355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктория Полечева » Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь » Текст книги (страница 4)
Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь
  • Текст добавлен: 15 октября 2020, 03:03

Текст книги "Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь"


Автор книги: Виктория Полечева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава четвертая,
в которой Эйверин приходится торговать медом

У Эйви дрожали руки так, что их сводило судорогой. Прервавшийся вдох застрял вверху глотки, льняное платьице давно пропиталось потом.

Подобный ужас она испытала лишь однажды, девять лет назад. Когда в семью ее пришло горе, а снежный Кадрас перестал быть уютным домом. Но тогда она была шестилетней малюткой, привыкшей к теплу и счастью, не знавшей никаких невзгод. Сейчас же, когда тело ее стало сильнее, а душа зачерствела, страх удивлял Эйверин. Сама возможность до такой степени чего-то бояться пугала ее до исступления.

Закусив верхнюю губу и гневно сдвинув брови, она еще раз спросила:

– Этот липовый?

– Без-дар-на! – Мистер Дьяре подскочил с плетеного кресла-качалки и отошел к узкому окошку. Он украдкой усмехнулся в седеющие усы, видимо, забавляясь горячностью девчонки.

Эйви ненавидящим взглядом осмотрела баночки: матово-белые, почти прозрачные, лимонно-желтые, янтарные, огненно-красные, древесно-коричневые, золотые с медным отливом и даже черные. Никогда она бы не подумала, что запомнить несколько видов меда будет так сложно.

– Как ты собираешься торговать, если сама понятия не имеешь, что продаешь? Ты не можешь запомнить даже элементарных вещей!

– Если вы перестанете делать это, то я запомню все гораздо быстрее, – буркнула Эйви.

– Это?

Мистер Дьяре развернулся на каблуках и широко улыбнулся. На щеках его появились ямочки, которые можно было бы назвать очаровательными. Но глаза, по-прежнему жуткие и неживые, все портили. Эйверин почему-то вспомнила об аметистовом ожерелье, что дарил ее отец матери на день рождения. Тогда этот лиловый камень показался ей таким красивым, чарующим. А сейчас от лилового цвета ее тошнило.

– Ну? Я жду. Что это?

– Вы сами знаете что. – Страх вновь стиснул костлявыми пальцами сердце девочки, дышать ей стало труднее, но она и не подумала отвести взгляд.

– Это? Ты имеешь в виду это? – Широкая улыбка мистера Дьяре теперь напоминала оскал, но Эйверин не сдавалась. А сердце ее разгонялось и разгонялось, вдохи становились мельче и реже. Перед глазами поплыли темные пятна, и она безжизненно обвисла на стуле.

– Эй, эй, ты чего?! – Мистер Дьяре кинулся к девочке и стиснул в полных ладонях ее узкое лицо. – Смотри в мои глаза, – велел он.

И Эйверин, погрязшая во тьме, уловила его голос. Она с трудом подняла тяжелые веки, пытаясь сосредоточиться на глазах мужчины. На этот раз они оказались не лиловыми, как закат перед приходом хищного тумана, а лазурными, как вода в Кадрасском озере.

– Эйверин, – ласково попросил он, – ты вернешься сейчас, слышишь? Страха больше нет. И не будет. Я обещаю.

Девочка встрепенулась, со свистом втянула воздух и резко ударила по руке мистера Дьяре ребром ладони. Тот громко взвыл и отскочил к окну.

– Ну, прости, прости, Крысенок! Хотел проверить твой порог!

– Знаете что, мистер Дьяре, проверяйте кого-нибудь другого! Дада просила меня продать этот чертов мед, и я его продам! Я не хочу ее расстраивать, у нее и так забот выше головы! – вспылила Эйверин и вскочила на ноги. Она схватила толстую книгу с надписью «Все о меде» и сбежала на кухню.

Эннилейн походила на многорукое божество: вот она рубит мясо массивным тесаком, а в следующее мгновение обжаривает муку с помощью деревянной ложки или солит суп, подогревает сливки, ставит на огонь огромный котел и доверху наполняет его темным душистым маслом. И только изредка, когда кастрюльки и горячий хлеб убирались под теплые полотенца, Эннилейн распрямлялась, болезненно морщась и потирая спину.

