Текст книги "Тихий шепот любви (СИ)"

Автор книги: Виктория Роа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Тише, мальчик. – Грета коснулась его ладонью из-за дверной рамы. – тише, мой милый. Ты слишком эмоционально реагируешь на каждое слово касательно Отто. Что за личные счеты, ласковый мой?

– Не называй меня так. – прошипел Генрих. – не имей этой дурацкой привычки трогать меня, называть своими грязными словечками меня. Я, в конце концов, не спал с тобой!

– Так, Генрих, дорогой, не слишком ли ты нагло себя ведешь? Тебе нужна моя помощь в сокрытии твое девчонки, и я иду тебе на встречу, а вместо благодарности, ты смеешь повышать на меня голос. Милый, так дела не делаются. – улыбаясь ответила Грета. – совсем не делают.

– Грета, не начинай. – Генрих резко облокотился ладонью о косяк. – одно мое слово, и тебя опустят на три позиции вниз. Забыла, как обслуживала по сто человек солдат за неделю? Или ты хочешь обратно?

– Не смей меня тыкать в это. – Грета обиженно хмыкнула и захлопнула перед лицом Генриха дверь.

*18:49. Разгар клиентов Греты.

Я стояла у окна заплетая волосы в тугие косы, и просто наблюдала за тем, как солнце постепенно скрывается за горизонт. Это было очень красиво. Последние лучи уходящего солнца заставили заблестеть стекло подъезжающей машины, и я увидела его. Молодой офицер вышел из машины, кивнул водителю, и я заметила, как он поправляет на себе форму, резко подтянувшись, он направился своей военной, уверенно походкой к дому.

Пока в гости к Грете наведывались мужчины, которых она радушно встречала, угощала чаем и всякие сладостями, а после садилась на колени к одному из них, выкуривая сигарету и рассказывая смешные истории, ко мне в комнату молча направился Генрих. Я продолжала стоять у окна, когда почувствовала холодок открывающейся двери. Повернувшись, я заставила офицера снова собраться, и он три раза постучал по уже открытой двери. Я кивнула, и только после этого он зашел. Сняв с головы свою фуражку, он положил ее на прикроватную тумбочку, и я увидела его густые, светло-рыжие волосы. Грета (женщина, что встретила меня утром) выдала мне тонкую, кружевную ночную рубашку нежно-голубого цвета, которая была приятна к коже и такой же шелковый халат. Офицер сел на край кровати, и засуну руку в свой пиджак, вынул из кармана темно-синий футляр.

– У меня для тебя подарок. – улыбаясь произнес Генрих, и похлопал три раза ладонью по месту рядом с собой, слово зовет котенка. – сядь, пожалуйста, ко мне.

Я снова нахмурилась, и тогда, Генрих вытянул руку вперед, а после медленно стал поджимать их к себе, и так три раза. Поняв, что он хочет, я отложила расческу в сторону, и забыв, что не закрепила волосы, почувствовала, как косы нежно рассыпались распущенными волнами по спине, и подойдя ближе к нему, почему-то решила протянуть ладони к его рукам, и Генрих, коснулся грубыми губами их. Это было так странно, но переполняющее эмоционально. Подвинувшись, он снова похлопал место на кровати, и я села перед ним, но Генрих показал мне пальцем круговой жест, и я поняла, он хочет, чтобы я повернулась спиной.

Боже. Его руки касаются моей спины, шеи и я чувствую, как мурашки россыпью непоседливых колючек заставляют испытывать не только смущение, но и расцветание почек начинающихся моих чувств. Тонкая, золотая цепочка с кулоном в форме капельки с темно-синим камнем нежно коснулась кожи, и мне стало неловко получить этот дар из рук взрослого мужчины. Это было неестественно для нас, и почему он так нежен ко мне, если я могу сыграть злую шутку с его жизнью? Его дрожащее дыхание нельзя было не чувствовать. Оно касалась моей кожи, а я не могла пошевелиться. Слезы. Почему я плачу? Почему я не хочу, чтобы он видел моих слез? Что с нами происходит?

Ночь. Она подруга моих слез. Она скроет их, чтобы он не видел.

