Текст книги "Академия Истины"

Автор книги: Виктория Карелова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ГЛАВА 12
Первая братчина

Могла и не ломать себе голову, как сосредоточиться на учебе, гораздо актуальнее оказалась другая проблема: как от этой учебы хоть на минуту отвлечься? Неделю я, не отрываясь, писала, читала, отрабатывала шаги паваны, заучивала названия столовых приборов, и даже во сне мне начали являться танцующие вилки.

А накануне братчины Франческа таинственным голосом сообщила, что завтра меня ждет сюрприз: в город прибудут ее братья, и она непременно должна нас познакомить. Заодно и день рождения отпразднуем. Я даже не сразу поняла, о чьем рождении идет речь. Оказалось, что подруге исполняется девятнадцать. Я очень хотела пойти с ней, но вспомнила наказ верита Дорэ, а пуще того – скрипучий голос, нашептывавший мне в лечебнице… Как же быть? И именинницу обижать не хочется, и ослушаться боязно…

Поутру встала пораньше, тихонько, стараясь не шуметь, вынула из саквояжа самую красивую ленту кружева: широкую, со снежинками. Как раз должно было хватить на оторочку воротника какого-либо из красивых платьев Франчески. Заварила любимый чай подружки: с сушеными ягодками малины и черники. Жаль, что не могу подарить чего-нибудь посущественнее, но у меня просто не было ничего подходящего, а денег не хватило бы на достойное подношение.

Когда Чеккина проснулась, я первым делом расцеловала девушку в обе щеки:

– С праздником, милая! Пусть Великая Веритассия будет к тебе благосклонна! Желаю тебе, чтобы твой дар помог с блеском окончить Академию и стать самой известной певицей во всем мире! Ты – чудесная и достойна всего самого лучшего! Прости, мой подарок скромный, но от всего сердца, прими его на добрую память! Мне кажется, тебе очень пойдет.

Чеккина бережно перехватила из моих рук хоровод снежинок, с восторгом посмотрела на просвет, а потом враз посерьезнела:

– Спасибо огромное, но, Фея, не обижайся, с твоих слов я поняла, что ваша семья не очень богата…

– Да говори уж прямо – мы совсем и не богаты, – грустно улыбнулась в ответ. – Я знаю, это кружево – мелочь, но…

Соседка решительно схватила меня за руки:

– Нет, ты не поняла! Это прекрасный подарок, но я не могу пользоваться твоим заблуждением! Ты вообще заходила хоть раз в модную лавку?

– На что мне? У меня есть одежда.

– Вот если бы хоть раз зашла, то знала бы, что такая тонкая и качественная работа стоит огромных денег. Я не могу сказать точно, но за такой длинный отрез кружева пришлось бы заплатить золотой, если не два!

– Да быть такого не может, ты что-то путаешь! Это же простые нитки, не золотые и не серебряные!

– Фея, я тебя люблю, но иногда с тобой совершенно невозможно разговаривать! Я тебе про качество работы, а ты мне про стоимость материалов!

– Ты надо мной подшучиваешь? – все еще неверяще уточнила я. В столице что, совсем денег девать некуда, раз у них тут за пучочек травки серебрушку дерут, а за клочок кружева – два золотых?

– Я серьезна, как никогда, – это очень дорогой подарок, и принять его с моей стороны будет просто нечестно!

– Нет, тем более возьми! Я так волновалась, что тебе совсем простую вещь дарю! Возьми-возьми! Если надо будет, я еще сплету.

– Спасибо! – Девушка кинулась мне на шею. – Мне очень-очень понравилось! Оно такое чудесное! А ты еще лучше!

Мне было неприятно огорчать подругу, но тянуть будет хуже, лучше уж сразу сказать:

– Только, Чеккина, не обижайся, я с тобой сегодня не смогу в город пойти…

– Да ну тебя! – скорчила рожицу девушка. – Почему ты не хочешь сходить с нами развеяться? Мои братцы, конечно, те еще заразы, но с ними весело! И не обидит никто.

