Текст книги "Кирклендские услады"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

4

Сэр Мэтью и тетя Сара искренне обрадовались моему приезду. Они обнимали меня с такой осторожностью, будто я была сделана из фарфора. Это было так забавно, что я улыбнулась.

– Не беспокойтесь, я не разобьюсь, – сказала я, решив сразу задать шутливый тон.

– Какая прекрасная новость. Мы так рады, – прошептала Сара, вытирая глаза, которые, как мне показалось, были совершенно сухи.

– Это так важно для всех нас, – подхватил сэр Мэтью. – Такое утешение.

– Мы всю дорогу говорили ей то же самое, – вставила Рут. – Правда, Люк?

Люк ухмыльнулся с прежним дружелюбием.

– Правда, Кэтрин? – спросил он. Вместо ответа я одарила его улыбкой.

– Кэтрин, должно быть, устала и хочет подняться к себе, – заметила Рут. – Прислать тебе чай наверх, Кэтрин?

– Это было бы чудесно.

– Люк, позвони горничной. Пойдем, Кэтрин. Твои вещи уже наверху.

Сэр Мэтью и Сара последовали за нами.

– Я отвела тебе спальню на втором этаже южного крыла, – сообщила Рут. – Это не слишком высоко, и комната очень уютная.

– Если она тебе не понравится, – торопливо добавил сэр Мэтью, – только скажи, дорогая.

– Как вы добры! – пробормотала я.

– Ты могла бы поселиться рядом со мной, – взволнованным голоском прощебетала тетя Сара. – Я была бы рада…

– Мне кажется, я выбрала для тебя самую удобную комнату, – сказала Рут.

Миновав галерею менестрелей, мы поднялись на второй этаж и оказались в коротком коридорчике, куда выходили две двери. Рут распахнула дальнюю.

Комната была почти точной копией той, в которой я жила с Габриелем, и, судя по виду из окон, выходивших на луга и аббатство, располагалась точно так же, но двумя этажами ниже.

– Очень милая комната, – сказала я и взглянула на украшенный лепниной потолок Херувимы, окружавшие люстру, молча посмотрели на меня. Кровать с четырьмя столбиками была задернута голубым шелковым пологом, в тон голубым камчатным шторам на окнах Ковер также был голубым. Огромный камин, платяной шкаф, несколько кресел, дубовый комод, над ним – медная грелка для постели. До блеска начищенная медь красновато поблескивала, отражая букет алых роз в вазе – как я поняла, знак внимания со стороны Рут.

Я улыбнулась ей и сказала:

– Спасибо.

В ответ Рут слегка наклонила голову, и я снова подумала, что она явно не в восторге от моего возвращения и предпочла бы никогда больше меня не видеть. Да и как можно было ожидать иного, если рождение моего ребенка грозит обездолить Люка, в котором она души не чает. Теперь, готовясь стать матерью, я поняла стремление родителей дать своим детям все мыслимые и немыслимые блага и не держала зла на Рут.

– Здесь тебе будет удобно, – быстро проговорила она.

– Ты очень внимательна, спасибо.

Сэр Мэтью одарил меня лучистой улыбкой.

– Это мы должны благодарить тебя, дорогая, – сказал он. – Ты так нас порадовала... так порадовала. Я уже предупредил Деверела Смита: пусть делает что хочет, лечит меня любыми зельями или заговорами, но я должен увидеть своего нового внука.

– Вижу, вы уже решили, что это будет мальчик.

– Конечно, дорогая. Я в этом не сомневаюсь.

– Мне бы хотелось показать тебе мои гобелены, Агарь, милочка, – пробормотала Сара. – Зайдешь ко мне? Заодно посмотришь кроватку, – в ней лежали все маленькие Роквеллы.

– Надо будет привести ее в порядок, – практично заметила Рут. – А это Кэтрин, тетя Сара.

– Разумеется, Кэтрин, – негодующе отозвалась старушка. – Мы с ней большие друзья. Ей понравились мои гобелены.

– Мне кажется, Кэтрин надо прилечь.

– Да, мы не должны ее утомлять, – согласился сэр Мэтью. Рут многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял сестру под руку.

– Поговорим, когда Кэтрин отдохнет, – сказал он и, еще раз улыбнувшись мне, увлек тетю Сару к двери.

Когда дверь за ними закрылась, Рут глубоко вздохнула.

– Боюсь, она становится совсем плоха. Все путает. Удивительно – помнит все даты рождений, но не всегда понимает, с кем разговаривает.

– Наверное, в старости это естественно.

– Надеюсь, со мной подобного не произойдет. Знаешь поговорку: «Кого Господь любит, того он забирает к себе молодым». Иногда мне кажется, что это верно.

Я тут же подумала о Габриеле. Значит, его возлюбил Господь? Что-то не верится.

– Пожалуйста, не надо о смерти, – сказала я.

– Прости, я не подумала. Чай скоро принесут, – думаю, тебе сейчас неплохо выпить чашечку.

– О да, это меня освежит.

Она подошла к вазе и поправила розы.

– Они напоминают мне... – начала я и, поймав вопросительный взгляд Рут, продолжила: – ...те, что ты поставила в спальне в день нашего с Габриелем приезда.

– О... извини. Как я могла… – Вероятно, в эту минуту она подумала, что впредь надо быть осторожнее и тактично избегать напоминаний о недавней трагедии.

Горничная принесла чай.

– Здравствуй, Мэри-Джейн, – сказала я в ответ на ее почтительный реверанс.

Девушка поставила чайный поднос на столик у окна.

– Мэри-Джейн будет твоей личной горничной, – сообщила Рут.

Я обрадовалась. Мэри-Джейн, высокая румяная молодая женщина, казалась мне честной и старательной. Заметив мою радость, она не стала скрывать своей, и я почувствовала, что теперь у меня есть друг в этом доме.

Рут взглянула на поднос.

– Здесь две чашки, – заметила она, – можно, я составлю тебе компанию?

– Разумеется.

– Тогда сядь, а я налью тебе чай.

Я уселась в кресло у кровати, чтобы не смотреть в окно. Меня не оставляла мысль о том, что из этого окна в момент несчастья можно было увидеть падающего Габриеля.

Рут принесла мне чашку чаю, пододвинула скамеечку и заставила меня положить на нее ноги.

– Мы все будем за тобой присматривать, – сказала она. Но как холодны были ее глаза, как неестественна дружелюбная интонация!

Ну вот, подумала я. Стоит мне переступить порог этого дома, как моя фантазия разыгрывается. «Мы будем за тобой присматривать» – это и впрямь прозвучало двусмысленно.

Рут вернулась к столику у окна, села и принялась рассказывать, что произошло в доме за время моего отсутствия. Сэр Мэтью, хотя и оправился после приступа, однако был уже слишком стар и следующий приступ мог свести его в могилу, что сильно беспокоило Деверела Смита.

– На прошлой неделе он провел возле сэра Мэтью всю ночь. Добрая душа, он всего себя отдает пациентам. Мы уговаривали его поехать домой, обещали послать за ним в случае чего, но он настоял и остался.

– Некоторые врачи поистине благородные люди, – согласилась я.

– Бедный Деверел, боюсь, дома ему не слишком сладко.

– В самом деле? Я почти ничего не знаю о его семье.

– Дамарис – единственный ребенок. Что же до миссис Смит, то она – тяжелый крест, посланный ему судьбой. Считается, что она тяжело больна, но, по-моему, она просто невротичка. Использует болезнь как средство привлечь к себе внимание.

– Она никогда не выходит из дома?

– Очень редко. Мне кажется, из-за нее доктор сделал медицину делом своей жизни. Разумеется, он обожает Дамарис.

– Дамарис очень красива. Она похожа на мать?

– Сходство есть, но Мюриел никогда не была и вполовину так хороша, как ее дочь.

– Даже если так, она должна быть весьма привлекательна.

– О да. Мне жаль Дамарис. Я собиралась устроить бал для нее и Люка. Но теперь, когда мы в трауре, об этом не может быть и речи... во всяком случае, в этом году.

– Ей повезло, что у нее есть такой друг, как ты.

– Это нам повезло, что у нас такой прекрасный доктор. Еще чаю?

– Нет, благодарю, достаточно.

– Ты, наверное, хочешь разобрать вещи. Прислать Мэри-Джейн, чтобы она помогла?

Поколебавшись, я согласилась. Рут вышла, и вскоре появилась Мэри-Джейн, а с ней – еще одна горничная, которая забрала поднос с посудой.

Сидя в кресле, я смотрела, как Мэри-Джейн вынимает из чемодана мои вещи.

– Пожалуй, скоро придется заказать новые платья, – сказала я, – эти перестанут на мне сходиться.

– Да, мадам, – с улыбкой отозвалась Мэри-Джейн.

Она была примерно моего роста, и я подумала, что надо будет отдать ей кое-что из моих вещей, когда я совсем растолстею.

– У тебя довольный вид, Мэри-Джейн.

– От хороших новостей, мадам. Уж я так рада, что вы вернулись!

Радость ее была неподдельной, и мое настроение улучшилось.

И все-таки этот дом оказывал на меня странное действие: не успела я провести под его крышей и часа, как стала искать друзей... и врагов.

– Еще так долго ждать, – проговорила я.

– Да, мадам. Моя сестра тоже в положении. Родит через пять месяцев. Мы надеемся, что это будет мальчик, но если и девочка, не расстроимся.

– Твоя сестра, Мэри-Джейн? Так у тебя есть семья?

– Как же, мадам. Муж Этти работает в Келли Грейндж, там они и живут, в отдельном маленьком домике, и дрова им дают бесплатно. Это их первый ребенок... Я навещаю ее, когда могу.

– И правильно делаешь. Рассказывай мне, как она себя чувствует, ведь у нас с ней много общего.

Мэри-Джейн улыбнулась.

– Первое время наша Этти до смерти боялась – потому что в первый раз. Они оба боялись – и она, и Джим. Сперва она боялась, что умрет, потом – что ребенок родится калекой. Ей все представлялось, что он родится без ручки, или ножки, или еще чего-нибудь. Но потом Джим попросил доктора посмотреть ее, и тот мигом ее успокоил. Он замечательный, наш доктор.

– Доктор Смит?

– Ну да. Хороший человек. Душевный такой со всеми – что с благородными, что с простыми. Сказал: «Не беспокойтесь, миссис Хардкастл, ваш малыш будет в полном порядке. Как огурчик, уж поверьте мне». И Этти выбросила все глупости из головы.

– Удачно, что за нами с Этти присматривает такой отличный доктор.

Мэри-Джейн снова улыбнулась. Я с удовольствием наблюдала за тем, как она заботливо вытаскивает мои вещи из чемодана и развешивает в шкафу. Казалось, вслед за ней, с ее славным лицом и йоркширским выговором, в комнату вошел здравый смысл.

В тот вечер после обеда мы сидели в гостиной на втором этаже, недалеко от моей комнаты, когда объявили о приходе доктора Смита.

– Пригласите его сюда, – сказала Рут и, когда дверь за слугой закрылась, добавила, обращаясь ко мне: – Он так внимателен, заходит почти каждый день.

– И совершенно напрасно, – проворчал сэр Мэтью. – Я чувствую себя превосходно.

Войдя в комнату, доктор Смит первым делом нашел глазами меня.

– Рад вас видеть, миссис Роквелл, – произнес он.

– Вы ведь знаете, почему она вернулась, а? – спросил сэр Мэтью.

– Представьте, да, и предрекаю, что к концу недели об этом будет знать вся деревня. Должен сказать, что ваша новость меня очень обрадовала... очень.

– В этом вы не одиноки, – заметил сэр Мэтью.

– Мы собираемся вместе осмотреть детскую, – объявила тетя Сара с видом ребенка, предвкушающего праздник.

– Да, и все как один подхватим, когда Кэтрин вознесет благодарственную молитву, – встрял Люк, и голос его показался мне слегка ироничным.

Наступила неловкая тишина, которую прервал доктор Смит.

– Мы должны заботиться о миссис Роквелл, – сказал он.

– Непременно, – заверила его Рут.

Доктор подошел ко мне и взял меня за руку. В этом человеке, несомненно, чувствовался какой-то магнетизм, – я замечала это и раньше, но никогда так сильно. Он был весьма хорош собой и, как мне казалось, способен на глубокое чувство. Вероятно, потерпев неудачу в семейной жизни, он перенес душевное тепло, не потраченное на жену, на своих пациентов. Я заметила, что сэр Мэтью, несмотря на свои ворчливые протесты, был рад приходу доктора и чувствовал себя в его присутствии спокойнее и бодрее. На память мне пришел рассказ Мэри-Джейн о том, как добр он был к ее сестре. Пожалуй, местные жители должны быть благодарны его жене, ведь из-за ее недостатков он был так внимателен к ним.

– Мне известна ваша любовь к верховым прогулкам, – проговорил доктор, – однако на вашем месте я не стал бы увлекаться ими... а через месяц их лучше вообще прекратить.

– Хорошо, – пообещала я.

– Не сомневаюсь, вы будете послушны и благоразумны.

– Вы недавно ездили в Ворствистл? – спросила Рут. – Да.

– У вас подавленный вид, да и понятно – это невеселое место. – Рут повернулась ко мне. – Доктор Смит оказывает бесплатные услуги не только беднякам, но и этому, этой больнице.

– Прошу вас, – со смехом вскричал доктор Смит, – не изображайте меня святым! Должен же кто-то время от времени осматривать тамошних больных... И не забывайте, я лечу не только бедных, но и богатых. Обираю богачей, чтобы помогать беднякам.

– Настоящий Робин Гуд, – заметил Люк. Доктор Смит повернулся к сэру Мэтью.

– Ну, сэр, – сказал он, – сегодня я намерен вас осмотреть.

– Это так необходимо?

– Раз уж я здесь.

– Хорошо, – с неудовольствием согласился сэр Мэтью, – но сначала вы присоединитесь к нашему тосту. Я прикажу принести из подвала бутылочку моего лучшего шампанского. Люк, позвони.

Люк повиновался, и сэр Мэтью отдал распоряжение пришедшему на звонок лакею.

Шампанское откупорили и разлили по бокалам. Подняв свой бокал, сэр Мэтью провозгласил:

– За моего внука! – Он обнял меня за плечи, и все выпили. Вскоре после этого доктор отправился вслед за сэром Мэтью в его комнату, а я удалилась в свою. Мэри-Джейн, как и положено расторопной горничной, уже расстилала мою постель.

– Спасибо, Мэри-Джейн.

– Вам нужно еще что-нибудь, мадам?

Я ответила «нет» и пожелала ей спокойной ночи, но когда она уже стояла в дверях, окликнула ее:

– Мэри-Джейн, ты случайно не знаешь такое место, которое называется Ворствистл?

Она застыла как вкопанная и уставилась на меня.

– Конечно, знаю, мадам. Это в десяти милях отсюда, как ехать в Хэрроугейт.

– А что это такое, Мэри-Джейн?

– Там держат сумасшедших.

– А, понятно. Доброй ночи, Мэри-Джейн.

На следующее утро меня разбудила Мэри-Джейн – она пришла с горячей водой и намерением раздвинуть шторы. Мне было приятно, проснувшись, увидеть ее жизнерадостное лицо. Она удивилась, обнаружив, что шторы не нуждаются в ее внимании, – я сама раздвинула их вчера вечером, перед тем как лечь спать, а также открыла окно. Судя по всему, Мэри-Джейн разделяла убеждение, что ночной воздух вреден.

Я объяснила ей, что всегда сплю с открытым окном, за исключением самых морозных зимних дней, – в результате она решила, что за мной и в самом деле надо хорошенько присматривать.

Приняв ванну, я отправилась завтракать в столовую, чувствуя, что изрядно проголодалась. Неудивительно, ведь теперь я ем за двоих, подумала я, накладывая себе на тарелку яйца, бекон и тушеные почки. Согласно распорядку, завтрак подавался с восьми до девяти, блюда в посуде с подогревом ставились на специальный боковой столик, и каждый обслуживал себя сам.

Я позвонила, чтобы принесли горячий кофе. Вскоре ко мне присоединился Люк, а за ним Рут. Она заботливо осведомилась, хорошо ли я спала и нравится ли мне моя комната, потом поинтересовалась, каковы мои планы на сегодня. Люк объявил, что едет в Райпон и с радостью выполнит все мои заказы. Я поблагодарила его и сказала, что мне действительно надо будет кое-что купить, но я еще не решила, что именно.

– До счастливого события еще уйма времени, – заметил он, и его мать ласковым шепотом сделала ему замечание: подобные высказывания казались ей неделикатными. Я же ничего не имела против, наоборот, была готова обсуждать эту тему постоянно.

Я сказала, что после завтрака немного прогуляюсь, – мне не терпелось снова увидеть развалины аббатства.

– Кажется, ты неравнодушна к развалинам, – проговорил Люк – Должно быть, только из-за них и вернулась.

– Ничего удивительного, они очень живописны, – ответила я.

– Ты не должна утомляться, – предостерегла меня Рут.

– Я чувствую себя прекрасно и думаю, что от прогулки вреда не будет.

– И все-таки будь осторожна.

Разговор перешел на местные дела: усилия викария собрать деньги на содержание церкви; базары и распродажи, которые он устраивал с этой целью; бал в поместье одного из соседей, на который мы не могли пойти из-за траура.

Солнце яркими потоками врывалось в окна уютной столовой, и в это утро дом не выглядел зловещим. Даже аббатство, когда я подошла к нему несколько часов спустя, показалось мне всего лишь грудой древних камней.

Прогулка доставила мне большое удовольствие. Я была спокойна и готова примириться с версией, что Габриель покончил с собой из-за слабого здоровья. Не знаю, почему я вдруг решила удовлетвориться этим объяснением, – возможно, из-за боязни подумать о другом.

Домой я возвращалась через развалины. Сегодня здесь царили тишина и безмятежность; сияющее солнце, озаряя поросшие травой каменные плиты и разрушенные стены, прогнало мистические страхи. Вспомнив тот вечер, когда я бродила здесь, дрожа от ужаса, я посмеялась над своей глупостью.

За ленчем я увидела только Рут и Люка, сэр Мэтью и тетя Сара ели в своих комнатах.

Вернувшись к себе, я принялась составлять список необходимых покупок. Честно говоря, это было несколько преждевременно, однако я с таким нетерпением готовилась к появлению на свет своего ребенка, что не могла ждать. От этого занятия меня оторвал стук в дверь.

– Войдите, – пригласила я.

На пороге возникла тетя Сара с заговорщической улыбкой на устах.

– Я хочу показать тебе детскую, – заявила она. – Пойдем? Я охотно поднялась – мне было интересно побывать там.

– Это в моем крыле, – продолжала тетя Сара. – Я частенько туда захожу. – Она хихикнула. – Поэтому все говорят, что я впала в детство.

– Уверена, что никто не говорит ничего подобного, – возразила я, и ее личико сморщилось.

– Говорят, говорят, – настаивала она, – но мне это нравится. Раз уж первое детство не вернешь, остается только устроить себе второе – в старости.

– С удовольствием побываю в детской прямо сейчас, – сказала я.

Ее лицо разгладилось и прояснилось.

– Идем же.

Мы поднялись по лестнице на верхний этаж. Проходя мимо коридора, который вел в мою бывшую спальню, я ощутила невольную дрожь, ибо воспоминания о Габриеле и маленьком Пятнице, которые я тщетно пыталась подавить, ожили с новой силой. Однако тетя Сара не заметила моего волнения – ей не терпелось поскорее оказаться в детской.

Вскоре мы уже были в южной части дома, и меня снова поразила мгновенная перемена, произошедшая в старушке, – в ней появилась почти девичья живость.

– На самом верху, – пробормотала она, поднимаясь по незнакомой мне короткой лестнице. – Классная комната, детская и спальня, комнаты няни и ее помощниц. – Распахнув какую-то дверь, она приглушенно объявила: – Это классная комната.

Я увидела просторное помещение с тремя окнами; оконные ниши были оборудованы сиденьями; слегка покатый потолок говорил о том, что мы находимся под самой крышей. Я с удовлетворением осмотрела решетки, которыми по традиции были забраны окна. Значит, мой ребенок будет здесь в безопасности.

Возле одного из окон стоял большой стол, вдоль которого тянулась длинная скамья. Подойдя поближе, я разглядела на крышке стола царапины и зарубки, оставленные не одним поколением Роквеллов.

– Взгляни! – воскликнула Сара. – Прочти это.

Я нагнулась и обнаружила вырезанное перочинным ножиком имя: «Агарь Роквелл».

– Она любила ставить везде свое имя, – радостно сообщила Сара. – Загляни в любой шкаф или буфет в доме – и наверняка увидишь там ее инициалы. Наш отец говаривал, что мальчиком должна была родиться она, а не Мэтью. Агарь вечно нами командовала. Особенно доставалось Мэтью – ее злило, что он мальчишка. Конечно, будь она мальчиком, сейчас она жила бы здесь, не так ли? И Саймон тоже... Хотя, может, это и неправильно – ведь он Редверз. Но это слишком сложно, я совсем запуталась. Как бы то ни было, она родилась девочкой, поэтому дом достался Мэтью.

– Агарь – бабушка Саймона Редверза? – поинтересовалась я.

Старушка кивнула.

– Она его обожает. Мечтает увидеть хозяином этого дома... Но теперь у нее ничего не выйдет, ведь наследники – твой ребенок и Люк. Сперва ребенок... Мне понадобятся еще шелковые нитки.

– Вы собираетесь вышить моего ребенка на гобелене?

– Ты назовешь его Габриелем?

Я остолбенела. Как она догадалась? Старушка пристально глядела на меня, склонив голову набок. Как порой бывает у слабоумных, лицо ее выражало бесконечную мудрость.

– Но это может быть девочка, – сказала я.

Она покачала головой, отметая подобную возможность.

– Маленький Габриель займет место большого, – произнесла она. – Ему никто не сможет помешать, правда? – Ее лицо внезапно сморщилось. – Правда? – требовательно повторила она.

– Если родится мальчик, он, несомненно, займет место своего отца.

– Но его отец умер. Убил себя... так они говорят. Разве он убил себя? – Она схватила меня за руку и крепко сжала ее. – Ты же сказала, что это не так. Расскажи мне. Пожалуйста, расскажи мне все.

– Тетя Сара, – торопливо проговорила я, – после смерти Габриеля я была убита горем и, возможно, не понимала, что говорю. Наверное, он действительно покончил с собой.

Она выпустила мою руку и с упреком посмотрела на меня.

– Ты меня разочаровываешь, – заявила она, надувшись. Но в следующую секунду ее настроение изменилось. – Мы все сидели за этим столом. Агарь была самая умная из нас и самая старшая, так что и впрямь было бы лучше… Тогда Саймон мог бы... Но гувернантка ее не любила. Все в доме обожали Мэтью – он был любимчиком. И женщины тоже. А я была дурочка – мне было не под силу выучить урок.

– Ничего страшного, – успокоила я ее, – зато вы прекрасно рисуете, а ваши гобелены будут висеть в этом доме долгие годы, даже когда никого из нас уже не будет в живых.

Она повеселела и рассмеялась.

– Я обычно сидела здесь, Мэтью – там, Агарь – в конце стола, а гувернантка – напротив нее. Агарь говорила, что должна сидеть во главе стола, как самая старшая. У нее все получалось, кроме рисования и вышивки. У меня это выходило лучше. А она была сорванцом. Видела бы ты ее верхом на лошади! Она ездила с отцом на охоту. Он любил ее больше нас всех. А однажды она забралась чуть не на самый верх главной башни аббатства и не могла слезть, пришлось послать туда двух садовников с лестницами. После этого ей пришлось до вечера просидеть в своей комнате на хлебе и воде, но она не расстроилась. Сказала, что удовольствие того стоило. – Тетя Сара приблизилась ко мне и прошептала: – Она сказала: «Если хочешь что-то сделать – делай, не думай о последствиях, расплачиваться будешь потом. И никогда ни о чем не жалей».

– У вашей сестры был сильный характер.

– Отец всегда брал ее с собой осматривать поместье. Он был недоволен, когда она вышла за Джона Редверза. А потом начались неприятности с Мэтью: его выгнали из Оксфорда из-за какой-то женщины. Я помню тот день. Она приехала сюда поговорить с нашим отцом. Я подглядывала за ними и все слышала.

– С галереи менестрелей, – догадалась я. Тетя Сара хихикнула.

– Им не пришло в голову туда посмотреть.

Она села за стол, на то место, где в детстве зубрила уроки. Мне стало ясно, почему в этой части дома она становилась похожей на девочку: здесь она снова переживала свою юность. Должно быть, ее воспоминания о прошлом свежи и отчетливы, только в настоящем она путается и не знает, с кем говорит, – с Кэтрин или Клэр, с женой Габриеля или женой Мэтью.

– Неприятности... – задумчиво произнесла она. – У него вечно были неприятности с женщинами. Женился он, когда ему уже было далеко за тридцать, и больше десяти лет у них не было детей. Потом появилась Рут. Все это время Агарь надеялась, что хозяином Забав станет ее сын Питер. Но родились Марк и Габриель. Бедный маленький Марк! Но остался еще Габриель. А с рождением Люка надежды Агари и вовсе рухнули. Конечно, ей это было не по душе.

Старушка встала из-за стола, подвела меня к шкафу и показала зарубки на его стенке – три черточки, помеченные буквами А. М и С.

– Видишь? – серьезно сказала она. – Агарь, Мэтью и Сара. Здесь отмечали наш рост. Правда, потом Мэтью перерос Агарь и она больше не соглашалась меряться. А теперь я покажу тебе спальню и детскую.

Мы вышли из классной комнаты, и она провела меня по той части дома, которая веками была детским царством. Я с удовлетворением отметила, что все окна защищены решетками. В детской стоял большой дубовый комод, и тетя Сара открыла его. Здесь хранились крестильные рубашечки Роквеллов, которые она вынула и торжественно представила на мое обозрение. Белые шелковые рубашечки были отделаны старинным кружевом, которому, как я догадалась, не было цены.

– Надо их осмотреть, – заметила тетя Сара. – Наверное, придется кое-где починить кружево. Последний раз ими пользовались, когда крестили Люка, восемнадцать лет назад. Он не был хорошим ребенком. В нашей семье вообще не бывает хороших детей. Возьму их в свою комнату. Я никому не позволяю их трогать. Приведу в порядок к тому дню, когда они тебе понадобятся.

– Спасибо, тетя Сара.

Взглянув на часы, приколотые к платью, я обнаружила, что уже четыре.

– Пора пить чай, – заметила я. – Удивительно, как быстро бежит время, когда занимаешься чем-нибудь интересным.

Но старушка меня не слышала; она прижимала к груди крестильную рубашечку, словно качая будущего ребенка – а может, бывшего – Рут, Марка, Габриеля или Люка.

– Я иду вниз, – сказала я, но она ничего не ответила. Через несколько дней Рут вошла ко мне в комнату с письмом в руке.

– Это принес слуга из Келли Грейндж, – сказала она.

– Мне? – изумилась я.

– Несомненно. На конверте ясно написано: «Миссис Габриель Роквелл».

Рут с улыбкой протянула мне конверт, и, так как она явно не собиралась уходить, я пробормотала: «Извини», – и стала читать письмо.

Оно было сухим и формальным, как приказ.

«Если миссис Габриель Роквелл посетит Келли Грейндж в пятницу в 3.30 пополудни, миссис Агарь Роквелл-Редверз будет рада принять ее»

Мне уже не раз довелось скрестить оружие с внуком миссис Агари Редверз, и я была готова к схватке с ней самой. Мое лицо залила краска гнева.

– Королевский приказ? – насмешливо осведомилась Рут. Я протянула ей приглашение.

– Вполне в духе тети Агари, – заметила она. – По всей видимости, она всерьез считает себя главой семьи. Хочет изучить тебя поближе.

– У меня нет ни малейшего намерения подвергаться изучению, – резко отозвалась я. – К тому же мне кажется, что сейчас в этом уже нет большого смысла.

– Она очень стара, – извиняющимся тоном объяснила Рут, – старше моего отца. Ей, должно быть, под девяносто. Так что отнесись к ней снисходительно.

Я быстро проговорила:

– В пятницу я к ней не поеду. Рут пожала плечами.

– Слуга ждет, – напомнила она. – Тетя рассчитывает на твой ответ.

– Она его получит. Присев к столу, я написала:

«Миссис Габриель Роквелл сожалеет, что не сможет нанести визит миссис Агари Роквелл-Редверз в Келли Грейндж в пятницу в 3.30 пополудни».

Рут взяла у меня записку и усмехнулась – происходящее ее явно забавляло.

Стоя у окна и глядя на удаляющегося гонца из Келли Грейндж, я думала: так значит, свое высокомерие Саймон унаследовал от бабушки.

В начале следующей недели я прогуливалась на лужайке перед парадным входом, когда к дому подъехал Саймон Редверз. Спрыгнув в лошади, он приветственно приподнял шляпу, после чего подозвал одного из конюхов таким тоном, словно все здесь принадлежало ему.

– Миссис Кэтрин, – обратился он затем ко мне, – я рад, что застал вас дома, ибо приехал сюда из Келли Грейндж именно ради встречи с вами.

Я еще не видела его после возвращения, и он показался мне более энергичным и самоуверенным, чем когда-либо. Приняв высокомерный вид, я процедила:

– Какова же цель вашего визита?

Он передал конюху поводья и подошел ко мне, широко улыбаясь.

– Разрешено ли мне будет сказать, что видеть вас здесь опять – большое удовольствие?

– Вы можете говорить все, что считаете нужным.

– Все еще злитесь на меня?

– Я не забыла нашего последнего разговора.

– Значит, вы помните обиды?

– Да, если они незаслуженны.

– Я горько раскаиваюсь и приехал, чтобы принести вам свои извинения.

– В самом деле?

– Миссис Кэтрин, я прямой и бесхитростный йоркширец, вы тоже уроженка Йоркшира, а стало быть, тоже прямы и бесхитростны. Мы не какие-нибудь утонченные южане и не станем облекать свои мысли в красивые фразы. К чему мне изображать из себя светского лондонского джентльмена?

– Тем более что вам это не удалось бы. Он расхохотался.

– У вас острый язычок, миссис Кэтрин.

Я ничего не имела против такого обращения: «миссис Роквелл» звучало бы чересчур официально, а «Кэтрин» – фамильярно.

– Надеюсь, он не уступит вашему в тех редких случаях, когда нам придется встречаться.

– А я надеюсь, что таких случаев будет много и, оттачивая свои языки, мы будем иметь возможность отточить и мозги.

– Так что же вы хотели мне сказать?

– Я хотел попросить у вас прощения за те невежливые замечания, которые позволил себе во время нашего последнего свидания. А также поздравить вас и пожелать доброго здоровья и процветания.

– Вы что же, изменили свое мнение относительно меня?

– Ни в коем случае – ведь я всегда вами восхищался. Однако я искренне прошу вас меня извинить. Как мне объяснить свои чувства? Я был потрясен смертью человека, которого считал своим братом. Когда я расстроен или рассержен, я часто бываю несдержан на язык, миссис Кэтрин. Боюсь, это лишь один из моих многочисленных недостатков.

– Давайте не будем больше возвращаться к этому.

– Так вы согласны простить и забыть?

– Прощение дается легче, чем забвение. Обещаю вам первое. А что касается второго... возможно, со временем.

– Право же, миссис Кэтрин, я не заслуживаю такого милосердия. А теперь я хочу попросить вас кое о чем.

– Ах, вот оно что...

– Не для себя, – поспешно объяснил он, – а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

– Едва ли это можно было назвать просьбой. Он усмехнулся.

– Не обращайте внимания – она привыкла повелевать. Она очень расстроена тем, что до сих пор с вами не познакомилась, и вы могли бы доставить ей большое удовольствие, если бы забыли о форме ее приглашения и помнили, что она очень старая леди, которой уже не под силу выходить из дома.

– Так она послала вас передать мне свой второй приказ?

– Она не знает о моем визите к вам. Ваш отказ огорчил ее. И я хочу попросить вас приехать завтра в Келли Грейндж. Я сам отвезу вас туда. Вы согласны?

Я колебалась, не зная, что сказать.

– Прошу вас, – настаивал он. – Ведь она стара, одинока, она принимает близко к сердцу все, что касается семьи, частью которой вы стали. Пожалуйста, миссис Кэтрин, скажите «да».

Саймон вдруг показался мне очень привлекательным: глаза, прищуренные от солнца, утратили дерзкое выражение; крепкие зубы сияли белизной на загорелом лице. Он был похож на Габриеля, но совершенно лишен хрупкости и нежности. Глядя на него, я почувствовала, что готова смягчиться.

Он тут же уловил перемену в моем настроении.

– О, благодарю вас! – воскликнул он, и лицо его осветилось улыбкой, какой прежде мне не приходилось на нем видеть. Похоже, он очень любит свою бабушку, подумала я и ощутила нечто вроде приязни к нему за то, что он способен любить кого-то кроме себя.