Текст книги "Дитя любви"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Разговоров было много. Вне всяких сомнений, их собственность должна была быть конфискована и продана другим. Я хотела было воззвать к чувству справедливости, но мать запретила мне это делать.
Я повиновалась ей, но с тех пор часто думала об этих людях.
Они исчезли, и лишь дома их остались стоять, со временем принимая все более и более заброшенный вид.
***
Карлотте шел уже второй год, с каждым днем она становилась все красивее, а ее характер давал о себе знать. Ее изумительно голубого цвета глаза посветлее, однако, чем у Харриет, – привлекали внимание каждого, и я порой удивлялась тому, что все в один голос твердили, как все-таки она похожа на свою мать. Харриет это очень забавляло.
– Карлотта отлично справляется со своей ролью! – сказала она. – Этой девочке на роду написано быть актрисой, запомни мои слова!
К тому времени интерес Харриет к крошке уже пошел на убыль, да никто, собственно, и не ожидал от нее самоотверженного погружения в воспитание ребенка, не зная даже о том, что ребенок этот был не ее. Но у дверей детской, как сказочный дракон, несла стражу Салли Нулленс, грозя каждому, кто осмеливался приблизиться к ее ненаглядной. Теперь Салли стала совсем другой, и не верилось, что когда-то она была вечно недовольной старухой, просиживающей у закипающего чайника, что-то сердито ворча себе под нос. Теперь жизнь для нее вновь обрела смысл. То же самое случилось и с Эмили Филпотс. Карлотта была не обычным ребенком: она явилась их спасительницей, они молились на нее. Я знала, что Салли как хорошая и опытная нянька не допустит, чтобы ребенку был причинен вред. У Эмили были правила, которым должен был повиноваться каждый, но в то же время ради этой девочки она могла пожертвовать всем.
Карлотта не могла попасть в лучшие руки, и мне следовало успокоиться, но как я тосковала по ней в часы разлук и как мечтала о том, чтобы она стала навсегда моей!
Перед Рождеством Харриет и Грегори приехали к нам в Эверсли, поэтому моя крошка снова была со мной, что было прекрасно. Но Харриет опять предупредила меня, что я ни в коем случае не должна показывать вида, будто Карлотта что-то значит в моей жизни.
– Это может натолкнуть кого-нибудь на ненужные размышления, – сказала она. – Кроме всего прочего, это был весьма нетипичный поступок с моей стороны поехать в Венецию специально для того, чтобы родить там ребенка. Постарайся держать себя в руках!
Я поняла, что она имела в виду, когда услышала, как моя мать сказала:
– Из Присциллы получится хорошая мать. Вы только посмотрите на нее с Карлоттой! Можно подумать, что настоящая мать вовсе не Харриет, а она!
Да, теперь я поняла, как права была Харриет: я ступала по опасной тропе.
Рождество выдалось исключительно холодным, и отец сказал, что в январе мы все поедем в Лондон.
Из королевского дворца пришло несколько приглашений, которые нельзя было проигнорировать. Сказав это, он с задумчивым видом посмотрел на Кристабель и на меня, и я подумала, что он больше не считает меня ребенком. Может быть, я наконец созрела, что, я думаю, было неизбежно, особенно если учесть тот факт, что я была матерью. Мне было шестнадцать лет, и в июле должно было исполниться семнадцать. Я видела его насквозь, и хотя, как и прежде, он был равнодушен ко мне, но все-таки он вспомнил о своих обязанностях отца, что означало – пришло время подыскивать мне подходящую пару. Сама эта идея выглядела для меня отталкивающей. Она ужасала меня! Как я могу выйти замуж, не сказав мужу о своем ребенке?! Меня снова начали мучить тревожные предчувствия.
***
Это была самая холодная зима на памяти всех живущих. С начала декабря стояли сильные морозы, и, когда мы прибыли в Лондон, оказалось, что он превратился в другой город. Темза настолько промерзла, что торговцы устроили на ее льду настоящий базар. Это изменило лик нашей столицы, и все вновь прибывшие были немало изумлены. Жители же города уже привыкли к этому и ходили за покупками – да и просто на прогулку – только на реку.
