Текст книги "Забыть оборотня за 24 часа (СИ)"

Автор книги: Виктория Россо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Тина задумывается на секунду, анализируя свое состояние, и отрицательно качает головой, улавливая только некоторые отголоски дискомфорта под черепной коробкой. Тело не выламывает, она отлично помнит, по какой именно причине оказалась здесь, в госпитале, и откровенно не знает: радоваться своей адекватной памяти или нет. Радоваться ли тому, что сейчас есть возможность проанализировать еще раз уже известную информацию. Например, что оборотни умеют забирать воспоминания, что существует официальная компания, правда кто именно возглавляет её, Тина до сих пор не знает или не помнит, потому что, ссылаясь на свежие данные в запретительном бланке, – она как раз побывала на одной из их процедур. И проводил ее кто-то из Васкесов, и Ноа принимал в этом участие, и что явилось тому причиной… Мозги снова начинают закипать от слишком быстрого потока мыслей. Хватит. Стоп.

– Как только снова почувствуешь боль, ты должна обязательно мне об этом сказать, договорились? Кровь из ушей – это не шутки, – Джон говорит это своим коронным отцовским тоном с властными нотами. – Тина?

– Да, конечно, – тихо отвечает она, стараясь лишний раз не напрягаться.

Джон растирает ладонями лицо и пятится назад, вновь усаживаясь в кресло. Тина чуточку настораживается. Она знает этот взгляд, эти рваные движения и глубокие вдохи – отец хочет что-то сказать, но не знает как. Не может решиться и произнести первое слово. Такое уже бывало однажды, когда ему сообщили о неутешительном диагнозе мамы. Сердце начинает ускорять свой бег, в животе сжимается пружина, которая норовит поддаться законам физики и хлопком добить те малые остатки равновесия, оставшиеся внутри. Тина наблюдает за отцом, ожидая решающей минуты, а когда разум уже устает отсчитывать секунды, то первая произносит свой вопрос:

– Я же вижу, тебя что-то беспокоит. Что именно?

Джон смотрит сначала на Тину, затем в окно, где ночное небо оберегает полную луну, а потом снова на Тину. В очередной раз глубоко вдыхает спертый воздух больничной палаты, и прикрывает на секунду глаза.

– Нам нужно серьезно поговорить, – быстро произносит несколько слов, не давая себе передумать, – я скажу тебе то, что может показаться странным, но ты просто слушай и не задавай лишних вопросов до тех пор, пока в эту палату не войдет нужный человек.

– А потом можно задавать? – Тина усмехается, встречаясь с недовольным взглядом отца. – Хорошо. Молчу.

– Лучше вообще не задавай никаких вопросов, мне и без них очень сложно, – он хмурится, увеличивая на лбу итак огромное число морщин, – когда всё закончится, в них вообще не будет необходимости. Идет?

– Как скажешь, – будто у неё есть выбор.

Тина ворочается на койке, находя более удобное положение, но из-за капельницы в руке это крайне сложно воплотить в реальность. Она берет свободной рукой стакан с водой, стоящий рядом на тумбочке, чуть приподнимается и делает несколько больших глотков, словно готовясь к великой засухе. Наверное, это должно было успокоить и подготовить Тину непонятно к чему, но ожидаемого так и не произошло – волнение не исчезло, а лишь усилилось. Кишечник начинает скручивать спазмом, горло просит еще один глоток живительной влаги, и Тина одобряет его желание, выпивая залпом остатки воды. Стакан возвращается на свое прежнее место, а Тина вновь кладет голову на подушку, изредка поглядывая в окно: лунный диск освещает верхушки листьев платиновым светом, но и это не успокаивает. Будто ей вот-вот скажут страшный диагноз, например, как у матери. А что, если действительно так? Жаль, вода в стакане не умеет появляться по велению мысли, Тина бы с удовольствием осушила его вновь.

