Текст книги "Фаворитки"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Из Франции, Джемми!

– У милорда Боклерка болела нога.

– Болела нога! Почему же мне об этом не сказали?

– Мадам, все случилось так быстро! Еще накануне малыш счастливо бегал повсюду, а на следующий день…

– Умер, – тупо сказала Нелл.

– Мадам, было сделано все возможное… Нелл бросилась на диван и закрыла лицо руками.

– Это не правда, – рыдала она. – У него все было в порядке. Иногда Джемми кашлял, и все. Почему мне не сказали?.. Мой маленький мальчик… Умереть из-за больной ножки!

– Мадам, он не долго страдал. Он умер тихо, во сне.

– Я не должна была его отпускать! – твердила Нелл. – Мне надо было держать его около себя. Он ведь совсем крошка. Мой малыш…

Ее пытались успокоить, но ничего из этого не получилось. Она отослала всех прочь. На этот раз Нелл хотела остаться одна.

Ее маленький Иаков, лорд Боклерк, для которого она планировала такое великолепное будущее, умер, и она никогда больше не увидит ни этих удивительных темных глаз, глядящих на нее, ни младенческих губок, просящих ее станцевать джигу.

– Это я позволила ему уехать, – говорила она. – Мне ни за что нельзя было его отпускать. Он был совсем крошка. Но я хотела сделать его герцогом, отпустила его. А теперь я его потеряла. Я никогда не увижу снова моего маленького лорда.

К ней послали лорда Берфорда, чтобы он хоть немного успокоил ее. Он вытер ей слезы и обнял ее.

– Я здесь, мама, – сказал он. – Я здесь, с тобой.

Тут она неистово сжала его в объятиях. Ей было безразлично, если он никогда не будет герцогом. Самым главным было то, что она держала его в своих объятиях.

Она никогда и никуда его не отпустит!

Нелл уединилась со своим горем. Жизнь, казалось, потеряла для нее всякий смысл. Она винила себя. Она так хотела, чтобы ребенок был воспитан как лорд. Она благодарила судьбу, что не отпустила из дому одного из своих сыновей.

Она еще оплакивала смерть Иакова, когда ей принесли весть о другой смерти. Умер граф Рочестер. Рочестер был ей добрым другом, он всегда давал ей дельный совет, из-за того, что он был весельчак и озорник и казался ей просто мальчишкой, хотя и был старше нее года на три, она печалилась о нем. Было горестно, что он, прожив всего тридцать три года, должен был умереть из-за своих излишеств. Бедный Рочестер, такой остроумный, такой блестящий – и ничего теперь от него не осталось, кроме нескольких стихотворений!..

Смерть ужасна. Умерла ее мать, но она была стара и Нелл никогда не любила ее. Было просто чудом, что джин не унес ее раньше. Но такие смерти, как маленького Джемми и Рочестера, она переживала тяжело. Она будет смеяться, она будет плясать и петь, но ее никогда уже не покинет сознание, что свершилось непоправимое.

Она была рада, что ничего не знала о той лихорадке, что недавно поразила Карла. Не было нужды волноваться, потому что он поправился до того, как она узнала об этой болезни. Но это может случиться вдруг, и в следующий раз может не быть такого счастливого конца.

Рочестер!.. Джемми!.. Она помнила о них постоянно.

Карлу, разделявшему ее горе из-за потери их сына, хотя он и не переживал его так глубоко, было грустно видеть в ней эту перемену.

Он хотел видеть прежнюю веселую Нелл.

Он повез ее в Виндзор и показал красивый дом неподалеку от замка.

Этот дом будет называться Берфорд-хаус, и это подарок короля Нелл. Усадьба была очаровательной.

– И совсем рядом с замком, – сказал, улыбаясь, король.

