Текст книги "Вопросы цены и стоимости (СИ)"

Автор книги: Виктория Абзалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

А он станет! Уже почти стал, во всяком случае, направление пока держит верное…

Но что за забавная, право, и парадоксальная тварь – человек! Ведь утопи его Равиль в слезах и жалобах на свою судьбину горькую, или хотя бы в случае, если бы парень сложил лапки и полностью переложил дальнейшие заботы на своего великодушного освободителя – Грие давно б уже пристроил бы его к чему-нибудь или кому-нибудь, и думать бы забыл! От него не убудет, а доброму христианину положено хоть раз в десять лет милостыню подавать.

Даже с Айсеном по-другому было бы. Нет, жалким Ожье его не считал, слабый бы не выжил там, откуда его братья Керы вытащили, да еще сохранив здравый рассудок и любовь к своему лекарю. Но юный Айсен, так ему приглянувшийся даже не телом, а своими удивительными глазищами, распахнутыми навстречу всему миру, был чувствительным мальчиком, слишком открытым. Просто поразвлечься с ним бы не прошло, а играть в любовь – гадко, все равно что котят топить…

Иное дело Равиль! Этот к себе еще и не подпустит так, запросто. Если не повезет, – просто залижет раны. А может, была бы возможность – да скорее всего – попытался бы к тому же обидчиков зубками тяпнуть хорошенько. И уж конечно, подумает, примет к сведению, и заучит новый урок накрепко!

И хотелось отчего-то, чтобы всяческих «уроков» у него больше не было… Не привязать к себе, посадив в клетку, нет, – и Равиль не выдержит, взбесится, потом зачахнет, и сам Ожье вскорости на стенку полезет, отправившись искать чего поинтереснее. Но чтоб у его лисенка была надежная норка, откуда ему и убегать не хотелось бы…

Мужчина рассмеялся, потерев лицо рукой, не обращая внимания на недоуменные взгляды. И вернулся к прозаической действительности – он солидный человек. Это значит, обремененный многими обязательствами, ряд из которых предстоит исполнить совсем скоро, и обязательствами не сиюминутными.

В конце концов, Равиль это Равиль, но обязанность продолжить себя в сыновьях и передать им дело тоже никуда не делась! Юношу покамест он и так опекает дальше некуда, а задачи следует решать по очередности их возникновения.

Отвернувшись от задумчивого взгляда Ожье, Равиль мысленно от души надавал себе пощечин – хороших таких, увесистых, что закачаешься. Что толку мечтать попусту, только себя растравливать! Еще б за луной с неба попрыгал… Так же глупо и результат одинаковый.

Кто он и кто Ожье! И слова про то единственное, что от него может быть нужно мужчине, даже намеком счесть было трудно.

Обидно, конечно, – разве он мало старается? И ничего не делал такого, никого не завлекал, а Таша не подразнивал даже. Но на правду, говорят, не обижаются, а жизнь она вообще штука подлая и несправедливая!

Причин не сомневаться в этом у Равиля всегда было в избытке, однако последняя – превзошла все. Это раньше он по наивности думал, что страшно – это оказаться одному на десяток матросов из числа тех, по которым галерное весло давно слезы проливает, и который день пьяных. А сейчас знал, что куда страшнее тягомотная, вынимающая душу изо дня в день, тоска по несбыточному, и то внимание, та ласка, которой продолжал неизменно одаривать его Ожье, лишь усугубляли ее приступы.

Юноша совсем перестал понимать себя. Он едва ледком на солнышке не растаял от оборота «ты же у меня» – у него … Рядом с Ожье разве что ноги не подгибались, а что сердце вытворяло – куда там праздничным барабанам! На своей шкатулке он вот-вот дыры поцелуями протрет, и само собой не в вольной дело, а в том, что ее он подарил… Точнее и то, и другое подарил.