Эйверин прочла книгу от корки до корки довольно быстро, кивнула кухарке на прощание и вышла в сад. Она не скоро отыскала под гибкой вишней выкованную из светлого металла телегу, погрузила туда баночки, что оставила ей госпожа Кватерляйн, и двинулась в сторону площади Торговцев.

Придирки мистера Дьяре почти не огорчали девочку. Все устроилось так хорошо, что на мелкие недостатки не стоило и жаловаться. Судьба – коварная штука: один раз пожалуешься, она решит, что ты плакса, и больше никогда ничего не будет дарить.

Эйверин повертела головой, и жесткие волосы защекотали ее шею. Что ж, и к новой длине волос она быстро привыкла. И даже к Крикуну девочка уже порядком привязалась, поэтому сейчас ей не хватало тяжести на плече и боли от маленьких коготков, впившихся в кожу. Она дала себе обещание больше не забывать его в комнате.

Телега оказалась очень тяжелой, поэтому до площади Торговцев Эйви добиралась больше часа. Она тревожно поглядывала на сереющее осеннее небо, думая о том, что к концу дня ей все не продать. К ночи ведь все спрячутся от тумана, горожанам будет не до меда.

На площади Торговцев, на счастье Эйверин, собралась уйма народа. Господа и госпожи прогуливались вокруг весело журчащего фонтана, позировали художникам возле арок из живых цветов, любовались причудливыми гирляндами на фонарных столбах. Девочка сразу разгадала тайну этой площади: она ублажала взгляды красотой, поднимая настроение горожанам, а те без устали тратили двилинги, пополняя городскую казну.

Эйверин невольно улыбнулась, завидев на другой стороне площади Додо. Он стоял рядом с тележкой, на которой почти не осталось цветов, и улыбался, щурясь от яркого света фонаря. Эйви впервые подумала, что мальчишка и сам чем-то похож на цветок: торчащие во все стороны рыжие волосы вполне могли бы сойти за лепестки, а тело, тонкое и гибкое, – за молодой стебель.

Додо взмахнул рукой и кинулся навстречу подруге. Он пару раз споткнулся о камни мостовой, один раз даже чуть не шлепнулся, едва не потеряв очки. Но к Эйверин он примчался очень быстро и, пытаясь отдышаться, затараторил:

– Эй, Эйверин! Тяжелая телега? Отдай, отдай. Я сам, я помогу. Где ты хочешь встать? Давай вот здесь? Тут так фонтан поет, мне нравится!

– Спасибо, спасибо, Додо. – Эйверин поспешно отвела взгляд и прикрыла рукавом улыбку: она была необычайно рада видеть мальчишку и боялась, что он это заметит.

– Как ты поживаешь? – Глаза Додо под толстыми линзами очков казались еще больше и синее.

Такие глаза Эйви видела последний раз неподалеку от Кадраса, да и то не у человека, а у стеклянной стрекозы. Эти чудные насекомые водились только в Синих горах, никто не знал, как переносили они такой тяжелый климат, как терпели ночи, которые даже человеку пережить не под силу. Стрекозы летали над домами, мелькая между хлопьями снега: их серебристые крылышки вспыхивали на считаные мгновения и тут же растворялись во тьме. Но однажды, еще до заката, стеклянная стрекоза присела на пухлую ладошку Эйверин, и та рассматривала ее долго-долго, чуть не задохнувшись от восхищения. Тогда отец сказал, что это добрый знак и жизнь ее будет необыкновенной. Что ж, он оказался прав. Жизнь Эйверин была паршивой, но обыкновенной ее назвать не повернулся бы язык.

– Эйверин? Все в порядке?

Девочка встрепенулась и, нахмурив брови, уставилась на Додо: и зачем он напомнил ей о доме?

– Я тебя спрашивал, где ты теперь живешь.

– Меня купила госпожа Кватерляйн. Она очень хорошая. А ваша семья где оказалась? – сухо спросила Эйверин.

– Ой, Эйви! – вскрикнул Додо петушиным голосом и тут же спохватился: он первый раз назвал девочку ласково и сам этого очень испугался. Мальчишка прикрыл веснушчатыми руками покрасневшие уши и крепко сжал губы.