– Я уверена, что твои братья замечательные, но мне лекари запретили пока из Академии уходить. Прости меня. Хочешь, я тебе лично, на какой скажешь узор, кружево сплету, только не сердись!

– Ла-а-адно, – милостиво заявила Франческа, – но только потому, что ты умеешь делать такие замечательные штучки, имей в виду! – Девушка показала мне язык. – Я тогда до утра в городе останусь, вот. Тебе, так и быть, что-нибудь вкусненькое принесу, надо же хоть чем-то себя баловать, заучка!

– Конечно, милая, повеселись там за нас обеих!

Вечером без Чеккины оказалось немного скучновато. Я успела привыкнуть к постоянному звуку перебираемых струн и бормотанию этой шебутной девушки. От чтения уже устали глаза, да и подвигаться хотелось. Глянув на часы, поняла, что до закрытия общежития еще есть время и можно немного погулять у реки. Да, уже совсем стемнело, но тут же не лес: медведей нет, дорожки хорошо видны, чего бояться?

У воды сразу стало легче: усталость отпустила. Напитанный влагой стылый воздух приятно холодил лицо. Поплотнее завернувшись в мантию, присела прямо на травку. Да, долго на сырой земле лучше не сидеть, но я ж немножко.

Мысли сразу унеслись к дому: как-то там девочки? Наверное, гадают с важным видом. Нынче как раз на суженого гадать хорошо. Я бы тоже попробовала, но у меня ни свечек, ни сковороды нету. И заборы тут, как назло, каменные. Перебрав в уме все варианты, вспомнила, наконец, подходящий к случаю. Это не особо точное гадание, только укажет, далеко ли замуж выйду и в какую сторонку.

Устроилась поудобнее и затянула:

– Залай, залай, собаченька, залай, серенький волчок, где собаченька залает…

И тут у меня над головой засветился махонький шарик.

– Верита Феодоссия, вы отдаете себе отчет, что уже практически ночь? Вы что здесь делаете в такое время в полном одиночестве?

Вот тебе и погадала! Похолодев, искоса взглянула на героя моих кошмаров. И что ему ответить? Не скажешь же, мол, суженого выслушиваю.

– Так, поднимайтесь! – требовательно заявил мужчина, протягивая руку. Пришлось подчиниться.

Но как только я коснулась пальцев верита Филиппа, меня словно молнией в маковку стукнуло. Ощущение было, будто дух выбило, и он со стороны злорадненько так наблюдает, как безвольное тело встает с земли, делает шаг… А потом мои ладошки сами скользнули на грудь мужчины, я приподнялась на цыпочки, крепко зажмурилась и прижалась губами к его губам.

Длился поцелуй недолго, по-моему, магистр от меня просто отстранился, но не уверена. Глаза открыла, уже услышав вопрос:

– Вы что, пьяны?

Выглядел верит Филипп озадаченным. Я мотнула головой и потянулась к нему снова. Тут глаза мужчины сузились, и он злобно прошипел:

– Лживая тьма! Только этого не хватало!

Окружающий мир тут же изменился: мы оказались в комнате, заполненной книжными шкафами не меньше, нежели кабинет декана Дорэ. Только здесь еще были большие кресла.

– Сидеть! – странным голосом приказал верит Филипп, подтолкнув меня к одному из них. Мне такое обращение не понравилось, но ослушаться почему-то не смогла, колени просто взяли и подогнулись.

Мужчина отошел вглубь комнаты, позвенел там чем-то, а вернувшись, сунул мне стаканчик с темной жидкостью, резко пахнущей спиртом и деревом.

– Пей! – Не хотелось совершенно, но опять не смогла отказаться. Глотнула и задохнулась. Противно, горько, горло дерет!

