Текст книги "Забыть оборотня за 24 часа (СИ)"
Автор книги: Виктория Россо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Когти исчезают из шеи, даря еще большую легкость и трезвость мыслей, как будто ты выпил сразу несколько доз Аддерола. Ноа за её спиной резко падает на колени, и когда Тина оборачивается назад, то видит перед собой нечто ужасающее – обращенного оборотня. Ноа скребет когтями дорогой паркет, его уши заострены, а с клыков капает густая слюна; тот бормочет что – то непонятное – сложно разобрать, – а потом поворачивается к Тине и прожигает её алой радужкой глаз.
Она застывает на месте, боясь делать следующий вдох, потому что Ноа выглядит устрашающе. Ноа выглядит опасно, и Тина не знает, как вести себя с бешеным волком. А тот совершенно точно в бешенстве – видно по оскалу.
– Ноа? Эй, милый, ну ты что? Всё хорошо, видишь? Я в порядке, – начинает свою тираду Тина, пытаясь успокоить Ноа и вернуть ему привычный вид. – Глена больше нет, я в этом уверена.
Имя, прозвучавшее из её уст, срывает у Ноа всевозможные тормоза. Подорвавшись с места, тот вылетает за двери, не дав Тине даже сообразить о следующем действии. Она лишь выпучивает глаза, предрекая надвигающуюся катастрофу, открывает рот, потом захлопывает его обратно и через секунду уже бежит за Ноа во двор. Если посмотреть по сторонам, то видно лишь удаляющуюся фигуру на темной трассе, что уходит в центр города. Что он увидел? Или почувствовал? Волки, должно быть, видят воспоминания, которые забирают, но где связь? Тина не может свести концы с концами, да и времени на это нет – нужно спешить, нужно догнать, нужно предотвратить беду. Ноа сейчас опасен для остальных, тут нет сомнений. И убегает он явно не в магазин за мороженым.
Тина пытается думать как можно быстрее, как можно продуктивнее – благо в голове, после долгого перерыва, становится чисто и свежо. Память еще не вернулась полностью, зато мысли теперь собираются воедино. Без чужаков под черепной коробкой думается гораздо лучше. Она снова оглядывается по сторонам, замечая закрытый гараж, и срывается обратно в дом. Дверь в пристройку находит быстро.
Тина подбегает к черной «БМВ», заглядывает в открытое окно и убеждается, что ключи в зажигании. Отлично. Прошло от силы полминуты, она успеет, обязательно успеет – дорога ведет только в одном направлении, поэтому Тина надеется догнать Ноа спустя несколько миль отсюда. Она ни разу не гонялась за обращенными волками, так что понятия не имеет, насколько сейчас права в рассуждениях и мелких подсчетах.
Замерев лишь на секунду, Тина бежит к дверям гаража и нажимает кнопку открытия створки. Медленно. Почему она поднимается так медленно? Возвращается к машине, садится за руль и заводит мотор, непрерывно смотря в зеркало заднего вида. Ну же, быстрее, еще быстрее. Выжимая сцепление, врубает заднюю передачу, и следом нажимает на педаль газа – колеса скрипят о бетонный пол.
Тина выруливает на проезжую часть, освещаемую дорожными фонарями, быстро переключает скорость и срывается в нужном направлении. Кажется, что прошла уже целая вечность, но подсчет идет на минуты, хотя этого тоже может быть достаточно, чтобы не успеть. Только вот к чему не успеть? К мясорубке? К массовому убийству? Тина даже не подозревает, куда именно убежал Ноа, просто едет по дороге, тихо молясь всем богам.
И боги слышат её, только не в том, что она просит сейчас, а в том, что просила раньше.
На пассажирском кресле лежит листок бумаги, а внизу на нем виднеется печать Городского суда Гарден Хиллс. Над ровно пропечатанными строчками заглавными буквами просматриваются два слова: «ЗАПРЕТИТЕЛЬНЫЙ ПРИКАЗ». Почему у Тины всегда так? Или всё, или ничего? Нужно следить за дорогой, необходимо всматриваться в ускользающий за горизонтом асфальт, чтобы выцепить взглядом знакомую фигуру, но взгляд так и устремляется вправо.