Эйверин тактично отвернулась и принялась рассматривать пышно выряженных горожан. С другой стороны фонтана она завидела Гёйлама, игравшего на гитаре легкую танцевальную мелодию. Она не ожидала, что будет так рада увидеть старого знакомого. Девочка помахала ему рукой, но парень ее не заметил – так плотна была пелена смертельной скуки, затянувшей его глаза.

– А я завтра как раз должен принести госпоже Кватерляйн новую порцию цветов. То есть мы и завтра увидимся, понимаешь? Я столько дней тебя не видел, а тут так! Прямо каждый день! – Додо судорожно выдохнул, не в силах оторвать взгляда от подружки. – А нас… нас, да. Точно. Ты спросила, что с нашей семьей! А я… Так глупо, прости, Эйверин, прости, Эйви… Ой!

Эйверин прикрыла ладонью глаза и рассмеялась. Кажется, так долго она смеялась впервые за последние несколько лет. И с чего это рядом с Додо ее все время тянет хохотать?

– Нас купила госпожа Полночь, представляешь? Всех и сразу! Мама с папой у нее на кухне, готовятся к большому балу. Грегор рисует, а я вот… – Мальчишка перекатывался с пятки на носок. – Все правда очень хорошо устроилось! Она выделила нам домик на заднем дворе, мы даже можем приглашать туда гостей, Эйверин!

– Это хорошо, что можно. – Эйви коротко кивнула, а потом вдруг оживилась и подпрыгнула на месте. – Додо, а пригласишь меня? Пожалуйста, Додо!

– Эйви, конечно! О чем я и говорю! Наш домик рядом с самой оранжереей, представляешь?!

Эйверин бросило в жар, она сорвала с шеи голубой шарф тонкой вязки, что подарила ей госпожа Кватерляйн. Вот, наконец! Наконец она сможет пробраться во двор Полуночи! Сможет осмотреться, разведать хоть что-то!

– Ты иди, мне нужно поработать, – попросила Эйви, пытаясь отделаться от мальчишки. Уж слишком ей хотелось подумать, помечтать о том, что будет.

– Тебе точно не нужна помощь, Эйверин? Я умею продавать. Вот, на сегодня почти все цветы раскуплены. Остались только пионы.

Эйверин долгим холодным взглядом посмотрела на Додо. Конечно, ей не нужна помощь. Она со всем всегда справлялась сама.

– Эм, ладно. Я стану вон там, под фонарем. Тогда тебя виднее будет. Или лучше пойду, кину монеток Гёйламу. Мне госпожа Полночь сама дала, на мелкие расходы. Так она сказала. – Додо натянул на руки перчатки из тонкой кожи и выудил из кармана пальто маленький зеленый мешочек со звонкими двилингами. Он кивнул девочке и отошел к музыканту.

Эйверин беспомощно взглянула на армию разноцветных баночек, стиснула ручку тележки что было сил и закричала:

– Господа! Горожане! Лучший мед от госпожи Кватерляйн!

Оказалось, за долгие годы, что Эйви говорила тихо, голос ее осип. Стал совсем бесцветным, незвучным.

Горожане проходили мимо, даже не глядя на нее. А сумерки подбирались ближе и ближе. Вот уже и все фонари загорелись, и площадь начала пустеть. Когда за спиной Эйверин зажглось и фонтанное освещение, она совсем отчаялась.

– Ну, господа! Господа! Горожане! Лучший мед! Есть гречишный, барбарисовый, липовый, акациевый! Даже из черного тмина есть, господа! А рубиновый мед вы пробовали? Такого меда никогда нигде не достать! – кричала девочка до хрипоты.

От горькой обиды она так нахмурилась, что даже лоб заболел.

– Эй, Эйви. – Додо подобрался со спины тихо, почти незаметно. Он обошел телегу и восхищенно хлопнул в ладоши. – Эйви, да ты только посмотри! На свету кажется, что по банкам солнышко разлили! Ну же, ну! Видишь?

– Вижу, – устало выдохнула Эйверин, даже не взглянув на банки. Ей ужасно хотелось оказаться далеко от этой злополучной площади. – Я пойду, Додо. Мне еще нужно убрать цветы до тумана.

– Но твоя хозяйка будет недовольна, правда? Ты ведь не продала ни одной банки!