Стакан из руки куда-то делся, а из-за спины донесся голос: негромкий, приятный, тягучий, ни слова не разобрать, а словно мед в уши льется. И такое тепло по телу пошло, аж глаза закрылись. И стало мне хорошо. И увидела я, словно наяву, лес наш, и родник, и березку свою любимую…

Очнулась внезапно, словно в бок кто пихнул. Лежу. Темно. Запах знакомый… Я что, опять в лечебнице? Не помню, как здесь оказалась. Вроде на суженого гадала… Голоса. Опять? В этот раз капели нет, и один голос слышен отчетливо, а вот второй – глухо.

– Нет, ты можешь мне объяснить, зачем ты это сделал?

– Могу, но не хочу.

– А вот я хочу! Я очень хочу понять, что должно было произойти, чтобы ты вбухал добрую половину сил в такой сложный блок!

– Блок проще и грубее мог помешать восстановлению.

– Вот как раз это даже я понимаю! Я не понимаю, зачем ты вообще тратишь силы на такую филигранную работу?

– А что: вдруг война, а я уставший?

– Идиот! Мы до сих пор не нашли и следа того клятого артефакта, откуда ждать удара – непонятно, а ты спокойно тратишь силы на ерунду!

– Ты взволнован, так что «идиота», так и быть, прощаю.

– Спасибо! Очень утешил! Вот почему ты не можешь, как нормальный человек, спокойно посидеть дома, пока мы во всем разберемся? Почему ты вечно в гуще событий и вечно рядом эта пигалица? Что с ней на этот раз стряслось? Молчишь?.. Замечательно!

– Не мельтеши. Сядь и успокойся.

– Я не могу успокоиться! Это не неофит – это головная боль с косичкой! Я готов отстоять три службы в Храме, только бы это ходячее несчастье не попало на факультет Врачевания!

– Совсем недавно ты утверждал, что она спасла мне жизнь.

– Да! А перед этим ты ее довел до панической атаки, а теперь… Ты!

Непонятный глухой звук.

– Ее все-таки замкнуло! А я-то удивлялся! И, конечно же, замкнуло на тебе: ты вечно маячил рядом в момент душевных потрясений!

– Ты такой догадливый, мне прям страшно! Может, тебе в жрецы податься?

– И что же все-таки случилось? Неужели эта мормышка в вороньих тряпках покушалась на твою невинность?

– По-моему, тебе давно не ломали нос, он у тебя очень длинный.

– Согласен, это было грубо. Но ты не находишь, что выбрал самый сложный и трудозатратный путь решения проблемы?

– Полагаешь, следовало воспользоваться ситуацией? А через пару недель девочка восстановится, осознает случившееся и с горя побежит топиться? Спасибо, я как-нибудь проживу без этого камня на совести.

– Было бы с чего топиться!

– Тебе – не с чего, а в традиционалистских общинах подобное называется «позором на всю жизнь», «несмываемым пятном» и прочими пафосными словесами. И никого не будет волновать, что она пребывала не в себе.

– А она тебе нравится.

– А тебе нет? Ее самое постыдное и, заметь, подавляемое желание настолько естественно и невинно… Знаешь, у меня бы даже в восемнадцать лет были куда более интересные варианты. Редко встречается настолько чистая душа. Как-то нет желания топтаться по ней грязными сапогами.

– Ты такой благородный, аж противно! Придушить тебя, что ли, чтоб не мучился?

– Я тебя тоже люблю, мой сладкий!

– Да иди ты!

– Анс, прекращай строить из себя большего мерзавца, чем есть на самом деле! Уверен, ты бы ее тоже не тронул.

– Я? Да я ее своими руками утопить готов, лишь бы ты глупости перестал делать! Ну, ничего, она у меня отсюда месяц не выйдет, пока полностью не восстановится!

– И чего ты этим добьешься? Исключения после первой же сессии?

– Скатертью дорога! Меньше проблем будет в Академии.

– Мне кажется, что в заботе о моем благополучии ты упустил из виду самую интересную деталь данной головоломки…

– Просвети же меня, о мой мудрый друг!

– У девочки должен быть хотя бы один неповрежденный контур помимо физического.