– Дочка, – нерешительно начинает Джон, а у Тины леденеют пальцы на ногах, – во-первых, я хочу извиниться заранее, потому что дал согласие на обратную процедуру. Ты пока не знаешь, в чем здесь смысл, но я говорил именно об этом – смысла сказанного ты можешь сейчас не понять. А во-вторых, скоро сюда придет человек, которого ты уже видела однажды. Но, перед тем, как его позвать, я хочу задать тебе один единственный вопрос. Обещай, что ответишь мне на него честно?

– Обещаю, – непринужденно отвечает Тина, потому что на самом деле не совсем вникает в отцовские слова. – Что за вопрос?

– Ты снова встречаешься с Ноа Васкесом? Тебя нашли в его машине.

Тина замирает, переставая моргать, и неотрывно смотрит на отца.

– Я не знаю, – честно, без подоплеки лжи говорит она. – Правда. Это… сложно. У меня много вопросов, но…

– Ты с ним спала?

А вот такого Тина никак не ожидала услышать. Она давится несказанными словами, забывает свои незаконченные мысли, удивленно округляя глаза. Они никогда не разговаривали с отцом на такие интимные темы. Это нонсенс. Запрет.

– Ч-что? – заикается Тина, как маленький ребенок, ибо чувствует себя именно так. Будто нашкодила, и сейчас её ждет праведная порка по оголенному заду. – С каких пор ты интересуешься моей сексуальной жизнью?

Тина с удовольствием бы присела на кровати, чтобы ощущать немного больше уверенности, но это невозможно. Кажется, что всё вокруг настроено против неё. Не дает сбежать или, хотя бы, тупо закрыть уши. Если только одной рукой.

– Я спрашиваю это только по одной причине: когда сюда войдет Глен Васкес – ты вспомнишь то, что причинит тебе боль, – голос отца повышается, заставляя машинально напрячь почти каждую клеточку своего тела. Джон закрывает глаза, откидывается на спинку кресла, затем поднимает веки и смотрит в потолок. – Я не хочу повторение старого сценария. С меня хватит, Тина, – говорит он устало, с долей грусти. – Я желаю тебе счастья, но ты меня убиваешь. Вы оба меня убиваете.

– А Глен-то здесь при чем? – Тину начинает изрядно подташнивать от этого разговора. Логические цепочки рушатся, пытаясь заменить имя Ноа на Глена, но делают всё только хуже. Она, вроде как, только недавно начала более-менее понимать смысл происходящего, а теперь снова черная дыра внутри и апокалипсис в голове. – Я что… с ним…

– Нет, Господи, нет. Ради всего святого, Тина, прекрати попытки понять, мы ведь договорились, – Джон садится прямо и трясет в воздухе руками, заметно выходя из себя. – Ты сейчас того и глядишь, заработаешь себе новый приступ, а всё, что мне нужно в данный момент, так это подготовить тебя к… возвращению. Тебе вернут память, Тина, вот что я пытаюсь сказать.

Отец резко подрывается с кресла и подходит к окну, опираясь руками на подоконник. Он размеренно дышит, стараясь не заработать сердечный приступ, от которого его почти каждую неделю предостерегает лечащий врач. Тина тоже начинает заметно нервничать, потому что не хочет такого завершения их непродолжительного разговора. Она всё еще нихрена не понимает, но это вовсе не значит, что стоит в своих провалах винить единственного родного человека, которому можно безоговорочно доверять. И Тина доверяет ему, правда. Всей душой доверяет, хоть и не говорит об этом вслух.

– Что от меня требуется? – Тина чуть приподнимается на одном локте, чтобы как можно лучше видеть отца и наблюдать за его состоянием. – Я сделаю всё, что ты скажешь.

– Просто расслабься и позволь Глену сделать свое дело, – он оборачивается к Тине, – а там все вернется на свои места. Глен будет здесь уже очень скоро, мне лишь нужно кое-кому позвонить.

Дверь в палату открывается, и они оба обращают внимание на вошедшего доктора Данбара. Тот приветственно кивает и вытаскивает из нагрудного кармана маленький медицинский фонарик.

– Как себя чувствуешь, Тина? – по дороге доктор поправляет стойку с капельницей и подходит ближе, внимательно разглядывая лицо и наклоняя голову, чтобы осмотреть уши. – Как твоя голова? Препараты еще действуют?