– Я сама это прекрасно вижу, Додо! – Эйверин гневно дернула плечиком. – Но цветы госпожа Кватерляйн любит больше! Я не могу с ней так поступить.

– Подожди немножко, Эйви! – Додо улыбнулся, и круглые щеки его подтянулись к очкам. – Ох, какой прекрасный мед! Госпожа Полночь будет очень, очень довольна! Спасибо, спасибо. Да, я возьму и эту баночку, и вот эту! – заголосил он.

Эйверин испуганно дернулась и хотела утихомирить мальчишку, но к ней подошел господин в высоком цилиндре малинового цвета и зеленом фраке.

– Говорите, именно этот мед покупает госпожа Полночь? – заинтересованно спросил он у мальчика.

– Да, да, вы что, сами не видите? Я – ее цветочник, – ответил Додо, с важностью задрав подбородок. Он схватил с телеги Эйверин три банки, сунул два двилинга ей в руку и шепнул на прощанье: «До завтра!»

– Я, пожалуй, возьму черный и белый. – Господин приподнял цилиндр и кивнул Эйви.

– За белый – полдвилинга, а за черный – двилинг, – поспешила уточнить Эйверин.

– Ох, у меня нет размена. Только десятка. – Господин потряс толстым кошельком. – Моя дочка простудилась. Что ж, возьму несколько банок. Да, эта коробчонка, пожалуй, подойдет. Поставь вон тот, прозрачный. Хорошо. И два черных. Вот этот желтый, да. Ну и малиновый. Рубиновый, говоришь? Ну, тогда рубиновый, да.

Господин убрал тонкие очки в золотой оправе в нагрудный кармашек пальто, схватил коробку и, совершенно удовлетворенный покупкой, двинулся в сторону улицы Цветов.

Эйверин нашла глазами Додо и благодарно кивнула ему. Мальчишка сорвал с головы зеленый котелок и подкинул его в воздух. А потом долго гонялся за ним по площади, ругаясь со своенравным ветром. Наконец Додо прикрыл рыжеволосую голову и покатил тележку с пионами в узкий проулок между домами.

Девочка проводила Додо взглядом и присела на ограждение фонтана. Она расслабленно выдохнула. Что ж, тринадцать банок. Неплохо для первого дня. Можно, пожалуй, еще минутку и Гёйлама послушать.

Площадь стремительно пустела, и парню больше некого было развлекать. Он наклонился, пересчитал монетки, собравшиеся в плотном футляре, попробовал некоторые из них на зуб и удовлетворенно хмыкнул. Эйви знала Гёйлама достаточно хорошо: одних двилингов ему мало. Он играл целый вечер для других и теперь просто обязан сыграть что-то для себя, иначе будет злиться и ругать всех в округе.

Так и произошло: тонкие пальцы мягко коснулись струн, глаза, горящие теперь счастьем, закрылись. Гёйлам прислушивался уже не к внешнему миру, готовясь выполнять его капризы, а к тому миру, что спрятан у него в груди. Парень раскачивался от ветра, ловя его ритм, становясь с ним единым целым. Хриплый голос полетел над площадью, стирая с лиц припозднившихся господ улыбки. Гитара пела о горе, а Гёйлам – о светлой печали, и их дуэт был настолько прекрасен, что Эйви даже начала шмыгать носом.

– Извините, а можно у вас купить баночку меда? – взвизгнул кто-то над ухом девочки.

Она с жаром закивала и поспешно встала к телеге. Женщина, уже немолодая, но все еще очень красивая, с интересом разглядывала цветные баночки и жмурилась от удовольствия.

– Вам сколько?

– Боюсь, у меня с собой только пятнадцать пуней. А одна баночка стоит в два раза дороже, да? – Женщина порылась в широком кармане потертого пальто. – Я могу попросить вас отлить мне половину?

– Один господин сегодня заплатил сверх цены, возьмите всю баночку. – Эйви протянула женщине гречишный мед.

– Ох, это слишком щедро. Я не могу принять подарок от…

– Это подарок от господина, который заплатил больше, чем требуется, – настойчиво сказала Эйверин. Ей ужасно захотелось, чтобы женщина ушла и оставила ее в покое. Смутное беспокойство охватило ее, а все потому, что песня Гёйлама внезапно оборвалась на припеве.

