отчетливо простучав каблуками ботинок по паркету.

– Эта? – Рафаил указал на собаку с длинным хвостом, стоящую рядом с главными героями картины.

– Ну, не конкретно эта. Порода варьируется, ты это еще увидишь. Вообще, откуда она взялась в книге? Или, действительно, была?

– Товий, вообще, был очень добр к животным.

– Ясно. Художественный вымысел.

– Ну, почему же, – улыбнулся Третий Ангел, – он потом завел собаку, и она, действительно, сопровождала его везде… А что ты говорил про «еще увидишь»?

– Интересно, да? Сейчас покажу. Ты, Рафаил, как оказалось, очень ответственно подошел к своей миссии. Ты умудрился создать красивую легенду, волновавшую души многих людей.

– Красота не была моей целью…

– Да, ее создавали потом, – перед Третьим и Четвертым Ангелами расступились двери огромного зала. – Вот, например…

Джованни Биливерти, «Прощание Товия с ангелом», семнадцатый век, Флоренция. На холсте гораздо более внушительных размеров, чем прежний, богато одетый юноша в сапожках и камзоле, отороченном мехом, протягивал драгоценности белокрылому Ангелу, удерживая его за край плаща. Рядом стоял его отец, держащий в руках объемный кошель, очевидно, с деньгами. По отстраненному лицу ангела, обрамленному струящимися кудрями, можно было предположить, что ни деньги, ни драгоценности его не интересуют. Да и сандалии на нем были очень богатые.

Бернардо Строцци, Венеция. И вновь момент исцеления Товита. Старик сидел в кресле, окруженный остальными героями, была тут и собака, на этот раз – большая, белая и лохматая. В правом нижнем углу лежала знаменитая рыбина со вспоротым брюхом, слишком маленькая и безобидная для того, чтобы у нее хватило сил утащить Товия в воду. Впервые Ангел непосредственно принимал участие в процессе исцеления: он держал руки над плечами Товита так, чтобы это было незаметно Товию, который в этот момент смазывал отцу желчью рыбы закрытые глаза.

– А почему я здесь – рыжий? – улыбнулся Третий Ангел.

– Потому что еврей, – мгновенно ответил Уриил, – как и твой Tobias… то есть, Товия.

– Товий… да, я об этом как-то не задумывался, – Рафаил тряхнул головой, словно сбрасывая что-то, – Но мы, кажется, слишком увлеклись одним и тем же сюжетом?

– Как видишь, не одни мы. Вспомни хотя бы «Мадонну с рыбой» Рафаэля…

– С меня, пожалуй, хватит на сегодня воспоминаний, Уриил, – это прозвучало грустно.

– Да? Тогда пойдем, я покажу тебе кое-что из своих… ну, почти воспоминаний.

В залах искусства Франции восемнадцатого-девятнадцатого веков посетителей было больше. Впрочем, возможно, это была только иллюзия, возникавшая из-за меньших размеров помещений. Уриил увлеченно изучал творения Родена, а Третий Ангел, оставшись один, медленно шел сквозь залы, едва замечая то, что висит на стенах, обуревавшие художников противоречивые чувства, фантазии и страсти, скользили вокруг, не касаясь его. В конце концов Рафаил просто остановился у окна, глядя на серый дождь. Когда светит солнце, земля радуется и улыбаются ангелы. Значит, когда ангелы грустят – идет дождь? Похоже на наивную детскую сказку. Разве ангелы могут грустить? Что может омрачить Свет Божий? Грехи людей?

– Мама, – громким шепотом позвал за его спиной детский голос, – смотри, мама, мальчик с картины…

– Опять выдумываешь? С какой картины?

– А вон с той! Вот – мальчик, а вот – картина!

Рафаил повернулся и, с улыбкой кивнув разглядывавшей его девочке, посмотрел туда, куда указывал маленький палец. Девочка еще слушала замечание о том, что показывать пальцем неприлично, по-прежнему глядя на него с веселым любопытством, а Ангел медленно пошел навстречу еще одной версии легенды людей, исход которой когда-то зависел от него.

На этот раз это была сцена прощания Товия с отцом перед тем, как они с Рафаилом отправились в путешествие. Иллюстрация к популярной Библии, хоть эта история и не входила в канон. Красиво, слишком чисто и правильно, так, как никогда не бывает в жизни, простертые благословляющие руки еще слепого Товита, гладкость ниспадающих тканей, шляпы путешественников, белоснежное одеяние Ангела и неизменные посохи, но…

– Здравствуй, Товий, – прошептал Рафаил, глядя на того, кто, как и на многих картинах до этой, держал его за руку.

Но это были они. Товий, смуглый, больше похожий на римлянина, чем на еврея, склонивший темноволосую голову, принимая благословление и Третий Ангел, уже готовый вести его и оберегать в пути, стриженый, светлокожий и, – Рафаил только сейчас неожиданно это понял, – действительно, не от мира сего. Его зеркальное отражение на холсте не замечало его. Оно было там, в том далеком остановившемся мгновении, а он – здесь.

– Мама говорит, что там, на картине, нарисован Ангел, – Рафаила неожиданно тронули за руку, выдергивая в реальность, – ты – Ангел?

– Если я скажу, что да, – он присел на корточки рядом с девочкой, чтобы их глаза были на одном уровне, – ты поверишь?

– Взаправду? – она тронула пальцем цепочку на шее, глядя на Рафаила. – Ангел-хранитель? Как у меня на иконке?

– Да, ангел-хранитель.

– И ты придешь, если случится что-нибудь плохое, и поможешь?

– Обязательно.

– А если ты в это время будешь занят и не услышишь?

– Я услышу, – пообещал Рафаил. – Правда, услышу.

– Это хорошо, – подумав, согласилась она серьезно. – Ты обещал, Ангел!

И девочка убежала вслед за матерью в следующий зал.

– Рафаил? – Четвертый Ангел бесшумно появился рядом и встал за плечом, не касаясь.

– Нам пора, – откликнулся Третий, вставая.

– Да. Музей закрывается.

– А. Ну, да, и поэтому тоже…

Дождь прошел. В просвете между грязно-серых облаков над Невой показалось солнце.

13 февраля-13 августа 2004 г.