Текст книги "В ожидании счастья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

По мере нашего приближения к Ля Мюету озабоченность Мерси возрастала. Я слышала, как он шепотом сказал Штарембергу:

– Мы ничего, ничего не можем сделать. Именно он выбрал это время – это непостижимо.

Мое внимание привлекали люди, выстроившиеся вдоль дорог, особенно по мере нашего приближения к Парижу. Мы не поехали в город, а обогнули его, и крики долетали до нас приглушенными. Поэтому я улыбалась и наклоняла голову, как меня учили, а люди кричали, что я «хрупкая», «нежная», и я позабыла о страхах Мерси, поскольку, мне всегда нравились овации.

Я немного огорчилась, когда мы прибыли в Ля Мюет. Король был уже там, готовый представить мне братьев мужа. Графу Прованскому было четырнадцать лет от роду – он был всего на шестнадцать дней моложе меня и гораздо симпатичнее дофина, но немного склонен к полноте, как и его старший брат. Все же он был поживее, и я его, по-видимому, очень заинтересовала. Его брат, граф д'Артуа, был примерно на год моложе меня, однако у него был живой, умный взгляд, как бы делавший его старше своих братьев – я имею в виду, что в житейском плане он был более искушенным. Он взял мою руку и медленно поцеловал ее. Его смелые глаза были полны восхищения, а поскольку я всегда была отзывчива на поклонение, я отдала предпочтение Артуа из двух братьев, возможно, даже из трех. Однако мне не хотелось сравнивать дофина с ними. Я даже старалась не вспоминать о дофине, поскольку это очень смущало меня и немного угнетало. По правде говоря, я не знала, что и думать о нем, и мне поэтому, как всегда, удалось отвлечь свои мысли. Мне всегда удавалось жить в воображаемом мире.

После встречи с братьями своего мужа мне предстояло подготовиться к банкету, который должен был состояться в неофициальной обстановке как семейное торжество и поэтому пройти в более интимной атмосфере. На этот раз мне предстояло оказаться в самом центре моей новой семьи.

В мои апартаменты пришел король и сказал, что у него есть для меня подарок. Оказалось, это шкатулка с драгоценностями. Они вызвали у меня восторг, а он, в свою очередь, был счастлив видеть мою радость и без конца повторял, как это очаровательно – быть молодой и испытывать такое удовольствие от простых безделушек. Затем взял из шкатулки ожерелье и подержал в руке. Каждая жемчужина была размером с лесной орех и все они были прекрасно подобраны по цвету.

– Его привезла во Францию Анна Австрийская, – сказал он мне. – Поэтому очень уместно, чтобы его носила другая принцесса из Австрии! Это ожерелье украшало мою мать и мою жену. Оно является собственностью всех дофин и королев Франции.

Когда он торжественно, собственноручно надевал на меня ожерелье, его пальцы задержались на моей шее, и он сказал, что жемчужины еще никогда не выглядели так прекрасно. У меня красивые плечи, и со временем я стану красивой женщиной, украшением трона Франции.

Поблагодарив его с наигранной скромностью, я взглянула на него и неожиданно обвила его шею руками. Это было не правильно, я это сразу поняла по реакции мадам Ноай, стоявшей рядом, которая едва не упала в обморок в ужасе от моей наглости, а мне было все равно и королю тоже. Он тихонько бормотал:

– Очаровательно, очаровательно… Я напишу в письме твоей матушке, что мы все очарованы ее дочерью.

Он ушел с улыбкой на лице.

Мадам де Ноай прочитала мне длинную нотацию, как я должна вести себя в присутствии короля Франции, но я не слушала ее. Мне пришло в голову, что если бы меня выдали замуж за него, как это когда-то предполагалось, то у меня было бы гораздо меньше опасений, которые я испытывала при мысли о том, что завтра состоится моя свадьба.

