Текст книги "Царство красоты"

Автор книги: Виктория Мальцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

...И пусть на куртке осядет пыль, и пусть ботинки сотрутся в хлам, пока ты веришь в меня – я жив, и пусть тебе говорят, что я – всего лишь сказка, безумный миф, мозг пожирающий страшный яд, пускай меня отрицает свет, пусть от меня отказался бог, пусть я безмолвен, и глух, и слеп, и с губ слетает последний вздох, пускай меня замели пески, пусть под ногами дрожит земля, не отнимай от меня руки, не отрекайся, держи меня.

И до тех пор, пока ты со мной, пока ты веришь в меня еще, и на губах твоих моря соль, кусает ветер поверхность щек, а сердце гулко стучит в груди, и твой румянец затмил зарю, иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

Джио Россо

Часть 1. Прощение

Глава 1.

Пробуждение

30 seconds to mars – The Story

Утро началось над унитазом. Основательно проблевавшись, сползаю на холодный кафель, пытаюсь вспомнить, что послужило причиной таких последствий: где я так налакался и по какому поводу?

Память услужливо подкидывает хитрые глаза Итона, пластиковые пакеты с порошком, всплывает фраза: «Лёгкий наркотик, попробуй, тебе понравится! Трахаться ваще улёт под этой дурью, чувак!».

Голова раскалывается. Боль слишком сильна, чтобы быть способным быстро восстановить хронологию и суть произошедших накануне событий.

Внезапно кадры: синие глаза Софьи… испуганные, ненавидящие, затопленные слезами. Это воспоминание цепляет за собой другое – её тело, белоснежная кожа, грудь, розовые ореолы её…

Стоп! Откуда?

Она подо мной, и я жёстко её…

Что за хрень? Я что, во сне Софью отымел? С какой стати?

Тааак… Я приехал в клуб, разобрался с бумагами, текучка, интервью с менеджером, чертежи переоборудования склада. Итон, Стив и три девки с ними, мы сидели за столом, много пили. Когда я принял наркотик?

Когда увидел Софью.

Чёрт, это реально было. Софья точно вчера была в клубе. С ней Кейси и ещё пару каких-то отморозков. Один лапал её, но без трагедии.

Так, дальше. Что было дальше?

Дальше… её глаза. Она ела меня глазами. Ну, как обычно. А что я? Я… трахал рукой одну из девок…

Твою ж мать!

Стоп, ничего не понимаю, если у меня была тёлка, то какого чёрта я вижу под собой Софью?

Тру виски, не спешу напрягать атрофированную память – страшно.

С трудом встаю под душ. Сперва горячий.

Снова Софья, я беру её сзади, она стонет… или плачет? Снова фраза: «Мне больно, Эштон! Мне так больно!»

Твою ж мать!

Меняю положение смесителя на «максимально холодный». Стою. Говорю себе: это сон, это просто дурной сон, ничего этого не было. Я ничего подобного совершить не мог. Просто не мог. У меня извращённые мозги, мне приснился кошмар! Не было ничего!

Стою под ледяными струями до тех пор, пока меня не начинает трясти от холода. Или это отходняк?

В памяти всплывает второй пакет, и я в ванной принимаю порошок. Голый.

Снова вспышка в памяти: заламываю Софье руки, резко раздвигаю её бёдра своими. Она беззвучно плачет, закусив нижнюю губу.

Да что это за идиотизм?

Меня так бьёт дрожь, что я с трудом добираюсь до постели. Только теперь замечаю совершенно голый матрац – простыни нет. На матраце два небольших пятна, приближаюсь к ним максимально, трогаю пальцем, не могу понять, что это…

Внезапно вижу бёдра Софьи… В крови.

Рвотный позыв и ноги едва успели донести меня до унитаза, чтобы я мог выблевать остатки вчерашнего дня…

Меня рвёт без остановки, выворачивает кишки наружу, а в голове отрывки, куски, картинки складываются в длинную ленту, которую словно киноплёнку я буду прокручивать в голове всю оставшуюся жизнь: этой ночью у меня был секс с сестрой. Не обычный секс – я грубо трахал её, так грубо, как ни одну женщину в своей жизни. Теперь, самое страшное: кажется, я лишил её девственности… Зверски…

Снова кафель, снова душ.