Этот дом невозможно было не полюбить. Он казался вполне подходящей резиденцией для милорда Берфорда. И Нелл изъявляла свою благодарность, стараясь прогнать все мысли о своем потерянном ребенке. Интерьер Берфорд-хауса был оформлен Веррио, придворным художником, работавшим в то время в королевском замке в Виндзоре. А Потвен, ее обойщик с Пел Мел, обставил дом по ее вкусу. Сад и огород в южной части усадьбы доставляли удовольствие, и она живо перепланировала их вместе с королем, а милорд Берфорд бегал от одного из них к другому – счастливый оттого, что его мать снова стала походить на себя, и его отец живет вместе с ней в новом доме.

В самый разгар террора виги сделали попытку заставить Карла узаконить Монмута. Только таким образом, уговаривали они, король может защитить свою жизнь и спасти свой народ от католических заговорщиков.

В палате лордов Карл терпеливо доказывал, что то, что они от него требуют, противозаконно. Он их заверил, что намеревается больше заботиться о себе, и своем народе.

Ему указывали на то, что законы, в случае крайней необходимости, всегда могут быть изменены.

– Если ваша совесть допускает такое, – отвечал Карл, – то у нее нет ничего общего с моей совестью. Заверяю вас, что я так люблю свою жизнь, что использую все возможности, чтобы достойно сохранить ее. Но не думаю, что после пятидесяти лет она может представлять собой такую ценность, что ее следует сохранять за счет утраты моей чести, моей совести и законности в этой стране.

В парламенте присутствовал Монмут, и когда Карл отвечал лордам, он наблюдал за этим молодым человеком. Он видел выражение горечи и разочарования на лице Монмута и думал: «Я был глуп, полагая, что он любит меня. Что он еще когда-нибудь любил, кроме моей короны?»

В тот день король одержал победу. Но Шафтсбери не сдавался. Он зашел так далеко, что хода назад уже не было. И он сознавал, что, проявив себя таким непримиримым врагом герцога Йоркского, должен всеми силами помешать его восшествию на престол. Теперь он пытался внести новый законопроект, чтобы заставить Карла развестись с королевой. Карл использовал свой обычный гамбит: он согласен на эту уступку при условии, что парламент будет распущен.

Все это время Луиза постоянно общалась с новым французским послом Барийоном, сменившим Куртэна. Она полагала, что видит возможность вернуть себе прежнее положение в отношениях с Карлом.

За годы террора она успела разобраться во всех хитросплетениях и поворотах сложной политики короля и парламента. Так как Данби оказался ныне узником Тауэра, она обратила свое внимание на лорда Сандерленда, одного из самых влиятельных людей в стране. Чтобы спастись, она прилагала весь свой ум и поняла, что следует использовать даже тех, кто хоть чуть-чуть в чем-то может быть ей полезен. Она помогала вновь утвердиться даже Шафтсбери; она позволила себе несколько дружеских жестов в сторону Монмута, хотя втайне надеялась, что ее сын, герцог Ричмондский, может быть узаконен и объявлен наследником престола; этого она, конечно, Монмуту не говорила.

Луиза собралась с силами и, будучи также и очень хитрой, начала украдкой подбираться к королю, а ее способность умно и проницательно разбираться в любом новом повороте в делах политики заставила его искать ее общества. Он навещал ее каждый день, хотя все ночи проводил только с Нелл. Последнее Луизу не очень заботило, так как она начала понимать, что, если будет вести себя умно, то и Людовик, и Карл придут к заключению, что она им необходима в проведении ими политики. Для Карла она была тем человеком, с кем он мог вести доверительные разговоры о том, что ему желательно получить от короля Франции; для Людовика она была человеком, осуществляющим влияние на короля Англии по его подсказкам.

Вскоре после роспуска парламента она пожелала встретиться с королем; он, увидев, что ей хочется поговорить с ним наедине, отпустил всех окружающих.

Одна из его маленьких болонок прыгнула ему на колени, и он нежно поглаживал ей уши, пока они разговаривали.

– Вот было бы счастье, – сказала Луиза, – если бы больше никогда не надо было собирать парламент!

– Всей душой с вами согласен, – ответил Карл. – Но, увы, вскоре придется собирать его снова.

Она придвинулась к нему поближе.

– А для чего, Карл?