А потом с головой снова накрывало черное душное покрывало, и не потому вовсе, что хотелось еще подарков и ухаживаний, сидеть на шелке и есть с золота! Даже волю, – единственную свою настоящую и нечаянную драгоценность, – отдал бы! За те дни на «Магдалене», когда Грие еще не знал о клейме. В моменты близости одновременно выть хотелось от безнадежности… Верил бы Равиль в чудеса – молился бы, но боги всевозможных пантеонов давно забыли по созданный мир. Только Христос еще прощал людям грехи, но и тут помощи искать не стоило – о таком святых не просят.

Даже имя своему сумасшествию юноша теперь знал: под голубым, словно море цветущих незабудок, небом раскинулся еще покамест не до конца задушенный край поэтов. И если вначале Равиль слушал канцоны и баллады только из стремления попрактиковаться в «лангд ок», то затем, не желая признаваться самому себе, просто не мог устоять. Само собой, далеко не все странствующие рыцари музы, вооруженные помимо гитары, виолами и флейтами в основном, – были несравненны и впечатляющи в своих творениях, отличались непревзойденным голосом и слухом… Но были, были строчки, которые невозможно испортить никаким исполнением!

Прованс, страна песен… в которых Равиль впервые услышал о любви. О страсти. О жаре плоти, кою Библия провозглашала греховным бесовским началом, а ее влечения – кознями Сатаны и прямой дорогою в Ад… Уж кто-кто, а юноша знал, каким может быть ад, и если взвесить на весах одно и другое – то страсть оставалась в неоспоримом выигрыше!

А эти люди пели о том, что он уже знал, благодаря Ожье. И о чем в тайне мечтал:

«…Так жизнь исправит все, что изувечит.

И если ты любви себя отдашь,

Она тебя верней увековечит…»

Стой, сердце, стой! Так будет вернее -

«Но я молчу, чтоб низость высоту

Не оскорбила. Я остановился,

Не преступив заветную черту.

И без того довольно я открылся;

Забыть о счастье я мудрей сочту,

Иначе могут счесть, что я забылся…»

И даже куртуазное смирение пред волей объекта пылкой страсти – пришлось в тему. Равилю оставалось лишь одно – по-прежнему великолепно отыгрывать принятую на себя роль, и тихо бороться с собой, чтобы не поддаться наваждению полностью. Увы, в этом противостоянии Ожье оставался главной помехой вместо подмоги!

Быть вместе и порознь, быть рядом и неизмеримо далеко, и знать, что получив часть желаемого, утратишь все остальное, а сохранив то, что уже имеешь, никогда не обретешь большего… Это было не то чтобы больно, – просто трудно дышать. Словно воздух отказывался входить в легкие, и… собственно все! Никаких истерик. Никаких пустых слез. Равиль как всегда смотрел вокруг, подмечал детали, запоминал, совершенствовался в том либо ином, или же просто любовался пейзажами – сельскими и городскими… Тулуза его не то чтобы совсем не впечатлила – просто еще одно место, в которое ему предстоит вжиться.

Зато сокрушила главная причина прибытия!

И оказалось, что нет ничего страшнее, чем сказать «люблю» без надежды.

***

Катарине шел уже 21й год, и как всякая здравомыслящая девушка, она прекрасно знала, что замужество неизбежно. Сам по себе этот факт у нее протеста не вызывал, но беспокоило, что отец вплотную озаботился вопросом, и брак ей грозит в самом ближайшем будущем. Так что сообщение о том, что еще до окончания года она должна стать женой Ожье ле Грие, Катарина Таш приняла не только спокойно, но и с немалым облегчением.

Еще где– то лет в 16 она честно призналась себе, что красавицей или даже миловидной ее назвать трудно. Конечно, записной уродкой Катарина не была, но в современные каноны красоты не вписывалась, а постоянные шпильки матери относительно полноты уверенности в себе не добавляли, хотя с подобным мнением девушка молчаливо не соглашалась. Она не была полнотелой, крепкой, сбитой, да. А пышную грудь и крутые бедра в совокупности с тонкой линией талии можно было счесть лишь достоинством. При простоватых чертах, -читай без требуемой изысканной утонченности, – у нее были густые красивые волосы, и если уж на то пошло, изумительная форма глаз… На таких, знойно цветущих женщин одинаково пускают голодную слюну безусые юнцы и седые «проказники», подталкиваемые в ребро настырным бесом, такие снятся истосковавшимся по мягкому женском у телу солдатам и согревают постели унылым чопорным вдовцам, взяв бесхозное в крутой оборот.