Эйверин взяла деньги, сунула их в тряпичную сумочку и успела даже в суматохе улыбнуться покупательнице, а потом быстро перевела взгляд на Гёйлама: парень не шевелился. Его искривившийся рот был открыт, пальцы застыли на струнах. А распахнутые глаза из бледно-голубых стали ядовито-зелеными. Ветер играл с волосами музыканта, трепал полы белого длинного пиджака, но парень больше не откликался на его призывы.

Эйверин подошла поближе, провела ладонями перед лицом Гёйлама, даже аккуратно тронула кончик длинного носа. Но музыкант остался нем и недвижим.

Девочка запаниковала бы, если бы не рассказ о Хайде. Сам Гёйлам говорил, что мальчонка до исчезновения застывал на месте и вел себя очень странно. Эйверин помнила, когда компания Рауфуса однажды наелась чудных грибов: стояла голодная неделя, а Суфа отыскала что-то съестное в черте города. Стряпня Суфы, впрочем, и сама по себе была опасна, но тогда ребята вели себя уж чересчур странно: горланили песни, застывали в одной позе, а Гёйлам даже ревел пару раз.

Может, и сейчас случилось то же самое? Суфа нашла что-то на свалке да и приготовила по незнанию? Если Рауфус не забрал двилинги, то всем пришлось туго.

Минуты проходили одна за другой, небо из привычно-серого стало матово-синим. Эйверин знала, что очень скоро заработает Завод, и тогда туман поползет над городом, плотоядно накидываясь на все живое.

Расстегнув пальто, девочка шагала от одного края опустевшей площади к другому, потирала отчего-то онемевшие пальцы и невольно оглядывалась в сторону чернеющих гор. Скоро проснется чудище, скоро Сорок Восьмой станет глух и слеп к чужой боли. Но Гёйлам по-прежнему стоял на месте, и Эйверин не могла его покинуть.

Завод заурчал, его окна вспыхнули хищными огнями, и, кажется, даже весь силуэт гор задрожал. Эйверин жадно накинулась на свои ногти, обкусывая их едва не до крови. Она точно знала, что цветам госпожи Кватерляйн не выжить под гнетом тумана, который уже подползает к окраинам города. Но и Гёйлам, застывший, неживой, словно прекрасный цветок, залитый воском, не сможет выжить. Останется только голубая рубаха под цвет его глаз, белый костюм, над чистотой которого он трудится каждый вечер, да деревянная гитара с истосковавшейся душой.

– Нет, нет, нет, Гёйлам! Нет! Ты сегодня не умрешь, понял?! – гневно воскликнула Эйверин, словно парень был в состоянии с ней поспорить.

Тележка Эйви прогрохотала по камням, когда она разогналась и изо всех сил врезалась в ноги Гёйлама. Тело парня резко отклонилось назад, гитара выпала из его рук, беспомощно звякнув струнами.

– Вот, так хорошо, так отлично. – Эйверин окинула удовлетворенным взглядом парня, оказавшегося в телеге, и покатила ее вперед, уповая на свои силы.

Через квартал Эйви остановилась и утерла лоб. Тонкие руки ее дрожали от слабости, но она сжала зубы до скрежета и вновь навалилась на мокрую от пота ручку телеги.

На площади Слуг девочка остановилась и застонала от усталости. Нос ее обеспокоенно дернулся: запах дождя, пыли и едкой кислоты. Туман идет, и его ни с чем на свете не спутаешь. Эйверин рванула вперед так быстро, что телега с Гёйламом едва не перевернулась. Ботинки девочки застучали по мостовой, вторя ударам сердца. Ей не успеть. Точно не успеть. Гёйлам слишком тяжелый, а она худа и немощна. Ей не пройти с ним и трети города, не опередить легкий туман, гонимый ветром.

Вот он заструился под тонким пальто, вот достиг взмокшей от пота спины. Но когда безжалостный туман, хищно стелясь по земле, подобрался к Гёйламу, тот закричал. Глаза его вновь стали голубыми, но лицо тут же исказилось от боли.

– Гёйлам, беги! – завопила Эйви.

