Текст книги "Amber"

Автор книги: Виктория Саливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Amber.

Я не могу повлиять на судьбы людей.  

Но я могу видеть то что их ждёт. 

 

Мимолетно, одним касанием. 

 

Я могу коснуться их пальцев, губ, глаз, волос, и понять какие они. И что их ждёт впереди, до того как они примут решение. Люди меняют свои решения, обычно, очень часто. Какой дорогой пройти путь от дома до работы, на какой автобус сесть, забежать ли за стаканчиком кофе перед работой, заговорить ли со случайным прохожим, подать ли просящей на тротуаре, бабушке. Все это меняет нашу судьбу за считанные секунды. 

 

 

 Парень которого я курировал последним, умер. 

 

 

Впервые когда я до него дотронулся, его ждало светлое будущее. Он должен был работать радиоведущим на местном радио, обзавестись женой, и у него должно было родиться двое детей. Мальчик который бы был его копией, и девочка в которой можно было точно узнать его супругу. Но ничего из этого не произошло. Он умер. 

Смерть была быстрой, и он не был в ней виноват. Его сбила машина, пьяный водитель нёсся со скорость 80км в час. 

 

 

Роберт в это утро встал бодрым, я дотронулся до него до того как он проснулся. Будущее не менялось. Все шло по плану. Не моему, а того что было предначертано. Он оделся, не забыв позавтракать, одел свой костюм, который приготовил ещё вчера, для собеседования. Стать радиоведущим было его смыслом жизни, поэтому когда он получил предложение стать редактором на радиостанции, был так рад что, я невольно улыбался вместе с ним. Редактор это конечно не вещание в микрофон, но все таки мечта стала чуть ближе. А значит я делаю все правильно. Так я тогда думал. 

 

 

На самом деле быть куратором это не такая уж сложная работа. К тебе приставляют человека, который абсолютно тебя не видит, но может почувствовать, если ваша связь крепнет. Но времени для этого нужно предостаточно, и не всегда только время влияет на крепкость связи, которая опутывает ваши руки вместе. Увы никто не знает что для этого нужно в точности.

У меня такого никогда не было, поэтому более точной информации у меня нет. Говорят до того как я прибыл в ряды кураторов был единичный случай. Смерти Куратора. Ее звали Марией и она полюбила своего подопечного. Приставлена она была к мальчику 3х месячного возраста. И ей удалось провести его жизнь до 32 летия. Но он умер от сердечного приступа. А боль ее была настолько велика, что ее душа разбилась, когда тот издал последний вздох. То что осталось от ее души поместили в мешочек ловушку. Хотя души там практически не осталось. Несколько осколков. 

Душу куратора заточали в мешочки ловушки, и никогда не отпускали. Таков был закон. Они платили своим заключением, за свои грехи, совершенные ещё при жизни. 

Тех кого они курировали, сопровождая по дороге жизни, были души которым давали вторые шансы. Дети инвалиды, самоубийцы, дети которые были зверски убиты, или же жертвы насильников и педофилов.  Если удавалось провести его жизнь по счастливому и предначертанному судьбой пути, душу куратора прощали, и отпускали, если же нет то они начинали путь сначала в круговороте нескончаемого времени. Либо могли жертвовать собою, заключая свою душу в мешочки ловушки, исполняя своё последнее желание. Но они никогда не могли загадать например Себе новую жизнь, никогда. 

 

То что было предначертано для того, кого ты курируешь, ты видел сразу как только дотрагивался до него, в самый первый раз в жизни. Предначертанное не менялось никогда, подопечные меняли ее сами, зачастую удлиняя свою судьбу, или на их судьбу влияли люди, место, время. Зачастую люди сами были виноваты в том что они никак не могли найти себя в этой жизни, потому что делали все чтобы отдалиться от своей судьбы. А смерть никак не относилась к судьбе человека.

 Он всегда рано или поздно умирает. 

 

Смерть всегда ходила за левым плечом человека, будь он маленьким годовалым пухляшом или же матёрым мужчиной средних лет. Смерть она ловила моменты, подлавливала на ошибках, принятых решений. Смерть и решение были как две стороны одной медали. 

 

Роберт был симпатичным юношей 24 лет, я стал его куратором в 22. За эти два года он вёл прилежную жизнь, заканчивал институт журналистики, и судьба его была бела и чиста, да так что я видел ее как люди видят этот мир. Прекрасная. Но он умер. В 24. Ничего не предвещало беды, в этот день светило яркое солнце, лето вступало в свои законные права. Решения твоего подопечного, это решение которое он принимает сам. И на которое ты не вправе влиять. Ты можешь направлять, но никогда, вмешиваться.