Вокруг царило веселье. Холода дали повод к праздникам. Такой погоды никогда не было и, в этом никто не сомневался, больше никогда не случится. Лед был тверд, как камень: от Вестминстера к Темплю даже пустили кареты, а иногда на льду разводили костер.
Некоторые пуритане – а их было множество – объявили, что так холодно и будет, пока все мы, за исключением самых праведных, не замерзнем до смерти. Бог уже насылал чуму и великий огонь, и это еще одно его предупреждение.
Вокруг бродили угрюмые перевозчики: холода лишили их ремесла. Многие из них поставили свои лавки и превратились в торговцев.
– Что хорошо одним – плохо другим, – последовал философский ответ со стороны моего отца.
Мать, Кристабель и я часто наведывались на Темзу за покупками. Торговцы были веселы и бодры, но нам приходилось быть очень осторожными во время этих прогулок по льду. Все ждали оттепели, но лед был крепок, и морозная погода держалась уже так долго, что вряд ли все быстро бы растаяло, даже если бы неожиданно потеплело.
Там, на льду, мы и познакомились с Томасом Уиллерби, полноватым мужчиной средних лет. Он стоял у одного из прилавков и пил горячее вино. На льду Темзы многие торговали спиртными напитками, ибо в такую погоду на них был большой спрос.
Так получилось, что, когда мы проходили мимо, Кристабель поскользнулась и толкнула Томаса Уиллерби. Вино выплеснулось ему в лицо, и его красные струйки полились вниз по изысканному плащу.
Кристабель была в ужасе.
– Мой дорогой сэр, – воскликнула она, – мне так жаль! О ,Боже! Это я виновата! Ваш плащ испорчен!
Когда я взглянула на него, оказалось, что этот Томас Уиллерби обладает весьма приятной наружностью.
– Моя милая, – сказал он, – не переживайте! Вы ни в чем не виноваты: это все лед!
– Но ваш плащ... – вступила в разговор мать.
– Пустяки, леди, сущие пустяки!
– Если вино немедленно не смыть, могут остаться следы!
– Значит, моя милая леди, так тому и быть. Мне очень не хотелось бы, чтобы эта леди... – он приветливо улыбнулся Кристабель – ..беспокоилась о каком-то плаще. Она ни в чем не виновата. Как я уже сказал, во всем повинен этот скользкий лед!
– Вы так добры, – тихо вымолвила Кристабель.
– И теперь я прошу вас ни о чем не беспокоиться!
– Вы должны зайти к нам домой, – сказала мать, – я настаиваю! Там я прикажу застирать плащ, или мы посмотрим, что можно с ним сделать.
– Милая леди, вы так добры!
Было очевидно, что он с удовольствием принял это приглашение. Мы отвезли его в наш лондонский дом, который находился неподалеку от дворца Уайт-холл, и там мать заставила его снять плащ и приказала слуге принести один из тех, что принадлежали отцу. А пока нам подали вино и пирожки, которые мы называли винными – они были начинены пряностями и подавались горячими прямо с очага.
– Слава Господу! – сказал Томас Уиллерби. – Я бы сказал, будь благословен тот день, когда вы поскользнулись на льду!
Вскоре к нам присоединился отец, которому тут же рассказали о столкновении. Ему очень понравился Томас Уиллерби, он уже слышал о нем. Не тот ли он лондонский торговец, который десять лет назад приехал из деревни и за это время успел прославиться своей деловой хваткой?
Томас Уиллерби был тем человеком, который любил хорошие компании. Он был совсем не прочь поговорить и о себе. Да, он тот самый Томас Уиллерби, заверил он отца. Год назад он понес тяжелую утрату: он потерял свою нежно любимую жену. К огромному сожалению, у них так и не было детей. Ну, а теперь он подумывает удалиться от дел: он сделал приличное состояние и хотел бы поселиться где-нибудь в сельской местности, неподалеку от города... Может, он даже займется сельским хозяйством. Все, что ему требовалось, – это подходящий дом.