Глава 6

Ника.

*День 394. Утро.

Раннее солнце пробуждается после сна, и я открываю глаза с первыми лучами. В комнате тихо, и только сонное похрапывание Генриха прерывает эту тишину. Приподнявшись, я аккуратно повернулась на левый бок, чтобы просто посмотреть, какой он, когда спит. Запуская пальцы в его рыжие волосы, я вижу, как ликует на стене солнечные лучи. Он открывает глаза, и я нежно улыбаюсь. Генрих недолго зевает, вытягивая ладони вверх заставляет хрустеть спину, и я, прильнув к гладкой коже, соединяю созвездия из его родинок губами в одно счастливое созвездие. Спустя столько дней моего пребывание здесь, я стала понимать, что он мне говорит, и могла отвечать ему, и это меня без сомнения радовало.

– Доброе утро, Генрих. – прошептала я, и он ласково улыбнувшись, нежно поцеловал тыльную сторону моей кисти. – что тебе снилось этой ночью?

– Доброе утро. – он зевнул прикрывая ладонью рот. – ночь сегодня была неспокойная, и ты не могла долго уснуть. – Генрих встал с постели. – ты ворочалась из стороны в сторону почти с двух часов и до шести утра, но ничего. – он надел свою белую майку. – после того, как я прижал тебя ближе к себе, ты быстро заснула, но представляешь, началась снова кукситься, стоило мне убрать с тебя руку.

– Правда? – удивилась я надевая халат. – не подумала бы. Мне казалось, что я, как уснула так и до первых лучей солнца. – подойдя к Генриху, я коснулась ладонями его запястий, и он улыбнулся. – тебе обязательно сегодня уходить?

– Увы, ты же знаешь, что я не могу не явится. К тому же, без меня штаб не сможет долго, а у нас сегодня первый за год крупный совет. Возможно, смогу встретить фюрера, а не просто слышать о нем, как обычно.

– И сдался тебе фюрер… – прошептала я посмотрев в окно. – зачем тебе все это?

– Ника, девочка моя, ты ведь знаешь, что мой долг это…

– Не начинай про это. – зыкнула я. – ты знаешь, прекрасно знаешь, что твоя жизнь в твоих руках, но ты словно привык слышать не меня, не себя, а своего самопровозглашенного Бога. Генрих, это прямая дорога в пропасть, где руку тебе никто не подаст.

– Прости, – он поцеловал меня в лоб. – но это мой долг. Не хочешь подумать о своем?

О каком моем долге говорил Генрих, я не знала, но только за все это время моего пребывание в борделе, меня никто не трогал, и Генрих, как бы я к нему не ластилась, никогда не смотрел на меня, как на женщину. Никогда. Так одевшись, он своим строгим шагом покинул моею спальню, я осталась стоять у окна, и просто смотреть, как его статная фигура удаляется от дома все дальше и дальше. Это становилось невыносимым. Чувства двоякости заставляли меня постепенно сходить с ума. С одной стороны, дикое желание больше похожее на ожог крапивы на губах, что было моим естественным позывом при виде Генриха, когда он только появляется на пороге комнаты. Это поцелуй. Я хотела целовать его губы долго, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением. А с другой стороны, я хотела кричать. Кричать на него из-за того, что Генрих просто не хочет слышать меня. Это доводило до нервных мурашек, которые проходя по телу просто прикасались к нервным луковицам заставляя меня чувствовать настоящую истерику.

*День 400 в элитном борделе.

Его не было почти неделю. Каждое мое утро я начинаю с того, что, не открывая глаз просто вожу ладонью по второй части кровати, чтобы почувствовать его присутствие рядом, но увы. Холодная постель так и остается холодной, и меня бросает в тоскливую дрожь от этого. Я хочу обнять Генриха, но все что мне остается – фантом. Та часть него, что обычно лежала на левом боку всю ночь, и лишь изредка поворачивалась ко мне. Возможно, я просто схожу с ума, и мне кажется это, но иногда я ловлю себя на том, что чувствую по-прежнему запах его горячего тела, а иногда ночью, когда становится тоскливо до такой степени, что хочется выть, я вдруг ощущаю прикосновение его пальцев, и резко оборачиваюсь, но понимаю, что все это дым моих воспоминаний. Дым моих ярких воспоминаний, а не он. Мне больно это осознавать. Тогда, я снова ложусь на подушку и могу всю ночь просто лежать, смотреть в приоткрытое окно, чувствовать касание ветра и плакать. Горячие струйки слез скатываются на подушку, и я зажмуриваюсь, чтобы снова вспомнить, как он улыбается мне стоит лишь произнести неправильно какое-то немецкое слово.