Он сошёл с автобуса, переходя дорогу, решив перескочить на красный свет. Водитель, который был пьян, не заметил его. Удар был настолько сильным, что тело отбросило на несколько метров. Толчком выбрасывая меня в распределитель. Я не успел попрощаться с ним, подержать его за руку.... я оказался там же, откуда начинал путь становясь куратором для потерянных душ.  Меня вернуло, так быстро что голова начала гудеть. В считанные секунды я оказался в Бадэр. 

 

 Кураторы не имеют права горевать, и не потому что им кто-то запрещает это делать, а лишь потому что как только ваш подопечный умирает, а ты не справляешься с поставленной задачей, тебя выбрасывает в Бадэр для того чтобы определить для тебя новую душу.   И противится ты не имеешь право, хотя у тебя есть выход, заточить свою душу в ловушке, и отдать любое желание. Либо продолжать этот круговорот, надеясь что когда нибудь это колесо выкинет тебя, и ты освободишься. Тех кто самовольно заточал себя в мешки было так мало, что можно было пересчитать по пальцам. Кто захочет, отказаться от хоть и такой ничтожной, но такой казалось, бы на первый взгляд простой, возможности. Но такие все же были. И в основном их желание было разбитие своей души, дабы чтобы уже ничего не чувствовать. Проведя бесконечное томление в ловушках в забвении. 

 

Когда тебя насильно перемещают в Бадэр, ты ни с кем не говоришь и ни на кого не смотришь. Потому что Бадэр это всего лишь со всех сторон белые стены, в которых никого кроме тебя и стойки распределителя нет. По началу тебе кажется что ты в комнате с белыми, настолько яркими стенами, что невольно зажмуриваешься от их сияния. Но потом ты понимаешь, что стены эти бесконечны, и дотронуться ты до них никогда не сможешь. Я пытался. Тогда когда только впервые тут очутился. Я шёл казалось бы вечность, но так и не дошёл до конца, а оборачиваясь видел все так же стоящий, не пойми откуда взявшуюся, стойку распределения, совсем рядом, в двух шагах от меня. На стойке, которая казалось бы весела в воздухе, лежала ручка и журнал с именами. Имена в ней выстраивались ровными столбцами, на против которых не было НИЧЕГО.  

 

 Когда я только очнулся в этой комнате, я помнил только своё имя. И всё. Абсолютная пустота.

 

 Меня поприветствовал голос, ниоткуда,   и попросил, вписать своё имя в журнал. Я тогда ошалел, от потери памяти, от стен, которые казалось никогда не кончаться, и голос этот не слушал. А потом когда все таки выбился из сил, начёркал своё имя «Ноа». Меня так звали. И моя душа вылетела из этой комнаты с такой силы что казалось я умру. Хотя в какой то степени так и было. 

 

 

Я стоял все так же в этой белой комнате как и два года назад. И пытался придти в себя. Роберта нет. Он умер минуту назад. Хотелось плакать, но глаза были все такими же сухими. За два года я смог прикипеть к этому, пареньку с простой и тёплой улыбкой. 

 

Все так же висела из неоткуда стойка распределения. Ничего не изменилось. В комнате никого не было, и находясь в ней я ощущал такой дикий холод и страх, что хотелось бежать отсюда со всех ног. Эта комната была какой то неестественно тихой и будто искусственной. 

  Я взял всё ту же ручку, и начертил быстро своё имя. Ноа. И мою душу опять вышвырнуло с такой силой, что мне казалось я задохнусь. 

 

Я очнулся в комнате. Детская. Игрушек мало. Местами они потертые, кое какие уже видно старые. Комната темная, окно в конце комнаты маленькое, его явно мало для такой детской. Днём наверное тут так же темно как и ночью. 

Эта комната мальчика. Десяти лет.  

 

« Ноа, ты помнишь свою задачу?» 

 

 Голос в моей голове прерывает мои мысли. 

Этот голос я услышал ещё когда впервые стал Куратором Роберта. Он рассказывал мне кто я теперь, что я должен делать, и как смогу вернуться к прежней жизни.  У этого голоса было имя. Кай. Я его никогда не видел, только мог слышать, и то когда того требовала ситуация. Он никогда не отвечал на мои вопросы по поводу кто он, и что делает в моей голове, почему я очутился здесь, и кто я такой. Только лишь раз представился своим именем и всё. На мои вопросы, которые я пытался задавать, была ответом, кромешная тишина. 

 

Ребёнка я не заметил, он сидел сбившись в маленький клубочек, в углу комнаты. Видны были только маленькие пальчики его ног. Комод который стоял, загораживая мальчика, был будто барьером, его, от остального мира. Он не плакал, а просто сидел. 

 

Только сейчас, понемногу приходя в себя, я услышал их. Крики. Крики доходили с соседней комнаты. Это были его родители. 