Осознаю себя сидящим на полу душевой, по лицу, голове, всему телу струятся ледяные ручьи, мои руки то сжимают виски, то закрывают лицо. Я сам не могу осознать, что сделал. Мой мозг не вмещает этого.

Проходит время. Мои глаза выучили наизусть узор этой кафельной плитки. Мне кажется, я смогу воспроизвести каждый бежевый квадратик и шесть его хаотично рассыпанных оттенков с точностью сканера. Встаю, ноги затекли, руки онемели от холода. Не с первой попытки, но всё же умудряюсь выключить душ.

Я в комнате, меня тошнит от её вида так, что тут же принимаю решение уничтожить её и переделать в какую-нибудь подсобку.

Не решаюсь смотреть на кровать – там матрац и те пятна… Свидетельство того, что вчера я стал первым мужчиной собственной сестры. Любимой дочери своего отца. «Софья – половина моего сердца!» – он повторял мне эту фразу тысячу раз… Но я, видно, так и не понял…

Of Monsters And Men – Your Bones

Agnes Obel – Words Are Dead

Мои пальцы не попадают в нужное поле тач-скрина – тщетно пытаюсь набрать её номер. Я не знаю зачем, просто хочу услышать голос. Живой голос. Её голос.

Телефон выскальзывает из моих деревянных от холода рук, разбивается о кафель на полу, но продолжает жить. Я снова набираю – это уже семнадцатый раз, и семнадцатое приветствие автоответчика. И я решаю отправить ей СМС с одним только словом: «Прости!».

Спустя почти два часа после принятия двух таблеток Адвила, мне удаётся прийти в себя. Одеваюсь, сажусь за руль и понимаю: помимо Адвила мне нужны транквилизаторы, но где их взять, понятия не имею, поскольку до этого момента моей жизни необходимости в них не возникало.

Есть только один адрес, куда мне сейчас нужно – дом на берегу острова Бёйнбридж. Но я не успеваю даже выехать из даунтауна, как раздолбанный экран телефона высвечивает вызов от отца. Поднимаю:

– Эштон, привет.

– Привет.

– У меня к тебе просьба, нужно провести переговоры за меня, через час в центральном офисе. Я не смогу там появиться.

Я боюсь задавать этот вопрос, но отец и не ждёт его:

– Кое-что произошло, Эштон.

– Что? – вырывается само собой.

– Соню… изнасиловали, – последнее слово он словно выдохнул с частью собственной жизни.

Виснет пауза, мне сдавило грудь, отцу, похоже, тоже, но его выдержку можно выставлять в качестве музейного экспоната: сглотнув, он продолжает:

– Пришла домой вся в синяках. Молчит, как партизанка – не признаётся ни кто это сделал, ни где всё случилось. Глупый ребёнок, я же всё равно выясню. Выясню и убью их. Или ЕГО…

У меня мороз по коже.

Открываю рот, чтобы сделать чудовищное признание, но он отключается прежде, чем я успеваю произнести хоть звук.

Около восьми вечера мне, наконец, удаётся добраться до острова и того самого дома. Мне страшно, стыдно, но всё это чепуха в сравнении с тем, как больно – за неё. Отец убьёт меня, но мне всё равно – я не знаю, как жить с этим...

Я изнасиловал Софью! Не кто-нибудь, не отморозки из клуба, а я! Тот, кто должен был защищать её, мою сводную сестру…

За прошедший день мне так и не удалось до конца осознать произошедшее, как и обозначить в собственной голове его причины.

В холле встречаю Валерию, жену отца, мать Софьи. Она без косметики, глаза красные, на лице лица нет.

– Соня? – спрашивает рассеянно.

Потом плачет. Сквозь слёзы:

– Твой отец увёз её в больницу, ей перевязка нужна, а после они сразу же на Пхукет поедут – зализывать раны. У нас беда случилась, Эштон… Но Алекс, наверное, уже рассказал тебе?

– Нет, – вру.