День сменяется днем, и с каждым днем становится все тоскливее и больнее. Словно верный щенок, я целыми днями стою у окна, чтобы быть первой кто увидит его машину, кто увидит его, но так можно простоять до поздней ночи, встретить рассвет, но только не встретить его. Генрих, что с тобой могло случится? Куда же ты исчез? Грета не получала писем, а это значит, что и мне ничего от него не приходило. Это заставляет меня разрываться на куски, заставляется метаться из стороны в сторону словно я загнанный в клетку хищник, что должен подчиниться, но у меня не получается. Завтра будет месяц, как Генрих пропал. Целый месяц. Месяц длинною во всю мою жизнь. Наверное, это и есть любовь? Или моя детская привязанность.

Я открываю глаза. Вижу серый потолок, громыхание грома за окном и холодный ветер. Закрыв двери, я тепло оделась, и снова подошла к окну. Спустя час ко мне в комнату постучалась Грета. Девушка рассказывала о каком-то Отто, и что он обосновал бордель в новом месте, и говорила о своих страхах попасть в это место распутство и греха, но только я не могла совладать со своими слезами и, женщина все поняла. Она нежно обняла мое тело, и ее грубая кисть коснулась волос, и если от прикосновений Генриха я успокаивалась, то от тяжелой руки Греты становилось только тяжелее. Я сорвалась, и слезы волнения сильнее прыснули с глаз. Грета говорит, что это нормально для человека его статуса, но я все равно волнуюсь. Что-то случилось. Я чувствую это всем своим нутром. Его соратники молчат, но каждый скрывает взгляд.

*День 529 в элитно борделе.

Я боялась этого дня. Сегодня пришла телеграмма. Генрих умер. Я била руками стены, кричала в пустоту, но все было бесполезно. Грета, старалась меня успокоить, как и грязные офицеры хотели утешить в своих объятьях, но только мне это было не интересно. Я хотела только одного, чтобы Генрих был жив. Представляла сквозь слезы этот момент, как он своей легкой походкой проходит в спальню, и склонившись надо мной улыбается, а после спрашивает «Почему ты плачешь?». А я бы вытерла слезы, и крепко обняли бы его, чтобы просто почувствовать запах того, кто вдохнул в меня новую жизнь, шанс на будущее, желание жить. Генрих… – шептали мои пересохшие губы. Ген-рих – язык отделял слог, и я слово одержимая в бреду звала его к себе. Генрих – и слезы вновь стекают по лицу.

***

Я рассказала ему все это, но только легче мне не стало. Словно насыпали соли в старую рану, где еще не совсем зажило мясо. Мне было больно вспоминать все это. Сердце резало ножом этих воспоминаний, острое лезвие проходило сквозь плотные ткани, и разрывали мою душу. Кто-то скажет, что я была маленькая для того, чтобы любить мужчину, который годился мне в отцы, но я любила Генриха, как мужчину. Наверное, это звучит странно, но я представляла свою жизнь с этим человеком. Обещала ему ждать. Обещала хранить любовь в сердце, и что в итоге? Остались о нем отголоски любви, да этот золотой кулон. Я рассказала этому русскому мужчине все, кроме Лоры. Это словно унижало меня.

– Так. – он облизал пересохшие губы. – видимо, всевышний любит тебя, раз ты смогла выжить после всего этого. Хочешь сказать, что у тебя не осталось семьи?

– Что же тут удивительного? Отец повесился, когда узнал о позоре, что свалился на его семью, а мать ушла вслед за ним. У меня были сестры и братья, но я не знаю, что стало с ними. Вот и все.