Любопытство всегда было сильнее Тины. Всегда доставляло проблемы одним лишь своим существованием. И в этот раз оно побеждает еще и по другой причине: сзади раздается сигнал патрульной сирены, ведь она, как оказывается, пролетела уже несколько светофоров на красный свет и даже не задумалась о последствиях. Время поджимает, взор мечется с дороги на клочок бумаги и обратно на дорогу, между делом она пытается выискать Ноа, которого и след простыл. «БМВ» при этом мчится девяносто миль в час при разрешенных пятидесяти. Звук сирены повторяется вновь, и мужской голос, звучащий из громкоговорителя, приказывает остановиться и прижаться вправо. Тина решает воспользоваться хотя бы одним подарком судьбы, раз уж догнать Ноа, по всей видимости, невозможно. Оставив сомнения позади, она делает этот роковой шаг: берет лист бумаги и взмахом руки расправляет его, чтобы прочитать. Из – за темноты ничего не видно, поэтому Тина той же рукой пытается включить встроенную лампочку над головой. Получается лишь со второго раза.
Достаточно всего лишь нескольких секунд, чтобы пробежаться взглядом по написанному, периодически возвращая внимание на дорогу.
Скорость автомобиля начинает резко снижаться, потому что Тина отпускает педаль газа. Потому что хочется сдохнуть, потому что боль снова возвращается и пробивает кувалдой виски. Отбросив в сторону листок, она мертвой хваткой вцепляется в руль и резко выжимает тормоз – «БМВ» замирает посреди трассы. Тина зажмуривается и, ухватившись за голову, несколько раз ударяется головой о спинку сидения, намеревается выбить ко всем чертям это смертельное ощущение, засевшее внутри. Она хочет избавиться от мучительной пульсации под черепом, от слез, что скатываются по щекам, от крови, что течет из ушей и пачкает пальцы. Тина кричит или, быть может, стонет – она не знает наверняка, – потому что перед глазами пустота, как и в голове. Словно выключили свет. Словно захлопнули обратно шторы и погрузили во тьму. Словно сознание снова играет с ней, но уже без правил.
Позади выруливает патрульная машина и разворачивается поперек дороги, чтобы перегородить пути к отступлению, но Тина этого уже не замечает. Она не обращает внимания, когда из автомобиля выбегает офицер, крича что – то в приказном тоне и угрожая табельным оружием.
Тина тихо умирает от боли – Тина не замечает.
И даже когда в лицо светит фонарик, а до окровавленных ушей доносится почти знакомый голос, надломлено произносящий её имя, – она все равно утопает в собственном небытие.
– Код: два четыре. Код: два четыре. Как слышите меня, диспетчер? – офицер открывает дверь «БМВ», выключает фонарик и пытается осмотреть Тину на видимые ранения. – Код: два четыре. Экстренная медицинская помощь.
Рация издает короткое шипение, затем спокойный женский голос, доносящийся через динамик, дает согласие на принятие вызова. Тина в этот момент понимает, что снова вляпалась в какое – то дерьмо.
– Отец, мне нужен мой отец, – хрипло шепчет она, но не выдерживает новой волны болезненных ощущений: они захватывают тело целиком и полностью.
Тина снова кричит.
Не помогает.
– Господи, да что с тобой произошло? – офицер оборачивается на звук сирены: скорая помощь приезжает быстро. – Тина, все будет в порядке, слышишь? Ты только больше не кричи, хорошо? Боже мой…
Действительно, Господь бы сейчас Тине не помешал. Господь бы сейчас спас, оградил от новых знаний, что разрывают голову и вызывают тем самым боль. А может, это снова последствия действий, которые она совершила необдуманно? Может, эта боль – есть ответ Господа, который пытается наказать её за ошибки? Кажется, Тина уже бредит. Тина хочет снова забыть то, что прочла минуту назад. Хочет разорвать этот долбанный приказ, но не может – сил нет. Есть только мучения… и кровь из ушей.