За ужином в интимной обстановке я увидела всех своих новых родственников. Моя шея была украшена ожерельем, которое застегнул сам король. Я села рядом с дофином, который ничего мне не говорил и не смотрел в мою сторону, а его брат Артуа улыбнулся мне и шепнул, что я выгляжу просто прелестно.

Мне сразу стала понятна напряженность атмосферы – мое внимание привлекла молодая женщина, сидевшая за столом и говорившая несколько громче, чем все остальные. Меня не представили ей, и мне трудно было понять, кто она такая. Она была очень красива – прекраснее всех женщин за столом. У нее были светлые, очень густые вьющиеся волосы и самый чудесный цвет лица, какой мне когда-либо приходилось видеть; голубые глаза были огромными и немножко навыкате. Одета она была великолепно и вся блистала драгоценностями – ни на одной из присутствовавших не было так много бриллиантов, как на ней. От нее невозможно было отвести взгляд, и даже король, сидевший во главе стола, не спускал с нее глаз; казалось, что ему очень приятно видеть ее за столом, и один или два раза я заметила, как они обменялись взглядами и улыбками, что привело меня к мысли, что они настоящие друзья. Но тогда у меня возникал вопрос, почему она была здесь нежелательна, если король так любовался ею? Тетушки перешептывались между собой, а Аделаида, как я заметила, бросала в сторону этой женщины взгляды, которые можно было охарактеризовать только как злобные. Король постоянно поворачивался и обращался ко мне и, когда слышал мои ответы на моем причудливом французском, улыбался, а за ним улыбались и другие. Он сказал, что мой французский очарователен, и все повторяли его слова. Я считала, что вечер проходит успешно, и не могла понять, почему так беспокоится Мерси.

Наконец, мое любопытство стало нестерпимым и я спросила даму, сидевшую рядом со мной:

– Кто эта прелестная голубоглазая женщина? Последовало краткое молчание, как будто я сказала что-то неприличное. Ожидание ответа затянулось, а потом я услышала:

– Это мадам Дюбарри, мадам дофина.

– Мадам Дюбарри! Она не была мне представлена.

Казалось, что каждый занят своей тарелкой, а некоторые пытались сдержать улыбку. Потом кто-то спросил:

– Мадам, что вы думаете о ней?

– Она очаровательна. Какие обязанности она несет при дворе?

И вновь пауза, появление легкого румянца на одном-двух лицах и улыбки в глазах:

– О, мадам, ее обязанность – развлекать короля.

– Развлекать короля! – улыбнулась я. – Тогда я хочу стать ее соперницей.

Что такое я сказала? Я просто сделала верноподданное заявление. Почему оно было воспринято таким образом? На лицах я видела смешанное выражение ужаса и нескрываемой радости.

Мы покинули Ля Мюет на следующее утро и через некоторое время прибыли в версальский дворец. В карете я сидела, словно набрав в рот воды, поскольку моей спутницей была графиня де Ноай и во время поездки мне предстояло выслушать очередную нотацию. Мое поведение беспокоит ее. Я должна понять, что французский двор очень отличается от австрийского двора. Я никогда не должна забывать, что мой дед является королем Франции. Я слушала вполуха, поскольку все время думала, как будет выглядеть мое свадебное платье и не разочаровался ли во мне дофин; на какое-то время мне вспомнилась моя сестра Каролина, которая будет молиться за меня в этот день – и плакать тоже.

Наконец мы прибыли в Версаль.

Этот момент производил глубокое впечатление. В детстве я часто слышала это название, произносимое в приглушенных тонах. «Так делают в Версале»– это означало: «абсолютно правильно». О Версале говорили и Версалю завидовали при каждом дворе в Европе.