– Ты сказала, что твою деревню сожгли немцы. – нахмурился мужчина. – или ты мне врешь?

– Генрих сжалился над ними, когда я попросила его помочь им. Тогда он вернул их в разрушенную деревню, и они могли там основаться заново, но нет. – я посмотрела в окно. – где я?

– В моем лагере. – мужчина улыбнулся. – в безопасности. Все равно не пойму, где ты была еще один год. После элитного борделя.

– В притоне мерзавца Отто. – прошептала я.

– И как же ты сбежала?

– Вы беспощадны ко мне, но если мои воспоминания что-то значат, я расскажу…

*Из воспоминаний Ники.

*День первый. Бордель Отто.

Меня связали двое высоких мужчин, и под унизительные возгласы других солдат, меня словно грешницу вели на эшафот. Почему все так? Мужчины провели меня по длинному коридору, и каждая попытка вырваться была поводом для очередного подзатыльника, но только я поняла, что вырываться уже бессмысленно, и единственное, что я могу – встретиться со своим страхом лично. Сорванная ночная рубашка из тонкого льна была оставлена в спальне после того, как эти двоя буквально набросились на меня, и хотели уже воплотить свои грязные желания, но Грета приказала им выметаться из ее борделя прочь.

Оставшийся на моем теле халат распахнут, и мужчины могут видеть мое голое тело, дрожащую грудь, живот и промежность, что обвита кудрявыми волосами. Меня, словно позорную ведьму ведут сквозь толпу этих зевак. После того, как мы вышли из этого элитного борделя, эти двоя мужчин приказали мне сесть в машину, и шлепнув грубыми ладонями меня по ягодицам, они заставили их гореть огнем. Закутавшись плотнее в халат, я села рядом с одним из этих грязных офицеров. Он заметил, что я вся дрожу и рассмеялся.

– Отто это понравится. – он облизнулся. – ты что такая скромная? Вынь их. – мужчина грубо распахнул верхнюю часть халата, оголяя налитую, молочную грудь, а после, сжал своей рукой правую сторону, прижал второй ладонью меня за плечи к себе и хищно оскалился. – вот это мне определенно нравится. – он склонился к отвердевшему соску и грубо укусил его. – я буду твоим первым, милая. Ты узнаешь, как любят мужчины. – после этого офицер смачно облизал сосок, обвел кончиком языка ореол, и поставил крупный засос.

Мы приехали довольно быстро. Это было одноэтажное здание с подвалом. Здесь темно, пахнет сыростью, и плесенью. Офицеры продолжали держать меня за руки, и если я сопротивлялась, выворачивали мне локти, и я, срываясь на крик умоляла их прекратить, но только казалось, что это им нравилось больше, чем мое безропотное подчинение. Вот и Отто вышел из своей обители, чтобы рассмотреть «новый» товар. Низкорослый мужчина снял с меня халат, и я быстро прикрыла ладонями оголившееся места. Отто резко шлепнул меня по рукам, и я должна была пересилить стыд, чтобы показать всю себя. Его ладони грубо лапали меня за грудь, приподымали ягодицы, и в какой-то момент, когда я почти потеряла силы к жизни, он схватил меня за лобок, и недовольно покачал головой.

– Шерстка жесткая. Клиенты такое не любят. – Отто хмыкнул. – грудь висит, да и живот дряблый. – мужчина обошел меня со спины. – а вот если делать так, – он грубо схватил меня за ягодицы, и раздвинул их. – такой вид смотрится неплохо. Ладно, дадим ей шанс.

– Я что-то не понял… – встрепенулся офицер. – а ты не хочешь предложить ее нам?

– А ты что ли хочешь с ней покувыркаться? – Отто засмеялся. – если да, то плати, а если просто почесать языком, то проваливай.

И меня оцени в три сотни рейхсмарок. Мне стало не по себе, и на секунду, мне стало казаться, что я просто теряю сознание. Вокруг темно, но как только Ансельм (тот самый грубый мужчина) привел меня в темную комнату, он зажег несколько свечей, от чего становилось только жутко. Я надеялась, что он не станет делать то, что задумал, но Ансельм начал раздеваться. Голый лег на середину кровати, и обхватив ладонью мужское достоинство, он несколько раз кивнул на него, и я, должна была принести ему удовольствие. Скинув с плеч свой грязно-голубой халат, я залезла на кровать, и склонилась к отвердевшему органу.