– Ты в чьей квалификации сомневаешься: моей или Грэга?

– А вы с Грэгом часто наблюдали все девять контуров одновременно?

– Восемь!.. Тьма!

– Сам посуди: если бы были уничтожены все магические контуры, она бы потеряла голову сразу. Однако девочка смогла контролировать себя десять дней. Опять же это объясняет, почему она выжила при нападении. Так что мишенью вполне мог быть и не я.

– И что ты предлагаешь?

– Посижу пару недель дома, как ты и хотел. Не будет меня видеть – не потеряет контроль. Прошедший вечер она не вспомнит. Сделай вид, будто она в обморок упала, и все будет хорошо.

– Хоть теперь скажи мне, зачем ты возился с этим блоком? Ну, наорал бы на нее, пристыдил, гадостей бы наговорил, не знаю…

– И она бы наутро сама себя съела, обвинив во всех грехах этого мира? Анс, ты зверюга!

– Ой, дурак, как бы тебе твоя жалость к этой девице боком не вышла! Ладно, твое дело! Про контур как выяснять будем?

– Может, обратиться к…

Голоса пропали.

Стыд жег грудь и щеки. По вискам стекали слезы, заливаясь в уши. Только сейчас поняла, что до крови вгрызлась зубами в костяшку указательного пальца.

А в самое ухо просипели:

– Прятать голову в кусты – удел трусов и слабаков! А ты должна быть сильной, девочка! Ты должна сознавать свои поступки: все, до единого! Только так не собьешься с пути.

Дернулась, стукнулась плечом о стену, потом сообразила хлопнуть в ладоши. Послушно зажегся свет, но в комнатушке никого не было.

ГЛАВА 13
Милостивец

Первые дни после братчины прошли, будто в тумане. Стыд клонил голову к земле и давил на плечи. Я совершенно не помнила, что именно умудрилась натворить, но, судя по подслушанному разговору, это было нечто непристойное. Ужасно боялась увидеть верита Филиппа или декана Дорэ, потому даже глаза лишний раз от пола не подымала. Если сильной быть так трудно, я бы предпочла всю жизнь прожить слабой.

А еще меня неожиданно задели слова про мормышку в вороньих тряпках. Я и впрямь все время ходила в одном и том же черном платье, но оно ведь чистое и немаркое. А остальные светлые и нарядные, их жалко трепать попусту. Хотя, конечно, другие девочки часто меняли туалеты. И ведь матушка меня упреждала, что тут на одежду смотрят, а не на человека, а я думала – меня не коснется. А оно вон как оказывается. Поначалу даже хотела надеть вместо повседневного серое платьице с пуговками, да дожди зарядили, а месить грязь длинным светлым подолом мне показалось уж слишком расточительным. Так и осталась в черном. В конце концов, если тут мужчины только на платья смотрят, какие из них мужья-то? Может, ну его, такого мужа? Останусь лучше служить в Академии. Тем и утешилась.

Дни шли за днями, гнетущее чувство отступало, а с приходом ружня отпустило и ставшее уже привычным ощущение раздетости. Просто проснулась однажды и почуяла, что все стало как раньше, до непонятных контуров и артефактов. Наверное, это и было обещанное восстановление. Хотела вернуть лекарям амулет, но столкнуться нос к носу с деканом было слишком позорно, так и махнула рукой. Поношу еще, будь что будет.

Про контуры-то я пыталась разузнать, но библиотекарь так на меня зыркнула, будто я непотребное что спросила.

– Неофитам не положено изучать теорию магии! Займитесь своими непосредственными предметами, верита!

Вот и весь сказ.

А я и так целыми днями занималась, старательно отбрыкиваясь от бесконечных приставаний Брианды. Художница все уговаривала меня позировать, но я ссылалась на учебу. По правде говоря, мне перед нею тоже было стыдно: девушка отнеслась ко мне по-доброму, а я мало того, что сразу обидела, так еще и повела себя непристойно с ее женихом. Ну, может, и не женихом, тут разве разберешь, кто кому кем доводится, больно нравы иные, но как ни называй, а ее сердечный друг. Оставалось только держаться от них от всех подальше.