И думаю: «Какая ещё на хрен перевязка?!»

– Соню… то ли изнасиловали, то ли нет… Она говорит, что сама добровольно ввязалась в какой-то жёсткий секс. Но… слабо в это верится: руки в синяках, запястья – сплошная синева, на шее синяки, на груди, на бёдрах, в общем, кошмар. Но это не самое… худшее… Она, словно мёртвая, Эштон. Умерла внутри! У неё ж это в первый раз было, и чтобы так и добровольно… Отец не верит ей, да и я тоже.

Лера смотрит мне в глаза, но я не могу вынести ни её взгляда, ни её слов, закрываю лицо руками, чтобы спрятать от неё перекошенное выражение своей паршивой физиономии…

– Не надо, не переживай… Папа… Алекс вытащит её. Он знает, как. Он всё сделает. Всё будет хорошо!

Проходит пару мгновений, и она срывается в рыдания, сдерживаемые, очевидно, не один час до этого:

– Господи, Эштон, если б ты знал, как же больно, когда с твоим ребёнком происходит такое, и ты ничего не можешь поделать, ничего вернуть, изменить уже нельзя! Веришь, всё бы вот отдала, чтоб только не случалось с ней этого! – всхлипывает. – На неё невыносимо смотреть… Тело есть, пусть и в синяках и ссадинах, а Сони нет… Нет больше моей жизнерадостной, дерзкой, всегда открытой Соняши, и никогда не будет! После таких уроков душа никогда не становится прежней… НИКОГДА! Я знаю, о чём говорю...

Самое большое наказание для преступника – услышать стенания матери. Увидеть её боль. И лучше б меня совсем не было на этом свете!

Какого чёрта я сотворил?

Молчу, потому что страшно признаться, что сделал это с ней, с ними, я – человек, которого они впустили в семью. Ещё один сын, брат, которому доверяли как себе. И я ведь знаю, что доверяли.

Она плачет. Нет, рыдает. И это слёзы убитой горем матери – так рыдала и моя мать после первой неудачной операции на моём бедре, и я ненавижу эти слёзы. Хочу, чтоб они высохли, не желаю видеть это красивое и всегда уверенное лицо так страшно изуродованным болью!

У меня язык не повернулся признаться. Вот просто не смог. Не нашёл я в себе достаточно достоинства и сил, чтобы выговорить вслух эту мерзкую правду – знаю ведь, что сделаю только хуже.

ОН – взвоет, когда узнает, что это был я. Я – тот, кто жестоко насиловал его девочку, наставил ей синяков, лишил её девственности без церемоний и даже самой элементарной подготовки! Он точно убьёт меня, но мне и не страшно, вот клянусь, так стыдно и так паршиво за то, что сотворил, что сам бы придушил себя. Боюсь увидеть ЕЁ лицо, когда узнает, потому что она – единственный человек, кто по-настоящему, искренне был с самого начала мне рад.

Уезжаю от Леры в полуобморочном состоянии, желая только одного: чтобы всё это было кошмарным сном, я вот-вот проснусь, и жизнь вернётся на круги своя. Но она не возвращается. Я нахожу отделение и нужную палату в госпитале даже слишком быстро – в иной ситуации побродил бы по лабиринтам коридоров, но когда ты на грани отчаяния, ноги сами несут сразу туда, куда нужно.

Они сидят рядом на кушетке и оба повёрнуты в сторону окна, спиной к входу, создавая иллюзию уединённости. Конечно, он обнимает её, причём обеими руками и прижимает к себе так, будто, если не сделает этого, она умрёт, или он умрёт, или они оба умрут!

Вижу часть её лица и прихожу в ужас: там страшный кровоподтёк и, судя по характерной повязке сбоку головы, её шили.

Твою ж грёбаную мать… Я бил её что ли? Неужели ж я ещё и поднял на неё руку?!

Перед глазами темно, просто кромешная тьма, тошнота выворачивает, заставляя концентрироваться, чтобы не блевануть в этом стерильном больничном коридоре.