– Оближи его. – грубо прорычал Ансельм. – не заставляй меня ждать.

И я высунула язык, коснулась головки и сморщилась. Кисло-соленый вкус моментально заполнил мой рот. Вдруг, он резко пустил ладонь в мои волосы, и грубо сжав их, начал быстро двигать бедрами проникая членом в мое горло, и слыша, как я задыхаюсь, он возбуждался еще сильнее. На секунду остановившись, он проник своим твердым органом на всю его длину, и замер. С глаз моих прыснули слезы, и я чувствовала, как мне не хватает воздуха. Ансельм медленно вынул из меня свои жезл наслаждаясь не столько ощущениями, сколько зрелищем. Струйки слюней соединяли его член с моим ртом, коим я жадно хватала воздух. Набухшая грудь терлась друг об дружку, чем вызывала во мне шквал незнакомых мурашек. Грубо уложив меня на живот Ансельм держал ладонь на моей пояснице, а сам устроившись между моих ног, уткнулся мокрым органом в мое лоно. Я понимала, что сейчас произойдет, и единственно, что я могла сделать – позволить ему надругаться над собой. Проникновение, и я пытаюсь выпрямиться, но он грубо давит на спину, чем заставляешь опуститься ниже, а я не могу. Боль. Мне больно. Выйдя полностью из меня, мужчина смазал своими слюнями мою промежность, и попробовал снова. Более глубокое проникновение отзывается во мне только более режущей болью.

Оказавшись полностью во мне, Ансельм утробно зарычал. Его движения становились более грубыми, глубокими, хлёсткими, и он, не стесняясь в выражениях, все шептал обо мне какие-то свои грязные словечки, и рычал. На секунду я отключилась, чтобы не чувствовать боли. Запах крови я почувствовала сразу, и это пробудило во мне что-то животное. Заметив торчащий тонкий кинжал из его рубахи, я подумала, что это мой шанс. Ансельм с удовольствием согласился сменить позицию, и я оказалась сверху. Несколько моих грубых насаживании сквозь стиснутые зубы, и я падаю грудью на его торс, вытягиваю руку, вынимаю из кармана нож и со всей силы ударяю им в горло Ансельма.

Отто услышал дикий мужской крик, и прибежав на него, застал меня сидящей сверху на клиенте, умытой его кровью и довольной собой. Если меня после это ждет смерть, значит так тому и быть…

Глава 7

Ника.

*День второй. Бордель Отто.

Меня пробрало до дрожи, но я это сделала. Что стоит человеческая жизнь? За сколько рейхсмарок тебя купит очередной ублюдок, когда захочет ощутить власть над пугливым созданием, вроде меня? Я стояла посреди комнаты полностью обнаженной, чувствуя, как по подбородку к шее скатывается капля густой крови этого немецкого офицера, и в меня словно вдохнули новую жизнь. Почему? Потому что я могу бороться. Когда говорят «бей» – я бью, когда говорят «защищайся» – я защищаюсь. Обдуваемая сквозняком, я стояла и просто смотрела, как этот самодовольный урод становится мертвым. Захлебнулся собственной кровью. Чувствуя себя хищной кошкой, я готова была разодрать ему глотку своими пальцами, вцепиться зубами в плоть, чтобы он почувствовал всю боль, что чувствовала я, и если бы мне нужно было с ним драться, то я дралась бы.

Ансельм лежал на старой кровати и постепенно все грязные простыни окрашивались кроваво-алым цветом собирая в себя его «чистейшую» кровь. Отто протянул мне майку это офицера, теплую шинель, и сапоги, а после приказал одеться и ждать его здесь. Сделав каждое требование этого Отто, я дождалась и его самого. Мужчина вернулся с лопатой и двумя пододеяльниками в которых были большие дырки. После того, как дверь за ним закрылась, он приказал мне помочь ему засунуть тело Ансельма в один из пододеяльников, после мы завернули его в еще один, а сверху обернули в тот, который он пропитал своей кровью. Ближе к ночи, когда в борделе стало тихо, мы вышли через задний вход. Я держала лопату, а Отто тащил по полу тело этого офицера. Мы шли долго, и оба вспотели. Дул прохладный ветер, и мои голые ноги покрылись мурашками от холода. Как только мы дошли до середины леса, Отто взял лопату и принялся копать яму. Я стояла в сторонке, и словно бы не при чем.

