Текст книги "Дневник Повелительницы Эмоций (СИ)"
Автор книги: Виктория Кош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Цветные нити переплетались, переливались, постоянно менялись. Пространство, обычное, знакомое до последнего стула и трещины на потолке, ожило. Оно пульсировало от напряжения, порождая и впитывая все новые нити.
Вспышки фиолетового – нетерпеливое раздражение Войцеховской, постукивавшей по столу…
Тоненькая дрожащая нитка розового – нежность Крюковой, которая что-то пишет в телефоне…
Золотистая насмешка Задорина – уж не Крюковой ли он отвечает, презрительно скривив красивое лицо…
Бронзовый поток любопытства – это Горелов что-то увидел в окне…
Пылающий красный факел рядом с ним. Конечно, любовь Антона. Ведь его Ксю сидит прямо перед ним. Вот она какая… яркая. Как будто они только встретились. Как будто их любви не два года, а два часа. Интересно, каково это, когда тебя так любят…
Тут Леру словно ударили под дых. Широкие нити тянулись от Антона не прямо к Литвиновой, а наискосок, к ее соседке Аринэ Богосян. Красные ниточки Аринэ обвивались вокруг нитей Антона, образуя чудесный, завораживающий узор…
А на полпути между ними струились грозовые изумрудно-черные тучи ревнивой ненависти. Ксю Литвинова знала, что в сердце Антона ей больше нет места.
– Смирнова! СМИРНОВА! Ты меня слышишь?
Где-то между фиолетовым и розовым в переливчатом пространстве всплыло одутловатое лицо Ларисы.
– Ты о чем мечтаешь? Или, может, о ком? Поделись с нами.
Мысли Леры разбегались. Кончики цветных нитей мелькали то там, то здесь, ускользая в неведомое, а в голове Леры что-то звенело, взрывалось, булькало, пело, громыхало, и будь перед ней хоть сто Ларис, она не смогла бы произнести ни слова.
– Мы и так знаем, о ком она мечтает, – раздался издевательский мурлыкающий голос Войцеховской. – О Чернецком.
– В любом случае о мальчиках надо думать на переменах, а не на уроках-
– Ей все равно ничего не светит, – хихикнула Донникова. – Чернецкий влюблен в Литвинову.
– Заткнись! – рявкнул Антон.
– Неправда, – машинально сказала Лера, цепляясь за единственную внятную мысль, что у нее осталась. – Он влюблен в Богосян.
И в гробовом молчании по всему классу пошли вспыхивать бирюзовые огни изумления.
Глава 4
Не чуя под собой ног, бежала Милодара домой. Длинные косы выбились из-под плата, растрепались, но Милодаре дела не было до того, увидят ли ее в таком виде теткины знакомые и о чем будут говорить промеж собой. Она задыхалась, но не от быстрого бега, а от чувств, что нежданно нахлынули на нее. То взлететь хотелось Милодаре выше золоченных церковных куполов, а то забиться в самый дальний угол и плакать от радости, пока слезы не иссякнут.
Не научила ее тетка Добрава, что девице положено любить осторожно, с оглядкой, помня о долге, приличиях и девичьем стыде, что негоже огнем гореть и петь от счастья. Думала тетка, что и так все ясно. До любви ли, когда надо о муже хорошем молиться и честь блюсти. Но если б и знала о том Милодара, все равно не смогла бы смирить порывы сердца своевольного. Как утихомирить его, если каждая жилочка в теле дрожит от любви и ни о чем больше не думается, кроме как о ласковых глазах статного воина?
К теткиной избе Милодара прибежала скоренько. Постояла в сенях, отдышалась, волосы пригладила, чтоб не предстать перед внимательным оком тетки распустехой. Зашла в горницу.
И поняла, что сбылись темные слова бабки Зорана. Беда сидела за столом, ела-пила яства тетки, а сама Добрава, довольная, в лучших праздничных одеждах, хлопотала вокруг.
Беду звали Огняна, и была она крупной румяной теткой, едва ли старше Добравы. В Киеве Огняна была известной свахой, и многие матери, отчаявшиеся выдать дочек замуж, находили им мужей, да неплохих, с помощью Огняны. Никогда тетка Добрава к свахам не хаживала и к себе их не звала, но сейчас, видать, стряслось что-то особенное, раз достала она для Огняны и мед, и блины, и бражку хмельную…
Злое предчувствие сковало грудь Милодары. Неужто кто-нибудь присмотрел ее, и теперь Огняна притащилась, чтобы оценить ее как лошадь в базарный день?