Чеккина, правда, начала бурчать, будто я совсем осунулась и скоро загнусь над книгами, но я только качала головой на все предложения сходить развеяться. Хватит, нагулялась уже.

Зато усердная учеба принесла плоды: я попала в число неофитов, которым назначили небольшую стипендию за прилежание. Очень радовалась, что появилась возможность скопить немного на гостинцы. Еще я подумывала забежать в модную лавку и предложить им кружева, вдруг мое рукоделие и впрямь так высоко ценится, но пока еще не рисковала высунуть нос за ворота Академии.

А на милостивец был назначен праздник: День Веритерры. Именно в этот день полтора тысячелетия назад было образовано наше государство. По такому случаю полагалось рядиться в традиционные одежды и проводить ярмарки. Но в столице вместо ярмарок устраивали шествия и игрища.

Я не хотела идти на торжество: хотя мысли, занятые зубрежкой, все реже возвращались к вериту Филиппу и моей неясной выходке, все равно желания встречаться с ним или его друзьями не возникало. Но Чеккина обещала обидеться, если вечером я не приду на представление с ее участием, да и Питер звал поглядеть шествие. От него бы я отговорилась, но отказывать подруге в сущем пустяке было совсем негоже, так что пришлось скрепя сердце наряжаться.

Самым традиционным в моем гардеробе был шерстяной сарафанчик вощаного оттенка. К нему выбрала вышиванку с красными петушками да красно-белую опояску, на шею коралловые бусы в три ряда, а на голову повязала красную тесьму с колтами. Правда, Франческу мой наряд озадачил:

– А почему у тебя опять все закрыто по самую шею?

– Не знаю, милая, у нас гологрудыми не принято ходить. Наверное, потому что холоднее, чем здесь.

Чеккина обрядилась в развеселый пестренький сарафанчик в талию, с такой открытой сорочкой, что край исподнего почти скрывался под лифом. Как я потом убедилась, почти все девушки были одеты на тот же манер. Но даже если б у меня была подходящая рубаха, я бы просто не смогла так выйти на улицу. Наверное, меня опять сочтут вороной, только в этот раз – белой.

Погодка на праздник смилостивилась над людьми, и после затяжных дождей выглянуло ясное солнышко, но все одно было уже прохладно, так что я еще и шалочку накинула. Спасибо баушке Фене: мягонькая накидка получилась, словно матушка руками обнимает!

Питер гляделся настоящим красавцем в яркой красной одежке, отдаленно напоминающей ферязь. Он привычно поцеловал мне руку, и мы пошли смотреть гулянье.

Народу собралось – уймища! Выступали жонглеры, вертелись акробаты, странные полуголые мужчины пыхали огнем и засовывали через рот в чрево шпаги. Медведей, правда, не водили, но и без того вышло зрелищно. А на лужайке у реки устроили кучу игр с яблоками: тут надо было кусать подвешенные на ниточках фрукты, вылавливать их ртом из тазика с водой, танцевать с яблоками меж ладоней, носить плоды на голове и даже стрелять по ним. Видимо, в столице яблоки были праздничным кушаньем. У нас на милостивец, наоборот, мужчины отправлялись в лес, чтобы добыть зайцев. Считалось, что зайчатина на столе принесет благополучие в дом. Но с яблоками тоже оказалось весело!

А вечером пошли смотреть концерт. Тут-то мое везение и закончилось! Если за весь день не случилось ни единой неприятной встречи, то сейчас прямо на крыльце факультета Искусства мы наткнулись на Брианду с веритом Филиппом. Я только мазнула глазами по знакомой мужской фигуре, и вся кровь тут же бросилась к щекам. Посмотреть прямо на него я так и не осмелилась, даже с Бриандой говорила, потупившись.