Дальше словно провал в памяти, и сознание обнаруживается уже в уборной, я жадно обливаю лицо и голову холодной водой и с ужасом понимаю, что именно со мной происходит – чёртовы гены, он наградил меня своей больной психикой! И это первый приступ. Действую неосознанно, но, очевидно, имея в мозгу представление о том, что мне поможет, только потому, что видел, как это происходит у НЕГО.

Глава 2. Полпуда соли

Woolookologie – Forest

Дома, вернее, в квартире, подаренной отцом, не включаю свет. Не сплю и не бодрствую, сижу в кромешной темноте без единой мысли о своём будущем. Единственное, что меня заботит – реакция отца. Не то, чтобы я боялся его гнева или тюрьмы, куда он мог бы упечь меня по щелчку своих пальцев, я боюсь увидеть в его глазах то бесконечное разочарование, которое рано или поздно в них увижу. Я должен сказать ему и решаю сделать это утром.

Посреди ночи просыпаюсь от мысли, неожиданно пронзившей мой полуспящий мозг: видео! Отморозки из клуба, те, которые в охране, установили в блядской комнате камеру видеонаблюдения и снимают клиентов ради развлечения, прикрываясь производственными целями. Я же об этом знал! Так какого же чёрта потащил туда Софью?

Сразу же, не дожидаясь утра, срываюсь в клуб. Всё закрыто – сегодня понедельник, народ разбредается раньше обычного. Вскрываю сервак охраны, благо знаю, как это делать, и нахожу нужный файл. Конвертирую, перематываю, пауза… Мы входим в комнату, я что-то ей говорю, она отвечает. Эта камера из допотопных – не записывает звук, и я понятия не имею, что именно говорил ей, что она отвечала. Набрасываюсь на неё… пауза…

Я извращенец, зачем смотрю?

Гадко видеть себя… в таком обличии. Я жалок, будучи сильнее, я омерзителен, пользуясь этим.

Снова play… Стягиваю с неё майку, бюстгальтер, она остаётся в одних джинсах, я замираю, очевидно, опять что-то говорю, но она не отвечает. Поднимаюсь, скрываюсь из радиуса, покрываемого камерой. Софья подскакивает и одевается.

Господи, она ушла… Она же ушла! Иди, беги и не возвращайся Софи, умоляю тебя! Пусть это буду не я… пусть это кто-то другой, только не я…

Но она возвращается, и я снова нажимаю на паузу: знаю, что будет дальше. И помню свои мысли, чудовищные, зловещие, омерзительные свои мысли.

Я хотел наказать её. Сознательно, намеренно сделать ей больно, не физически, нет! Моей целью была её душа, и мне жутко, извращённо отчаянно хотелось унизить её, растереть, как женщину… Хотел видеть шлюхой, паршивой девкой, а не любимой дочерью моего отца, избалованной лаской, вниманием, деньгами. Я хотел выдворить её из своей жизни, сделать нечто такое, чтоб она забыла все пути туда, где есть я.

Сижу и окаменело пялюсь на экран с застывшей картинкой… Не решаюсь смотреть дальше, а нужно: я должен знать, обязан увидеть сам в какой момент дошёл до того, что ударил её.

И я вновь включаю видео с твёрдым намерением досмотреть до конца. И я вижу всё: как снова грубо раздеваю её, как заламываю руки, как она плачет, и как сам я словно не замечаю этого, как впервые вхожу в неё, и как её лицо перекашивается от боли, как она просит меня о чём-то…

Мне вспомнилась фраза. Её фраза, её просьба. Она повторяла её десятки раз, просила меня остановиться: «Хватит, Эштон! Пожалуйста, перестань, мне больно!»

Моя рука на моём лбу, прикрывает глаза, я пытаюсь спрятаться от правды, от отвращения к самому себе, от собственной жестокости, от стыда… В этот момент мне наплевать даже на последствия – до того тошно смотреть на себя в действии. Это видео не для возбуждения, это видео для культивации ненависти и презрения к самому себе. Но я дохожу до самого конца и даже получаю шанс узнать, куда девалась простыня с кровати – Софья уволокла её куда-то. И мне даже не нужно напрягать свои гнилые мозги, чтобы понять зачем: ясно же, не хотела, чтобы я понял, что всё-таки оказался первым…

Оказался ничтожеством, превратившим одно из самых важных событий в жизни любого человека, не только женщины, но и мужчины, в животное сношение… Хотя нет, даже животные делают это нежнее и с большей чувственностью.