Сватался к черноволосой дочке Малуши никто иной, как Ходота, человек уважаемый и влиятельный. Не шибко молодой, но и не старик, зажиточный, серьезный, основательный. В лавках своих товары редкостные выставлял: благовония греческие, мечи франкские всем на диво, кубки серебряные, мягкую багдадскую кожу, финики из аравийской земли, приправы пахучие… Многое можно было отыскать у купца Ходоты, и часто толклись на его торговом дворе персы в чалмах, немецкие купцы в широких лисьих шапках, варяжские наемники в ярких плащах…
Занятой человек Ходота, солидный. Все сделал, все успел, везде побывал, только жениться не сподобился. Не до женитьбы ему было. Так и прожил бы весь век бобылем, если бы не увидал как-то Милодару. Она спешила в гончарную лавку и его даже не заметила, а Ходота всю ее оглядел, все запомнил. Запала ему в сердце юная красавица с толстыми черными косами и мятежными глазами, пришел и его час. Позвал к себе наилучшую во всем Киеве сваху и описал ей Милодару. Сваха слушала и причмокивала пухлыми губами, предвкушая для себя солидное вознаграждение.
Долго искать Милодару в Киеве не пришлось, да и сватовство тоже было недолгим. Тетка Добрава поверить не могла в свое счастье, когда Огняна от Ходоты пришла. Жених и во двор княжеский вхож был, и с дружиной княжеской вдоволь попутешествовал. Умней его во всем Киеве не сыщешь. Да и внешне хоть куда – рослый, дородный, громкоголосый. Клад, а не муж.
Всем была довольна тетка Добрава, одного побаивалась. Как воспримет своенравная племянница весть о нежданном сватовстве. И потому не стала при Огняне радовать Милодару, а подождала, пока умная сваха уйдет со двора, да дверь поплотнее за ней прикрыла.
Сама не своя вернулась Милодара с княжеского подворья. Достаточно было только взглянуть на племянницу, чтобы встревожиться. Прибежала вся растрепанная, разрумянившаяся, будто гнался за ней кто. Но не похоже, что напуганная – глаза горят словно каменья драгоценные, а сама улыбается чему-то сладкому, потаенному… На красоту ее несравненную смотреть было радостно, но сжалось у Добравы сердце, предчувствуя беду.
– Как Несмеянко? Все ему отдала? – степенно спросила она.
– Спасибо передавал.
– Скоро ль им отправляться?
– Еще не решено. Обещался прийти попрощаться.
– Ох, как бы с дядькой не столкнулся, – покачала головой Добрава. – Быстро нашла Несмеянко? Не приключилось ли чего с тобой по дороге?
– На воеводином дворе отроки показали, где Несмеянко найти.
– Отроки? – насторожилась тетка. – Не обидели тебя?
Вспомнила Милодара нежные глаза Горислава и покраснела еще сильнее. Разве может такой обидеть?
– Никто не обижал меня, тетушка.
Вздохнула Добрава и отошла от племянницы. Поскорей бы замуж ее пристроить, пусть муж о ней печется да беспокоится! А ей на старости лет отдых от забот нужен.
Тетка подошла к иконам в углу, подлила маслица в лампадку.
– Ты помнить должна, Милодара, что главное в девице скромность и благоразумие, – глухо сказала она и перекрестилась. – Дурная молва скорехонько летит и навсегда погубить может. Злые языки грязью обольют, вовек не отмоешься.
Слушала тетку Милодара, покорно опустив голову, а в сердце ее ворочалась злоба.
– Тебе особенно осторожной надо быть. Ни одному жениху по нраву не придется, коли о тебе слушок пойдет. Ты и так пятном меченная, без отца рожденная…
– Не нужен мне никакой жених! – вспыхнула Милодара. – И разговоры мне такие не нужны!
Разъярилась Добрава, все Милодаре припомнила. И милость свою безмерную, что заставила сироток приютить. И терпение, с которым мирилась с ее выходками дикими и странными. И заботу, с которой растила красавицу, а не для кого-нибудь, а для самого купца Ходоты!