– Красавица, ты совсем заучилась! – Художница сграбастала тонкими пальцами мой подбородок и слегка повертела лицо из стороны в сторону. – Щечки ввалились, румянец чахоточный! Не бережешь себя! Так и заболеть недолго!

– Спасибо за заботу, Брианда, у меня все хорошо, только уроков много. Приятного вам праздника!

– Смотри, мы с моей верной музой ждем тебя! – крикнула девушка мне в спину.

– Это он тебя обидел? – неожиданно шепнул Питер, склонившись к моему уху.

– С чего ты взял? Меня никто не обижал.

– Конечно. Поэтому ты три недели ходишь как в воду опущенная, – бросил юноша, но больше ничего не сказал.

Концерт был волшебным. Нет, не так! Он был божественным. Чарующие звуки благодатным дождем падали на мою истерзанную душу и смывали всю боль, всю грязь, все нечистое, что скопилось глубоко в сердце. Они дарили успокоение и ласку, надежду и радость. И даже обещали счастье. Я вышла из зала умиротворенная и впервые за много дней ни о чем не тревожащаяся. Потом мы с Питером немного погуляли по парку Академии, а когда возвращались в общежитие, он крепко обнял меня за плечи и выдохнул в ухо:

– Ты меня боишься, но я тебя не обижал. И не обижу.

И это так весомо прозвучало, что я как-то сразу ему поверила.

ГЛАВА 14
Овчары

Волшебная сила истинного Искусства оказалась столь велика, что все мои печали отступили, я сумела успокоиться и наконец-то задышала полной грудью. Даже не думала, что так себя извела, пока не почувствовала, какая тяжесть свалилась с души! Теперь учеба доставляла мне удовольствие, я успевала выполнить все задания гораздо быстрее и по вечерам даже выкраивала время на плетение кружев. От настойчивых приглашений Брианды, правда, все равно отнекивалась: очень не хотелось опять впасть в апатию при встрече с моим персональным кошмаром.

Шло время, наступил месяц листопад, а с ним пришел и День поминовения павших на войне. Даже мы на заимке старались на овчары помянуть наших давно ушедших предков и помолиться всей семьей Великой Веритассии, чтобы войны больше никогда не случилось. Службу мы посещали очень редко: ближайший Храм находился аж в уездном селе – Пеньковке. В столице, конечно, Храм был, но, занятая учебой, я все никак не успевала до него добраться. А нынче всем учащимся Академии полагалось посетить поминальную службу.

Ради такого дела я не пожалела своего самого шикарного наряда: белоснежный летник из камки переливался на свету – по матовому полотняному полю шел листвяный узор, образованный поблескивающим атласным переплетением нитей. Ева сделала к этому убору запястья, ожерелье и кокошник приятного цвета чая с молоком, а Сия – опоясочку в тон. С кокошника на плечи спадали рясны, на которые ушел весь наш запас жемчуга.

Когда я раскладывала эту роскошь на кровати, Франческа выронила из рук гребень:

– Великая Веритассия! И эта женщина утверждает, что ее семья небогата!

– Так здесь дорогого только камка да жемчуга, а остальное – лоскуточки бросовые. Это сестрица моя меньшая рукодельничает. Правда, здорово получается?

– Милая, это не просто здорово – это обалденно! Да ты, вообще, представляешь, сколько вы с сестрами можете зарабатывать на продаже своих изделий? Я вот даже не берусь предполагать, во сколько обойдется такая корона столичной моднице!

– Да ну какая же это корона, скажешь тоже! Это кокошник. Праздничный, конечно, но не из золота-брильянтов же.

Подруга устало прикрыла глаза рукой:

– Нет, я живу с ненормальной, это факт! Завтра же, ты слышишь, завтра же пойдем в торговые ряды: что-нибудь прихватишь для примера, приценишься, тогда и поговорим. Это же сумасшедшее богатство! До сих пор мне казалось, что такой сказочный костюм себе только придворные дамы могут позволить! Подожди, а ты что, ненакрашенной идти собираешься?