– Из-за денег, – ответил он. – Нужны деньги. Стране нужны деньги. Мне лично нужны деньги. Парламент должен собраться и выделить их мне.

– Карл, а если нашлись бы другие возможности пополнить вашу казну… Тогда вы бы все равно думали, что необходимо созывать парламент?

Он поднял брови и улыбнулся ей, но был настороже.

– Если бы я могла пообещать кое-что Людовику… – начала она.

– Уже было достаточно обещаний.

– Да, а голландский брак и то, что вы до сих пор не объявили себя католиком, рассердило Людовика.

Карл беззаботно пожал плечами.

– Первое я сделал, – сказал он, – по настоянию народа. Что касается второго, то его мой народ не потерпит.

– А вы сами, Карл?

– Я человек нерелигиозный. Я не могу подчиняться, знаете ли. Но я полагаю, что католическая вера, конечно, больше подходит дворянину, чем мрачный протестантизм. Но я повторяю своего деда. Англия стоит принципа, как когда-то он говорил о Париже.

– В Дуврском договоре вы обещали провозгласить себя католиком.

– В подходящее время, – быстро ответил Карл.

– И это будет?..

– Когда мой народ согласится принять короля-католика.

– Вы имеете в виду… никогда, пока вы живы?

– Кто знает? Кто знает?

Какое-то время Луиза молчала. Религия всегда будет для Карла вопросом практической целесообразности, каким она была и для его деда, спасшего Францию от несчастья, к которому толкал страну религиозный конфликт. Ей придется забыть о своем большом желании выполнить эту часть своего долга перед Францией. Но она должна постараться укрепить привязанность Карла к своей родине не только для того, чтобы доставить удовольствие французскому королю, но и для того, чтобы упрочить свое положение.

– Если бы у вас были деньги, – продолжала она, – если бы у вас было, скажем, четыре миллиона ливров в течение трех лет, вы бы смогли решить свои проблемы, не созывая парламента?

– Вы полагаете, что Людовик заплатит…

– На условиях, о которых мы можем договориться…

Карл снял с колен свою болонку и простер к Луизе руку.

– Луиза, мой ангел-хранитель, – сказал он, – давайте поговорим об этих условиях.

До созыва следующего парламента Карл должен был ежегодно получать двести тысяч фунтов за соблюдение нейтралитета по отношению к политике Людовика на Европейском континенте. Карл увидел возможность править без парламента, в котором он нуждался в прошлом лишь для выделения денег, необходимых ему для управления страной.

Когда собрался новый парламент, у короля было непроницаемое выражение лица.

Он обратился к лорду-канцлеру с тем, чтобы тот объявил его предложение, и лорд-канцлер заявил, что парламент распускается.

Карл покинул палату лордов, которые были так ошеломлены, что даже не протестовали. Когда он позвал своего камердинера, чтобы тот помог ему переодеться, Карл смеялся.

– Ваше достоинство возросло по сравнению с тем, каким оно было еще четверть часа тому назад, – заметил он. – Лучше иметь одного короля, чем пятьсот.

Чуть погодя он продолжил начатое рассуждение со свойственным ему добрым юмором:

– Ибо, – говорил он, – я буду жить без парламентов, в крайнем случае созывая его лишь для утверждения каких-либо временных законоположений или новых законов для всеобщего блага страны, так как, слава Богу, дела мои теперь в таком прекрасном состоянии, что мне нет необходимости просить мой парламент утвердить мои доходы.

Вот так Карл, ставший подлинным правителем своей страны с помощью субсидий французского короля, решил не созывать парламент до конца своей жизни. И не созывал.

Вскоре он покончил с террором. Шафтсбери был заключен в Тауэр. Отса арестовали за устную клевету. Монмута тоже арестовали, хотя вскоре освободили. Шафтсбери бежал в Голландию. Жизнь постепенно возвращалась в мирное русло.