Плелись над теткой Добравой нити яркие, гневные, злобные. Как зачарованная смотрела Милодара и не могла ни слова вымолвить. И только когда вместе с именем Ходоты вспыхнула среди злобы гордость, поняла она, что говорит тетка не просто так, а о настоящем женихе, солидном, важном, для Добравы годном.
Своим гневом загорелась Милодара, своей ненавистью.
– Не бывать этой свадьбе! Не пойду я за Ходоту!
Тетка, понятное дело, разъярилась пуще прежнего, принялась допрашивать. Но Милодара сильнее сжимала губы и молчала. Решимость крепла в ней с каждым теткиным словом. Не бывать ненавистной свадьбе. Не будет она спать с Ходотой на пуховой перине, не будет есть сласти заморские и носить сапожки сафьяновые. Только один муж ей надобен, и искать его нужно не среди купеческих рядов, а в воеводиных хоромах!
Но Добраве о своей боли сердечной Милодара говорить не стала. Снова раскричится тетка и, чего доброго, посадит ее под замок. А ей свобода нужна, чтобы на Болота сбегать, с бабкой Зораной посоветоваться. Лишь ей она может открыться. Мудрой Зоране многое ведомо. Придумает бабка и для нее спасение.
Только-только первые петухи пропели, а Милодара уже выбежала из городских ворот. Беспробудно спит тетка под теплым одеялом и не чует, что племянницы дома нет, что мчится она словно ветерок весенний по холмам и овражкам к гибельным Болотам и не оглянется ни разу.
Бабка Зорана хлопотала по хозяйству, когда Милодара влетела в ее избушку. Веник березовый выпал из скрюченных бабкиных рук.
– Что стряслось с тобой, деточка?
Милодара лишь тяжело дышала. Присмотрелась бабка к ней повнимательнее. Глаза пылают будто факелы во тьме кромешной, а щеки бледно-мраморные, как и не бежала она вовсе. Ойкнула Зорана, схватилась за сердце. Не это ли чудилось ей давным-давно, не об этом ли она тревожилась-печалилась? Любовью полыхала Милодара, но не нежной девичьей, с которой по приказу родительскому можно легко справиться, а огненно-обжигающей любовью, в которой и души бесследно сгорают, и целые города. Страшной любовью, мятущейся, бесконечной…
– А то и случилось, что меня замуж выдают за нелюбого, да только не пойду я за Ходоту! – воскликнула Милодара. – И никто меня не заставит!
– Погубишь ты себя, девка.
Потемнели светлые глаза Милодары.
– Ты ничего не знаешь, Зорана. Я… его видела. И другой мне не нужен.
Иного ждала Милодара. Верила, обрадуется Зорана, примется расспрашивать про Горислава, про встречу их нежданную. Научит, как покорить его, расскажет, что за нити цветные ей привиделись.
Но хмурилась Зорана, а не радовалась, ворчала, а не расспрашивала. И колыхался над ней плотный кокон страха и неодобрения.
– Его ты видела… и голову уже потеряла. Торопишься, деточка. А коли ты ему не надобна, что делать будешь?
– На то у меня умение от тебя есть, – улыбнулась Милодара. – Отварчик для него такой приготовлю, что без меня ему жизнь чернее черного покажется.
– Не всякого приворожить можно, к иному ключик не подберешь. – Бабка тяжело опустилась на скобленную деревянную скамью. – Кто ж он таков, молодец твой?
– Горислав, сын воеводы Остромира. Знаешь такого?
Помолчала бабка.
– Слыхивала имя это. Прибегали ко мне девицы, рассказывали о нем, тоже о любви толковали, плакались.
– Кто? – посуровела Милодара.
– Не беспокойся о них. Своя судьба у сына Остромирова, особая. Ее колдовским отваром не изменишь, ворожбой не возьмешь. Никому это не под силу, а не только мне.
– Особая судьба, – повторила Милодара, – с моей связана.
– Этого я не говорила. Ты со своей судьбой еще не определилась, сама сейчас на распутье стоишь. Куда тебе чужими судьбами ведать. О себе подумай лучше. Вся жизнь твоя в один день решиться может.