У ворот дворца собирались торговцы шпагами и шляпами. Потом я слышала разговоры о том, что Версаль – великий театр, где королевская семья дает домашнее представление. В этом была большая доля правды, поскольку любой мог прийти в зал Геркулеса, – кроме собак, нищенствующих монахов и отмеченных свежими знаками оспы, – при условии, что у него есть шпага и шляпа. Было смешно наблюдать за теми, кто никогда не носил шпаги до того, как взял ее напрокат у ворот, а сейчас важно расхаживал по дворцу. Разрешалось входить даже проституткам, если они не занимались своим ремеслом и не искали клиентов. Однако для того, чтобы попасть в более сокровенные покои дворца, необходимо было быть представленным ко двору. Естественно, в Версале трудно было найти уединение. При нашем дворе в Вене, где все было проще, я не привыкла ощущать за собой постоянное наблюдение, а здесь я была на виду большую часть дня.

Дворцовые ворота открылись, и мы проехали через строй гвардейцев – швейцарцев и французов, – которые были выстроены специально для того, чтобы приветствовать меня. Я испытывала странное ощущение возбуждения, смешанного с тревогой. Я не предавалась самоанализу, но в такие моменты у меня возникало беспокойное чувство, что я продолжаю выполнять странное предназначение, которое, хочу я того или нет, невозможно избежать.

Во внутреннем дворе замка уже выстроились экипажи принцев и знати. При виде красных султанов лошадей у меня вырвался возглас восхищения, поскольку моя любовь к этим животным столь же сильна, что и к собакам. Лошади нетерпеливо гарцевали и выглядели прекрасно с цветными лентами, вплетенными в их вьющиеся гривы.

Перед нами стоял дворец. В его бесчисленных окнах отражалось солнце, делая их похожими на сверкающие бриллианты, а за окнами скрывался целый замкнутый мир. Итак, я вступила в версальский дворец, который должен был стать моим домом на долгие годы – практически до тех черных дней, когда меня увезут из него.

По прибытии меня разместили во временных покоях на первом этаже, поскольку покои, которые обычно выделялись для королев Франции, были не готовы. Когда я думаю о Версале сейчас, мне вспоминаются во всех подробностях комнаты, которые мне предстояло занять после первых шести месяцев, – те прекрасные покои на втором этаже, которые выходили в Зеркальную галерею. Моей спальней пользовалась Мария Терезия, жена Людовика XIV, и Мария Лещинская, жена Людовика XV. Из моих окон можно было смотреть на Швейцарское озеро и цветник с двумя лестницами, которые назывались «Лестницами святых ступеней»и вели в оранжерею, где росли двести апельсиновых деревьев.

Но когда я впервые приехала сюда, меня проводили в покои на первом этаже, где меня ожидали неумолимые фрейлины со свадебным платьем. Я разинула рот от радости и мои мрачные мысли сразу исчезли при взгляде на него. Никогда раньше я не видела такого прелестного платья, меня очаровали корзины цветов на фоне белой парчи.

Как только я оказалась в своих покоях, появился король с тем, чтобы поприветствовать меня в Версале. Какие у него были очаровательные манеры! С ним пришли две маленькие девочки, сестры моего мужа – Клотильда и Елизавета. Клотильде, старшей, было около одиннадцати лет, она была предрасположена к полноте и держалась весьма дружественно; что касается маленькой Елизаветы, мне она показалась прелестной, я поцеловала ее и сказала, что мы должны быть друзьями. Король был доволен и шепнул мне, что, чем дольше он меня знает, тем больше подпадает под мое обаяние. После его ухода вместе с девочками фрейлины бросились ко мне и стали готовить меня к свадьбе.

В час дня пришел дофин, чтобы проводить меня в дворцовую церковь. Было очень жарко, и хотя он весь сверкал в украшенном золотом костюме, великолепие одеяния делало его еще более суровым. Не взглянув на меня, он взял меня за руку и проводил в зал королевского Совета, где формировалась свадебная процессия. Помнится, я тогда обратила внимание на облицовку камина из красного мрамора и запах помады; в воздухе стояла дымка от свеженапудренных париков и слышалось шуршание шелка и парчи, когда знатные дамы в просторных и прекрасно скроенных юбках прохаживались по залу.