Я опустошён. После увиденного во мне нет жизни. Сказал бы, что и желаний нет, но это не так – есть одно: чтобы всё это вдруг оказалось страшным кошмаром, чтобы я проснулся, и всё закончилось на том моменте…, когда я впервые увидел тот журнал. Я бы не поехал к отцу. Не поехал бы. Не было здесь места для меня.

Я не хочу быть животным, отравленным ненавистью, не хочу быть жестоким зверем по отношению к девушке… теперь уже женщине. Не хочу совершать то, что совершил, не хочу ненавидеть, не хочу завидовать и болеть этой завистью…

В окне напротив небо светлеет и окрашивается розовым – рассвет. Нет смысла сидеть здесь и ждать, пока явится охрана…

Кстати, а где ночная смена? В голове мелькает догадка в ответ на это «почему?», но я гоню её прочь – и так «система перегружена», я не в состоянии грузить свой мозг ещё и этим.

Больше всего в данный момент меня заботит рана у Софьи на голове: теперь я точно знаю, что не бил её. На видео – жёсткий уродливый секс, но не более того. Физического насилия я не припоминаю, и камера ничего подобного или похожего не сняла.

Просматриваю записи видеонаблюдения по её возможному передвижению по территории клуба, вижу, как она выходит, как идёт, немного шатаясь, как останавливается, опустив голову на ладонь…

В этот момент чувствую вкус крови во рту – это я, кажется, прокусил свою губу…

Софья снова двигается, подходит к мусорному контейнеру и с диким остервенением (откуда силы только взялись?) запихивает простыню в бак. После двигается в сторону тротуара, оглядываясь по сторонам, как будто ищет свободное такси, внезапно останавливается, стоит какое-то время, склонив голову, затем падает… Нехорошо падает: так, что я, глядя на это видео, даже подскочил, чтобы поймать её…

Ясно, теперь ясно, почему голова у неё разбита. Выдыхаю своё облегчение и даже, кажется, улыбаюсь – главное, не бил, руку не поднял, иначе как жить-то после такого? И этот груз не знаю, как повезу теперь, а если б ещё и избил…

Внезапно задумываюсь о смерти. О собственной.

Что есть смерть? Переход из одного состояния в другое. Вот ты был и вот тебя уже нет. И ты даже не сможешь огорчиться – тебя ведь уже нет. Выходит, не жить лучше, чем жить – нет боли, нет страданий, нет переживаний. Просто вдохнуть больше порошка из пластикового пакета, и всё исчезнет. Всё прекратится, остановится. Для тебя.

А для остальных останется ведь так, как есть. А ты уже никогда не исправишь своих ошибок – тебя ведь больше нет, а, следовательно, и исправлять некому. Значит, вначале нужно разобраться со своим дерьмом, а уж потом сваливать.

И мать…

Мать – самое важное в моей жизни. Она, в сущности, пожертвовала собой ради меня. В чём её счастье, где оно? Всё, что у неё есть – это я: неудачник Эштон. Новость о том, что её единственный сын, на операции которому она полжизни копила, не видя даже элементарных вещей, делающих женщину женщиной, вдруг умер от передозировки, практически изнасиловав перед этим собственную сестру, сведёт её если не в могилу, то в психушку точно!

И я принимаю решение пожить ещё какое-то время. А раз собрался жить – нужно прибраться: удаляю все записи с камер, с сервера, со всех виртуальных мест, где они могли бы задержаться.

Когда утром получаю сообщение от директора клуба о том, что ночная охрана в количестве трёх человек уволена в связи с пропуском смены, я сразу понимаю, что попал…

С этого момента начинается самая депрессивная глава в моей жизни под названием: «На крючке».