– Так Храм же, к чему там краска на лице?

– Горе ты мое! Волосы светлые, платье почти совсем белое, сольется же все! Обязательно надо выделить глазки поярче! Сядь к столу, я сама все сделаю, ты пока еще не умеешь толком. Будешь сегодня самая красивая!

– Спасибо, солнышко, а ты сама-то успеешь одеться-причесаться?

– А ну не мешай творческому процессу и не болтай под руку!

Все же Чеккина прирожденная волшебница: буквально за пятнадцать минут умудрилась сделать мне глаза огромными и яркими, да и цвет лица стал поприятнее.

Когда мы спустились на улицу, Питер, по своему обыкновению поджидавший нас у крыльца, даже не сразу меня узнал. Было так забавно наблюдать, как он, приметив Франческу, немедленно перевел взгляд на дверь, видимо, выглядывая меня.

– Ой, ты посмотри, не признал свою раскрасавицу! – немедленно начала издеваться над оплошавшим парнем подруга. – Что мы ему за это сделаем?

– Не знаю, – улыбнулась я. – Защекочем?

– Интересно, но опасно: он случайно локтем двинет, и нас с тобой обеих от ступенек отскребать придется! Надо придумать что-нибудь поковарнее…

– Ты… ты сегодня такая… – совершенно не обращая внимания на рассуждения Чеккины, произнес юноша, разглядывая меня, но умолк, не окончив фразы.

– Какая «такая»? Скажи уже девушке комплимент, я хочу это услышать! – продолжала измываться соседка.

– А у тебя в роду точно змей не было? – мрачно поинтересовался у нее Питер.

– Огнедышащие драконы считаются? – немедленно парировала Франческа.

Так, за шуточками и подначками, мы и не заметили, как добрались до Храма. Подруге почему-то очень нравилось дразнить богатыря, который лишь вяло отмахивался от ее нападок.

Храм Великой Веритассии возвышался над городом скоплением ажурных тонких башенок из белого камня. Громадный и величественный, он в то же время выглядел легким и невесомым. На крыше, среди башенных скатов, была установлена огромная статуя богини. Казалось, будто белоснежная, раскинувшая руки женщина парит над Веритеррой, ограждая последователей Истины от всего дурного и темного. Это зрелище было столь прекрасно, что душа сама собой рвалась в горние выси, стремясь достичь единения с богиней.

Высокие стрельчатые окна выложили блестящими мозаиками, щедро расплескивающими внутри Храма яркие пятна, создающие настоящую симфонию цвета. Невероятная, возвышающая душу красота, дарящая восторг и наслаждение. У меня не было слов, чтобы описать потрясение, которое рождало это невероятное здание.

Нам следовало выстроиться на ступенях вдоль стен Храма, чтобы в проходе жрецы провели службу, до которой еще оставалось время. Люди подходили, но покамест Храм не был заполнен и наполовину. Я во все глаза рассматривала убранство, запоминая витые колонны, статуи, изображающие богиню в моменты триумфа, бесконечно высокий потолок, напоминающий хребет живого существа, чтобы позднее попытаться в рассказе передать родичам хоть толику чуда, пронизывающего это место.

Заглядевшись ввысь, я не заметила, как к нам приблизились Элинор Олбанс с двумя богато одетыми девушками.

– Ах, вы только полюбуйтесь, какая красота! – воскликнула рыжеволосая «кукла», нынче облаченная в темно-зеленое платье. Вырез, впрочем, остался неизменным, чуть ли не до талии. – До чего тонкая работа, глазам не верю, – восхищалась Элинор, легонько оглаживая пальцами ткань моего платья.

– Благодарю за добрые слова, ты тоже прекрасно выглядишь! – вежливо ответила я. Девушка улыбалась вполне мило, но мне почему-то захотелось спрятаться за спину Питера.

– Ну что ты, сегодня тебя никому не затмить, – рассмеялась рыжеволосая, продолжая ощупывать мой наряд.