Глава 10

В доме неподалеку от Уайтхолла сидели за столом, сгрудившись, люди. Они переговаривались шепотом и изредка один из них, тихонько подкравшись к двери, открывал ее резко, но без шума, дабы удостовериться, что за дверью их никто не подслушивает. Во главе стола сидел высокий, красивый молодой человек, чьи глаза горели честолюбием. Монмут был уверен, что еще до конца года он станет королем Англии.

Он слушал разговоры о «рабстве»и «католицизме», от которых эти люди клялись навсегда избавить Англию. «Католицизм»и «рабство»– эти слова имели особое значение; первое слово обозначало герцога Йоркского, второе – короля.

Монмутом овладело беспокойство. Он ненавидел католицизм. Но рабство? Он не мог не думать о глазах, в которых сиял свет особой любви к нему, и он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, когда говорили об унижении рабства.

Рамболд, один из главных конспираторов, говорил:

– Нет места более подходящего для нашей цели. Моя ферма Рай-хаус укреплена, как замок. Она расположена близко от дороги, сужающейся в этом месте так, что может проехать лишь одна карета. Когда рабство и католицизм проедут обратно в Лондон после скачек в Ньюмаркете, мы заблокируем проезд.

Полковник Джон Рамсей спросил:

– Мы можем опрокинуть телегу. Этого будет достаточно?

– Вполне. – Рамболд осмотрел сидящих за столом людей: Ричард Нелторп, Ричард Гуденаф, Джеме Бертон, Эдвард Уейд и много других – все как на подбор добропорядочные сельские жители; знать была представлена графом Эссекским, лордом Уильямом Расселом и Алгерноном Сиднеем.

Эссекс сказал:

– Мы будем держать наготове сорок вооруженных человек. Они быстро справятся со своей работой.

– А если случится осечка? – спросил капитан Уолкот, еще один из заговорщиков. – Что, если на помощь католицизму и рабству подоспеет охрана?

– Тогда, – ответил Рамболд, – мы можем отступить к Рай-хаусу. Как я уже говорил, ферма укреплена, как замок, и может выдержать осаду до той поры, пока будет сформировано новое правительство. Милорд Монмут остается в Лондоне.

– И, – вступил в разговор Сидней, – он должен будет лишь выйти к народу и провозгласить себя королем.

Все они смотрели на молодого герцога, но Монмут их не видел. Он вспоминал комнату в доме за границей, растрепанную и красивую женщину, на чью постель он, крошечный, забрался. Он вспоминал, как играл в солдатиков с ее конфетами, он представил себе приезд высокого человека, который подбросил его к потолку и подхватил, когда он летел вниз. Он вспомнил свой возбужденный смех, вспомнил это удивительное переживание – чувство глубокого волнения, когда тебя подбрасывают, и спокойную уверенность в том, что руки, поймавшие тебя, очень надежны.

И вот теперь они требуют, чтобы он способствовал убийству его доброго отца.

«Ты не смеешь этого!»– сказал ему его внутренний голос.

Но мысль о сверкающей короне и власти, право на которую приходит вместе с короной, не удавалось прогнать.

Карл зажил беззаботной жизнью.

Став менее энергичным, чем прежде, он оставил себе трех фавориток – и они его вполне устраивали. Была Луиза – и он никогда не забывал, что это совет Луизы и ее переговоры с французами обеспечили ему содержание, дающее возможность править без парламента, – и он считал ее своей женой. Именно Луиза принимала зарубежных гостей, так как она разбиралась в политике, чего никогда нельзя было сказать о Екатерине. Луиза считала себя королевой Англии и играла эту роль с таким самообладанием и уверенностью, что многие и на самом деле стали принимать ее за королеву. Теперь Луиза чувствовала себя так уверенно, что без колебаний оставила Англию, чтобы побывать у себя на родине. Там ее принимали, как королеву, потому что французский король даже больше короля Англии сознавал полезность ее услуг. Она потребовала права сидеть на табурете в присутствии королевы Франции – и это право было ей пожаловано. Людовик воздал ей большие почести, и повсюду ее принимали с величайшим уважением. Как всегда практическая, Луиза занялась тем, что мудро распорядилась огромным богатством, накопленным в Англии. Это и было настоящей причиной ее приезда во Францию. Странно устроена жизнь, но по приезде в Англию она была принята с большим почетом, чем когда бы то ни было раньше. Англичане, узнав о почтении, с которым за ее шпионскую деятельность отнесся к ней король Франции, теперь были готовы оказывать ей то уважение, в котором прежде всегда отказывали.