Они немного поговорили о сельских делах, и, конечно же, не обошлось без упоминания о заговоре "Ржаного дома". Оба сошлись на том, что для Англии день смерти короля станет поистине днем всеобщей печали, ибо наследников, за исключением брата короля и одного из его незаконнорожденных сыновей, не было. Томасу Уиллерби совсем не хотелось видеть нашу страну в лапах папистов, и в этом его мнение и мнение отца полностью совпадали.
К тому времени, как доставили его вычищенный плащ, мы, казалось, стали большими друзьями, и отец предложил Томасу Уиллерби взглянуть на два дома, которые находились неподалеку от нашего Эверсли-корта. Это были Эндерби-холл и Грассленд Мэйнор, которые были конфискованы, когда их владельцев схватили по обвинению в заговоре. Отец считал, что эти поместья должны попасть в хорошие руки, а Томас Уиллерби решил, что непременно должен поехать и взглянуть на них.
До самого февраля оттепели так и не было. Затем ларьки исчезли с реки, и лед начал трескаться. К тому времени Томас Уиллерби купил Грассленд Мэйнор, который находился всего лишь в полумиле от нас. Отец был очень доволен, что получил в соседи такого человека, и выказывал по отношению к нему дружеские чувства.
Томас часто навещал нас и очень радовался этим встречам, но, как мне казалось, особенно его привлекала Кристабель. Он, несомненно, был очень доволен случаем, что ввел его в круг нашей семьи.
Мой отец, естественно, был одним из тех, знакомства которых ищут: богат, влиятелен при дворе, близкий друг короля и герцога Монмута, хотя последний после своего изгнания не пользовался особой популярностью. А Томас Уиллерби был не из тех, что выдвинулись в высшие слои общества. Он приехал в Лондон в погоне за фортуной, и, работая в поте лица и прославившись своей честностью, разбогател. Пользуясь уважением со стороны тех, кто был рожден в более избранной среде, нежели он сам, он был весьма рад тому, что и в Эверсли его принимали как друга.
Он и Кристабель стали часто встречаться. Кристабель считала себя некрасивой, хотя, не вбей она себе это в голову, все бы думали о ней как об очень приятной девушке. Но Томас Уиллерби заметил ее красоту, и однажды она пришла ко мне, светясь от радости.
– Присцилла, я должна поговорить с тобой, – сказала она. – Случилось нечто изумительное!
Я взмолилась о том, чтобы она не тянула, а говорила побыстрее.
– Твой отец послал за мной, сказал, что Томас Уиллерби просил моей руки и что он дал на это свое согласие! Присцилла, я выхожу замуж за Томаса Уиллерби!
– А ты.., любишь его?
– О да! – пылко ответила она. – Люблю! Я обняла ее.
– Тогда я рада за тебя!
– Я не заслуживаю этого счастья, – сказала она.
– Кристабель, конечно же, ты его заслуживаешь!
Она покачала головой.
– Видишь ли, теперь справедливость восстановится...
Я не совсем поняла, что она имеет в виду. Кристабель поколебалась немного, после чего продолжила:
– Теперь он это признал, и тебе следует все знать! Я это подозревала, еще когда приехала сюда...
– О чем ты говоришь, Кристабель?
– Я не дочь Конналтам! Моим отцом был твой отец, а моей матерью – леди Летти!
– Кристабель!
– О да, – сказала она, – когда-то давно они вступили в связь, несчастным последствием которой явилась я! Твой отец тогда был женат на своей первой жене, и было немыслимо – ты сама это прекрасно знаешь, – чтобы леди, которая была не замужем, родила вдруг ребенка! Поэтому я была рождена втайне, подобно твоей Карлотте, а потом отдана на воспитание Конналтам и взращена как их собственная дочь! Леди Летти назначила им пособие, и они вернулись в свой дом с новорожденным ребенком.
– Моя дорогая Кристабель! – Я обняла ее и поцеловала. – Тогда мы – сестры!
– По отцу, – поправила она меня. – Но ты была признана, принята, рождена в браке – в этом разница!