– А что меня ждет?
– Неужто сама не видишь? Жизнь с Ходотой покойная и сытая…
– Нет.
– С мужем ласковым, внимательным, мудрым…
– Нет!
– Или тропы горькие неизведанные, до тебя никем неисхоженные.
– С ним? С Гориславом?
– С ним ли, одной ли… тяжко тебе будет.
– С Ходотой не лучше!
– Боюсь я, что погубишь ты себя, Милодара, – вздохнула бабка. – Как против воли теткиной пойдешь?
Словно на блюдечке развернулись перед Милодарой потаенные бабкины мысли. Вот к чему ведет Зорана. Тетку Добраву боится, потому и несчастья предрекает.
– Ты с теткой Добравой одну песню поешь, осторожную да смиренную, а я знаю, что все будет по-моему!
– Зачем же тогда прибежала ко мне? Раз сама все знаешь…
Вспыхнула Милодара, словно небо перед грозой.
– Спасибо тебе, Зорана, многому научила меня. Да только не приду больше к тебе за советом. – Поклонилась Милодара низко, в пол, но благодарности и уважения мало было в ее поклоне. – Больше мне от тебя ничего не надобно. Сама буду решать, как мне дальше жить. Не ты и не тетка Добрава.
– Я добра тебе желаю, – устало сказала Зорана. – Но держать тебя не смею. Ступай с миром. И берегись.
Усмехнулась Милодара недобро.
– Некого мне здесь бояться, бабушка.
Вышла она из избушки, только дверь старая скрипнула ей вслед.
– Себя, берегись, себя, – прошептала бабка, когда Милодары и след простыл.
От избушки Зораны пошла Милодара не привычной короткой тропкой, а дальней дорогой, через весь лес. Птички озорно щебетали в ветвях, утреннее солнышко ласково припекало голову сквозь листву, тронутую осенним багрянцем. Скоро мягкий ковер из листьев устелет землю, а небо затянут снежные тучи, но пока еще царило благодатное тепло, и Милодара полной грудью вдыхала воздух, напоенный ароматами спелых плодов и прогретой земли.
Вот какой бабка оказалась. Пугливой. Трусливой. Бессильной. Всемогущие боги даровали ей знание, но не дали мужества этим знанием воспользоваться. Она, Милодара, не такая. Она сильнее. Хорошо, что не успела рассказать бабке про цветные ниточки. Сама разберется, сама научится.
Как чудесно в лесу, как покойно. Каждая кочка ей тут знакома, каждый кустик. Вон в той роще, скрытый надежно от любопытных глаз, бежит ручеек с незамутненной водой, и можно рассмотреть все камешки на его дне. Сладко напиться холодной воды в жаркий день и посидеть в тени раскидистого дуба, слушая журчание ручья.
Раздвинув ветви орешника, что пригибался к земле под тяжестью созревших гроздьев, Милодара спустилась с маленького пригорка к ручью и зачерпнула пригоршню воды. Зорана рассказывала, что в каждом ручье и озере есть дух – водяной, который ревностно стережет свои владения и обижает неосторожных запоздалых путников. Но Милодаре думалось, что в этом лесном ручейке должен жить не коварный старичок с белоснежной бородой из брызг, а печальная дева с глазами как жемчуг и тугими косами до пят. В лунные ночи, когда мир застывает в сонной неподвижности, выходит она на поверхность и танцует свой призрачный танец, а на воде от прикосновения ее невесомых ножек расходятся крошечные круги…
Горе смертному, увидевшему, как танцует на прозрачной глади ручья водяная дева! Никогда больше не знать ему ни покоя душевного, ни радостей земных. Всю жизнь будет он обречен скитаться по земле и грезить о красоте девы с глазами словно жемчужины. Смех земных женщин покажется ему грубым, а их общество будет ему в тягость. Ни пир развеселый, ни любовь красавицы, ни почести воинские, ни богатства сказочные – ничто не обрадует его, ничто не пробудит надежду, потому что в сердце его безраздельно будет царить сумрачная светлоокая дева…
Я стану для Горислава девой ручья, улыбнулась Милодара про себя. Говорят, я красива, равной мне во всем Киеве не сыщешь. Недаром Ходота на все готов, лишь бы я замуж за него пошла. Горислав зачахнет от любви ко мне, и гордый воевода не посмеет погубить единственного сына.