Однако вряд ли именно эти достоинства способны привлечь к дочери влиятельного человека потенциальных женихов, что Катарину тревожило больше всего. Участь старшей сестры ее не привлекала совершенно. Недолгое пребывание в том же монастыре отвратило ее даже от тени мысли принять постриг, хотя по вполне понятной причине она всерьез настраивала себя на эту участь. Все же, девушка была уверена, что отец любит ее и не отдаст за какое-нибудь чудовище или нищего, и потому уклад жизни в обители, требования Устава при отсутствии иной, более устрашающей альтернативы, – ее смутили. Грие Катарина готова была встретить как ангела-избавителя от жребия, считавшегося единственно достойным для девицы, кроме замужества, ибо несмотря на свои мысли, не могла прямо выразить свое отношение.

Да и кто бы стал ее слушать, скажите на милость! Побрыкавшись, поперебирав возможных мужей и проведя в скандалах с родителями еще лет пять, Катарина была бы обречена закончить свои дни приживалкой и бесплатной нянькой для племянников, – а это не та жизнь, которую она хотела бы для себя. В подобном случае монастырское уединение оказывалось предпочтительнее.

Поделиться соображениями и опасениями ей было не с кем. Катарина уже давно привыкла беседовать с собой, ведя развернутые мысленные диалоги и споры: отца и мать не интересовали ее умственные способности, братьев она по разным причинам презирала, сестры всегда были заняты и, что характерно, собой. Катарина знала, что слишком часто бывает излишне горда или замкнута, и отчасти сама виновата в том, что ее никто не воспринимает в серьез, считая чуть ли не тихой дурочкой, но по свойству характера не видела смысла преодолевать сложившееся положение, надеясь сразу же начать заново в своем новом доме. Отчасти она так спокойно и согласилась на брак, потому что не почитала себя способной на безумную страсть, как ее сестра Люсиль, замуж ее все равно бы выдали, так почему бы было не покончить с этим поскорее, тем более, что жених был ей знаком и не вызывал неприязни.

Больше того – кандидатура будущего супруга Катарину откровенно порадовала. Жених был зрелым мужчиной в расцвете сил, не старик и не юнец, которого водят на помочах родители, что избавляло от угрозы свекра и свекрови, и позволяло жить самим по себе. Именно это устраивало Катарину прежде всего.

Если продолжать далее, то поводов для уныния не находилось совершенно. Не красавец, но и не урод, в общем, в паре они будут весьма неплохо смотреться, не вызывая шепотков за спиной… Во всяком случае, ей уж точно не придется принимать противорвотное перед брачной ночью!

Кроме того, подробно осведомленная об аппетитах и пристрастиях будущего супруга Катарина понадеялась, что он не будет докучать ей своей страстью более, чем необходимо для продолжения рода. Тратить время здорового сна на мужнины потребности и бессмысленное елозение по ее телу из ночи в ночь, а в результате еще и превращаться в свиноматку, производя по ребенку в год, не входило в ее понятие счастливого брака.

Присутствие в ближней свите Ожье смазливенького мальчика ее обнадежило и порадовало, не разочаровав в ожиданиях, а будущий муж притом держался исключительно вежливо, и заподозрить какую-либо связь было практически невозможно. Катарина тоже пропустила бы этот момент, но когда нет возможности говорить и действовать, когда остается лишь смотреть и – слава Богу, думать, тоже учишься многому. В частности, ловить неприметные знаки, свидетельствующие о том, что человек чувствует на самом деле. Учишься угадывать мотивы… А тут и гадать-то не приходилось! Грие приветствовал ее родителей, вручал родственникам невесты всевозможные дары, а побледневший юноша, вместо того, чтобы помогать ему, застыл, глядя на своего господина так, как будто небо на землю обрушилось.

Заинтересованная Катарина подтянула его к себе, забрала из рук какую-то безделушку, чтото спросила про путешествие и дорогу, определив для себя присмотреться к пареньку подробнее, – на нее он глянул, так глянул! А в глазах омуты гуляют… Катарина в ответ только улыбнулась и насмешливо приподняла бровь: знай свое место, мальчик! Юноша вскинул голову, тряхнув волосами, – ничего, у нее не хуже, – и отошел, больше не поднимая глаз.

Подавая руку жениху в алом бархате, невеста цвела и сияла! В довершении ко всем его достоинствам, Грие был еще не только богат, но и щедр. Определенно, это добавляло преимуществ, и, зачтя все обстоятельства и соображения, Катарина понимала, сколь сильно ей повезло. Судьба сулила ей счастливую участь самостоятельной состоятельной женщины, которой не придется краснеть за отца своих сыновей.

В подвенечном платье молодая была сокрушающее хороша! И несла себя с не меньшим достоинством – кариатида. А уж вместе с мужем они смотрелись так, что издалека видно – пара! Как две половинки единого целого, которые наконец объединились. Оценка самой Катарины была даже чересчур скромной – вместе они выглядели прямо скажем великолепно: они словно пришли из легенд совсем других краев – могучий викинг и статная валькирия… Многочисленные гости искренне поздравляли молодоженов, обсуждая между собой явно удачный союз, и дело было даже не в приданом, которое дал за дочкой старик Гримо, в кои-то веки не поскупившись – редко бывает, чтобы люди настолько подходили друг другу.

А Гримо Таш истинно не поскупился и на свадьбу, и на приданое! Зятек явно пришелся ко двору и тестю, едва дышавшему, но все еще остро приглядывающемуся к пышному сборищу, и тещеньке, выглядевшей, как тощая дворовая кошка, вдруг обожравшаяся сметаны до несварения желудка. Ну а сколько и чего на самом деле пройдоха Грие взял за невестой, заставляло уважительно качать головой и в предвкушении коситься в сторону молоденького петушка Дамиана. Очевидно, что старый Таш, предпочитал зятя и племянника родному сыну, а почти все присутствовавшие на свадьбе были так или иначе повязаны с ним, ввиду чего гостей занимал не праздный вопрос, с кем именно в скорости предстоит иметь дело. И дело было серьезным, заслуживающим самого пристального уважения и внимания!

Грие знали, уважали, потому торопились намекнуть о новых возможностях, обговорить старые. Оглянувшись на невесту в данный момент, занятую увлеченной беседой с Мадленой Кер, – точнее теперь уже жену, – мужчина убеждался, что неожиданно для себя не ошибся в выборе: Катарина произвела на него впечатление еще при первом приватном разговоре, и деловой подход к будущему браку устроил их обоих, сразу же устраняя возможную почву для конфликтов. Фамильная хватка и практицизм Ташей его только порадовали, и они довольно быстро пришли к соглашению по всем животрепещущим вопросам, предоставив друг другу полную свободу за одним важным исключением – дети.

Катарина желала быть матерью и не помышляла иного развития событий. Возможно, окажись ее супруг иным, она без лишнего трепета решилась бы на измену, не желая оттягивать неизбежное и наказывать свое будущее потомство ущербной наследственностью, но повода изменять Грие – она не видела. В свою очередь, Ожье внезапно обрел все то, что хотел бы сочетать в своей супруге, которая с пониманием отнеслась к его образу жизни и в довершении ко всем своим достоинствам, оказалась достаточно умна, чтобы быть уверенным в том, что его имя носят именно его дети.

Молодожены так же искренне веселились на собственной свадьбе, оказывая друг другу положенные знаки внимания, и удовлетворенные тем, что обретают надежного товарища и партнера. Их разговоры и объяснения были далеки от романтических слащавых глупостей, имея гораздо более полезное содержание, и установившемуся согласию этой пары могли бы позавидовать многие, прожившие вместе не один год.

Супруги казались прямо таки неприлично довольными друг другом, собой и миром в целом, и в остром приступе мазохизма Равиль упорно заставлял себя радоваться счастью любимого человека, как заставлял все две недели предсвадебной суеты, сбиваясь с ног. Почему бы ему не радоваться? Все радуются…

В скоропалительной женитьбе Ожье не было ничего уж такого необыкновенного. Если бы речь шла о хозяине в его прошлой жизни, Равиль вообще не придал бы значения этому событию – хозяйка и наложники для сиюминутных развлечений существуют в разных плоскостях. Но Ожье был не хозяином для него…

А кем? Какое право он имеет сетовать на что-то! Ожье подобрал и пригрел его просто из жалости. Равилю и раньше-то не на что было рассчитывать, а теперь подавно – с какой стати мужчине менять свою красивую цветущую жену на потасканную бордельную шлюху, да еще одного с ним пола. Будущая мадам Грие была абсолютно права, когда недвусмысленно напомнила ему о его месте: ни невольник Равиль, ни рыжик Поль – ей не соперники, при всем желании юноша не смог бы дать любовнику то, что было у нее. Семья, продолжение рода, положение, статус, богатство, в конце концов…

А он никто и все, что мог отдать он – только себя. Совсем не много, если подумать

Все дни перед свадьбой юноша работал до изнеможения, хватаясь за любое дело, в надежде, что усталость не позволит ему отвлекаться на горькие размышления. Ожье Равиль старательно избегал: быть рядом и знать, что потерял даже крохотный, призрачный шанс быть с ним вместе – было выше всех возможных сил! Никогда больше не ощутить вкус его губ, не раствориться в огненном безумии страсти, подчиняясь ласкам сильных рук, раскрыться под натиском могучей плоти, чтобы потом дремать в надежных объятьях, зная, что они удержат не только его тело, но жизнь целиком…

Ожье отловил его наконец, застав врасплох:

– Ты совсем забегался, малыш! Посиди, отдохни немного… – то, что с юношей давно творится что-то не то, он не мог не заметить.

Равиль едва не взвыл от тоски, прошившей сердце витой палаческой иглой, и сбежал, отговорившись каким-то очередным делом, потому что на глазах уже проступили слезы.

Видевший эту сцену Филипп Кер поморщился и тихо заметил:

– Ты не исправим! Хоть на собственной свадьбе постеснялся бы.

Новоиспеченный муж слегка нахмурился, небрежно дернул плечом:

– За кого ты меня принимаешь! Да и этот мальчик не из таких.

Догонять и разыскивать Равиля он не стал: действительно, не дело на своей же свадьбе обхаживать мальчишку.

Что ж, иной раз самые добрые намерения способны причинить куда больше бед, чем изощреннейшая злобная выдумка!

Боль прицепилась к сердцу жирной болотной пиявкой, оставляя в груди сосущую холодком пустоту. Блестящее роскошное празднество слилось в один сплошной безумный хоровод, и юноша потерялся в нем, заблудился в своих чувствах, с которыми впервые в жизни не мог справиться. Как он ни старался, а превозмочь себя не получалось…

Почему так? У него в жизни всякое было, и хуже, и страшнее, – а настолько плохо еще не было!

Задушив готовые хлынуть неудержимым потоком слезы, Равиль бродил неприкаянной тенью из одного угла в другой, не в силах остановиться, задержаться на чем-то одном. Музыка вколачивалась в виски гвоздями, он уже не помнил, что собирался сделать и собирался ли. Забившись в тень, против собственной воли юноша не мог отвести глаз от виновников торжества, с болезненным извращенным наслаждением ковыряясь в и без того растравленной ране: они шикарно смотрятся вместе. Особенно сейчас, когда мужчина заботливо придержал жену под локоть, а молодая женщина улыбнулась, что-то ему рассказывая. И на сторону от такой женщины в здравом рассудке не ходят, тем более Ожье – человек благородный. И дети у них тоже будут сильными и красивыми…

Равиль яростно оттер глаза, когда понял, что щекочущее ощущение на щеках это все-таки слезы, и снова побрел куда-то неизвестно зачем, чтобы наткнуться на группку расположившихся на отдых музыкантов:

– …слышал недавно Кантора, – говорил один, подбирая на гитаре что-то строгое и вместе с тем нежное, задумчивое, – у него новая вещь есть очень интересная. Я не полностью запомнил, но как-то так…

Второй вначале внимательно слушал, затем тоже взял инструмент, понемногу подстраиваясь под мелодию и добавляя ей в звучание красок.