Но парня не нужно было об этом просить. Он выскочил из телеги и помчался вниз по улице. Возле стены, разделяющей город на Верхний и Нижний, Гёйлам споткнулся и упал, но тут же вновь подскочил на ноги, с ужасом глядя на свои ладони. Эйви догнала его, на ходу стаскивая с себя пальто и шарф. Суетясь, она пыталась обмотать парню голову, чтобы он не наглотался яда.

– Жжется! Как же жжется! А-а-а-а-а-а! – Гёйлам лихорадочно замолотил в воздухе руками, словно пытался сбросить с себя рой насекомых. – Видишь, видишь?! Все руки в язвах! Руки! Все лицо-о-о-о!

Эйверин попятилась. Парень раздирал тонкими пальцами кожу лица, но на ней не было ничего странного. Никаких ран, никаких язв. Эйверин решительно схватила музыканта за руку и задрала широкий рукав его пиджака.

– Руки! Что с моими рука-а-ами! – завизжал Гёйлам, безумно уставившись на гладкую кожу.

– Эй, видишь? Все в порядке. – Эйви задумчиво посмотрела на парня. Он дышал глубоко, с шумом втягивая в себя влажный воздух. Так почему же он еще жив? Почему не умирает, как другие бедняги?

Гёйлам словно ждал команды: он перестал вопить, лицо его разгладилось, но глаза вновь вспыхнули зеленью.

– Мне пора, – тихо сказал он, глядя за спину девочки. – Пора. Меня давно ждут.

Эйверин резко обернулась и застыла. Темнота вокруг становилась густой и вязкой: не шевельнешься. Тяжелый дух ударил в ноздри, и девочка, схватив Гёйлама за руку, прокричала:

– Уходите! Я вам его не отдам! Уходите!

Тихий шорох, короткий вздох – и ночь посерела, а воздух, хоть и сплошь заполненный ядом, вновь стал пригоден для дыхания.

Эйверин напряженно всматривалась в пустоту улицы: уж не те ли двое, что волокли старика, пришли за Гёйламом? Она с силой сжала кулаки, понимая, что ей не справиться с двумя крепкими мужчинами. Да вот только они ли это были? Тяжелый пряный запах, звук, так походивший на шелест платья… Не могла же сама городская властительница бродить по ночам? А может, она ищет жертв тумана да крадет их тела, чтобы Сорок Восьмой еще долгие годы спал спокойно и не слышал ничего о несчастных, которым не под силу найти на ночь приют?

Наконец, когда девочке показалось, что опасность миновала, она потянула Гёйлама за руку. Парень, который прикрыл ядовито-зеленые глаза, открыл уже голубые. Брови его сразу же страдальчески поползли вверх, губы искривились. Музыкант вырвал свою руку из рук Эйверин и побежал в сторону старой свалки, ища спасения.

Девочка очень скоро потеряла из виду его пиджак, но продолжала идти вперед. Догнать долговязого парня у нее не хватило бы сил, но должна же она увериться, что он попал в укрытие, что с ним все в порядке.

Эйви поджала губы, пытаясь не разреветься, как маленькая девчонка. Она яростно потерла глаза кулаками, представляя, как проснется с утра госпожа Кватерляйн. Как увидит она любимый сад. Точнее, то, что от него останется. А жадный туман сожрет все, в этом уж сомневаться не приходится.

Эйверин вспомнила, как первый раз увидела человека, который остался на улице. На ее удачу, он был уже мертв. Криков живого она бы не вынесла. Девочка потом несколько недель не могла прийти в себя, вспоминая глубокие язвы и пузыри, полные шоколадной свернувшейся крови. Странно, что кожа Гёйлама ничуть не пострадала.

Когда ветер сменился, девочка поняла, что уже добрела до убежища Рауфуса. Тягостно вздохнув, Эйверин двинулась вперед. Деревянная створка в куче мусора оказалась откинута, в проходе почти не горели фонари.

Девочка постучала по металлической двери, даже не надеясь, что ей кто-то откроет. Она услышала всхлипывания Суфы, раздраженный рык Рауфуса, стоны Гёйлама.

– Жив, – на выдохе прошептала Эйви.