Внезапно в кустах позади Милодары затрещали ветки, будто какой-то зверь с силой продирался сквозь них к ручью. Девушка вскочила на ноги. Страха она не испытывала, но хотела встретить неведомого гостя лицом к лицу. Но и ее бестрепетное сердце екнуло, когда на открытый пригорок выскочил крупный клыкастый кабан. Маленькие глазки его были налиты кровью, а из бока торчало копье.
Милодара подалась назад. Не хуже заправских охотников она знала, как опасен раненый кабан. Свирепость его возрастает стократ, и тогда берегись безоружный, вставший у него на пути! Даже ее умение обращаться с бессловесными тварями не поможет ей спастись от разозленного зверя, жаждущего убивать. И все же Милодара протянула вперед руку и зашептала защитные слова древнего заклинания, которому научила ее бабка Зорана.
Кабан не шевелился. Милодаре показалось, будто он раздумывает, не повернуть ли ему назад в орешник. Милодара повторила заклинание, чувствуя, как руки-ноги наливаются силой. Кабан захрипел, наклонил голову… и в этот миг через кусты перемахнул всадник на вороном коне. Был он молод и хорош собой, непокрытые волосы золотились под лучами солнца. Сразу узнала Милодара того, кем были заняты ее думы, и затрепетала от ужаса. Копья у охотника не было, и поразить кабана с безопасного расстояния ему было нечем. От ее заклинаний тоже было мало толку. Завидев своего преследователя, кабан разъярился, и тонкий невидимый наговор, которым Милодара удерживала его от нападения, порвался…
Но молодому охотнику страх был неведом. Отвага сияла над его прекрасным челом.
– Не бойся! – крикнул он и спрыгнул с коня.
С одной лишь кривой печенежской саблей Горислав бросился на кабана и вонзил острое лезвие ему в глотку. Кабан попытался достать охотника клыками, но жизнь уже покидала его, и ловкий охотник легко уклонился от удара.
– Долго же пришлось с тобой повозиться, – сказал Горислав, вытирая саблю пучком травы.
Милодару он как будто и не замечал. Но видела она над его головой легкие нити изумления и восхищения ее красотой, но больше всего было смородинового горделивого самолюбования.
– Если бы не ты, он бы набросился на меня и растерзал, – тихо сказала она. – Спасибо тебе.
Горислав повернулся к ней. Упоение собственным успехом малиновой зарей вставало над ним.
– Я гнался за ним от самой опушки и рад, что успел вовремя.
Горислав снял с пояса рог и вертел его в руках. Хочет призвать слуг, чтобы они забрали кабана, догадалась Милодара. Неужто на этом все закончится? Не допустит она такого. Ее радость, ее любовь полыхала ясным огнем, потянулась к ней Милодара, зачерпнула пригоршню, да кинула в костер Гориславого самолюбования…
Только вот думал Горислав подуть в рог, призвать слуг и сотоварищей, пусть скорей посмотрят на его охотничью доблесть. Но тут задержался взгляд на тонком стане незнакомой девы, и пальцы сами отпустили рог. Успеется еще.
– Что ты здесь делаешь одна? – спросил он.
– Грибы собирала. От подружек отстала, заблудилась. Корзинку потеряла…
– Ты из Киева?
– Я племянница кузнеца Силана.
– Не знаю такого, – покачал головой Горислав.
– Мой брат Несмеянко служит у воеводы Остромира.
– А, так ты сестра Несмеянко… не ты ль давеча искала его воеводином дворе?
Милодара молчала.
– Хотя нет, та вроде была повыше… – Горислав смотрел-смотрел, да никак не мог понять, узнает он в сестре Несмеянко вчерашнюю девицу, закутанную в плат. И чем больше смотрел, тем больше прелести видел в ней. Косы черные, а глаза прозрачные словно льдинки, улыбка тихая, ласковая. Сразу видно, хорошая девушка. Достойная. Не каждый день такую встретить можно.
– Я Горислав, сын воеводы Остромира. А тебя как зовут, сестра Несмеянко?
– Милодара.
– Красивое у тебя имя.