– Нет… не совсем так, ты на тон ниже берешь…

– Здесь бы флейта хорошо подошла…

Ребята были заняты исключительно музыкой, а мелодия была одновременно пробирающей и успокаивающей, и Равиль с облегчением сполз в сторонке на какую-то скамейку, уткнувшись пылающим лбом в прохладную стену. Хоть кому-то есть дело не только до этой чертовой свадьбы…

Он забыл, где находится и чем чреваты песни Прованса, и когда один из музыкантов заметил «а слова такие…» – бежать было уже поздно.

– Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На берег тихо выбралась любовь

И растворилась в воздухе до срока,

А срока было сорок сороков.

И чудаки – еще такие есть -

Вдыхают полной грудью эту смесь…

Юноша едва не до крови прикусил задрожавшие губы: да сколько же можно?! Помешались все, что ли, на этой любви, или это он сам сошел с ума! Внезапно Равиль ощутил, что у него болят руки и заставил себя разжать пальцы, но на коже уже наливались багровым глубокие ссадины от ногтей.

Ненавижу… – беспомощно прошептал юноша, сил не было даже на то, чтобы снова спастись бегством от очередной напасти. Он не мог бы объяснить к чему относилось подобное заявление: к нему самому, или даже к мужчине, чья главная вина была в том, что он отнесся как к человеку к тому, кто умеет только быть вещью, и как всякая вещь должен кому-то принадлежать… Или просто ко всем этим песням, каждым новым аккордом распинающим душу, оказавшуюся неожиданно беззащитной.

Только чувству, словно кораблю,

Долго оставаться на плаву,

Прежде чем узнать, что “я люблю”,-

То же, что дышу, или живу!

Что ж, у каждой брони есть свое слабое место! Жаль, что не знал этого раньше, держал бы себя в узде, и может быть еще можно было бы что-то исправить… По крайней мере не было бы так отчаянно и тоскливо. И больно. Очень больно… и никакие убеждения, что у него все равно не было надежды на взаимность – хотя бы внимание в этом плане – от единственно важного человека, не помогали абсолютно.

На его счастье, музыкантов окликнули, и песня оборвалась.

– Эй, парень, чего такой смурной? – бросил юноше один из них проходя мимо и сунул початую бутылку вина. – Выпей, развейся!

Равиль с отвращением взглянул на бутылку в своей руке, скривившись, вдохнул аромат не самого дрянного напитка, и усмехнулся зло – отлично, ему как раз хватит, чтобы напиться вусмерть и отрубиться до самого утра, пока супруги будут наслаждаться объятиями друг друга…

А об этом он точно совершенно зря вспомнил! Каким Ожье может быть в постели кому-кому, а ему известно превосходно, и если уж мужчина мог быть настолько ласковым, нежным, внимательным со случайным мальчишкой, то даже представить трудно, что будет ожидать законную жену, да еще молодую и красивую. Вот и будет у них любовь…

К тому времени, как его обнаружил Ксавьер, Равиль уже уполовинил бутылку прямо из горлышка, методично надираясь до желанной цели – а именно, полного беспамятства. С минуту молодой человек разглядывал открывшуюся картину: зрелище было определенно… волнующим! Кудри растрепались и прилипли ко вспотевшему лбу, глаза блестят, пусть и не по естественной причине, щеки и губы раскраснелись, ворот распахнут, если не порван, и весь вид какой-то помятый… И возбуждающий. Вернее сказать, поэтому возбуждающий!

– Дурная привычка, напиваться в одиночестве, – Таш решительно отобрал выпивку.