 

Подойдя чуть ближе, я увидел ребёнка, и я не ошибся, это был мальчик. Ему действительно было лет 10 на вид, но заглянув в его глаза, можно было дать больше. Взгляд был ясный, взрослый. Не такой, какой должен быть у ребёнка его возраста. 

 

 Мальчик не закрывал уши, он был спокоен, руки его расслабленно лежали на коленках. Взгляд был устремлён куда то вдаль. Казалось было он смотрел прямо перед собой. Но душа явно уплыла далеко далеко. Он не слушал крики. Казалось бы, что научился не слушать.

 

Подойдя совсем близко, так что мои носки казалось могли коснуться его пальчиков на ногах. Я присел. 

 

Все ли дети милы и красивы? Все. 

 

Но то, каким был этот ребёнок нельзя было назвать просто милым. Безусловно он был красивым, это можно было сказать едва взглянув в его детское личико. Но было в нем что-то такое, неуловимо прекрасное, что хотелось смотреть и смотреть в это лицо. Одни глаза чего стоили. Янтарные. И настолько большие, что мне казалось я могу видеть в них отражение себя. Глаза эти, были красивы но настолько печальны, что казалось этот ребёнок успел познать все горести и трудности, несмотря на свой возраст.

 

Первым что всегда делали Кураторы. Это прикосновение. Легкое, невесомое. Увидеть предназначение этого ребёнка, хотелось настолько сильно, что мне невольно захотелось почесать свои ладони. У такого, настолько прекрасного ребёнка, должно быть очень важное предназначение. 

 

Он не мог видеть меня, чувствовать мои прикосновения, и ощущать мое присутствие. Поэтому он так же сидел напротив меня,  устремив свой взор куда то в район моей груди, сквозь меня. 

 

Я провёл по его волосам, нежно спускаясь к щеке. Кожа была прохладная, мягкая, как у всех маленьких детей бархатная. Я невольно улыбнулся. Хотелось обнять этого маленького мальчика, и успокоить, хотя он и не плакал. Но его глаза говорили совсем об обратном. Все ещё дотрагиваясь до его щеки, я ощущал тепло и очень светлую ауру, которая бывает у детей. Ещё не познавших жестокости этого мира. Сосредоточился. Нужно было посмотреть какая у этого ребёнка судьба.

 

Но прежде чем я успеваю это сделать. Его янтарные глаза поднимаются и пытаются всмотреться, увидеть что-то. Сталкиваюсь с ним взглядом и...

 

 

«Ноа? Это ты?»

 

 

Меня прошибает словно от тока, дыхание спирает в тиски и уносит  в водоворот его воспоминаний.

 

 

В его голове очень много картинок, я не могу зацепиться хотя бы за одну. Картинки сменяются водоворотом других картинок, я пытаюсь протянуть руку, но меня закручивает и швыряет в разные стороны. В попытке выровнять своё сбившееся дыхание и восстановить равновесие, я не замечаю как рука цепляется за воспоминание. 

 

 

«Ноа! Ты будешь моим другом?» Малыш скорчившись на корточках, сидит ковыряясь в земле, он что-то делает, но я не могу понять что. Его маленькие мальчики роют в земле ямку, в которую он хочет положить что-то стеклянное. Там записка? 

Он смотрит в мои глаза, улыбается, а я лишь киваю. В сердце разливает таким теплом, хочется обнять его.

 

 

 

 

 

 

«Ноа, ты спишь? Я думаю что завтра, когда пойду в школу, возьму с собой побольше конфет. Те ребята которые стояли сегодня возле школьной столовой. Думаю подружиться с ними.» Его глаза сонные, он лежит в своей маленькой кроватке, а в глазах такое сияние, что я невольно глажу его по голове. Ощущая мягкость его волос, мальчик закрывает глаза, все еще улыбаясь.

 

 

Этот малыш знает меня? Он видит меня?

 

 

«Ноа, Ноа, смотри, Мама купила мне машинку!»

Пытаюсь осмотреться, понять кого же зовёт этот малыш. Но вокруг никого. Это мое имя? Но ведь он не знает меня, не может чувствовать меня.

  На улице светит яркое послеполуденное солнце.  Оно играет с волосами мальчика, оставляя в его копнах яркие лучики. Его каштановые волосы переливаются на свету, превращаясь в раскаленное золото. В его руках маленькая машинка, красная с белой полоской. Новая. Он катает её в воздухе, как если бы это была дорога, преодолевает вымышленные горы, перепрыгивает только ему понятные рубежи. И смотрит на меня. В янтарных глазах смех.  

  На крыльце, я могу видеть его мать. Она стоит уперевшись в колонну на веранде заднего двора, её руки скрещены на груди. Взгляд такой, на фоне смеха ребёнка, другой, беспокойный, пугающий. Она смотрит на мальчика, сквозь меня, пытаясь понять что-то, но взгляд остаётся таким же напряжённым.