Как и положено благонравной девице, Милодара глаз от земли не подымала, но все видела. И взгляд его восхищенный, и улыбку, и мысли его потаенные видела. Не просто видела – направляла, подогревала.
Сердце Милодары забилось в сладостном предвкушении.
– Пойдем, я покажу тебе дорогу до Киева, – сказал Горислав. – Хотя опасно девице одной в лесу… Подожди, я провожу тебя. Только слуг созову, чтоб прибрали добычу.
Он поднял рог и затрубил. Через секунду издалека раздался ответный клич. Солнце играло в волосах Горислава, золотило жаркий рисунок на его рубахе и широкий, изукрашенный дорогими каменьями пояс.
Горислав свистнул, подзывая коня, и улыбнулся девушке.
– Идем.
– Спасибо тебе, Горислав, – прошептала она еле слышно и заторопилась вверх на пригорок к статному воеводиному сыну.
Чувствовала Милодара, что забрезжила перед ней ласковым светом новая жизнь, и что к старому, постылому и скучному возврата для нее нет. Выбрала она для себя дорогу, по которой идет Горислав, сын Остромира, и к горю или к радости приведет ее этот путь, никому неведомо. Светло было на душе у Милодары. Горислав шел рядом с ней, и откровенные взгляды выдавали его с головой. Никогда не встречал он никого, прекраснее Милодары. Если бы не брат Несмеянко и не дядька-кузнец, решил бы Горислав, что перед ним лесная дева, которая подстерегает охотников в чаще и сводит их с ума своей красотой.
К ручью выбежали слуги, вытащили копье из кабаньего бока, но Горислав и Милодара, неторопливо беседуя, уже скрылись за деревьями.
Ни он, ни она не видели, как тоненькая струйка крови убитого кабана стекла с пригорка в ручеек и замутнила прозрачную воду.
– Ты дура, Смирнова. Феноменальная дура.
Светло-карие глаза Антона смотрели строго; презрительно кривились губы. Презрением сочились и темные кофейные нити вокруг его головы. Словно парик.
– Антон, не надо.
Аринэ потянула его в сторону. Над ее гладкими черными волосами пунцовело смущение. Не злость, а смущение. Кто бы мог подумать. Даже сейчас Аринэ была хорошей. Но Лере больше не хотелось с ней дружить.
– Еще как надо! Она не имеет права издеваться над нами!
– Я не издевалась!
– Откуда ты знаешь про нас с Аринэ? Отвечай! Следила за нами что ли?!
– Да ниоткуда я не знаю!
– Антон, пойдем… – повторила Аринэ. – Пожалуйста.
Ее смущение стало еще сильнее, еще ярче. Антон кричал, на них оборачивались. Аринэ все это очень не нравилось.
На плечо Антона легла рука Горелова. Сам Горелов стоял вполоборота, отвернувшись от Леры. Она не видела его лица, зато прекрасно видела его настроение: от него тянулись четкие, светло-серые ниточки скуки.
– Тоха, пошли. Звонок скоро, а мы еще в столовку хотели…
Но Антон смотрел только на Леру.
– Откуда ты узнала про нас с Аринэ?
Он злился, а все, о чем могла думать Лера, это то, что он впервые в жизни так долго с ней разговаривает.
– Наверняка вчера Ксю болтанула, – сказал Горелов. – Они же вместе тридцать седьмой драили, забыл?
– Ксю бы не стала!
– Ты так уверен, Чернецкий? – вырвалось у Леры.
Гнев Антона разбавился удивлением. Это было… забавно. Не ожидал, что она умеет говорить? О да, еще как умеет.
– Успокойся. Ксю ничего не рассказывала. Про вас с Аринэ все и так видно. Я же не слепая. – С каждым словом Лера чувствовала себя все увереннее. – Так что не ори, Чернецкий. У тебя очень пятна некрасивые на щеках получаются. Вот тут. И тут.
Чистое, воздушно-бирюзовое изумление окутало всех троих.
Неужели она только что нагрубила Антону? И после этого земля не расступилась под ногами, а небо не обрушилось на голову? Он – обычный человек. Ему можно грубить. Над ним можно смеяться.
Он такой же, как все.