«Временный запретительный приказ не подлежит ходатайству и распространяется только на одного гражданина, указанного получателем данного уведомления. Городской суд округа Гарден Хиллс обязует Вас по отношению к мисс Тине Фьюринг держаться на расстоянии от её места жительства, места работы или учебы. Запрещается физический контакт, телефонные звонки, переписки путем социальных сетей или почтовых служб. Основание: незаконное проведение процедуры по коррекции памяти, далее именуемой „Амнезия“, без внимания к медицинским противопоказаниям. Срок действия приказа: до окончания судебного слушания. В случае неповиновения…»
Продолжение для Тины не имеет важности – хватает нескольких строк, чтобы вызвать у неё сильнейший приступ. Достаточно пяти предложений, чтобы закипели мозги.
Тина уже ничего не слышит: ни звуков сирены, ни окрики полицейского, ни вопросов врачей, что звучат так близко – на расстоянии вдоха. Тина закрывает глаза, когда её перекладывают на носилки и тащат в кабину скорой помощи. Она пытается закрыть уши руками, но ей не позволяют; пытается позвать Ноа, но голосовые связки не слушаются, а сознание такое прозрачное, такое расплывчатое, что вряд ли поймешь – спишь ты или еще нет.
Жив ты или уже мертв…
9. Переплетение времен
В этом мире всегда считали, что оборотень – не человек. Что у него отсутствует душа, что она отравлена волчьим ядом, и что хищники не чувствуют боли. Нет, боль всегда одинаковая, не важно, человек ты или зверь. Просто с физической оборотень умеет бороться в силу своих генетических способностей, а вот с моральной, душевной болью, вторая сущность не в силах сражаться. Проигрывает так же успешно, как и любой другой представитель этой планеты. Волк, что живет внутри человека, ощущает сполна и предательство, и обиду, и опустошение. Волк знает, что такое страдание, признает ошибки и корит себя за глупость. Только вот относятся к оборотню так, словно он не имеет право оступиться. Раньше Васкес не задумывался над этой аксиомой, а теперь вкусил ее сполна. Ему будет сложнее вымаливать прощение, потому что изначально принято думать, что его контроль непоколебим.
Ноа уже прошел первые стадии самобичевания: сначала злился на Тину за то, что не выслушала, хотя оправдание не имело абсолютно никакой ценности; злился за то, что ушла и не дала объяснить чувства, затаившиеся глубоко в душе. Ноа бы сказал ей, как сильно любит, как бесконечно винит себя, как хочет вернуть все назад и просто не идти на этот чертов прием. Затем он злился на себя: на свой идиотизм, на свое замешательство, на странную слабость к совершенно безразличной девушке; злился за то, что сломался, что потерял контроль и поступил, как последний мудак. Злился на Глена и его подстрекательства в такой сложный для волка момент, а потом снова на себя за то, что повелся на якобы единственно правильный выход. Правильным было бы не отпускать вовсе и не упоминать о словах Глена. Правильным было бы вообще не изменять. Бороться до конца с хищником, что сминал под своими когтями их общие внутренности.
Сейчас Ноа не знает, на кого злится: на себя, на Тину или на того ублюдка, что целует его человека прямо возле офиса «Амнезии». Да они издеваются? Хотят сделать еще больнее? Или Финн пользуется провалами в памяти, которые преследуют Тину с момента аварии? Той самой, что произошла в кой – то мере по вине Ноа. Еще одна монетка в копилку его терзаний.
Ладони сжимаются в кулаки, клыки прорезают десна, а контроль вновь летит ко всем чертям. Только сейчас это мало заботит. Видеть, как Тина медленно и уверенно отвечает на поцелуй другого парня настолько больно, мерзко и противно, что меньше всего задумываешься о превращении в бешеного зверя, и о последствиях, что будут после. Именно по этой причине Ноа выходит из автомобиля, что припарковал на своем привычном месте возле поворота, твердым шагом направляется в сторону целующейся парочки, а по венам начинает быстро закипать багровая кровь. Злость перекрывает сознание, закрывает шторы, вгоняя во тьму и безразличие; обжигает кожу и проникает в душу, словно она и есть хозяйка. Никогда прежде оборотень не чувствовал такую неразбавленную злость. Никогда прежде он не чувствовал такую злость к своему человеку. Словно предал. Словно забыл и не хочет вспоминать, в то время как Ноа всячески старается не умереть от следующего вдоха. Пока Тина целует Финна, воздух для Ноа кажется отравой – лучше бы не дышал, лучше бы сдох, но только не видел перед глазами эту картину. Хоть и заслужил.