– Всё настолько плохо? – обеспокоенно спрашивает Тина.

– Я не буду тебя пугать, но если мы в ближайшее время не решим вопрос с процедурой возврата воспоминаний, то твои мозги просто закипят, – доктор улыбается, наверное, пытаясь выглядеть добрым, заботливым и участливым, но у него не получается. Он, скорее, похож на свихнувшегося придурка, желающего рассмотреть те самые мозги под микроскопом. – Но, как я понимаю, вы пришли к согласию?

– Здесь не требовалось её согласие, в данной ситуации я несу полную ответственность за принятые решения, – Джон подходит к доктору, скрещивая руки на груди. – Единственное, в чем я хочу убедиться, так это в безопасности будущей процедуры. О согласии Глена Васкеса можете не беспокоиться.

– Две минуты терпения, месяц реабилитации на специальных препаратах, нормализующих работу мозга, и Тина вернется к полноценной жизни. Если можно так сказать, – доктор чуть заминается на последнем предложении. – Потому что помнить она будет абсолютно всё. Включая время после первой процедуры.

– Хорошо, тогда с вашего позволения, я позвоню тому, кто может привезти нам Глена без лишних возражений, – отец напоследок смотрит на Тину и приподнимает брови. – Все в порядке?

– Да как сказать… – почти шепотом говорит она. – Мне очень сложно выбрасывать из головы очередной десяток вопросов.

И это правда. Услышанный диалог начинает запускать новый рычаг, отвечающий за волнение, переживания, тревогу. Тина всячески старается оградить себя от панической атаки, которая основывается как раз на этих трех китах, и вроде пока получается, но надолго ли хватит – неизвестно. Глубокий вдох, и она закрывает глаза, расслабляется, насколько это вообще возможно. Не думать, главное – не думать. Не сомневаться, не пытаться понять. Господи, как же сложно остановить этот беспорядочный поток мыслей. Тине явно не хватает парочки таблеток Аддерола.

Как же сложно запретить себе безмолвно звать в глубине сознания Ноа, хоть и не уверена до конца, стоит ли вообще это делать. Правильно ли поступает? Почему так хочет, чтобы он оказался рядом? Где вообще сейчас этот чертов оборотень?

***

Когда Ноа смотрит на Тину, стоящую под проливным дождем и дрожащую от холода, то хочет протереть глаза, лишь бы до конца осознать эту реальность. На ней нет обуви, одежда прилипает к телу, и даже с расстояния в несколько метров слышно, как стучат её зубы. Он ощутил чужое сердцебиение несколько минут назад и незамедлительно вышел на крыльцо. Волчьи инстинкты не подводят – Тина действительно перед домом. И это выбивает дух.

Он видит, как его человек падает на колени, улавливает сбивчивый пульс и просто, черт возьми, боится потерять драгоценные секунды. Срывается как можно быстрее, подлетает в мгновение ока, задает несколько вопросов и тут же поднимает на ноги, чтобы забрать домой. Мысль о том, что нужно бы вызвать такси и отправить Тину обратно, совершенно не посещает голову. В первую очередь Ноа хочет удостовериться, что с ней всё в порядке. Хотя, как сказать… тот факт, что она вообще пришла к нему посреди ночи – уже не нормально.

Тина переодевается в сухую одежду, которую Васкес достает из своего гардеробного шкафа, а в груди до сих пор больно от слов: «Отвернись». Он не видел Тину два дня с того момента в участке; он обещал Тине, что то была их последняя встреча, но вот он снова нарушил данное некогда слово, иррационально чувствуя вину за нахождение Тины в своем доме. Точнее, в их доме, который всё ещё пахнет вишневым мылом. Ноа прикрывает глаза, вдыхает полной грудью такой сладкий, бесконечно любимый запах, от которого выключается адекватное сознание. Волк внутри тихо поскуливает, намекая ему: «Вот он, наш человек, возьми же его, обними, согрей, защити». Только Тина не просит, а Ноа не может делать только то, что ему хочется. Больше не может. Всё, что остается – это испытывать море эмоций, начиная от жалости к себе, заканчивая постыдным возбуждением. Он просто не в состоянии побороть гиену, засевшую в мозгах. Огненную гиену, которая готова быть эгоистичной тварью, но взять свое.