Лера рассмеялась. Искры веселья, видимые только ей, брызнули во все стороны. Они были такие яркие и нарядные, что захотелось поймать хотя бы одну. Лера потянулась к искорке, и при том, что она не пошевелилась и по-прежнему стояла, сунув руки в карманы толстовки, ее руки – какие-то другие, призрачные руки – ухватили искру прямо в воздухе. Что бы с ней сделать? Почему бы не прицепить к гневному изумлению Антона…
А потом захватить пару прядей пунцового смущения от Аринэ, тоже вплести в узор…
И случилось чудо. Взгляд Антона резко потеплел. Уродливые красные пятна на скулах пропали, он улыбнулся открыто и искренне – так, как Лера особенно любила. Так, как он никогда ей не улыбался.
– Извини. Я и правда зря разорался. Тяжелый день.
– Ничего…
Горелов удивленно зыркнул на Антона. Аринэ заулыбалась, взяла Антона под руку. Втроем они пошли прочь по коридору.
Они шли, шли и шли, а Лера смотрела им вслед. Антон постепенно успокаивался, забывал, что только что произошло. Аринэ светилась радостью и и любовью. Лишь Горелов был насторожен и удивлен. Он обернулся на нее перед тем, как они свернули на лестницу. Лера быстро отвела глаза, как будто он мог что-то разглядеть, что-то понять.
Но что он мог разглядеть? Ничего.
Лера была счастлива. Так, как никогда в жизни. Счастье раздувалось внутри как воздушный шарик. Хотелось кричать, нет, хотелось вопить, прыгать, визжать.
Лера подошла к стене, уткнулась в нее лбом. Только не смотреть ни на кого, ни с кем не разговаривать. Как-то удержаться внутри себя. Нужно было отключиться от всего мира, чтобы переварить то, что случилось.
А ведь похоже, что она теперь супергерой.
Историчка Илона Маратовна была истеричкой. Она работала в школе второй год, выглядела как старшеклассница и, видимо, страдала из-за этого. Как иначе можно было объяснить ее вечно суровый голос, готовый в любой момент сорваться на крик, а то и на визг. Отвечать на ее уроках было мукой. Она заваливала дополнительными вопросами, высмеивала и раскидывала тройки направо-налево. Даже Аринэ, безупречная Аринэ несколько раз выходила после истории с красными глазами.
К парням Илона придирались меньше. Тарусов, второй отличник класса, обычно получал не меньше четверки, Антону или Задорину она никогда не задавала каверзных вопросов. Но ее любимчиком был Горелов. Когда Илона вызывала его, можно было расслабиться. Они могли болтать, то есть дискутировать, весь урок, и тогда остальным было нечего бояться.
Сегодня такой удачи не предвидилось. Илона выглядела особенно злобно. Не нужно было изучать ее запавшие глаза, нахмуренные брови, некрасивую вертикальную складку на лбу. Лере было достаточно вихрей, бушевавших над ней. Нити крутились с такой скоростью, что Лера едва успевала выхватывать цвета… Багровый с пятнами аквамарина… Лимонно-желтый… Вспышки вишневого… И черный, очень много черного.
Илона злилась и бушевала, ненавидела всех вокруг, жалела себя, страдала, что ничего нельзя предпринять прямо сейчас, и жадно подыскивала, на кого бы выплеснуть бурю эмоций, которая терзала ее душу.
Герман, слишком громкий, слишком увлеченный разговором с Федей, плюхнулся на парту перед Лерой.
– … А если на три очка больше набрать, то сразу выходишь на следующий уровень…
Он сразу привлекал внимание – как всегда, когда открывал рот. Илона напряглась, хищно улыбнулась… Черные с салатовым нити как полосатые стрелы нацелились в сторону Германа.
Это была катастрофа. Герман признавал только технические предметы. История была для него пустым звуком, о чем он сообщил Илоне на первом же уроке. С прежней учительницей у него проблем не было, но Илона восприняла его заявление как личное оскорбление. Мама с трудом договорилась, чтобы Илона спрашивала его не чаще раза в месяц и заранее предупреждала об этом. Тогда Герман просто зазубривал параграф и отвечал, а Илона стабильно ставила ему четыре. Все были довольны. В последний раз он отвечал на прошлой неделе и теперь мог быть свободен до следующего месяца. Но сейчас… сейчас жажда мщения жадно тянулась к Герману.