Усталость тяжелым мешком навалилась на ее плечи, заставляя опуститься на утоптанную землю, служившую жителям свалки полом. Девочка помассировала пальцами виски, пытаясь унять головную боль. Что творится в треклятом городе? Что ей еще предстоит вынести, сколько смертей она должна увидеть, чтобы разгадать ужасающие тайны? Эйверин потерла лицо ладонями и встала. Не было у нее больше времени жалеть себя и прикидываться слабой. Она медленно поднялась и побрела прочь от Старого Рынка.

Эйви бродила по городу, жадно вслушиваясь в его звуки. Может, кто-то сейчас кричит, как Гёйлам? Может, кому-то так же бесконечно страшно? Эйверин надеялась, что у нее достанет сил стать тем, кто сможет хоть кого-то спасти. Увезла же она Гёйлама, а тот вообще в два раза выше ее. Найти бы еще место, куда можно будет прятать несчастных, да помощников посильнее.

Эйверин слабо улыбнулась, вспомнив, как ее мама самыми холодными ночами звала к ним в дом бедных и отчаявшихся. Мама говорила, что капля заботы и совсем немного стараний могут спасти чью-то жизнь.

Завод заглох рано, и ветер со Спящего моря прогнал туман, а Эйви даже не заметила, как растворилась сероватая дымка. Девочка дошла до улицы Гимили, добрела к дому номер семнадцать и застыла, крепко сжав губы. Сад, прекрасный и благоухающий, пестревший красками еще несколько часов назад, опустел и почернел. Ни желтых роз возле забора, ни гортензий у калитки и у самого дома. Ни ирисов, ни сирени. Ничто не уцелело.

Эйви мрачно покачала головой и постучала в дверь. Эннилейн точно не спит: каждое утро она печет свежий ржаной хлеб для господина Бэрри.

Эйверин постучала еще и еще раз. Она сглатывала ком в горле и с трудом сдерживала ноги, которым хотелось бежать и бежать подальше отсюда.

Когда девочка заносила руку для очередного удара, дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял мистер Дьяре. Его кустистые брови, поседевшие у переносицы, возмущенно поползли вверх, колкий взгляд впивался в самое сердце. Мужчина отошел на шаг назад и поманил Эйверин за собой. Она вошла, прижав подбородок к груди и дрожа.

– Госпожи еще нет, готовится к поездке у подруги. Приедет через пару часов, – сухо отчеканил мистер Дьяре, развернулся на каблуках и оставил Эйверин одну. Она на цыпочках подобралась к кухонной двери и вновь застыла, не решаясь войти.

– Милочка, а ты чего тут? – Эннилейн сама распахнула дверь и теперь стояла перед девочкой, свежая и отдохнувшая, убирая неуемные кудряшки под чепчик. – Чего в такую рань подскочила? Ой, а что с тобой стряслось-то? Уже цветочки, что ли, высадила? Как будто всю ночь в земле копалась. – Женщина громко хохотнула. – А я умаялась так вчера, у господина Бэрри гости были. Как же хорошо, что ты у нас появилась! Я бы о цветах и не вспомнила! Ну, ну, ты что так посерела, милочка, ну? Много продала? А деньги где? Ну чего ты застыла?

Эйверин дрожащей рукой вынула монетки из сумочки, висевшей на боку, и положила на край стола.

– Вот, Эннилейн, – хрипло прошептала девочка.

– Ой, слышишь, карета госпожи Полуночи! Она нашу госпожу и должна была довезти! Как хорошо, что до отъезда я успею ее накормить! Мы-то с Дьяре уж все вещи ее сложили, да. Ты чего губу закусываешь, ой, смешная какая! – Эннилейн хлопнула себя по пухлому животу. – Ну, беги хозяйку встречай. Слышишь, дверь отворилась?

Эйверин вышла в коридор и остановилась. Побледневшая Дада, нахмурившись, застыла у двери. Шляпка с огромными вязаными яблоками съехала на бок.

– Ой, госпожа, а с вами-то что? – Эннилейн не на шутку разволновалась.

– Посмотри в окно, Энни…

Эннилейн отодвинула толстую штору и вытаращилась, как рыба, хватая ртом воздух.

– Идите к себе, Эйверин. Пожалуй, я поспешила с некоторыми решениями. – Госпожа Кватерляйн подняла зеленые глаза на Эйви, и та еще больше съежилась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю