Текст книги "Испанский жених"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Впрочем, став титулованным властелином половины христианского мира, Филипп столкнулся с множеством вполне уважительных причин, откладывавших его встречу с супругой.

У Филиппа уже иссякли все благовидные предлоги, задерживавшие его на континенте, когда разразилась война – война против самого Папы. Испания преданно служила католической церкви, но испанцы полагали, что центр католицизма находится не в Риме, а в Испании. С другой стороны, Карл за долгие годы своего правления накопил множество прав и привилегий, которые прежде принадлежали исключительно духовным лицам. Иными словами, он использовал церковь в своих политических целях. Под прикрытием Ватикана испанские войска не раз вторгались на итальянскую территорию – и многие папы старались представить эти действия императора, как проявление его доброй воли по отношению к Италии. Однако нынешний Папа, неаполитанец по происхождению, оказался куда несговорчивей своих предшественников, и в конце концов французский король уговорил его вступить с Францией в союз, направленный против Испании.

Так, едва взойдя на престол, Филипп – ненавидевший войну – оказался втянутым в кровопролитные боевые действия.

Вскоре возникла необходимость в каком-нибудь могущественном союзнике. Тогда-то Филипп и решил заручиться поддержкой англичан – те уже давно враждовали с Францией и ради своих побед над ней могли послать свои войска даже в Италию. Оставалось лишь убедить английскую королеву в выгодах такого похода. А кто же мог сделать это лучше, чем ее супруг?

Филипп не желал возобновлять свои малоприятные супружеские обязанности – однако другого выхода у него не было.

Мария не могла ни спать, ни есть. Итак, он возвращается! В течение последних месяцев он много раз обещал приехать, но не держал своего слова. Уезжая, он сказал, что будет здесь через четыре недели. Тогда был август тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, а теперь уже март тысяча пятьсот пятьдесят седьмого. Почти полтора года разлуки!

Но сейчас это не так неважно. Главное, он все-таки возвращается. В его отсутствие она состарилась – провела слишком много бессонных ночей, слишком много плакала. Увы, слезы оставляют неизгладимые следы на лице женщины. Ее кожа иссохлась, появилось множество новых недугов. Она похудела, стали заметны опухшие лимфатические узлы.

Прошлая осень принесла с собой проливные дожди, и Темза вышла из берегов. Зал Вестминстерского дворца затопило так, что по нему можно было проплыть на лодке. Постоянная сырость привела ко множеству эпидемий. Мария и сама заболела – в то время казалось, что ей уже ничего не поможет. Так в одиночестве проходила ее жизнь. Умер Гардинер – а ведь на него она полагалась больше, чем на кого-либо, за исключением Филиппа и кардинала Поула.

Ее сестра Елизавета, судя по всему, снова строила заговор против нее. Говорили, в Вудстоке она принимала гадалок и спрашивала у них, сколько осталось жить Марии. Один джентльмен из свиты Елизаветы под пытками признался в своем намерении поднять восстание и посадить Елизавету на трон. Ну, стоило ли оставлять в живых такую женщину? Когда та появлялась на улице, народ приветствовал ее громче, чем саму королеву. Так молода и красива была Елизавета. Ей не пришлось испытать того, что выпало на долю униженной и осмеянной Марии.

Филипп писал из Европы, что она должна проявлять терпимость по отношению к Елизавете. Даже пробовал убедить ее в невиновности сестры. И не уставал напоминать, что за принцессу готова вступиться вся Англия.

Почему он так заботился о Елизавете? Порой, останавливаясь перед портретом Филиппа, Мария задавалась вопросом: «Уж не дожидаетесь ли вы моей смерти – чтобы начать ухаживать за новой английской королевой?»

Она знала, как он ответил бы ей, окажись тогда она рядом: «Я желаю сохранить ее, чтобы английский трон не перешел к шотландской королеве Марии».

Что ж, возможно, это было правдой. Но разве значили бы его слова, что он не надеялся на ее скорую кончину?

– А я так никогда и не жила по-настоящему, – шептала она. – Вот о чем теперь приходится пожалеть.

Но сейчас он уже был на пути в Англию. Как-то сложатся их новые взаимоотношения? Вышивая гобелен, который начала еще ее мать и которой по завершению работы предстояло повесить в королевских апартаментах Тауэра, она задумывалась о том, насколько ожидание его приезда связано с желанием иметь детей. В прошлый раз ей не повезло. А в следующий?

В таких случаях в ней снова вспыхивали прежние надежды. Неужели ее возраст уже не позволял ей родить ребенка. Она в это не верила.

И наконец, в один из мартовских дней, когда на реке сверкали яркие солнечные блики, а берега золотились от недавно распустившихся нежных ноготков, Филипп вернулся.

Когда он прискакал в Гринвич, Мария от счастья чуть не лишилась чувств. Она плакала. Ей было не до церемоний – кто сказал, что королева хоть раз в жизни не может обойтись без них?

– Филипп! – воскликнула она и со всех ног бросилась к нему.

Они обнялись. Она заметила, что внешне он немного изменился. У него появились морщины на лице, он стал менее привлекательным, чем прежде. Но Мария не хотела об этом думать. Ее единственный и желанный мужчина снова оказался рядом с ней, и она должна была верить, что вернулся за ее любовью, а не для того, чтобы заручиться ее поддержкой в войне с Францией.

К чему она только не прибегала, чтобы удержать его возле себя! Что касается Филиппа, то, разделяя с ней супружеское ложе, он снова приносил себя на алтарь интересов Испании. В остальное время он старался быть просто обходительным, приятным мужем, что само по себе казалось безумием, поскольку, чем больше Филипп преуспевал на этом поприще, тем больше она желала близости с ним.

Иногда Мария ревновала его – чаще всего из-за Елизаветы. Однажды Филипп еще раз попробовал заговорить о браке принцессы и Эммануэля Филиппа Савойского.

Мария не выдержала. В приступе ревности она закричала:

– А почему вы так добиваетесь этого брака? Молчите, ни слова! Хватит ворковать о вашем желании отправить ее за границу! Думаете, я ничего не знаю? Вы хотите сделать ее супругой своего вассала, чтобы она могла быть возле вас. Ну что, я права? Отвечайте! Я требую ответа!

– По-моему, вы потеряли рассудок, – сказал Филипп. Она засмеялась – визгливо, истерично. Он подумал о том, как безобразна его супруга в такие минуты. Сейчас она казалась ему еще более отвратительной, чем в спальне, где пыталась соблазнить его своими пожухлыми прелестями.

– Она ведь окажется в вашем распоряжении, не так ли? Будет жить во Фландрии, а вы, уж конечно, найдете какой-нибудь предлог, чтобы почаще наведываться в ее дом. Из-за чего же еще вам беспокоиться об этом браке?

– Видимо, вам нужно немного побыть одной – успокоиться и привести себя в чувство.

– Вы говорите так, чтобы побыстрей уйти от меня.

– Глупости! Зачем мне уходить?

– Затем, что вы не желаете быть со мной. Разве вы не думаете все время: «Ах, ну как же мне избавиться от этой старухи, которую злой рок послал мне в жены?» Почему вы так долго не приезжали ко мне? Только не ссылайтесь на государственные дела, я не слепая. Скажите уж сразу, что ненавидите меня…

Она разрыдалась, и ему вновь стало жалко ее.

– Мария, – мягко сказал он, – на самом деле все не так. Вы напрасно изводите себя.

Ей было достаточно даже такого утешения.

– Это правда, Филипп? Дорогой, единственный, вы любите меня?

Он заставил себя поцеловать ее.

– Ах, Филипп, я так ревнива… Эта ревность, она для меня хуже самой смерти…

Подобные сцены все учащались, и через четыре месяца его терпение лопнуло. Он должен был бежать. Война Франции была уже объявлена, поэтому в Англии его ничего не задерживало.

К тому времени она вновь помешалась на мысли, что скоро станет матерью. В такую возможность никто не верил – она же ухватилась за эту надежду, как утопающий за соломинку.

По всей Англии пылали костры. По обвинению в ереси были сожжены Кренмер, Ридли, Латимер, Хупер и много других выдающихся людей. Мария знала, какие чувства питали к ней ее подданные. Вот почему так необходим был ребенок – хотя бы в качестве иллюзии.

Думая о нем, она еще раз проводила Филиппа в Гринвич. Снова было мучительное, долгое расставание. Снова она стояла и махала вслед, пока он не скрылся из виду. Затем вернулась к своему постылому одиночеству.

* * *

Под Сант-Квентином Филипп потерпел одно из величайших военных поражений того времени – хотя его солдаты взяли в плен Монморанси и Колиньи, двух лучших французских полководцев, и дорога на Париж была открыта.

Еще никогда императору не выпадало такой возможности целиком подчинить себе Францию. Еще ни один воин не упускал удачу, когда она была так близка, как в дни, ставшие кошмарнейшими из воспоминаний Филиппа. Но, оставаясь самим собой, что он мог тогда сделать?

Сант-Квентинская трагедия преследовала его всю оставшуюся жизнь – не только потому, что величайшая победа обернулась поражением из-за его собственной нерешительности, но еще и потому, что невозможно было забыть зрелище, встретившее Филиппа, когда он торжественно въехал в побежденный город.

Филипп ненавидел войну. Он не родился солдатом и хорошо это знал. При виде крови он всегда терялся – как и в тот день. Когда осажденный город наконец сдался, Филипп распорядился о прекращении кровопролития. Увы, он не понимал характера людей, служивших под его знаменами. Англичане и испанцы, разгоряченные битвой, не могли не вымещать свою ярость друг на друге и на ком попало; германцы обыскивали руины Сант-Квентина, грабили его жителей.

Приказы Филиппа игнорировались. Казалось, уже никто не обращал на него внимания. Солдаты жгли дома, убивали стариков, насиловали не только женщин, но и детей и монахинь. Всюду валялись трупы – не только раздетые, но и расчлененные. Филипп ужаснулся. Все это ему казалось такой же позорной катастрофой, как памятное многим разграбление Рима.

В церкви Святого Лаврентия он увидел человеческую кровь на алтаре, горящие скамьи, тела убитых монахов, лежащие на полу. Глядя на следы побоища, он поклялся всю жизнь помнить и это страшное преступление, и то, что оно было совершено от его имени. Затем упал на колени и дал обет построить в Испании монастырь – во славу Святого Лаврентия.

Кузен Эммануэль Филиберт торопил его воспользоваться преимуществом, которое давало им взятие Сант-Квентина. Дорога на Париж была открыта, и они могли на многие века покорить французов. Однако Филипп, насмотревшись на плоды своей победы, не хотел продолжать кровопролитие. Эммануэль Филиберт тщетно умолял его образумиться и отдать приказ о выступлении в поход. Филипп был непреклонен.

– Слишком велик риск, – отговаривался. Филипп. – Солдаты устали, я тоже. Слишком много потерь… слишком много крови. Здесь католики сражались против католиков… католики разрушили и осквернили церковь Святого Лаврентия. Нет, я признаю только одну войну – во имя Господа, против еретиков.

Так они остались в Сант-Квентине. Солдаты мародерствовали в городе и окрестных селениях. Никто и не думал восстанавливать дисциплину. А между тем герцог де Гиз, до того воевавший в Италии, спешно заключил мир на своем фронте и бросился на защиту Франции.

Момент был упущен. В Париже собрали новое войско. А старая армия, во главе с де Гизом, неожиданно оказалась возле самых стен Кале и успешно штурмовала их.

Потеря этого города повлекла за собой раздор между испанцами и англичанами, которые видели в нем единственный залог новых вторжений на французскую территорию.

В монастыре Святого Антония, что располагался неподалеку от города Пласентии, в лесистых горах, защищавших его от холодных северных ветров, старый император наслаждался своим уединением.

Мягкий климат благотворно сказался на его подагре. Вскоре он нанял архитекторов, которые превратили его жилье в место, достойное своего обитателя. В каждой комнате были установлены камины; на стенах висели картины из его бесценной коллекции. Самая любимая из них, принадлежавшая кисти великого венецианца Тициана и изображавшая Карла с его последней супругой в окружении ангелов, украшала спальню. Под окнами был разбит чудесный садик с апельсиновыми и лимонными деревьями – там он прогуливался, когда позволял ревматизм. Он привез с собой множество часов различных конструкций, и одним из его излюбленных занятий стало изучение их устройства. Собирание и разбирание этих хитроумных механизмов было для него целой церемонией, и он при всякой возможности посвящал ей свой досуг.

Окна спальни выходили на монастырскую часовню – если он чувствовал себя не в состоянии подняться, то мог слушать мессу прямо в постели, откуда были видны и все действия священников. Его густой баритон частенько смешивался с голосами монахов, певших в часовне.

Он был доволен тихой, спокойной жизнью монастыря – любил постоять у окна, посмотреть на окружающие горы и на экзотические деревья в своем саду, за оградой которого журчал горный ручей. Однако самым большим его удовольствием все еще оставалась обильная и изысканная пища. Тщетно умоляли его лекари воздерживаться от иных чересчур пикантных блюд – умеренность могла быть каким угодно благом, но даже ради спасения своей души Карл не находил в себе силы пренебрегать желудком.

За столом он порой сиживал вместе со своими любимыми слугами. Тогда здесь собирались его мажордом, сенешал Квик-сада, камердинер Флеминг и камергер Ван Мол. К ним присоединялся и тот, кого он любил больше всех, – хорошенький смышленый мальчик, юный Хуан, который по-прежнему не знал, что был не только пажом императора, но и его сыном.

Когда Карл пребывал в меланхолии, Хуан лучше всех мог поднять ему настроение. Император обращался с ним так, словно тот был немного старше своего возраста, – показывал ему различные карты и объяснял ход военной кампании во Франции.

Хуан был с Карлом и тогда, когда принесли известие о действиях Филиппа в Сант-Квентине и о его последующих колебаниях.

Император побагровел. На его висках обозначились крупные узловатые вены.

– Пресвятая Божья Матерь! – задыхаясь, прохрипел он. – Почему?.. Ну почему?.. Во имя Христа, почему? Случай, который еще не выпадал ни одному военачальнику… и… упущен! Филипп ни на что не годится. Уж не безумен ли он, как его бабка? Да будь я на его месте…

Он ходил из угла в угол комнаты, и все боялись, что с ним что-нибудь случится. Но он вдруг остановился и взглянул на мальчика.

– Когда-нибудь, – сказал он, – ты будешь командовать всеми нашими армиями. Тогда… вот тогда ты не раз вспомнишь этот день. Но, Хуан, ты будешь учиться – и извлекать уроки из чужих ошибок…

Продолжая его разглядывать, Карл постепенно стал успокаиваться. Наконец он пожал плечами. Он был всего лишь стариком, удалившимся от суеты мирской жизни. Успехи и неудачи войны с Францией его уже не волновали.

Ему стало любопытно, что принесут на обед – жареного каплуна, цыплят или печеную оленину, приготовленную лучшими испанскими поварами, обосновавшимися при монастыре Святого Антония?

Мария Тюдор закрылась в своих апартаментах и теперь жила практически в полной изоляции от слуг и придворных. Мария потерпела сокрушительное поражение. Она потеряла Кале, и многие говорили, что пять лет ее правления обернулись для Англии катастрофой. Это по ее приказанию сжигали людей – таких уважаемых, как архиепископ Гренмер; из-за нее страна попала под чужеземное влияние. Всюду царили смерть и разруха.

А она была старой, больной и очень уставшей женщиной. Страстной и любвеобильной она оставалась только в письмах к Филиппу, большинство из которых так и продолжали лежать в ее кабинете. Она предлагала ему даже коронацию, лишь бы он вернулся к ней. Пока была хоть какая-то надежда, верила в своего ребенка. Однако месяцы проходили, и вот уже почти исполнился год со дня отъезда Филиппа.

Филипп по-прежнему настаивал на браке Елизаветы и Эммануэля Филиберта Савойского. Он заключил мир с Францией, и его сын дон Карлос должен был жениться на старшей дочери французского короля – но Кале все так же находился в руках французов.

Ее мучила ревность. Ее сестре Елизавете теперь уделялось очень большое внимание, и многие из тех, кого она считала своими друзьями, потихоньку перебрались в Хэтфилд, где дружно просились к ней на службу. Кардинал Поул, самый верный сторонник королевы, страдал от болезней еще больше, чем она. А Филипп все не возвращался.

Он прислал к ней свою кузину Кристину Датскую, и та в свою очередь пыталась ее убедить в необходимости брака Елизаветы и Эммануэля Филиберта. Ах, как она ненавидела эту гостью и ее визит!

Красота и обаяние Кристины были известны во всей Европе – недаром прошелся слушок о том, что даже Филипп от нее без ума и желал бы жениться на ней.

Ревность не позволяла Марии принимать Кристину с почестями, достойными ее положения. В конце концов та покинула Англию – разочарованная, не выполнившая цели своего визита.

В день ее отъезда Мария стояла перед одним из последних портретов Филиппа, где тот был изображен в боевых доспехах – красивым и сильным воином, хотя и без шлема. Она вспомнила письмо, которое он прислал вместе с этим холстом: «… я бы не хотел нарушать этикет, стоя в головном уборе перед королевой…»

Тогда она обрадовалась и портрету, и посланию. А теперь с горечью подумала о том, каким преданным супругом он умел казаться, находясь за тридевять земель от нее.

Не переставая смотреть на портрет, она воскликнула:

– Вы холодны и бесчувственны! Вы никогда не вернетесь ко мне. Изменщик!.. Вы не приезжаете, потому что ненавидите меня! Если бы вы захотели, никакие государственные дела не задержали бы вас на континенте. Вы просто ненавидите меня!.. Ненавидите!..

Она схватила нож и в клочья исполосовала холст.

Затем зарыдала и повалилась на пол.

В таком положении ее и застала Джейн Дормер, пришедшая справиться о здоровье королевы. Она тотчас позвала госпожу Кларенсию и с ее помощью перенесла Марию на постель.

Император знал, что дни его сочтены. За окном кельи желтела листва, заканчивался сентябрь. Карл ни о чем не жалел. У изголовья его постели сидел исповедник, Хуан де Регле.

Император молился за Филиппа, наделенного столькими хорошими качествами, даже добродетелями, – молился и боялся за него. Что-то теперь будет с обширными доминионами Испании? – размышлял Карл. Филиппа окружают враги. А он показал себя человеком, не способным в нужную минуту принять правильное решение. Правда, утешали некоторые явные достоинства Филиппа – упорство, терпение… и ревностное отношение ко всему, что связано с религией.

– Господь не оставит его, – прошептал Карл. – Он не бросит в беде своего верного слугу…

Но вот Карл улыбнулся: вспомнил маленького Хуана. При мысли о нем у умирающего императора потеплело на сердце.

Филипп присмотрит за юным Хуаном. Слава Богу и всем святым, тут на Филиппа можно положиться. У Филиппа есть чувство долга. А что еще человек может требовать от своего сына?

Да, ему повезло с сыновьями.

Внезапно императору показалось, что в келье стало смеркаться. Священник встал и взял его за руку. Совершался обряд последнего помазания. Значит, уже все. Вот и прощены все грехи, совершенные за время его долгой жизни…

– Господи… распятый… помоги мне.

Его глаза тускнели, а губы еще шевелились.

– Господи распятый…

Но обрывки последних мыслей были устремлены в будущее – которое принадлежало Филиппу и юному Хуану.

Смерть не любит одиночества. Сообщение о кончине императора поступило вместе с известием о болезни Марии.

Филиппу не хотелось верить в близость ее последнего часа.

– Могу ли я сейчас бросить все и отплыть в Англию? – спрашивал он. – Умер мой отец. У меня неотложные дела. А королева и раньше болела.

У нее была ложная беременность, припоминал он. Может быть, на сей раз тревога – тоже ложная?

Он решил послать в Англию графа Ферийского, вручив ему письмо и кольцо.

– Если королева и в самом деле при смерти, – сказал он, – то мы должны любой ценой сохранить корону для Елизаветы. Она предрасположена к ереси, и это весьма прискорбно, однако хуже всего – подпустить к трону Марию Шотландскую. Нужно предотвратить такой исход событий. Если на престоле утвердятся французы, мы окончательно проиграем – потеряем Англию и будем вынуждены противостоять новому англо-французскому союзу.

– Существует договоренность о браке дона Карлоса и Елизаветы Валуа, – заметил граф Ферийский.

– Ох уж мне эти договоренности, на них никогда нельзя положиться! Нет, нам необходимо обезопасить себя более надежным способом. Английский закон говорит, что правящий монарх должен огласить имя своего преемника… Вот пусть Мария и назовет его… Точнее, ее – Елизавету.

– Я доведу до ее сведения желание Вашего Величества.

– Да, и заверьте ее в моей любви к ней. Объясните, что я не могу приехать. Скажите о политической обстановке… о смерти моего отца… Думаю, этих причин будет вполне достаточно – да она и сама должна понимать необходимость моего пребывания на континенте.

– Я сделаю все возможное, чтобы заставить ее проявить благоразумие, Ваше Величество.

Отпустив графа, Филипп остался в кресле. Перед его глазами возникла спальня, навсегда запечатлевшаяся в его памяти. Неужели английская королева и впрямь умрет? Если так, то Испания утратит влияние на Англию – увы, скорее всего это и произойдет… Но зато какую свободу обретет испанский король!

Мария лежала в постели. За ней ухаживали только пять или шесть служанок – и она знала, почему. Остальные покинули ее, переехали в Хэтфилд.

Там их принимала ее сестра, коварная заговорщица, уже не вспоминавшая о своей прежней робости и на людях державшаяся с подчеркнутым достоинством. Елизавета… Вот она, новая королева Англии!

Молодая, властная… Уж теперь-то она сама себе выберет подходящего супруга. Возможно – Филиппа… Но нет, хватит!

Лучше об этом не думать. Нужно постараться взять себя в руки, успокоиться.

Ее снова мучила лихорадка. Говорили, что во всем виноваты сырые комнаты Ричмондского дворца, – недаром ее единственный верный друг Реджинальд Поул страдал той же болезнью. Казалось, он сможет пережить ее.

Приедет ли Филипп? – думала она. Или решит пренебречь просьбой умирающей супруги?

На этот раз она бы не потребовала от него слишком многого. Лишь бы он прикоснулся к ее руке, лишь бы в последний раз притворился, что любит ее. Вот и все, ее желания были не так велики, как прежде.

А в каком радужном свете рисовалось ей будущее пять лет назад, когда она приехала в Лондон на собственную коронацию! Королева Англии! Все англичане были тогда с ней, все кричали: «Смерть самозванке Джейн Грей!»

Но сейчас все было бы по-другому. Сегодня они всем скопом кричали бы под стенами Тауэра: «Смерть Марии! Да здравствует Елизавета!»

В комнату постучались. Служанка сказала, что граф Ферийский прибыл во дворец и просит ее аудиенции.

Граф Ферийский! А где же Филипп?

Впрочем, все ясно. Зачем Филиппу приезжать? Ему уже ничего не требуется от нее.

Графа Мария встретила меланхоличной улыбкой. Она знала одну женщину, которая обрадовалась бы ему больше, чем Филиппу. Но окажется ли он для Джейн Дормер лучшим мужем, чем супруг, доставшийся королеве?

Она постаралась отогнать дурные мысли о Филиппе. Нет, он хороший, добрый. Разве он виноват в том, что не может любить ее?

Граф опустился на колени возле ее постели. Поцеловал ее руку. Передал любовное послание и кольцо. Затем изложил истинную причину своего приезда.

– Его Величество изволит, чтобы своей преемницей вы назвали леди Елизавету.

Мария грустно усмехнулась. Ах да, конечно. Она должна гарантировать добрые отношения Англии и Испании. Нельзя забывать о французах, врагах испанского короля. Она с безразличным видом кивнула.

– Если Елизавета оплатит мои долги и будет поддерживать религию Испании и Рима, то я согласна.

Когда граф ушел, она впала в какую-то полудрему. Затем начался бред. Временами ей казалось, что Филипп все-таки приехал в Англию и находится рядом с ней. В другие минуты она приподнималась на локте и говорила, что слышит чьи-то предсмертные крики. Неужели сожжения производят прямо перед дворцом? Разве для этого не отведено более подходящее место, Смитфилд-сквер?

Госпожа Кларенсия успокаивала ее.

– Нет никаких криков, Ваше Величество. Все тихо.

– Но я же чувствую запах дыма!

– Это из вашего камина, Ваше Величество.

– И еще я слышу треск поленьев. Кого сегодня сжигают?

– Ваше Величество, нельзя все время думать о еретиках. Вам нужно отдохнуть.

Помолчав, она сказала:

– Я знаю, сегодня очередь Кренмера… Мой отец любил его, оказывал ему всевозможные почести. Ах, Кларенсия, в мое правление были сожжены триста человек – сколько в стране моего супруга не хватает даже для одного аутодафе.

– Дорогая моя, не говорите об этом.

– Почему? Ведь говорят же об этом на улицах! Я знаю, там меня называют Кровавой Мери. Да, мне многое известно… Сейчас все уехали в Хэтфилд, служить новой английской королеве. Она молода и красива… хотя и не настолько, насколько ей кажется. Но все равно, у нее будет много поклонников, а Филипп станет… Ох, мой Филипп… Филипп…

– Отдохните, Ваше Величество, отдохните.

Она закрыла глаза, и по ее щекам потекли слезы. Затем, неожиданно улыбнувшись, она произнесла:

– Ну что, друзья мои? Вот и все.

Она попросила привести священника. Когда тот служил мессу, Мария смотрела на него с улыбкой. Казалось, она забыла о людях, мученически погибших в ее правление, о прозвище, данном ей в народе, о потерянном Кале – и о многом другом.

В эти последние минуты она была почти красива, и стоявшие возле ее постели удивлялись тому, что она не улыбалась так светло и безмятежно, когда думала, что рядом с ней находится ее Филипп.