Моя голая задница на видео мало кому интересна, а вот почти насилуемая, но при этом по собственной воле, девушка – очень даже. Тем более, если эта девушка – дочь одного из самых известных и обеспеченных людей в штате, состоящего в элитных закрытых клубах и имеющего определённое влияние на глобальные процессы в стране.

Это и есть то, что называется «компроматом».

Я жду приговора почти месяц. За этот месяц теряю пять килограммов собственного веса, ночной сон и желание жить. Хотя последнее потеряно ещё месяц назад.

Отец давно уехал вместе с Софьей, я не успел поговорить ни с ним, ни с ней, и теперь уже проблема моей совести и мужского достоинства, если вообще уместно о нём говорить – наименьшая из всех проблем, потому что тёмные времена нависли своей угрожающей тяжестью теперь уже над всей семьёй.

Через двадцать восемь дней после моего падения я получаю сообщение:

«Думал, уничтожишь исходники на сервере, и концы в воду? Смешно!»

Нет, не думал. И мне не смешно, потому что жду вас вот уже почти месяц.

У меня появились седые волосы. Никогда не было, теперь есть…

Через неделю ещё одно сообщение, но на этот раз уже с другого номера:

«Десять миллионов $ на счёт ХХХХХХХХХХХХХ».

Отвечаю:

«У меня нет этой суммы».

Спустя сутки ответ:

«Мы знаем. Позвони своему риелтору»

Я нанимаю оценщика, и в тот момент, когда он объявляет мне результаты своей работы, я седею ещё больше – около десяти миллионов. Только в этот момент мне становится ясно, насколько сильно я «на крючке», и что имею дело не с одним человеком, а со многими.

Первое же желание – позвонить отцу. Эту идею я вынашиваю сутки – большего времени мне не дали. В итоге решаю, что смогу выпутаться сам – выставляю лот, и уже через сутки моя квартира приобретена китайским инвестором с переплатой в один миллион – я получаю на свой счёт 11 миллионов $.

Отправляюсь в банк и делаю перевод на указанный счёт, переговорив предварительно с двумя клерками и подписав кипу банковской документации – такие крупные суммы требуют «особого порядка обработки трансакций».

Вечером того же дня ещё сообщение:

«Ты слишком долго возился. Ставка выросла: ещё миллион»

И оставшиеся деньги отправляются туда же.

Поскольку основным требованием китайца было «освободить недвижимость завтра», утром пакую свои книги и вещи и переезжаю в гостиницу. Зарплата у меня высокая – на отца же работаю, поэтому могу себе позволить. Пока…

Глава 3. Ответственность

The Who – Behind Blue Eyes

Отец и Софья возвращаются из путешествия два месяца спустя после случившегося. К этому моменту я уже бездомный, похудевший, немного поседевший топ менеджер:

– Ты не слишком ли усердствуешь на работе? – спрашивает отец, внимательно разглядывая мой в корне поменявшийся облик.

Судя по его глазам, он всё ещё не знает… Софья, очевидно, так и не сказала, а церберы не смогли вынюхать, ну, или не там искали.

– Были некоторые проблемы… – отвечаю, и это правда.

– Решил?

– Вроде бы…

– Это не результат, Эштон! – восклицает строго. – Любая проблема должна быть раз и навсегда решена, иначе работа сделана плохо!

– Хорошо, – говорю. – Понял.

– Тогда работай! Но и отдыхать вовремя не забывай…

Отец разворачивается и входит в конференц-зал, где его встречают аплодисментами – шутка ли, шеф отсутствовал почти два месяца!

«Когда такое было?» – шепчутся сотрудники. «Да было как-то, сто лет назад. Он тогда болен был серьёзно…» – отвечают старожилы.

Мне нужно поговорить с отцом, но судьба не желает предоставлять шансы. Вечером того же дня он уезжает и снова с Софьей – на этот раз в Германию.

Никто ни о чём мне не говорит: ни отец, ни Алексей, ни Лурдес – похоже, Софья так и не раскрыла тайну своего «изнасилования», а для меня она уже превратилась в многотонный груз, отрывающий плечи.

Я буквально с остервенением жду возвращения отца, перебирая в голове сотни вариантов нашего разговора, думаю о том, как сознаться в содеянном, пока однажды вечером мой телефон не высвечивает знакомое имя: «Валерия».