– Ты б руки убрала, – буркнула Чеккина, брезгливо скривив губу.

– Клянусь, они у меня чистые! Вот, смотри! – Элинор вскинула ладони, демонстрируя Франческе пальчики с длинными вызолоченными ноготками.

Что произошло, я толком не поняла: кажется, от резкого движения богачки чуть колыхнулись рясны на кокошнике, и одна из нитей зацепилась за массивное кольцо, украшающее ручку девицы Олбанс. Миг, и крупные жемчужины весело запрыгали вниз по ступенькам, оставляя оборванную нитку сиротливо болтаться над плечом.

– Ох, прости, я такая неловкая! – простонала рыжая, прикрывая рот веером.

– Вот гадина! – вскрикнула Чеккина, шагая к Элинор. – Подними, быстро!

– Вот еще, это ее жемчуга, пусть она и подбирает! – уже не скрывая ухмылки, заявила наглая девка, переглядываясь со своими товарками.

Я на мгновение представила, как буду выглядеть в своем белом наряде ползающей по полу Храма у ног собравшихся, и меня впервые в жизни обуяло желание ударить человека. Это очень постыдное чувство, к тому же неуместное в Храме, но я ничего не могла с собой поделать. Видимо, эта дрянь специально хотела меня унизить. Я же не смогу оставить жемчуг валяться просто так, слишком большие деньги были плачены за украшение.

– Я подберу. – Питер придержал меня за плечо.

– Не стоит утруждаться, – с ленцой произнес кто-то, скрытый от меня широкими плечами блондина. Впрочем, мои полыхнувшие огнем щеки безо всяких слов могли бы рассказать любому, что голос этот принадлежал вериту Филиппу.

Мужчина шагнул на ступень ниже, произнес какую-то странную фразу, в которой преобладали свистящие и шипящие звуки, и раскатившиеся жемчужинки сами собой собрались в его раскрытую ладонь.

– Большое спасибо! – пролепетала я, порываясь забрать свое богатство, но магистр предпочел ссыпать ношу в широкую горсть Питера.

– Адепт Олбанс, вам необходимо прилежно выполнять упражнения на внимание и концентрацию, вы крайне неуклюжи, это непозволительно для мага! – холодно заметил верит Филипп.

– Магистр Кальдерон, я не премину воспользоваться вашим мудрым советом. – Опровергая заявление наставника, Элинор прямо на ступенях умудрилась отвесить ему столь глубокий реверанс, что ее грудь чуть не выпрыгнула из платья. – Может быть, в мудрости своей вы не откажетесь рассказать нам, правда ли, будто в королевских садах Либерьяна растет столь сладкая и пьянящая вишня, что после нее даже кисленькие северные яблочки кажутся настоящей экзотикой?

– Для столь юных лет вы изумительно хорошо разбираетесь в садоводстве, адепт Олбанс. Жаль, что обучаетесь вы не на факультете истинного Мастерства, там ваши знания нашли бы лучшее применение. Но я обязательно расскажу вашему глубокоуважаемому отцу о разносторонних талантах его дочери. Думаю, его заинтересуют ваши познания и он выразит желание использовать их на каком-либо из своих отдаленных сельскохозяйственных угодий, – скучливо произнес верит Филипп.

Девушка продолжала мило улыбаться, но глаза ее полыхнули яростью. Впрочем, она поспешила прикрыться веером и отойти от нас. Две молчаливые девицы слаженно потрусили за ней следом.

– Пусть Великая Веритассия будет к вам благосклонна, неофиты! – кивнул магистр и отправился в противоположную сторону.

– Чеккина, а о чем это они сейчас говорили? Мне показалось…

– Не обращай внимания, эта дура бредила, – отмахнулась подруга.

Но мне все равно казалось, что в словах Элинор и магистра был какой-то скрытый смысл, причем все, кроме меня, поняли его преотлично, очень уж тяжелым взглядом буравил Питер спину удаляющегося мужчины.