Я тут же вспомнила о Карлотте и пообещала себе, что с ней такого не случится: она будет пользоваться всеми правами.
– А ты это знала, Кристабель?
– Я догадывалась! Наш отец иногда приезжал к Конналтам, чтобы взглянуть на меня. Я это чувствовала! И леди Летти тоже проявляла интерес к моей судьбе. Она часто присылала мне вещи – хотя предполагалось, что все это исходило не от нее. А когда я приехала сюда, со мной начали обращаться не как с гувернанткой, но в то же самое время и не как с членом семьи! Вот тогда я все и поняла!
– Если бы ты сказала мне об этом раньше!
– А если бы ты случайно проговорилась? Меня бы тут же вышвырнули из дома!
И тут я все поняла – и эту горечь, и эти приступы подавленности! Бедная Кристабель!
– Странно, – сказала она. – Нас – тех, кто был рожден так, как я, – нас называют детьми любви, однако очень часто именно любви нам больше всего и не хватает!
"Вот и Карлотта тоже, – подумала я, – мое дитя любви!" Но у Карлотты будет все, об этом я позабочусь!
– Так чудесно вдруг обрести сестру! – сказала я.
– Я ужасно ревновала тебя! Мне очень стыдно!
– Ничего, я понимаю. Теперь ты уже не будешь ревновать?
– О нет, нет! Теперь у меня ни к кому не будет ревности! Томас избрал меня такой, какой я была! Я всегда это буду помнить!
– Я думаю, он очень хороший человек, Кристабель, – сказала я.
– Да, – ответила она, – О, Присцилла, я так счастлива!
***
По словам отца, откладывать свадьбу не было никакого смысла, поэтому она состоялась спустя несколько дней. Кристабель цвела, она была счастлива. Все свое время она посвятила обстановке Грассленд Мэйнора, но не забывала навещать и нас, хотя была вся в заботах о своей семейной жизни. Она только и делала, что говорила о Томасе Уиллерби, что меня очень поражало: раньше она всегда казалась такой холодной и не показывала своих привязанностей. Никогда и ни в ком другом не наблюдала я такой разительной перемены. Конечно, ее муж тоже был счастлив с ней, и никто не сомневался, что брак этот будет очень счастливым.
Спустя какое-то время она приехала в Эверсли и по секрету сообщила мне, что у нее будет ребенок. Теперь у нее было все для полного счастья. С гордостью она продемонстрировала мне потом свою детскую, а Томас, как заметил Карл, все это время глядел на нее, будто она была Девой Марией.
Я с большим удовольствием наблюдала за их счастьем, и теперь пришла моя очередь испытывать уколы ревности. Я подумала, как все было бы, если бы Джоселин и я поженились я бы открыто готовилась к рождению ребенка, вместо того чтобы участвовать в этом нелепом фарсе! Более того, долгое время я не могла видеть мою девочку, поэтому особо радоваться своей судьбе мне не приходилось.
В декабре у Кристабель родился ребенок. Мать и я поехали в Грассленд и присутствовали при его рождении. Мы должны были успокаивать Томаса, который очень переживал. Его привязанность к Кристабель была такой нежной и искренней, что я подумала, какую замечательную шутку сыграла с нами судьба в тот день, когда мы пошли на Темзу.
Роды были долгими и трудными. Но, несмотря на это, в положенное время мы услышали крик ребенка. Радость, отразившаяся в тот момент на лице Томаса, глубоко тронула меня. Мы замерли в ожидании. Наконец, появилась повивальная бабка.
– Мальчик! – сказала она. В комнате воцарилась тишина. Томаса переполняла радость, и он не мог вымолвить ни слова. Потом сказал:
– А моя жена?
– Очень устала, она не может принять вас пока что...
В ее голосе послышалось предупреждение, и меня пронзил страх. Я взглянула на Томаса и увидела, как радость его постепенно угасает.
– Это был тяжкий труд, – сказала мать. – Когда она отдохнет, все будет в порядке.