– Эштон…, – она не здоровается, и тяжкое предчувствие заполняет оставшиеся пустоты в моей душе.

– Да, Лера…

– Мы с твоим отцом впервые за последние… двенадцать лет поссорились.

Я выдыхаю: Боже, какое мне дело до ваших ссор… стоп! Он вернулся?

– А… он вернулся?

– Да, три дня назад. Я об этом и хотела тебе сказать… И не только.

– Не только?

– Эштон… Твой отец выхаживает все последние месяцы Соню. Дело в том, что она беременна… была.

– Что?!

– Мне кажется, тебе стоит об этом знать. Собственно, по этой причине мы с ним и поссорились: он считает, что не стоит вмешивать ТЕБЯ в это дело.

Я не спрашиваю, почему она хочет поставить меня в известность о том, что происходит с Софьей: Валерия ВСЁ знает... Знает!

– Почему…, – шепчу и не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.

– Хочешь знать, почему она «была» беременной?

– Да!

– Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода, – Лера вздыхает. – Её ребёнок умер, Эштон. Ещё вчера.

Я опускаюсь на пол, не осознавая ту дикую силу, с какой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо…

– Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, и шансы были – планировалась операция в Германии, внутриутробно, но что-то пошло не так… В общем, её через час будут… а нет, уже чистят – он только что сообщение мне прислал. Эштон?!

Я не могу разжать рта. Я не знаю слов: ни английских, ни русских, ни французских…

– Эштон! – её голос громче, строже.

– Да, Лера, – отвечаю едва слышно, призвав для этого все свои силы, а их почему-то нет, совсем нет.

– Я подумала, что ты повесил трубку. Ладно…

– Спасибо… что позвонила…

– Не за что.

Конец. Это конец всему.

Lana Del Rey – Heroin

Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу головы, пытаясь пережить этот момент…

Одна, две, три, четыре… шестьсот секунд мои глаза смотрят на погасший экран телефона и … и ничего не видят.

Я не понимаю, что происходит вокруг меня, почему мир в хаотичном беспорядке несётся неизвестно куда, а я словно сижу на детской карусели вот уже второй час подряд, меня тошнит, и глаза не в состоянии различать пёстрые картинки, пролетающие мимо…

– Меня нет, меня нет, меня нет…, – твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.

В тот момент, когда сознание позволяет прийти в себя, часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила мне больше пяти часов назад.

Я просидел пять часов кряду на полу гостиничного номера, склонившись над маленьким девайсом, подписавшим мой окончательный приговор – я сам никогда себя не прощу, никогда не оправдаю в собственных глазах смерть её ребёнка – моего ребёнка.

За то время, которое потребовалось машине, чтобы довезти моё тело до госпиталя, я прожил целую жизнь.

Никогда, ни одного единственного раза в своей истории я не думал о детях. Даже когда Маюми вплетала в свои ласки тонкие намёки на желание стать матерью, я не воспринимал ни их, ни её саму всерьёз. И даже когда предъявила мне тест… я тогда ничего не почувствовал. Потому что не было никакого ребёнка, и я глубоко внутри знал об этом.

Но теперь, когда он есть… был, физически существовал, когда всего какие-то сутки назад он жил внутри неё… внутри Софьи, я понимаю, что подобной боли не испытывал ещё никогда в жизни…

Тянущая, терзающая, вынимающая сердце, выдирающая с корнями душу боль – страдание мужчины, потерявшего ребёнка. Своего первого ребёнка…

За тот час, что мой автомобиль добирался до госпиталя Университета Вашингтон, я успел стать отцом, быть отцом, пережить смерть того, кому не суждено было родиться.

Я вижу маленькую ручку на своей ладони, рассматриваю крохотные розовые пальчики… Чувствую неповторимо сладостное тепло и едва ощутимую тяжесть в своих руках, словно держу в них младенца, и вот этот вес становится ощутимее – на моей груди засыпает мой сын, вот его маленькая, но уже такая крепкая ладонь вновь зажата в моей, и мы бежим, что есть мочи несёмся по песку, прибитому дождём, по берегу моря, разбивая накатывающие волны своими ступнями…

Почему всё это так реально для меня? Потому что я вижу сны. И в них ВСЕГДА есть дети. И в этот миг я понимаю, совершенно точно знаю, осознаю в самой глубине собственной души, что сегодня умер один из них, сегодня умер мой сын.