Когда Тина подрывается с дивана, говоря эти смертельные слова: «Я скучаю по тебе; я хочу поцеловать, но не знаю, почему», Ноа проигрывает. Проигрывает с разрывным счетом той самой гиене в своей голове. Поднимается с дивана и делает то, о чем потом будет жалеть каждую минуту. Целует Тину, испытывает эйфорию, обжигающий эгоизм и отвращение к самому себе. Потому что этот поцелуй настолько необходим, что пальцы дрожат. Тина ему так сильно необходима, что в пору намыливать веревку. Это как зависимость. Хуже наркоты. Тина гораздо хуже героинового прихода. От того хотя бы есть кайф – от Тины сразу потеря сознания и новая порция чувства вины.

Ноа целует её и тихо стонет, когда та отвечает: сначала осторожно, потом осознанно и вполне уверенно. Ноа целует её и сравнивает себя с куском дерьма. Подхватывает под ягодицы, несет в спальню, раздевает и проникает внутрь: медленно, растягивая удовольствие. Снова целует, выравнивает ритм, трахает её так, как она всегда любил, а перед глазами – призрачный аконитовый ошейник, который Ноа обещает надеть на себя, как только проснется следующим утром. За то, что воспользовался, за то, что такая последняя козлина.

А сейчас…

Старается наслаждаться, хоть это и сложно. Старается смотреть в потемневшую радужку невероятно бездонных глаз, и не проклинать себя с каждым новым толчком. Старается сделать приятно своему человеку, дать ей разрядку, сделать так, чтобы оргазм был самым крышесносным из всех на её памяти, следом испытывая кислое отвращение к собственным желаниям и потребностям.

Когда Ноа запускает свои когти в шею Тины, чтобы вытащить из неё мучительные воспоминания, то всячески старается не обратиться от увиденных картин, но терпит неудачу. Он видит Глена, хотя по документам воспоминания могут принадлежать только Эннису. После процедуры такое иногда случается: обрывки памяти оборотня присоединяются к отделам памяти пациента. Редко, но случается. Поэтому услышать из уст Тины имя своего дяди, мягко говоря, неожиданно. Наверное, именно поэтому он согласился на её просьбу – проверить свои опасения.

И Ноа действительно видит то, что выбивает почву из-под ног. Перед его взором обрывки, которые растворяют сомнения, словно они были туманом. А еще после увиденного больше невозможно сдержаться. Он убирает когти, падает на четвереньки и больше не контролирует разъяренного волка внутри себя. Нет смысла. Слишком много гнева.

Когда он бежит по пустынной дороге в полу-обращенном виде, то прокручивает в голове два слова: «Глен виноват». Затем еще два слова: «Надо убить». И еще одно: «Поплатится». Решил обезопасить свой якобы вымирающий род? Ну что же, ладно. Решил подлить в парфюм Дженнифер волчьи феромоны? Ладно, говнюк. Но издеваться над Тиной, прекрасно зная о противопоказаниях к амнезии? Нет. Доставить Тине боль от подстроенной измены? Тоже нет. Манипулировать Ноа в самый сложный момент его жизни? Категоричное и беспрекословное нет.

И судьба милостива сегодня – Васкес не встречает преград на своем пути. Не то чтобы ему могло хоть что-то помешать. И дверь в квартиру Глена поддается первому пинку. И кровь на лице дядюшки доставляет истинный кайф. Бьет сильно, без остановки, встречая слабое сопротивление только что проснувшегося родственника. Бьет грубо, намереваясь прикончить. Царапает когтями, бросает в стену, разбивает мощным телом стеклянный журнальный стол. Ноа чувствует в душе облегчение и расплату.

Волк, что объединился с человеком, полностью согласен со всеми эмоциями.

А Глен был бы уже скорее мертв, чем жив, если бы не звонок мобильного телефона, который лежит в заднем кармане джинс. Васкес бы не обратил внимания, если бы мелодия не оказалась до боли знакомой – она стоит на семейство Фьюринг. Ноа переводит дыхание, втягивает когти, оставляя лишь клыки, и достает звенящий аппарат, всматриваясь в яркий экран. Глен лежит на щепках разломанной двери, кряхтит от глубоких ран на спине и бедре, пытается встать, но не получается – слишком много ярости впитал в себя от озлобленного племянника в виде кровоточащих ран.

Ноа мельком посматривает на родственника, снимая блокировку и принимая звонок, ведь если звонит Джон Фьюринг, когда за окном сгущается ночь, значит дело лишь в человеке, что дорог им обоим. Такое нельзя игнорировать. Только не в этот раз. Только не после всплывших обстоятельств.

– Слушаю, – Ноа быстро втягивает клыки, чтобы было удобно разговаривать, а сам наблюдает за валяющимся Гленом. – В чем дело?

– Ноа… – тихий голос Джона на другом конце провода. – Нам нужен Глен. Незамедлительно. У Тины осталось не больше суток…

10. И что же ты ответишь, Тина?

Тина не знает, сколько прошло времени, прежде чем Ноа Васкес появляется в палате, держа за локоть уже знакомого ей человека – Глена. Глаза Тины округляются от удивления, потому что картина открывается ужасающая, не поддающаяся быстрому логическому осмыслению: оборотни перемазаны в крови, их одежда порвана вдоль и поперек, а на лице и животе Глена виднеются глубокие порезы.

Ноа выглядит немного лучше, если сравнивать ранения между собой, только замешательства это не убавляет. А еще напрягает абсолютное безразличие отца и доктора Данбара, которые появляются в комнате следом за покалеченной парочкой. Джон, у которого стремление к справедливости и законности заложено, кажется, на генетическом уровне, просто обязан прямо сейчас задать хотя бы несколько наводящих вопросов. Но отец подозрительно молчалив. Только слишком удовлетворенно поджимает губы, словно сдерживая улыбку, и косо поглядывает на Глена, осматривая того с ног до головы. Неужели, по мнению большинства собравшихся в палате, это входит в понятие нормы? Вот уж нет.

– Какого, мать вашу, черта здесь происходит? – не выдерживает Тина и пытается приподняться на локтях, но ей по-прежнему мешают капельница и медленно возвращающаяся головная боль. – Пап?

Тина с тяжелым вздохом падает обратно на подушку, поглаживая вспотевший лоб свободной от катетера рукой. Виски вновь начинает разламывать тупой болью, но она все еще терпима. Да и неожиданно обретенное спокойствие в груди заставляет практически забыть о дискомфорте, потому что видеть Ноа перед собой, по крайней мере, живым и почти невредимым – это уже маленький рай.

– Помнишь, я говорил тебе про необходимость доверия? Мне и… только мне, – серьезным голосом отвечает Джон. – Сейчас именно тот самый момент, так что мы просто введем тебе снотворное, а когда ты проснешься, всё встанет на свои места и вопросов значительно поубавится. Идет?

– Да, я ведь обещала, – уже тише говорит Тина и переводит обеспокоенный взгляд на Ноа. – Хочу помнить тебя.

Три слова, обжигающее сердце раскаленными буквами. Тина прекрасно понимает, что после того, как она проснется, что-то в её жизни изменится. Причем кардинально, судя по наводящим и вполне откровенным вопросам отца. Изменится что-то, связанное с Ноа. А Тина не уверена, что хочет этих перемен. Она, кажется, хочет повторить прошедшие сутки от начала и до конца, пусть и осталась тогда у Васкеса не только по искренним причинам, но и пытаясь удовлетворить собственное любопытство. Всё равно ей не проигнорировать блаженство от проведенных часов, не обмануться словами Джона о надвигающейся моральной боли – Тина просто знает, что любит Ноа. Вопреки всему. И Тина смирилась с этими чувствами, уже давно перестав искать им объяснение или оправдание. Не всё можно объяснить, не всё оправдать, так же, как и глаза закрыть на очевидные факты тоже невозможно: Ноа любит в ответ. Они связаны друг с другом, но не только секретами – еще и чувствами. От этого тоже никуда не деться.

Смотря сейчас на Ноа и ожидая финального броска, Тина очень хочет помнить. Пусть будет больно, невыносимо и отвратительно, но память дороже. Что-то ёкает под ребрами, словно дежавю, но с обратной реакцией. Словно раньше она произносила эти слова, только наоборот. Словно она хотела забыть Ноа и говорила это вслух, откровенно для всех, для себя. Тина понимает, что натворила какую-то глупость, но не в силах понять, какую именно – это самое понимание ускользает от неё, а мысли укладываются в несколько молчаливых минут.

Кажется, Тина когда-то давно хотела забыть Ноа Васкеса, но нет полного убеждения в правильности выводов.

– Пора начинать, на счету каждая минута. Приступ может начаться в любой момент. Ноа, – доктор, глядя на него, указывет рукой на Тину, – подведи, пожалуйста, мистера Васкеса к его пациенту. Я введу снотворное, и мы начнем процедуру уже спустя минуту.

Глен дергается, пытаясь вырваться из принудительного капкана, но выглядит сильно уж побитым и бессильным к полноценному сопротивлению. Тина тоже машинально ворочается на больничной койке, начиная заметно нервничать. Она, конечно, обещала отцу покорность и смирение, но это вовсе не значит, что беспокойство на этом исчерпывается. Нет, скорее увеличивается в геометрической прогрессии, умножаясь каждый раз само на себя, показательно наплевав на доверие к отцу и его выбору.

– Больно будет? – жалостливо спрашивает Тина, поглядывая на шприц в руке доктора Данбара.

Господи, ей на самом деле сейчас не помешало бы напутствие матери, которая нежным шепотом говорит, что всё будет хорошо. И плевать, что Тине двадцать два.

– Я введу лекарство в катетер на твоей руке, а проснешься ты через пару часов с обычным головокружением. Не стоит переживать, – доктор постепенно вводит раствор в прозрачную трубочку, а Тина тем временем снова смотрит на Ноа.

Не на отца.

Не на Глена, который сейчас будет вытворять какую-то хрень с её головой и воспоминаниями.

Тина смотрит на Ноа, который сосредотачивается только на ней. А еще он крепче сжимает хватку на чужой руке, пресекая любую попытку к побегу. К слову говоря, отец тоже держит ладонь на кобуре с оружием, заряженным аконитовыми пулями. Глен явно попался в ловушку, только какова его вина Тина до сих пор не знает, хотя, видимо, это теперь всего лишь вопрос времени.

– Тина? – слышися низкий голос, когда рассудок начинает постепенно растворяться в окружающем мраке.

Комната с голубыми стенами растекается плавными линиями, очертания фигур соединяются в одно целое, но Тина узнает этот голос.

– Детка, всё будет хорошо. Я обещаю тебе, слышишь?

Это не мама, но слова Ноа дарят умиротворение. Она закрывает глаза или просто реальность темнеет – не разобрать, а под веками виднеется желтоватый свет с яркими бликами ослепляющих вспышек.

«Всё будет хорошо», – теперь произносит женский голос. Элизабет словно гладит её теплой ладонью по волосам, опускаясь ниже, к затылку. Возможно, это тепло вполне настоящее, только ладонь принадлежит не маме. Слишком натуральными кажутся ощущения.

«Доверяй ему», – дает последнее напутствие мама и резко исчезает из ментального пространства её не совсем здоровой головы.

Тина доверяет. Уплывает глубоко внутрь своего мира, чувствуя легкость и свободу. Чувствуя, что постепенно обретает то, что когда-то потеряла.

Когда сознание постепенно возвращается в черепную коробку, мысли уже имеют привычный строй. Тина еще не успевает окончательно проснуться, а уже слышит неподалеку от себя взволнованное дыхание, и почему-то она искренне уверена, что это отец. Поднимает веки, часто моргает и улавливает рассвет за окнами палаты. Редкие облака на небе окрашиваются в соломенный цвет благодаря восходящему солнцу, и Тина прекрасно осознает, что проспала всего лишь несколько часов, как и обещал врач. А еще она осознает, что внутри нет привычной пустоты, как и лишних вопросов. Она поворачивает голову влево, чтобы хриплым голосом сказать заботливому отцу о своем почти нормальном самочувствии, но рядом с ней совершенно иной человек – тот самый, что умеет прожигать алыми глазами насквозь. Затрагивает самую душу, играет на ее струнах свою заученную мелодию, оглушая сердце приятной музыкой.

Ноа смотрит взволнованно, не отрываясь, не произнося ни слова, будто ожидает приговора, контрольного выстрела в голову.

Но Тина не хочет стрелять. Или не в состоянии.

От боли, что заполняет грудную клетку, просто не остается силы для того, чтобы поднять в руке призрачный пистолет.

Тина помнит всё: до последней минуты, до последнего вдоха в кислородной маске, до последнего взмаха ресниц, улавливая исчезающие силуэты. Помнит Дженнифер и как уходила из дома с одной лишь сумкой в руках, а затем как последовала внутреннему голосу и пришла к Глену за сомнительной помощью. Помнит, как мучилась от вопросов, разрывающих её отсутствием ответов; как всячески пыталась понять, откуда же в сердце живет столько невообразимых чувств к абсолютно незнакомому мужчине. Помнит свое пробуждение на остановке, Финна и его поцелуй. А еще драку возле офиса, полицейский участок и…

И помнит ночь, проведенную с Ноа в одной постели. Все прикосновения, поцелуи, шепот, движения такт в такт. Помнит, как Ноа говорил ей, что любит до смертельной безысходности, а потом закрывал глаза, будто молча проклиная себя за сказанные слова. Стоит проклинать. Определенно стоит. Потому что говорить это, ритмично трахая беспамятного человека, – достойно проклятия. Или аконитового ошейника.

– Как ты себя чувствуешь? – Ноа чуть привстает с больничного кресла, но потом передумывает и принимает прежнюю позу, упираясь локтями в колени.

Тина облизывает губы, выискивая глазами поддержку, но ее нет. Куда, мать вашу, все подевались?

– Где отец? – короткий вопрос вполголоса; она говорила бы громче, но горло пересохло так сильно, что вот-вот потрескается. – Он здесь?

– Да, – Ноа, кажется, вообще удивлен, что с ним заговорили. – Да, он здесь. Вышел за кофе несколько минут назад, я просто его подменяю. Ты… помнишь меня?

– Еще не решила: к сожалению или к счастью, – честно отвечает Тина, ибо на самом деле не совсем понимает, как вести себя теперь. Когда она знает не только прошлое с Ноа, но и настоящее без него. – Просто позови мне отца, и можешь уходить.

Тина отворачивается обратно к окну, не желая более травить себя этим убийственно-виноватым взглядом. Она видит, что Ноа чувствует и признает свою вину, но легче от этого не становится. Как и от чувств, которые никуда не делись – они прикипели к ней изнутри, вросли глубоко под кожу, крепко скрутили ребра и душу. После того, что произошло с ней за этот месяц, Тина признает доказательство двух теорем: ей не забыть Ноа, даже после амнезии; ей не разлюбить Ноа, даже если очень сильно захотеть. Только зря потратит силы, время, последние сбережения и здоровье отца.

– Джон вернется с минуты на минуту, и я обещаю, что как только он зайдет в палату, меня здесь не будет, – Ноа говорит словно в пустоту, наверное, осознавая, что его совершенно не хотят слушать. – Но сначала я должен тебе кое-что рассказать, и это крайне важно для нас обоих…

– Этот гребаный автомат должен мне пять баксов, – тихо говорит Джон, распахивая дверь палаты, и замирает, увидев в помещении Ноа. – Да чтоб тебя, мне и на пять минут отойти нельзя? А если она проснется? О чем ты думаешь вообще?

– Я уже проснулась и прекрасно себя чувствую, – Тина вновь поворачивает голову, а в глазах отца столько разочарования, что можно насытиться им до краев. Не такого пробуждения он, по всей видимости, желал своей дочери. – А Ноа уже уходит.

Тина еще никогда так откровенно, дрожащим голосом внутри себя, не благодарила Господа за прерванные разговоры. Она не хочет слушать Ноа, не хочет давать повод для раздумий и возможный шанс на прощение. Тина, черт возьми, желает бороться, оставаться сильной и послать ко всем херам эти эмоции, которые подталкивают вытянуть руку и провести ладонью по небритой щеке. Но разве её вина в том, что любовь не выставляет четких границ? И уж точно не её вина в том, что воспоминания Глена, которые до сих пор гуляют по волнам памяти, заставляют Тину задуматься над возможными погрешностями.

Нет, Тина определенно не виновата, что проигрывает своей интуиции с разрывным счетом. Та подсказывает, что Ноа может знать факты, способные повернуть реальность в зеркальном отражении. Та подсказывает, что Ноа не просто так сорвался на бег, увидев то, что видела в своей голове Тина. Только она совершенно не готова размышлять на эти темы, доверяясь опасному голосу: «Послушай того, кто предал». Поэтому:

– Я сказала, что ты уходишь, – прогоняет, не глядя, чтобы сохранить себя и откинуть подальше ненужные сомнения. Так будет правильней, привычней, если все останется на прежнем уровне: Тина ненавидит Ноа за измену, а Ноа не пытается её в этом переубедить.

– Ты не дашь мне договорить? Я пытаюсь объяснить тебе, что произошло, – не унимается Ноа, поднимаясь с кресла. – Ты должна это знать.

– А я не хочу, – пальцы начинают дрожать от беспомощности, потому что бежать некуда – боль заключает в знакомый замкнутый круг, подчиняет себе. – Что, если я не хочу?

– А я не хочу подыхать оттого, что ты не знаешь правды о…

– Ноа, – перебивает его Джон.

– Ты ведь сказала, что хочешь помнить меня, – продолжает Васкес, невзирая на голос отца, – это были не просто слова, неужели не понимаешь?

– Я была не в себе, – быстро парирует Тина, поджимая губы.

– Не в себе? – на выдохе произносит Ноа.

В палате тут же чувствуется горечь, хотя Тина – самый обычный человек. Просто эти эмоции написаны на лице Васкеса четкими акварельными красками. Тина прикусывает нижнюю губу, потому что обижать Ноа так же больно, как и помнить о его предательстве. Оказывается, противостоять самой себе гораздо сложнее, чем целому миру, обращенному против тебя. Законы выживания здесь не работают.

– Ноа! – на этот раз Джон громче выкрикивает его имя, хватая за локоть. – Не сейчас. Уходи.

– Но…

– Не сейчас, – грозным тоном указывает Джон, отрицательно покачивая головой. – Увидимся в суде.

Ноа резко вырывает руку из слабого захвата, в последний раз смотрит на Тину, молчаливо наблюдающей за перепалкой, и задает последний вопрос:

– Ты правда хочешь, чтобы я ушел?

– Да, хочу, – дрожащим голосом отвечает она.

И Ноа уходит.

Обреченно.

Он громко хлопает дверью палаты, и осколки души, оставшиеся внутри Тины, ранят своими острыми краями. С этим нужно заканчивать. С этим нужно бороться, но своими личными силами, а не услугами извне. Хватит ошибок, ей всего лишь нужно перешагнуть через черту самостоятельно, оставляя за её пределами то, что непременно хочется взять с собой.

– Ты в курсе того, что он собирался мне рассказать? – спрашивает Тина у отца, пока тот усаживается в кресло.

– Да, – кивает отец, – мне было необходимо это знать для будущего процесса. Я подаю на них в суд за незаконно проведенную процедуру.

– Я догадалась.

Тина усмехается, потому что исковое заявление является самым логичным объяснением запретительного приказа. Она – умная девочка, она способна складывать один плюс один, особенно сейчас. И, как по велению волшебной палочки, теперь в сумме получается оправданное «два», вместо прежних непонятных цифр.