Удар. Второй. Третий. Где – то сбоку подлетает Тина, а во взоре оборотня уже красная пелена и не видно различий. Толчок и столкновение взглядами, так больно, словно заточенным штыком поперек горла. Ноа видит в глазах Тины испуг и замешательство, а Тина видит в его глазах лишь обиду и надломленность. Он не может контролировать свои эмоции, не может анализировать, что заслужил все то, что происходит в данный момент. Он просто слишком любит Тину, чтобы смириться. Просто до ломающихся костей по сути невиновного парня. Ведь за чувства не винят, правда? Мантра самому себе, что это расплата, что все по – честному, что надо бы остановиться и признать поражение – не помогает. Отрезвляет лишь боль – физическая, ответная. Уиттмор бьет, как девчонка, но ему простительно, ведь он – человек. И почему Ноа даже не задумывается о том, что убить сейчас проще простого? Почему не просчитывает удары, когда валит Финна на асфальт? Когда бьет его по морде, да так сильно, что слышится хруст носа и челюсти? Когда замахивается снова и снова, а потом вновь отталкивает Тину, которая пытается усмирить разъяренного зверя и спасти почти бессознательную жертву? Наверное потому, что уже определенно насрать, какое будущее ждет впереди.
Без Тины.
***
Яркий свет больничных ламп больно давит на глаза. Тина прищуривается, пытается понять, что же происходит, но улавливает только быстрое движение и чьи – то обеспокоенные голоса. Голова раскалывается, словно она бесконечно стучалась ею в запертые бетонные двери, а в ушах стоит такой пронзительный звон, что хочется просто оглохнуть, лишь бы не слышать, не испытывать холодную дрожь. Она несколько раз моргает, узнавая в помутненном зрении лицо Пэрриша – помощника шерифа округа Гарден Хиллс, – а затем снова зажмуривается от новой волны мучительной боли. Кажется, словно мозги превращаются в желе и пытаются вытечь из всех доступных мест: глаз, ушей, ноздрей, рта. Словно разум пытается покинуть её, сбегая как можно быстрее с тонущего корабля.
– Офицер Фьюринг уже выехал? – вопрос доносится до Тины, будто сквозь несколько слоев ваты. – Кажется, наши дела совсем плохи. Нужно срочно узнать, кто проводил процедуру.
Этот голос принадлежит кому – то знакомому, кажется, точно такой же голос у доктора Данбара. Тина пытается сосредоточиться, пытается уловить еще хоть что – либо отдаленно знакомое, например, возможно Ноа объявился где – то неподалеку, но терпит очередное поражение. Сознание то ускользает, то возвращается вновь. Она выскальзывает из реальности, затем снова окунается в яркий свет больничных ламп, а голова все еще болит так сильно, что лучше бы убили; ввели отраву внутривенно и положили на лицо подушку, помогая обрести покой. Её без конца куда – то везут, потолок мелькает, превращаясь в очертания обрывистых картин, поворачивать головой невероятно тяжело, и от этого становится страшно.
Страшно от беспомощности, от неизвестности, от одиночества, которое в данный момент такое насыщенное и концентрированное, что можно потрогать рукой. Поздороваться и спросить: «Надолго ли ты ко мне?». И молча ждать ответа, потому что говорить еще больнее, чем думать. Тина пытается ответить на вопросы, явно задаваемые в её сторону, но язык не принадлежит своему хозяину – взял внеочередной отгул или устроил забастовку. Все, что она может – это только смотреть прямо перед собой; не закрывать глаза, потому что так становится еще страшнее; бороться с адской болью, которая вот – вот сведет Тину с ума.