Процессию возглавлял главный церемониймейстер. За ним шли дофин и я. Он держал меня за руку. Его рука была теплой и влажной, и я чувствовала ее сопротивление. Мои попытки улыбнуться ему ни к чему не привели – он избегал моего взгляда. А сразу за нами следовала мадам де Ноай, поэтому я не могла сказать ему ничего, даже шепотом. За ней шли принцы королевской крови со своими сопровождающими, потом мои юные девери и король, за ними следовала маленькая принцесса, которую я в первый раз увидела в тот день, вместе с тетушками и другими принцессами двора.

Через Зеркальную галерею и парадные покои мы прошли к дворцовой церкви, где были выстроены швейцарские гвардейцы, и как только появился король, они затрубили в трубы и забили в барабаны, возвещая о его прибытии. Дворцовая церковь не была похожа на нашу из-за элегантной отделки. Я уверена, что матушка сочла бы украшение церкви непристойным, хотя сочетание белого цвета с позолотой и было очень красивым; но лепные ангелы представлялись скорее сластолюбивыми, чем святыми.

Мы с дофином опустились на колени на подушечки из красного бархата, обрамленные золотой каймой, и главный «раздающий милостыню» Франции монсеньер де ля Рош-Эмон приступил к церемонии бракосочетания.

Моему жениху становилось все скучнее и скучнее, он что-то мямлил про себя, надевая кольцо мне на палец, и мне казалось, что он готов выбросить эти освященные главным «раздающим милостыню» 11
  Должностное лицо при дворе.


[Закрыть]золотые безделушки, которые он дарил мне во время церемонии.

Итак, мы сочетались браком. Архиепископ благословил нас, последовала месса, потом заиграл орган, и брачный договор был вручен королю на подпись. После дофина я должна была написать свое имя. Руки мои дрожали и неровными каракулями я написала: Мария Антуанетта Иозефа Анна. Капля чернил упала на бумагу, и я почувствовала, что все присутствующие пристально уставились на посаженную мной кляксу.

Позднее она также стала рассматриваться в качестве «предзнаменования». Если кляксы считать предзнаменованиями, то я свободно ставила их, выполняя домашние задания в течение многих лет. Однако эта клякса была особой. Ведь это был мой брачный договор!

Может быть, кто-то думает, что для одного дня вполне достаточно и одной этой церемонии. Не тут-то было! Теперь я стала настоящей дофиной Франции и мадам де Ноай проводила меня в мои апартаменты, где в качестве первой обязанности мне предстояло принять челядь своего нового хозяйства и выслушать их клятву верности. Их было много: мои фрейлины, мой первый распорядитель, мой «раздающий милостыню», мои конюшие, ведающие королевскими лошадьми и экипажами, мои врачи, у меня были даже аптекари и хирурги (два первых и четверо последних), хотя мне, при отличном здоровье, было непонятно, зачем их так много. У меня был свой часовщик и свой мастер по изготовлению гобеленов, а еще мастерица по парикам, которая также прислуживала мне в ванной. Я устала считать, как много людей ждали меня – сто шестьдесят восемь человек были заняты только тем, чтобы накормить меня одну.

Принимая клятвы верности от моих кладовщиков, искусных поваров, дворецких, поставщиков вин, я едва сдерживала смех и зевоту, поскольку все это выглядело абсурдно. Мне не приходила в голову мысль, что такое мое отношение вызовет возмущение. Я совсем не знала французов. Я обидела многих прежде, чем поняла свои ошибки, совершенные в те далекие дни, а когда я их осознала, многое уже нельзя было исправить. То, что являлось очевидным для более умного человека, для меня было непонятным; сюда же можно отнести и вопросы этикета, который, как я видела, в высших сферах соблюдается неукоснительно и который так же решительно проводится в жизнь и в более низких слоях населения. Мое легкомысленное, несерьезное отношение к французским обычаям рассматривалось с тем же недоумением, которое мадам Ноай выражала в беседах со мной.