***
В течение следующих нескольких дней все переживали за здоровье Кристабель: ее охватила лихорадка. Отец послал к ней нашего доктора, еще он привез в Грассленд Мэйнор одного из королевских врачей. Я была рада, что он так поступил: это доказывало, что он испытывает к своей дочери какие-то чувства.
Моя мать и я больше времени проводили у Кристабель, чем в Эверсли-корте. Вместе мы ухаживали за ней и обрадовались, когда увидели, что постепенно дело идет на поправку.
– Скоро она выздоровеет, – сообщила я Томасу.
Он схватил меня и крепко прижал к себе. Я была очень тронута и одновременно с тем удивлена, что Кристабель может пробудить в человеке подобную привязанность.
Что касается ребенка – его окрестили тоже Томасом, – то он благополучно рос, даже не подозревая о той трагедии, которая чуть было не разыгралась после его родов. Доктора сказали, что Кристабель должна быть очень осторожной и ни в коем случае в течение нескольких лет не рожать детей.
Рождество пролетело незаметно, и приближался Новый год. Маленькому Томасу мы подыскали хорошую кормилицу, и неприятностей он пока что никаких не доставлял. Он был хорошеньким и очень сильным малышом, к великой радости его родителей.
Больше всего в жизни Кристабель не хватало того, что сейчас она в полной мере обрела, – любви. Теперь она и сама научилась любить других, и я никогда не встречала женщины, которая была бы больше счастлива своей судьбой, чем Кристабель.
Отец признался матери, что Кристабель – его дочь, на что она ответила, что уже давно об этом догадывалась и теперь хочет сделать для нее как можно больше, чтобы заставить ее забыть о годах, проведенных ею в доме викария.
Однажды в холодный январский полдень, когда северный ветер с яростью штурмовал стены замка и так приятно было сидеть перед камином, Кристабель пришла ко мне.
– Как все-таки странна эта жизнь, Присцилла! – обратилась она ко мне. Всего год назад у меня не было ничего, будущее казалось мрачным, я страшилась его. А потом вдруг все изменилось: ко мне пришло счастье, о котором я даже никогда не мечтала!
– Такова жизнь, Кристабель. Думаю, это был хороший урок: никогда не следует терять надежду!
– Но и обольщаться, наверное, тоже не стоит.
– Я согласна. Когда мы счастливы, мы должны жить полной жизнью и не задумываться о будущем!
– Ты так думала, когда была на том острове с Джоселином?
– Я тогда об этом не думала: просто я была счастлива любить и быть любимой! Я приняла тот миг без малейших раздумий!
– Но каковы были последствия!
– Я ни на что на свете не променяла бы Карлотту! – ответила я.
– Присцилла, боюсь, я так испорчена...
– О чем ты говоришь?
– Я не заслуживаю всего этого!
– Конечно, заслуживаешь, иначе бы это тебе не принадлежало. Неужели ты думаешь, что Томас полюбил бы такую женщину, которой ты себя считаешь?
– С ним я совсем другая! Я полюбила его сразу, когда столкнулась с ним на льду! У нас есть маленький Томас, муж так счастлив! Он всегда хотел иметь детей, а теперь у него есть сын! Он говорит, что не может поверить, что все это досталось ему из-за какого-то скользкого льда!
– Ну, все так и получилось! И теперь все, что тебе надо, – это принять свое счастье!
– Что я и собираюсь сделать! Я постараюсь ни в коем случае не испортить его!
– Тогда не говори ничего, даже не думай.
– Но я не могу наслаждаться счастьем в полной мере, пока ты не простишь меня!
– Простить тебя? За что?
– Я завидовала тебе, думаю, иногда даже ненавидела тебя! Ты была так добра ко мне, но я ничего с собой не могла поделать! Ты мне нравилась, но во мне был какой-то барьер. Это было ужасно! Это заставляло меня желать тебе вреда!
– Что ты говоришь?!
– Я чувствовала себя изгоем, никому не нужным ребенком, чье существование доставляет одни лишь неприятности... Быть оторванной от своих родителей, Присцилла, – это разбивает сердце малыша! Я никогда не ощущала на себе родительской любви: у Конналтов ее просто не было! Они были худшими приемными родителями, которых только можно пожелать ребенку.