– Я позвонил ему еще в кабине скорой помощи, – а вот это уже Пэрриш, его очень легко узнать по хрипловатым ноткам в голосе, да и в патрульной машине был именно он, Тина это помнит, хоть и напрягать воспоминания с каждой секундой становится все сложней и сложней. – Должен подъехать с минуты на минуту. Вы думаете, что понадобится его одобрение на обратный процесс? Я не в курсе всех подробностей, но вроде это кто – то из Васкесов.
Знакомые буквы режут слух, но вопреки ожиданиям нового витка боли они, наоборот, на несколько секунд помогают сосредоточиться. Тина часто моргает, вспоминает листок с надписью «Запретительный приказ», после которого и начался этот ужасающий приступ, и пытается сложить воедино несколько известных фактов. Это помогает хоть немного успокоиться, отвлечься, не думать о собственном паршивом состоянии. Лучше думать о Ноа, ведь он единственный, кого Тина помнит с этой фамилией. Она зажмуривается, сильно, до желтых бликов, и думает, думает, думает.
«…кто проводил процедуру?»
«…ваше прямое участие в преступлении выясняется».
«…кто – то из Васкесов».
И в голове наперекор взрывающимся звездам составляется крепкая логическая цепочка из слов: Ноа – процедура – амнезия – запретительный приказ. Слова выстраиваются четко в ряд и помогают осознать реальность, которая теперь кажется такой разрозненной, словно разбитая на сотни осколков. Ноа почистил её воспоминания и теперь расплачивается за это? Ноа не просто встречался с ней прежде, а попытался забрать нечто важное, дабы сохранить крупинки их отношений? У неё снова десятки вопросов. Она не знает, насколько правильны предположения, но ей нужны хотя бы они, чтобы опираться на них, цепляться, как за плотный канат, соединяющий воедино реальность внутри и снаружи.
Тину, кажется, накрывает паническая атака, потому что сердечный ритм отзывается в висках, добавляя мучений, а волнение окутывает разум с новой силой. Она хватает ртом воздух, пытается позвать на помощь, сказать, что ей несомненно нужен Аддерол или успокоительное, или эвтаназия. Можно и пулю промеж глаз, она бы не отказалась. И Тина чувствует некоторое облегчение, когда движение прекращается, когда потолок перестает мельтешить яркими всполохами света, а рука доктора Данбара проверяет её зрачки, что – то диктуя медсестрам. Предложения сворачиваются в клубок, их практически не слышно, только обрывки фраз.
«Не волнуйся».
«Скоро всё закончится».
«Сейчас станет легче».
Тина на мгновение верит им, перестает ощущать боль и страх, понимая, что нужно верить, подчиняться, забывать о пугающих мыслях.
Ко рту прислоняется прозрачная маска, пуская кислород по глотке, прямо внутрь, словно под кожу. Это так приятно, так необходимо, как спасительная влага посреди пустыни. Просто свежий глоток, посреди безумной жары, что плавит мозги, превращая их в мягкую сырную массу.
– Дыши, Тина, слышишь? Успокойся, и вдыхай как можно глубже, – четко проговаривает доктор, держа маску у лица и кивая помощнице на шприц в её руке. В предплечье моментально ощущается легкий укол, постепенно приносящий легкость и свободу. – Сейчас ты уснешь, и скоро все закончится. Просто закрывай глаза.
Тина медленно уплывает в свое подсознание, встречаясь по дороге с обрывками воспоминаний, с прозрачными зелеными глазами, с фантомными прикосновениями. Она хочет, чтобы эти прикосновения стали реальными, потому что так спокойней, безопасней. И пусть вопросы до сих пор без ответов – это словно на автомате, словно по привычке. Привычка состоит в том, чтобы стремиться к тому, кто способен защитить. Почему – то на ум приходит только одно имя.
Ноа.