А мне просто хотелось, чтобы эта процедура поскорее окончилась и уступила место свадебному торжеству, на котором должен был присутствовать король, от которого, зная уже о его щедрости, я ждала многого. И не была разочарована. Король подарил мне туалетный набор, украшенный голубой эмалью, игольницу, шкатулку и веер. Все предметы были усыпаны бриллиантами. Как я любила эти холодные камни, которые могли неожиданно загораться красным, зеленым и голубым огнем!

Взяв в руки игольницу, я сказала:

– Моя первая задача заключается в том, чтобы что-то сделать для короля. Я вышью для него жилет.

Мадам де Ноай напомнила мне, что я должна спросить разрешения Его Величества. Рассмеявшись в ответ, я сказала, что это будет сюрприз. Потом добавила, что мне потребовались бы годы для завершения такой работы, поэтому, может быть, лучше сказать ему, что я делаю, а может, не говорить ничего, чтобы он не знал о моей благодарности и о моих планах использования его подарка.

Это вызвало ее раздражение. Бедная старая мадам де Ноай! Я уже окрестила ее Мадам Этикет, и когда упомянула об этом в разговоре с одной из своих служанок, та громко расхохоталась. Это доставило мне удовольствие, и я решила, что буду при первом же случае смеяться над этикетом, поскольку для меня это был единственный путь переносить условности.

Король также вручил мне другие красиво сделанные вещицы. Когда я с восхищением рассматривала их, послышалось громыхание грозы. Только что безоблачное небо заволокло тучами, и в моей памяти сразу же всплыли бедные люди у дороги из Парижа в Версаль, которые пришли полюбоваться свадебными торжествами и праздничными фейерверками; теперь по причине дождя все будет испорчено.

Во время грозы мне удалось немного приоткрыть завесу над одной из странностей тетушек. Вернувшись в свои апартаменты, я увидела мадам Софи, оживленно беседовавшую с моей служанкой в самом дружественном тоне. Это выглядело странно, поскольку, когда меня представляли ей, она едва промолвила что-то в ответ, и вообще от нее слова было не дождаться, а некоторые ее слуги даже никогда не слышали, чтобы она разговаривала. И тем не менее, именно она доверительно беседовала с бедной женщиной, которая выглядела очень смущенной и не знала, как ей себя вести. Когда я вошла, мадам Софи держала служанку за руки и нежно их сжимала. Увидев меня, она спросила, как я себя чувствую, не устала ли я, собирается страшная гроза, а она ненавидит их… Слова беспорядочно срывались с ее уст. Как раз в этот момент раздался страшный удар грома, от которого, казалось, пошатнулся дворец, и Софи бросилась в объятия женщины, с которой оживленно беседовала. Это была очень необычная сцена.

Позднее мадам Кампан рассказала мне, что мадам Софи боится грозы и ведет себя до смешного трусовато, заговаривает с каждым, даже с людьми самого низшего сословия, хватает их за руки и в страхе прижимается к ним, когда ее ужас достигает предела. Мне предстояло еще очень многое узнать о своих тетушках, но чаще всего информация доходила до меня слишком поздно.

По окончании грозы Софи повела себя, как прежде, – ни с кем не разговаривая и молча торопливо проходя по комнатам дворца. Мадам Кампан, которой тетушка Виктория поверяла свои тайны в течение многих лет, рассказала мне, что Виктория и Софи впервые испытали ужас в аббатстве Фонтевр, куда их в детстве посылали для получения образования, и что это сделало их очень нервными. Они сохранили нервозность, даже став взрослыми. Для покаяния их закрывали в склепы, где хоронили монахов, и заставляли молиться. А один раз послали в церковь молиться за одного из садовников, который сошел с ума и бредил. Его домик был рядом с церковью, и пока они находились там одни и молились, до них доносились леденящие кровь вопли.