– Все позади, Кристабель, все закончилось! Теперь у тебя есть сын, муж, который боготворит тебя, и этот чудесный дом! Забудь о том, что ты перенесла, чтобы достичь этого... Теперь ты здесь, и все будет иначе!
– Ты поймешь меня, Присцилла, я знаю, но дай мне исповедаться! Это облегчит мне душу! Во мне сидело страстное желание унизить тебя так, как унижали меня: ты была законной дочерью, я же – незаконнорожденной! Видишь, у меня очень неприятный характер! Я знала, что происходит между тобой и Джоселином, я знала, как вы невинны, я знала, что чувствуют люди в отчаянии! Мы собирались на остров, помнишь?.. И тогда я притворилась, будто у меня страшно болит голова, и не поехала! Я знала, что под вечер выпадет туман: один из садовников сказал мне об этом. Я специально все подстроила так, что вы поехали одни...
– Но зачем?
– Про себя я сочла, что все случится именно так, как случилось. Я тогда будто сошла с ума, злоба перевернула все мои мысли. Злоба и зависть – самые страшные из всех чувств! Вы находились в отчаянном положении, и было совершенно очевидно, что вы ухватитесь за возможность провести несколько часов вместе. Я не думала, что может родиться ребенок, но, конечно, это было возможно. Теперь ты понимаешь, что я тогда замыслила? Я – очень злобное создание, и я подстроила это тебе, которая всегда была так добра ко мне!
– Это вся твоя исповедь? – спросила я.
– А этого недостаточно? Я поцеловала ее.
– Пожалуйста, Кристабель, забудь об этом! Карлотта столько значит для меня, что я не могу думать о том, как все это произошло!
– Если бы ты вышла замуж за Ли: он любит тебя! Тогда бы ты имела детей, которые были бы с тобой всегда, и не понадобилось бы всех этих тайн!
– Кристабель, ты везде ищешь беду. Я заметила это с самого начала. Эдвин разочаровал тебя?
– Я никогда не любила Эдвина, теперь я это понимаю! Я просто искала путь, которым могла бы выбраться из нищеты. Эдвин слаб, а мне нравятся сильные мужчины!
– И теперь у тебя есть муж и ребенок! Будь счастлива, Кристабель, ты должна радоваться жизни и принимать ее дары! Если ты не научишься этому, ты можешь все потерять!
Она содрогнулась, и я обняла ее за плечи.
– Я ужасная женщина, Присцилла! – сказала она. – Если бы ты только знала... Я поцеловала ее.
– Хватит об этом! Могу я попросить, чтобы принесли маленького Томаса?
Она, в свою очередь, обняла меня и кивнула.
***
Когда мы вернулись в Эверсли, нас ждало огромное потрясение. Отец мерял шагами зал, находясь, по-видимому, в сильном волнении.
– Что случилось? – воскликнула мать.
– Король умер! – ответил он.
Мать прижала руку к сердцу и побледнела.
– Карлтон, что же теперь будет? – прошептала она. – О, Боже, не дай разразиться несчастью! Но он был не так уж стар, пятьдесят пять – это не возраст для мужчины!
– Да, – добавил отец. – Правда, последние два года он не очень хорошо себя чувствовал и был уже не тем, что раньше, когда был полон здоровья. Но в последнее время он стал раздражителен, что совсем не свойственно ему. Я предвидел, что так случится, но не думал, что все произойдет так внезапно! Может, он слишком хорошо жил? Его жизнь подходила к концу, хотя он смог уложиться в меньшее количество лет, нежели остальные!
И они заговорили о том, что волновало сейчас всех, – что предпримет теперь Монмут и как поступит мой отец.
Отец продолжал свой рассказ о смерти короля. Вечером, перед тем, как он почувствовал себя неважно, король был среди своих друзей и выглядел вполне здоровым. Он ужинал с любовницами – герцогинями Портлендской и Кливлендской и герцогиней Мазарини – и выказывал им много знаков своей привязанности. В тот вечер, как обычно, были игры и музыка, и всех очаровал своим пением маленький французский мальчик, которого любезно прислал король Франции.
Затем король посетил покои герцогини Портленд, после чего вернулся и шутил в своей обычной благожелательной манере. Камергеры, в чью обязанность входило спать в его комнате вместе с собаками – постоянными спутницами короля, говорили, что король стонал во сне, а когда проснулся, то почувствовал себя плохо. Он принял несколько капель лекарства, которое изобрел сам, "Королевские капли". Пятнадцать капель этого снадобья на бокал вина считались верным средством от всех болезней. Но, к сожалению, королю это не помогло, и во время бритья слуги с ужасом увидали, что лицо его вдруг покраснело, глаза выкатились и уставились в потолок, а тело грузно осело в кресле. Он попытался подняться и упал им на руки. Все поняли, что смерть близка.
Герцог Йорк – наследник трона – сразу прибежал к постели брата. Никто не понял, узнал его Карл или нет.
– Йорк! – сердито вскричал отец. – Какое печальное время наступит для нашей страны при таком короле! Карл знал, что народ не хочет видеть на троне Якова. Разве он сам не сказал как-то: "От меня никогда не избавятся, Яков, потому что иначе они получат тебя! Таким образом, корона твердо сидит у меня на голове!" Ну почему он не признал Монмута?
– Все равно бы нашлись те, кто выступил за Якова!
– Да, католики! – сердито ответил отец. Затем он продолжил свой рассказ о том, как пытались спасти жизнь короля. Были перепробованы все известные средства: горячее железо прикладывали ко лбу, в рот вливали снадобье из черепов. Короля терзали ужасные боли, однако он сохранял контроль над речью и даже пытался шутить.
– Нам показалось, что он еще будет жить, – сказал отец. – Вы бы видели радость, отразившуюся на лицах людей: хотели даже разжечь костры повсюду! Однако радоваться было рано: вскоре случился еще один приступ, и уже ни у кого не было сомнений в том, что король умирает. Перед смертью он продиктовал нам свою волю относительно любовниц и незаконнорожденных детей: он позаботился о них.
– А Монмут? – спросила мать.
– Он не называл его имени.
– Так значит, Яков II теперь король Англии?
– Да, спаси нас Господи!
– Карлтон, но ты останешься здесь, в деревне?
– Моя дорогая Арабелла, ты же меня хорошо знаешь!
– Но разве для тебя ничего не значат твой дом, твоя семья?..
– Они значат для меня так много, – сказал он. – что, если понадобится, я отдам ради них свою жизнь!
Они, казалось, совсем не замечали меня. Я повернулась и вышла из зала. Отец успокаивал мать, прижав к груди, но я хорошо его знала. Он принадлежал к тому типу людей, которые, если уж решали про себя, что дело праведное, никогда не отступали от него. Он был одним из тех, которые остались в Англии во время Республики, чтобы работать для возвращения короля, и он жил среди врагов, слывя круглоголовым – он, самый преданный из роялистов! Он рисковал своей жизнью каждую минуту на протяжении долгого времени, и теперь он снова вставал на эту дорогу. Я почувствовала страх за него.
***
С тех пор жизнь нашу мирной назвать было никак нельзя. Мать ходила по дому, своим видом напоминая привидение, а отец часто уезжал в королевский дворец. Я заметила, насколько нервной стала мать: каждый раз, когда со двора до нашего слуха доносился стук подков, она вздрагивала.
Мы узнали, что новый король открыто выслушал католическую мессу в королевской часовне. Квакеры послали ему петицию, в которой они выражали свою искреннюю печаль по поводу кончины Карла и показывали свою лояльность новому королю, но весь смысл этого обращения скрывался в заключительных словах:
"До нас дошло, что ты не более сторонник английской церкви, чем мы, и мы надеемся, что ты облечешь нас той же степенью свободы, что позволяешь себе..."
***
В апреле новые король и королева были коронованы. Яков ясно показал всем свои симпатии, арестовав Титуса Оутса, и, хотя никто по этому поводу не печалился, это лишь еще раз доказывало то, что король не желает, чтобы католиков тревожили. Титуса Оутса заставили выплатить штраф в тысячу фунтов, лишили духовного сана и публично высекли. Кроме того, в течение всей жизни, согласно решению суда, он должен был пять раз в год вставать к позорному столбу. Это, наверное, явилось для него самой страшной карой, ибо он приобрел себе немало врагов во время своего ужасного правления.
Наступил май – месяц неземной красоты. Двадцать пять лет назад в это время Карл вернулся в страну, чтобы вновь вступить во власть над своим королевством, и все эти годы Англия почивала в спокойствии и благоденствии. Время пуритан прошло, и главным в жизни было удовольствие. Король показал всем пример, а страна была лишь рада следовать по его стопам. Его царствование омрачилось лишь заговорами папистов и "Ржаного дома", да и то затеянными глупыми и злыми людьми.
Однако теперь наше благоденствие подошло к концу: на престол взошел новый король-католик, и это в стране, которая в большинстве своем была протестантской! Поговаривали, что и Карл был католиком, но он обладал достаточным умом, чтобы скрывать это. Яков же был не так мудр, и в этот прекрасный месяц май над нашим домом нависли зловещие тучи.
– Герцог Монмут вышел из Текселя на фрегате и двух небольших судах, – как бы между прочим сказал отец, но я сразу поняла, какое волнение крылось за этими словами.
– Значит, – хмуро произнесла мать, – он направляется в Англию? Отец кивнул.
– Он не будет таким глупцом, чтобы... – начала было она.
– Он – сын короля! – прервал ее отец. – Многие утверждают, что король все-таки был женат на Люси Уолтер! И самое главное – он стоит за дело протестантов!
– Карлтон! – воскликнула мать. – Ты же не...
– Дорогая моя, – рассудительно ответил он, – можешь быть уверена, я поступлю так, как сочту необходимым для нашей семьи.
Больше он не мог сказать ничего, но он ждал, и мы знали, что в один прекрасный день его позовут. Прошло почти три недели, и вот, наконец, это случилось. Монмут высадился в Дорсете и призвал всех друзей присоединиться к нему. Он собирался силой отобрать трон у Якова.
В тот же день, как отец уехал, Парламент обвинил Монмута в государственной измене, где говорилось, что за голову герцога, живого или мертвого, назначена награда в пять сотен фунтов. Мать была безутешна.
– Ну почему он должен был сделать это?! – рыдала она. – Ведь разразится гражданская война! Почему мы должны вставать на чью-то сторону? Какое мне дело до того, какой король сидит на троне?
– Это имеет значение для отца, – сказала я.
– Неужели это значит для него больше, чем его дом, его семья?
– Он всегда защищал кого-то, – напомнила я ей. Она кивнула, и горькая улыбка тронула ее губы. Я знала, что она вспоминает, как впервые вошла в этот дом, когда она приехала сюда со своим первым мужем – отцом Эдвина, – и как встретилась здесь с отцом, который тогда рисковал своей жизнью ради дела.
– У Монмута ничего не выйдет! – страстно произнесла она. – Я знаю это!
– А я знаю, – уверила я ее, – что отец выживет в любой ситуации!
Это немного успокоило ее, и нам оставалось только ждать. Тогда мать и дала мне прочитать наши семейные дневники, и я узнала много нового для себя. Теперь я испытывала к ним обоим новую, особую нежность.
Пришли очередные известия. Монмут взял Таунтон, и у всех создавалось впечатление, что весь запад страны готов присягнуть ему. Опьяненный победой, он, в свою очередь, выпустил указ, прямо противоположный королевскому, где сам предлагал за голову короля Якова пятьсот фунтов и называл парламент бунтарским.
Как сказала мать, это было обычным хвастовством с его стороны. Он был молод и безрассуден. Вполне возможно, что он действительно являлся сыном короля, но он никогда не станет таким, каким был его отец.