***
Решетки огораживают Васкеса от внешнего мира, но не лишают боли. Ноа рвано дышит, испытав минуту назад самый настоящий мини – инфаркт от приступа, который накрыл Тину так же неожиданно, как и злость накрыла Ноа при виде этого гребаного поцелуя. Сейчас Тина утверждает, что ей уже легче, что все закончилось. Жаль, что Ноа этой легкости не испытывает. Не чувствует окончания этих мучений. Когда его человек испытывает боль, то волк чувствует её нутром, погружается в неё с головой, окунается по самые уши. Когда боль у человека заканчивается, то волк всё ещё испытывает эту боль сполна. Это как наркотик, который выводится постепенно, и не важно, насколько сильно ты желаешь избавиться от этого жуткого прихода. Боль не уйдет, пока не придет время покинуть владения чужого тела. В данный момент, Ноа испытывает концентрированный приход, разделив приступ Тины на двоих.
«Поцелуй меня, – услышал он недавно от Тины, которая уже намеревалась прикоснуться к его губам. – Пожалуйста, Ноа, просто поцелуй меня. Это нужно, необходимо, иначе я сдохну».
А сдыхал в тот момент Ноа. Потому что чувствовал себя на краю пропасти – еще мгновение, и прыгнешь; разобьешься об острые камни, зато будешь тонуть от долгожданной ласки, такой знакомой, необходимой. Как же он желал поскорее покончить с этим дерьмом, пусть даже собирался ненавидеть себя после, до тошноты от собственного отражения, а волк внутри так и нашептывал: «Ну же, давай, она просит. Наш человек просит». И Ноа бы тогда согласился со своим вторым «я», если бы не кислота, подступающая к горлу. Так нельзя. Неправильно, отвратительно. Так не поступают. Только не с Тиной. Только не снова.
«Я не могу, – до сих пор слышит свой ответ в голове, будто бы на повторе. – Только не так. Нет».
А дальше он слышал: «Пожалуйста, пожалуйста, Ноа…»
И это било под дых. Вырывало волчье сердце из грудной клетки. Он выдержал, смог, хоть и кровь закипала в венах. Он ведь – альфа, хозяин своим чувствам. Он не поцеловал Тину, даже несмотря на то, что та просила, буквально умоляла об этом.
Сидя сейчас в железной клетке, Ноа все еще борется с собой, и Джон для него оказывается как маленький спасательный круг, на который можно опереться в этом бесконечном океане тоски, страданий и моральной боли. Джон приходит и выглядит в глазах Ноа, как хренов Господь с протянутой рукой милосердия. Васкес выходит из камеры, вдыхая спертый воздух маленького помещения, и идет следом за Джоном, четко по его шагам. Так проще держать равновесие и следить за поводком, что удерживает волка. Просто волк без конца рвется обратно, к Тине. Но нельзя. Просто нельзя.
Кабинет Джона выглядит опрятно, там работает кондиционер, разбавляя прохладой почти горячий воздух. Джон присаживается в кожаное кресло и опирается руками на гладкую поверхность письменного стола, сцепляя пальцы в замок. Его взгляд переполнен серьезностью и вполне оправданной злостью. Ноа ощущает чужие эмоции, которые наполняют комнату и обвивают волка, словно толстыми цепями. Хочется закрыться от них, обезопасить себя, ведь собственных чувств итак вполне достаточно. Волк имеет человеческую сущность, и не стоит забывать, что всему есть предел. Даже альфа, повидавший многое и переживший смерть почти всей семьи, может сломаться.
– Присаживайся, – Джон указывает рукой напротив себя, а Ноа лишь ведет ухом, прислушиваясь к единственно важному сердцебиению за плотно закрытыми дверями. – Нас ждет долгий разговор, поэтому советую тебе все же последовать моей просьбе.
Васкес возвращает свое внимание Джону, медленно подходя к стулу, и присаживается на него, ожидая гневную и пламенную речь на тему: «Измена – это плохо» или «Вот сейчас я расскажу тебе несколько доводов, почему оборотню нельзя бить человека до потери сознания».