– С тех пор мы подвержены припадкам страха, – объяснила мадам Виктория.

Гроза, тем временем усилилась, и, как я и опасалась, люди из Парижа, приехавшие в Версаль посмотреть фейерверк, были разочарованы: при такой погоде не могло быть и речи о праздничном фейерверке. Еще одно плохое предзнаменование!

В Зеркальной галерее король давал прием, и мы все собрались там. Великолепие помещения захватывало дух; позднее я привыкла к его роскоши. Я вспоминаю канделябры, позолоченные и сверкающие, на каждом из которых горело по тридцать свечей, поэтому было светло, как днем. Король, мой муж и я сидел за столом, покрытым зеленой бархатной скатертью с золотой бахромой и играли в карточную игру каваньоль, которой меня, к счастью, весьма предусмотрительно научили, и я могла играть в эту глупую игру гораздо лучше, чем писать. Мы с королем улыбались друг другу через стол, а дофин сидел угрюмо, играл с таким выражением лица, как будто презирал эту игру; так оно и было на самом деле. Пока мы играли, толпы придворных окружали нас, и меня занимала мысль, должны ли мы им улыбаться. Но поскольку король их не замечал, то я последовала его примеру. В галерее могли находиться лишь приглашенные. Однако некоторые из тех, кого гроза не заставила вернуться домой, решили возместить потерю зрелища праздничного фейерверка, прорвались через заграждения и смешались с гостями. Привратники и охрана не смогли противостоять им, а поскольку никто не хотел осложнений, то мер принято не было.

Когда прием в Зеркальной галерее закончился, мы направились ужинать в новый оперный театр, построенный королем по случаю моего прибытия во Францию. По пути туда нас охраняли швейцарские гвардейцы в накрахмаленных жабо и форменных шапочках темно-фиолетового цвета, а также личные телохранители, разодетые в весьма красочные мундиры с серебряной тесьмой, в красных бриджах и чулках.

Настоящее предназначение этого прекрасного оперного театра было замаскировано. Был настелен пол, закрывающий зрительские кресла. На нем красовался стол с цветами и сверкающими бокалами. С соблюдением всех правил церемониала мы заняли свои места: во главе стола – король, по одну сторону от него села я, по другую – мой муж, рядом со мной – не знаю, кого за это благодарить, – разместился мой молодой деверь граф де Артуа, проявлявший ко мне большое внимание и провозгласивший себя моим защитником, намекая в своей решительной манере, что он готов поддержать честь Франции вместо дофина в любой момент, когда я пожелаю! Он , был дерзок, но понравился мне с первого момента нашей встречи.

По другую сторону от Артуа находилась мадам Аделаида, явно наслаждавшаяся торжеством и не спускавшая глаз со своих сестер – Софи, сидевшей рядом с ней, и Виктории, находившейся за столом напротив нее, рядом с Клотильдой и пытавшейся говорить со мной, перебивая Артуа, одновременно бросая хитрые взгляды по сторонам. Она выразила надежду, что мы с ней сможем задушевно побеседовать вдвоем в ее апартаментах. Это была настоятельная просьба. Артуа, который прислушивался к нашему разговору, в удивлении приподнял брови, повернувшись ко мне, и я поняла, что мы с ним союзники. На краю стола, поскольку у нее был самый низший ранг изо всех двадцати одного члена королевской семьи, находилась молодая женщина, сильно заинтересовавшая меня во время моего первого представления новым родственникам, – принцесса де Ламбаль. Она очаровательно мне улыбнулась, и я почувствовала, что, имея в качестве друзей ее, короля и моего нового защитника Артуа, мне нечего опасаться за свое будущее.