Нет, то, что парень выпил, было определенно весьма кстати! Однако выпил тот уже, судя по всему, порядочно, а приводить в чувство перебравшего юнца либо получить в свое распоряжение бессознательное тело, которое на утро ничего даже не вспомнит – в планы никак не входило.

– Что у тебя стряслось? – спросил Ксавьер, присаживаясь напротив и в свою очередь прикладываясь к бутылке.

Не то чтобы ему это было сколько-нибудь интересно, но внимание к его бедам должно расположить мальчика.

– У меня?! – малыш Поль сверкнул на него своими серыми глазищами. – Да что со мной сделается!

– Ну да, конечно, – согласился Ксавьер, – ты у нас в огне не горишь, в воде не тонешь, укротитель диких лошадей и… – глоток, – вина двадцатилетней выдержки. Добрались таки до драгоценной заначки дядюшки… Ох, хватит его удар раньше времени.

Юноша пропустил последнее мимо ушей, помолчал, потом криво усмехнулся:

– Ага, точно… В воде не тонет, прямо как…

– Откуда столько нездоровой самокритики? – Ксавьеру и вправду стало интересно.

Мальчишка вдруг побледнел и своим марочным неподражаемым жестом откинул голову:

– А с чего такой интерес?

– А ты как думаешь? – мужчина сделал долгую паузу, позволяя юноше самостоятельно договорить возможный подтекст.

Само собой, что Ожье не мог обойтись без разъяснительной речи на его счет, и последующие дни Ксавьер старался держаться в строжайших рамках, чтобы окончательно усыпить настороженность паренька к своей персоне. Потом не до развлечений немножко было, а теперь, кажется, время пришло в самый раз. Мальчика, разумеется, не голыми руками можно брать, но яблочко дозрело до нужной стадии.

– Малыш, – ой, как вздрогнул от невинного обращения! Ксавьер наклонился еще ближе, доверительно понизив голос, – у тебя проблемы с Ожье?

Рыжик, мгновенно растерявшись, хлопнул на него длинными ресницами.

– Почему проблемы?

Забавный вопрос, наводящий на размышления.

– Поль, – самым располагающим тоном в своем арсенале начал, молодой человек, – только не говори мне, будто еще не знаешь, что мой свояк предпочитает хорошеньких молоденьких мальчиков себе в постель! Я тебе не в укор это говорю, я же вижу, что ты в ней еще не поселился. Я предупреждаю! Был тут один синеглазый певец, собственность метра Кера, – жалко помер бедняга, с инквизицией не пошутишь… Так Ожье его даже выкупить пытался, а он настойчивый!

Сам не зная того, Ксавьер щедро сыпал соль на открытые свежие раны. Жена… синеглазый мальчик-певец, личность которого сомнений не вызывала, и которого оказывается любимый мужчина добивался долго и упорно… Видно, Равиль застал только окончание всей этой истории, – так и того хватило!

К тому же, оба они, и Равиль, и сам Ожье, знали, что синеглазый юноша жив и здравствует в доме лекаря Фейрана из Фесса…

Значит, дело даже не в том, что он уже накрутил себе, а просто в том, что он не тот, кто нужен… И намеренно Ксавьер Таш не смог бы вернее ударить!

– Вам-то что за дело… – прошептал Равиль, обессилено привалившись к стене.

– Неужели еще не догадался? – усмехнулся Ксавьер и объявил торжественно. – Ты мне нравишься!

Юноша тут же подобрался, отодвигаясь как можно дальше:

– В каком смысле?

– А то ты не понял… – в следующий момент рот мужчины властно накрыл его.

В первую минуту Равиль растерялся от неожиданности. Да и опьянение не добавляло скорости реакции, чем тут же не преминул воспользоваться Таш, проникая в приоткрывшийся от удивления рот языком. Когда замешательство немного схлынуло, юноша обнаружил, что уже тесно прижат к стене, руки мужчины крепко удерживают его за плечи, а язык вовсю хозяйничает во рту. Равиль дернулся, пытаясь отвернуть голову, чтобы прервать чересчур настойчивый внезапный поцелуй, и вывернуться, а когда ничего не вышло, забился еще сильнее, упираясь локтями и коленями, изо всех сил пытаясь отпихнуть от себя мужчину.