Ноа мысленно подбирается, строит перед сердцем прочную стену, замешанную на бетоне с кусками арматуры, и выжидающе приподнимает брови. Чем быстрее это начнется, тем быстрее закончится. В конце концов, ему еще необходимо узнать у Глена, что вообще делали мистер Уиттмор и офицер Фьюринг в офисе «Амнезии».
– Я сейчас скажу тебе одну вещь, а ты должен гарантировать мне, что поведешь себя сдержанно и адекватно по отношению к моей дочери, – серьезный голос Джона заставляет напрячься и ожидать нападения. Скооперироваться, навострить уши и приготовиться к атаке. Возможно, смертельной. – Уяснил?
– Более чем, – короткий ответ.
– Тогда, перейдем сразу к делу: я подаю в суд на вашу компанию. Исковое заявление уже у Глена, как и твой Запретительный приказ на приближение к Тине, – Джон прищуривается, внимательно наблюдая за реакцией. А Ноа просто в ступоре. Самом обычном, шоковом. – Она сделала себе зачистку. По твоей вине.
– Что? – противная дрожь пробирает все тело. – Тина?
– А разве ты удивлен? – ирония сражает нокаутом. – Ты сломал её, Ноа, и пусть я не вмешивался в ваши отношения, это вовсе не значит, что я не видел состояние своей дочери.
– Она стерла все воспоминания, связанные со мной…
Осознание приходит резко, как неожиданный толчок в воду со спины. Когда не ожидаешь подвоха, а он случается. Мерзкое ощущение обиды заполняет грудь, волк внутри скулит ответной горечью, а губы смыкаются в тонкую линию. Кардинальные меры. Желание забыть раз и навсегда. Стоит ли кусать локти, если сам виноват? Не стоит, но так хочется.
– Согласно документам, процедуру проводил ваш сотрудник, Эннис, но ответчиками будете вы. Понимаешь причину? – Джон чуть наклоняется вперед, по-прежнему облокачиваясь на стол. – Или пояснить?
– У Тины медицинские противопоказания, – Ноа не нужны пояснения – он слишком хорошо знает своего человека, как и свою работу в целом. – Гиперактивность, быстрый поток мыслей. Отсюда приступы.
Он говорит, словно в бреду. Не верит, не хочет осознавать, что заслужил настолько сильный ответный удар. Да, подонки заслуживают наказание, но такое ли? Наверное, Тине было видней. Наверное, в её сердце было гораздо больше страданий, нежели Ноа мог себе представить.
Теперь пазл складывается в четкую картинку: почему не узнает; почему стремится к нему во время этих приступов; почему не помнит. Почему поцеловала Финна…. Хотя, это предложение скорее походило на вопросительное, нежели на утвердительное. Поцеловала – значит есть чувства. И последние два слова доставляют жуткую боль. Нет. Не хочет думать об этом. Не будет.
– Я скажу тебе больше, Ноа, – Джон, видимо, решает добить его окончательно, – запрос на противопоказания был сделан заранее. За несколько дней до записи на процедуру, представляешь? И знаешь, кем? Твоей секретаршей, Дженнифер Блейк.
И новый удар. Зачем ей делать запрос, если у Энниса есть своя, вполне дееспособная секретарша, которая занимается теми же самыми обязанностями. Более того, как она могла заранее знать, что Тина запишется на процедуру зачистки? В голове крутится только одно имя: Глен. Почему, когда происходят какие-либо странности, то его персона всплывает в голове Ноа в первую очередь? Особенно если вопрос касается Тины.
– Я ничего не знал, – Ноа прожигает Джона огорченным взглядом и оглядывается на дверь. – Иначе бы не позволил.
– И я это прекрасно понимаю, – кивает Джон, – твой запретительный приказ я попросил до кучи. Тина имеет право начать новую жизнь, без тебя. Ты так не думаешь?
Нет. Ноа так не думает.
– Конечно, я с вами полностью согласен.
– Вот и отлично, потому что это так же касается встреч с другими парнями.
Ноа прикрывает глаза.
– И вот еще что, – заканчивает Джон, – если она спросит, ты должен сказать, что вы расстались по…
Он резко встает со стула, не дослушав до конца наставление Джона, рывком открывает дверь в коридор и быстрым шагом направляется к Тине. Ноа больше не может оставаться здесь. Не может терпеть эти ужасные слова: другие парни, встречаться, жить без него. Ноа просто-напросто больше не может сохранять безопасный контроль. Волк рвется наружу только от одного воспоминания об их поцелуе с Уиттмором, понукая человека встать и найти Финна для дополнительного раунда. И человек прислушивается к волку, но лишь частично. Вместо Финна стоит наведаться к Глену.
Быстрые шаги навстречу предательски красивым кофейным глазам. Буря разгорается под сердцем, злость начинает застилать бордовую радужку. Ноа хочет высказаться, дать понять, как ему обидно; сказать, что не заслужил, наверное, такого поворота. Ноа хочет пристально посмотреть в родное и любимое лицо, чтобы запомнить его раз и навсегда в своей голове.
Ведь так больше нельзя. Нужно тоже забыть. Отпустить.
А следом – удавиться. Желательно, уже этим вечером. Или уехать, скрыться. Пусть и не сбежать от себя, но хотя бы не видеть Тину в этом городе, напрочь пропитанным её сладким запахом с нотами вишневого мыла.
Сзади доносится взволнованный голос Джона, Ноа слышит, как снимается с предохранителя табельное оружие в его руках, а Тина перед ним практически не боится: смотрит заинтересованно и ждет объяснений. И Ноа хотел бы ей объяснить, но сил хватает только на: я козел; согласен; сорвался; разве я заслужил?
Следом обреченный вздох и взгляд искоса на молча умоляющего отца. Васкес внутренностями ощущает его беспокойство за безопасность дочери, за её спокойное будущее. Без Ноа. Джон имеет на это полное и безоговорочное право, поэтому приходится подчиниться. Закрыть на замок свои отравленные тоской чувства и сказать, что в расставании полностью его вина, что это – их последняя встреча. А дальше: прощай. Просто прощай. Просто уверенным шагом на свежий воздух, чтобы не сойти с ума, и первое попавшееся такси, так вовремя оказавшееся поблизости.
Этим же вечером Ноа вытирает кровь с разбитых костяшек на руке – раны, нанесенные Гленом, заживают дольше обычного. Он вспоминает оправдание дядюшки, мол, тот не несет ответственности ни за Дженнифер, ни за Энниса, ни уж тем более – за Тину. И либо Глен говорил правду, что не в курсе произошедшего и удивлен исковому заявлению не меньше, чем Ноа, либо он научился слишком хорошо скрывать свою ложь. Оба варианта имели равные шансы на существование, но если Ноа молча ушел, приложив напоследок дядюшку носом о его дорогущий письменный стол, то это еще не значит, что он ему поверил.
Ноа не верит Глену. Это заложено на генетическом уровне. Вот только доказать ничего не может. Как и повернуть время вспять, чтобы не слышать фразу родственника, слетевшую с ехидного языка: «Она тебя больше не любит, Ноа, иначе бы не пришла».
***
Наконец – то обещанное спокойствие и почти полный штиль в мыслях. Тина медленно открывает глаза и морщится от привычной порции яркого искусственного света. Зрение привыкает к окружающей обстановке спустя несколько мгновений, и Тина осторожно поворачивает голову влево, предсказуемо находя в кресле взволнованного отца. Она ощущает противное чувство дежавю, вспоминая свое пробуждение в клинике после аварии почти месяц назад, и там тоже был такой обеспокоенный взгляд, ладони возле рта, сцепленные в замок, и сильно искусанные губы. Морщин у отца, кажется, значительно прибавилось: Тина ведь по-прежнему весьма хреновая дочь.
– Я снова видела маму, – говорит хриплым голосом, чтобы вырвать Джона из его нескончаемых переживаний, – только на этот раз во сне. Я надеюсь.
– Ты просто спала, – Джон поднимается со своего насиженного места, подходит к больничной койке и проводит рукой по волосам Тины, даря ей знакомую с детства улыбку. – Тебе вкололи большую дозу обезболивающих и снотворное. Голова все еще болит?