– Как тебя зовут? – спросил Отто вытирая рукавом шинели пот. – эй, девочка, ты понимаешь меня?

– Угу. – я повернулась. – Ника. Меня зовут Ника. – гордо произнесла свое имя я.

– Ника… – повторил он. – красивое имя. У нас такие имена красивыми не бывают. Ника. – снова повторил Отто. – ты знаешь, а я должен убить тебя.

– Убить? – растерянно произнесла я шагнув назад. – но за что?

– Успокойся, делать этого..-Отто застонал схватившись за спину. – черт, спина. Продуло, черт. – мужчина вошел лопатой в землю. – я не стану лишать тебя жизни. Во всяком случае, вот это, – Отто начал тащить тело к яме. – делаю это в первый и последний раз! Ты смелая девочка, скажу я тебе, но секрет выживания в таком месте, как бордель – покорность. Если ты покорна, то тебя защищаю я.

– Но я могу защитить себя сама. – прошептала я и холодной пар рисовал в воздухе свои узоры. – зачем тогда все это?

– Можешь сама? – засмеялся Отто, и резко вынул пистолет из кармана. – хочешь попробовать выжить со мной? Я не люблю играть в такие игры.

– Он меня изнасиловал! – возмущенно ответила я. – почему мне нужно оправдываться за это?

– Я не властен в твоей судьбе, и приказывать не могу, но если ты будешь брыкаться, то на каждую строптивицу найдется свой душитель! Ты обречена на погибель, если хочешь драться. В сердце Ансельма теперь холод, а твои руки по локоть в крови.

– Почему ты говоришь так, как будто в твоей душе погасли звезды? – спросила я посмотрев на небо.

– Я знаю твою историю, Ника. – Отто облокотился о лопату. – ты должна простить Генриха. Увы, но офицеры фюрера всегда ходят по тонкому лезвию. Проблема не в том, что они не верные, не преданные. – мужчина выдохнул холодный воздух. – думаешь, что другие важные приближенные фюрера не заинтересованы в том, чтобы доказать свою верность? Ведь, чем меньше этих остальных будет, тем выгоднее смотрятся они. А Генрих, – Отто согнулся от режущей боли. – был обречен на смерть, как только связался с тобой.

– Со мной? – опешила я. – разве я как-то могла повлиять?

– Конечно, кровосмешение страшнее любого преступления. – мужчина вытер рот. – ты, как сладкий нектар для пчел, но такой ядовитый для мужчин. Вот и все. Порочный союз нельзя скрывать вечно, и..

– И мы никогда не занимались любовью. – ответила стыдясь этого я. Мои щеки покраснели от холода, и того странного смущения, что одолело меня. – я знала только запах его горячей кожи, расположение родинок, словно отпечатков чьих-то поцелуев, но я не знала его, как мужчину.

– Серьезно? – Отто приобнял меня за плечи. – прости, тогда я не прав.

– Да что это меняет? – я почувствовала, как слезы наворачиваются на моих глазах. – это все равно не вернет мне Генриха.

– Будут тебе еще Генрихи. – мужчина вздохнул. – сейчас главное, чтобы эта история залегла куда-нибудь глубоко, как и сам Ансельм. Если кто-то спохватится его, и вскроется правда, то я подохну из-за тебя.

– Что за чертовщина? – я остановилась. – почему все гибнут из-за меня? – мне стало обидно. – что со мной не так?

– Глупая, однажды ты поймешь свою главную ошибку. – Отто сильнее закутался в шинель.

***

– Притон сожгли, и я одна из немногих кто сумел сбежать. – посмотрев в глаза этому человеку, я старалась быть убедительной, и казалось, у меня это получается.

– Ты ничего не слышала о группировке «Белая лилия»? – спросил меня мужчина, но я покачала отрицательно головой. – группа диверсанток, что под видом санитарок и бедных беженок втираются в доверия военным, а после вырезают целые батальоны. Кажется, их верховодку зовут Лорейн.

– Лорейн? – удивленно переспросила я.

– Есть на слуху? – мужчина улыбнулся. – или знаешь, где можно найти?

В нарастающей тревожной атмосфере росло чувство моего страха. В какой-то момент, я просто утонула в глазах этого русского мужчины. Погружаясь в них, словно в глубокую реку, я не могла понять, что заставляет меня внимать каждому его слову, отвечать ему, словно именно от него зависит моя жизнь. Пламя свечи танцует от легкого сквозняка, что так подло проникает в эту коморку. Мужчина склонил голову на бок, и я чуть подалась вперед. В свете свечи он казался мне Генрихом, и я хотела осуществить мечту, что могла остаться лишь мечтой. Смешно сказать, но меня насиловали, мною пользовались, как человеком, что продает свое тело, но мои губы все еще были невинны. Я на знала, что такое поцелуй, и не смотря на все разы, кои заставляли меня обжечься, мое сердце хотело любить. Хотело любить по-настоящему. Наверное, это может показаться странным, но все же…

Двери резко распахнулись, и свеча погасла. Внутрь коморки влетела какая-то встревоженная девушка, которая явно меня не заметила. Держа в руках оружие, ее ладони дрожали. Небольшая грудь быстро опускалась и поднималась от тяжелого дыхание, что прерывало точную речь.

– Андрей, – тяжело дыша произнесла девушка. – немцы на западной границе.

– Для тебя Андрей Александрович. – чуть оскалился мужчина. – что тебе от меня нужно? Или вам нужна нянька?

– Но разве ты нам не поможешь? – девушка от удивления шатнулась назад, и лента из патронов громыхнула на ее плече. – но как же мы будем?

– Шурочка, а на кой нам ты? – Андрей вздохнул. – кто из нас командир батальона?

– Особист проклятый! – резко развернувшись Шура захлопнула дверь.

***

Лора.

В этом доме царит гробовая тишина. Группа разведки «Белая Лилия» покинула прошлое пристанище, и сейчас скрывается в доме одного умершего офицера, что оставил свои хоромы несколько месяцев назад уйдя с головой в загробный мир. Здесь четыре комнаты, две ванные комнаты, кухня, соединенная с обеденной и приличных размеров гостиная. После схватки с пяти десятью пятью солдатами, женщины смогли дать отпор сильному полу, и выжившие участницы группировки собрали все необходимое, и пока горит огонь раздора они смогли скрыться прочь. Ночь в этом доме холодная, хотя и кажется, что ветер воет свою печальную песню, но по факту это просто ветер.

Лора села в высокое кресло, и заполняя горьким никотином легкие, она откинулась в неге земного наслаждения. Открытое окно впускает в ее спальню тленный воздух, и девушка, устремив свой взгляд в утопию ночного города, выгибается словно ласковая кошка, и раздвинув широко ноги, опускает раскрытую кисть на промежность, чтобы именно на бутоне собрать ладонь в лодочку. Это состояние она всегда называла «собственное безумие», и тонула в этом безумие, словно в бездне запредельного удовольствия. Тонешь в пучине ревности, и безумных, неоправданных надежд. Все, что остается ей – наслаждаться единением с собой, как с чем-то нечто прекрасным, но не реальным. Совершенно нереальным.