Я была слишком взволнована, чтобы есть что-нибудь, но заметила, что у моего мужа аппетит хороший. Я не знала другого человека, который мог бы так уходить в себя, забывая об окружающем мире. Когда подавали «королевское мясо» (так называлось одно из многочисленных блюд) с соблюдением строжайшего церемониала, он мог сидеть, погрузившись в свои мысли и думая только о еде, готовый сразу же наброситься на нее, как будто он только что вернулся с трудной многочасовой охоты.

Заметив ненасытный аппетит своего внука, король довольно громко сказал ему:

– Ты ешь довольно усердно, Бэри. Тебе не следует перегружать свой желудок на ночь, особенно сегодня.

Потом заговорил мой муж, и все с нетерпением ждали, что он ответит, – я полагаю, они вообще редко слышали его голос.

– Я всегда сплю лучше после хорошего ужина, – сказал он.

Я понимаю, почему Артуа с трудом подавил свое удивление, а многие гости с необычайным интересом принялись изучать содержимое своих тарелок; другие с интересом заговорили со своими соседями, и все лица отвернулись от головной части стола.

Король взглянул на меня с некоторой печалью и вступил в разговор с графом Прованским через голову дофина.

Следующий этап церемонии был настолько нескромным, что даже теперь мне не хочется вспоминать о нем. Наступила ночь. Взглянув через стол и встретившись взглядом с мужем, я поняла, что его что-то тревожит и поэтому он отводит глаза. Потом я узнала, что он также сильно волновался. Я представляла, чего ждут от меня в эту ночь, и хотя такая перспектива не вселяла в меня большой радости, меня не покидала уверенность, что, несмотря на всю неприятность этого события, мне удастся добиться осуществления своего самого заветного желания. У меня будет ребенок, и ради того, чтобы стать матерью, можно перенести все на свете.

Во дворец мы возвращались пешком. И сразу же началась церемония приготовления новобрачных к постели. Герцогиня де Шартрез, замужняя дама самого высокого ранга, вручила мне ночную сорочку, и меня провели в спальню, где мой муж, которому помог надеть ночную рубашку король, уже ожидал меня. Мы сели на кровати рядом друг с другом и за все время муж ни разу не посмотрел на меня. У меня возникла мысль, что он либо считает всю эту затею невероятно глупой, либо просто хочет спать после обильного ужина.

Пологи были отдернуты, чтобы все могли видеть нас и реймского архиепископа, когда он благословлял постель и кропил ее святой водой. Должно быть, мы выглядели странно – оба такие юные, почти дети: я, вся зардевшаяся от тяжелого предчувствия, и мой муж со своим скучающим видом. И вправду мы являли собой двух перепуганных детей.

Король заговорщически улыбнулся мне, как бы говоря, что он хотел бы быть на месте дофина, повернулся и вышел, оставляя нас одних. Все поклонились и последовали за ним, а мои служанки задернули полог постели, оставляя меня наедине с женихом.

Мы лежали в постели, глядя на занавески. Мне было одиноко с незнакомым мужчиной. Он не предпринимал никаких попыток дотронуться до меня и даже ничего мне не говорил. Я лежала, прислушиваясь к ударам своего – а может быть, его? – сердца и ждала… ждала.

Наступил момент, ради которого происходила вся эта суматоха с приготовлениями: торжественная церемония в дворцовой церкви, блестящий банкет, показ меня публике. Мне предстояло стать матерью принцев и принцесс королевского дома Франции; в этой постели мне предстояло зачать будущего короля Франции.

Однако ничего не произошло… ничего! Я лежала с открытыми глазами. Это должно скоро произойти, думала я, но я все лежала молча, молчал и он, не проявляя никаких намерений прикоснуться ко мне и не говоря ни слова. Прошло много времени, и по его дыханию мне стало ясно, что он уснул. Мною овладело смущение и до некоторой степени разочарование.

Теперь я знаю, что он страдал так же, как и я. На следующий день он записал в своем дневнике одно короткое слово: «Ничего».