Нет, никогда больше! Он – свободный! Он не обязан теперь уступать каждому встречному, кому приглянулось какое-либо из отверстий в его теле!

И Ксавьер ничего не сможет ему сделать. Возможно, положение у него сейчас не самое выгодное для борьбы, а противопоставить двадцатипятилетнему вполне крепкому физически, полному сил молодому мужчине, юноше особо нечего, но дом полон народа. Если он будет кричать, его наверняка кто-нибудь услышит, ну и на самый худой конец, совсем рядышком оставалась недопитая бутылка – а уж то, что она может при случае послужить удобным оружием, Равиль помнил хорошо. Убить не убьет, но пыл остудит, а Ожье в подобной ситуации за него заступится… От того, что он потом скажет, а еще вернее, что подумает о «лисенке» – противно замутило.

Едва эти мысли успели промелькнуть в стремительно проясняющемся мозгу, мужчина отстранился, хотя совсем выпускать юношу из цепкой хватки не торопился.

– Я закричу! – выпалил Равиль, как только его губы наконец освободились от плена чужих, горячо надеясь, что на скандал претендент на его постель не пойдет.

– Зачем? – казалось, Ксавьер удивился вполне искренне. – Чего ты испугался… Это был просто поцелуй…

Он придвинулся еще ближе, почти полностью загоняя юношу в удобный для его целей уголок.

– Разве тебе не понравилось? – мурлыкнул мужчина в самое ушко, накручивая на палец темный локон.

– Нет! – с вызовом бросил Равиль, сверкнув на него расширенными глазами, и делая очередную тщетную попытку встать.

– Значит, нужно повторить, тогда распробуешь, – уверенно сообщил Таш и снова завладел губами юноши, без труда преодолев его попытки отбиться.

Само собой, он не собирался немедленно опрокидывать парня на обе лопатки и сию же секунду переходить к завершающей стадии охоты! Во-первых, это опять таки смахивало бы на банальное изнасилование, тем более, что мальчишка определенно стал бы сопротивляться. Во-вторых, Ксавьер Таш умел наслаждаться каждым моментом в жизни – торжества от достигнутой цели, борьбы ли за нее, либо ожидания… Как до сих пор, спустя без малого 12 лет под крылом «доброго дядюшки», наслаждался каждым глотком дорогого вина, нежным вкусом блюд, ощущением тонкой ткани на коже, приятной тяжестью собственного кошелька. Он любил себя, любил чувствовать собственное превосходство, смаковать его, и поводов для того – у него было вполне достаточно.

Сейчас, он безудержно наслаждался вкусом губ юноши – нежных, мягких, слегка шероховатых, потому что мальчишка искусал их за последние дни до плачевного состояния, и они обветрились… Сладких самих по себе и с терпким привкусом выдержанного арманьяка, с гвоздичной нотой молодости и здоровья и с легким изысканным послевкусием невинности. Целоваться юный Поль не умел абсолютно.

Ксавьер превзошел сам себя, лаская то одну, изогнутую сарацинским луком, губку, то переходя к более пухлой нижней товарке, нежно покусывая, раз за разом очерчивая языком контур, пощипывая своими губами, посасывая и вновь пробуя продвинуться в неподатливую влажную глубину. И отмечая, что мальчик уже совсем не сопротивляется.

…Это потом Равиль будет горько упрекать себя за все сразу – за непредсказуемую реакцию тела и еще более непредсказуемую реакцию разума. За эту первую, непростительную минуту замешательства и растерянности, за которую так дорого заплатил в последствии… За то, что рыжий маленький лисенок не кусался и не брыкался, чувствуя как ладонь, сжимающая его колено, ползет все выше и забирается под одежду. За то, что не смог не то, что дотянуться до бутылки и огреть, а даже крикнуть… За все то, что оказалось самой тяжкой его виной!