Лора, как никто другой знает, что война убивает невинных, но только это смутное время можно назвать «время смерти влюбленных». Мужья, которые никогда не вернутся оставляют своих женщин на роковой путь безумия, и мстительных иллюзий. Ушедшие в небо мужчины уже никогда не смогут узнать, как сквозь временное горе их возлюбленные оберегает желание тоскливо припасть щекой к любимому, небритому лицу. Ставшие вдовами женщины уже никогда не смогут поцеловать руки своих мужей и сквозь слезы радость шептать в губы слова «Мой герой», и единственная их участь глотать обжигающие душу слезы ненависти. Они смирились с одиночеством ночи. Вдовы – падшие от боли земные ангелы. Лора не могла смотреть на них, и понимание того, что сильные снаружи, но такие слабые внутри обжигало ее сердце обидой за каждую. Они видят свои сны, где касаются любимых губ в последний раз…

Лора не понаслышке знакома с ними. Будучи одной из главных в антигитлеровской группировке, она была знакома с женщинами, чьи руки оказались в крови не из-за приказа, а из-за самой настоящей мести. Благодаря им Лора знала, что война носит чисто женское лицо. У Войны женские, скорбящие глаза. В группе разведки нет определенной нации, ибо здесь все едины.

В спальню Лоры вошла Мелиса. Женщина протянула напарнице чашечку с крепким, горьким кофе, и на лице француженки появилась безмятежная улыбка. Лора не понимала, как эта женщина может жить. Когда произошли первые немецкие наступления, муж Лоры принял политику фюрера, и откровенно заболел фанатизмом. Он видел в каждом слове своего вождя правдивые истины, способ жить, решение ото всех проблем. Мелиса считала себя одной из самых счастливых женщин. Работала дизайнером для одного местного бутика, где шила одежду ее сестра, воспитывала троих сыновей, и готовилась к появлению дочери, но весь мираж «счастливой» семьи разрушился, когда в один из дней ее супруг отдал честь, и дал клятву верности фюреру путем утопления детей, а после сдачей жены в бордель для обычных солдат, где, как надзиратель находился больше полугода. Мелиса родила мертвую девочку, и тем сильнее ее душу заполняла боль, ненависть, злость. Бежала из борделя, убила своего мужа, его напарника лейтенанта, и ранила шестерых солдат во время побега. В группировке «Белая Лилия» прославилась спокойным нравом, и, хотя ночами она воет от тоски по детям, она продолжает приклонять в верности колено перед Лорой.

– Нужно ли говорить, что атмосфера становится тревожной? – Лора медленно отпила глоток кофе.

– Война не должна съедать нас. – Мелиса села на край кровати и медленно легла на спину, разведя руки словно звезда. – мы должны быть сильными, Лори. Сама знаешь, что она хуже голодной собаки. – женщина раскрыла серебряный кулон, где на фотографии трое ее сыновей позируют с букетом полевых цветов для мамы. Мелиса сглотнула нарастающий ком. – знаешь, иногда мне снится, будто бы я открываю двери, выхожу на улицу, а вокруг ничего. Катаклизм. Просто серое небо, не видно землю, и нет войны. Люди не знают, что такое боль.

– Неужели ты винишь себя? – Лора поставила на пол блюдце с чашечкой.

– Нет, но с другой стороны, иногда мне кажется, что я просто не до любила Жака. Может быть, если бы чаще говорила, что люблю, что хочу с ним чего-то больше чем простой жизни, то он не присягнул перед этими свиньями.

– Все виной игра тех кто выше. – Лора выдохнула дым. – всегда будут страдать те, кто невинны из-за игры в «правых» этих уродов. И, кстати, об уродах… – женщина вынула небольшую фотографию. – вот этого хмыря следует уничтожить.

– А кто это? – спросила Мелиса посмотрев на изображение.

– Предатель Андрей. – Лора окунула окурок в недопитый осадок кофе, – он расположил свой лагерь на хуторе, но на счет этого, я не переживаю. Только эта разведка требует предельной осторожности. Тобой я не могу жертвовать.

Спустя час Лора вернулась в спальню Баше. Женщина читала библию, и заметив напарницу на пороге, отложила чтение в сторону. Она всегда замечала, когда Лору душило тоскливое чувство печали, что обвивало кольцами, словно удав. В такие моменты, ее прекрасное, бледное, аристократичное лицо сливалось с дымом сигарет, и даже глаза становились тусклее. Да только сейчас этот взгляд поистине тоскливым, щенячьем. Растворяясь в собственном забвении, Лора аккуратно села на край кровати еврейской «сестры». Нежные пальцы Баше коснулись спины, и Лора выгнулась, чувствуя, как мурашки словно тоскливые кошки рассыпаются по телу.