В госпитале пустынно… На мгновение мне кажется, будто я сплю и вижу странный сюрреалистический сон – брожу в длинных запутанных коридорах давно заброшенного людьми здания в поисках выхода на свет Божий…

Я нахожу её палату – дверь открыта настежь. На широкой больничной кровати спит Софья… Её лицо выражает муку даже во сне, волосы спутаны, под глазами синяки и припухлости – она много плакала… Рядом с ней я вижу отца, он обнимает её, повторяя своим телом её позу. Он тоже спит…

Сползаю по стене на пол, вытягиваю ноги, потому что нет смелости войти в это маленькое царство, нет сил потребовать у него… уйти? И отдать мне моё место?!

А имею ли я на него право, на это место? На эту женщину, едва не ставшую матерью моего первого ребёнка, потому что в снах их было много… Женщину, которую я даже не обидел – я её растоптал.

Спустя время слышу приближающиеся в коридоре шаги – деликатный стук чьих-то туфель о больничный, залитый бледно-жёлтой резиной пол. Открываю глаза: это Валерия. Она одета в один из своих потрясающих не американских костюмов, делающих её не профессором одного из самых престижных учебных заведений, а первой леди… английской королевой, забывшей свою шляпку в чёрном роллс-ройсе… В руках у неё два высоких картонных стакана Starbucks, на одном из которых чёрным маркером написано её имя, обрамлённое в сердечко – ей попался креативный бариста. Я вижу, что из идеальной, строгой причёски моего бывшего преподавателя выбились пряди всегда ухоженных красивых волос – сегодня она ещё не была дома, на острове Бёйнбридж. Они рассорились из-за меня, но оба здесь – рядом со своей дочерью.

Валерия ничего не говорит, отдаёт мне стакан с сердечком и молча входит в больничную комнату.

– Алекс… – тихо зовёт, – Алекс, твой кофе.

Он медленно поднимается, берёт из её рук стакан, на мгновение застывает, словно пытается окончательно проснуться, затем совершает одно резкое движение – и вот уже его щека прижата к животу жены, он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя… И она гладит его по голове, зарывает свои пальцы в его волосы, делая это с такой медлительной нежностью, что он стонет…

– А твой кофе где? – внезапно спрашивает её.

– Выпила, – отвечает она просто.

Его глаза замечают меня, и выражение лица из мягкого трансформируется в железную, жестокую маску.

– Выпила, говоришь…

Я уже понял, что они оба ВСЁ знают.

Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки Софьиной кровати пиджак, и я поднимаюсь тоже – кажется, время для разговора, наконец, явилось за мной.

– Через час в офисе, в моём кабинете – просто сообщает.

Sia – Angel By The Wings (from the movie «The Eagle Huntress»)

В его кабинете ни один из нас не включает свет – нет надобности, огни города достаточно освещают наполовину прозрачное помещение – это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.

Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку какого-то алкоголя и два низких бокала.

– Зачем ты это сделал? – я давно уже жду этот вопрос.

– Как ты узнал?

– Как я узнал?! – только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. – Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода считать им себя!

– Как ты узнал? – повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась агрессия по отношению к нему.

– Хочешь знать, была ли это Софья?

– Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.

Он морщит лоб и смеётся, однако невесело. Это, скорее, обиженный смех, чем весёлый.

– Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.

Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.

Он видит это и разъясняет мне, как пятилетнему ребёнку:

– Как думаешь, много ли наберётся в жизни моей дочери парней, которых бы она с таким остервенением покрывала? Даже учитывая всю вопиющую грязь и жестокость случившегося по отношению к ней? Правильно, Эштон! Есть только один такой человек, и это – ты! Я уже молчу о своей службе безопасности, которая спустя сутки подтвердила мне это!