Илона собиралась его спросить. Она радовалась тому, что может его спросить. Но Герман не готов. Он не может быть готов, ведь он знает о договоренности и помнит, когда отвечал. Но Илоне не нужен его ответ. Она хочет поиздеваться. Выплеснуть гнев и боль, в которых никто из них не виноват. А Герман – идеальная мишень.
Быстро, не думая о последствиях, не надеясь на успех, Лера потянулась к тоненькой ниточке жалости, которая аквамариновой слезой блестела в ураганном вихре вокруг исторички. Руки, те самые, невидимые никому, кроме Леры, ее руки, прозрачные, ловкие, необыкновенно проворные, бесконечно длинные. Они схватили голубую прозрачную нить, дернули ее резко, вплели ее в белоснежное спокойствие Германа…
Голубая нить стала расширяться на глазах, связывая Германа и Илону.
Выражение ее лица тут же изменилось. Теперь она смотрела на Германа не с хищной радостью, а с состраданием. И тут же ее взгляд скользнул мимо.
– К доске пойдет…
Лера быстро натянула на себя плотный кокон равнодушия. Глаза побежали дальше по рядам. Войцеховская, Задорин, Тарусов, Грибанов, Крюкова, Донникова…
Страх. Над Донниковой плавал багровый страх. Связать лимонную злость Илоны с багровым страхом Донниковой было делом одной секунды.
– Донникова! – объявила Илона на весь класс. – Надеюсь, вы в курсе, что мы сейчас проходим.
Донникова, ссутулившись, потащилась к доске.
Это был лучший день в жизни. Лера понимала все. Кто злится, кто влюблен, кто мечтает, а кто грустит. Она не видела, почему, но это было неважно. Какая разница. Ведь в любой момент она могла превратить грусть в радость, гнев в сожаление, отчаяние в спокойствие.
Она могла творить чудеса.
Но главным было даже не это, а ощущение абсолютной безопасности, которое растекалось по телу бодрящим теплом словно тот единственный бокал шампанского, который мама позволила выпить на прошлый Новый год. Теперь ей никто не мог причинить вред. Ни ей, ни Герману. Призрачные руки с каждым разом действовали все быстрее, все грамотнее. Чужие эмоции больше не представляли собой ни загадки, ни опасности. Они становились на защиту Леры не хуже крутых телохранителей.
Задорин, проходя мимо Лериной парты, уже занес руку, чтобы скинуть все со стола, но Лера проворно отмела неприязнь и злорадство, оставив одну любовь – хрупкую, эгоистичную, злую, но любовь. Проследить, к кому, было нетрудно – ниточка тянулась прямо к Войцеховской, которая задрав голову снимала потолок. Кто бы мог подумать. Задорин влюблен в Войцеховскую… Впрочем, ничего удивительного в его выборе нет. Кто еще в классе равен ему в злобе и подлости?
Рука Задорина повисла в воздухе и медленно опустилась в карман джинсов. Он прошел мимо, игнорируя Леру, перешел на другой ряд, остановился рядом с Войцеховской. Сел на свободный стул, зашептал ей что-то на ухо. Над Войцеховской всколыхнулось недовольство. Лера отвернулась, усмехаясь про себя. Извини, Витенька, ничего у тебя не выйдет. Так тебе и надо.
Но настоящий подарок преподнесла Литвинова. После информатики Лера задержалась в кабинете – пыталась укрепить ручку рюкзака, которая грозила разорваться. Ей предстоял очень приятный поход домой: по средам Герман с Федей задерживались у информатика на курсах для продвинутых (или чокнутых, в зависимости от того, с какой стороны смотреть). А Лера могла идти домой какой угодно дорогой. Или не идти, а допустим, пошататься по торговому центру или посмотреть кино. В среду Лера была свободна как любой нормальный человек, и от того, что сегодня именно среда, ей было радостно вдвойне.
Но когда она вышла из кабинета, то забыла и про среду, и про торговый центр, и про кино. Прямо напротив двери Антон и Литвинова выясняли отношения. Она кричала, он был бледен и спокоен. За его спиной толпилась тусовка – Аринэ, Горелов, Рыжкова, Тарусов.
За спиной Литвиновой никого не было.