Еще была Гортензия – невозмутимо прекрасная, образованная, беззаботная, очень похожая характером на короля, – все еще самая красивая женщина в королевстве, ибо красота ее была такого свойства, что, казалось, ей ничто не может повредить; и хотя она непрерывно меняла любовников и до позднего времени сидела за карточным столом, все это она делала с таким спокойствием и безмятежностью, что ни малейших следов беспорядочной ее жизни не отражалось на ее лице с красивым овалом и совершенными чертами. Она была так прелестна, что в нее влюблялись мужчины всех возрастов. Даже ее собственный племянник, принц Евгений де Савой-Кариньян, влюбился в нее, когда посетил Лондон, и дрался из-за нее на дуэли с бароном де Байнером, сыном одного из генералов Густава-Адольфа; Байнер был убит на этой дуэли, и при дворе Версаля все удивлялись, что женщина, уже ставшая бабушкой, могла возбудить такую страсть в сердце юноши, бывшего вдобавок ее племянником. Но Гортензия продолжала спокойно играть в карты, менять любовников, изредка принимать короля; она не стремилась к власти, как Луиза; ее устраивало положение любовницы от случая к случаю, дававшее ей право менять любовников, когда ей заблагорассудится.

И еще была Нелл. Роль Нелл после некоторых раздумий Карл определил как роль матери-утешительницы. Именно к Нелл он шел и развлечься, и успокоиться. Нелл меньше других преследовала соображения выгоды в отношениях с Карлом. Нелл просто любила его, не всегда как любовника или короля, она понимала, что в нем, несмотря на его цинизм, осталось много мальчишеского, и была ему товарищем по развлечениям, она была его любовницей, когда он этого хотел, она была его отрадой и утешением, когда это было нужно.

Недавно он заложил камень в основание госпиталя в Челси, который должен быть приютом для беспомощных старых солдат и солдат-инвалидов; на это благотворительное дело его подвигла Нелл с сэром Стивенсом Фоксом, бывшим многие годы казначеем в армии. Он часто улыбался, вспоминая ее воодушевление и то, как она, увидев планы госпиталя, подготовленные Реном, сердито протестовала по поводу того, что госпиталь слишком мал. Затем, лукаво смеясь, она повернулась к королю.

– Я прошу ваше величество сделать его размером по крайней мере с мой носовой платок, – попросила она. Он тогда ответил:

– Не могу отказать вам в такой скромной просьбе.

После этого она смутила его и Рена тем, что, разорвав свой платок на полоски, составила из них квадрат и поместила в него подготовленные планы, заполнившие лишь небольшую часть составленного ею квадрата. Это так позабавило Карла, что он согласился несколько увеличить размеры будущего госпиталя.

Он пришел к заключению, раздумывая над этим во время легких недомоганий, которые случаются даже у таких крепких людей, как он, что Нелл для него важнее всех других его любовниц. Луиза восхищала его как умная женщина, сумевшая из неизвестности достичь прочного положения у трона, стать опорой сидящих на троне, Гортензией можно восхищаться за ее красоту, но потерю Нелл ему было бы вынести всего труднее.

Но он был счастливый человек. Он мог сохранить их всех. Содержание, получаемое им от Людовика, давало ему возможность выполнять свои собственные обязательства его государства. Он может заниматься научными опытами в своей лаборатории, он может сидеть у реки и рыбачить, он может пойти на спектакль, предложив Луизе одну руку, а Нелл – другую. Он может проводить время на Уайтхолле и в Виндзоре, в Винчестере и в Ньюмаркете.

Многих из его друзей уже не было с ним. Бекингем после поражения народной партии оставил общественную деятельность и удалился в Хелмсли, в Йоркшир. Ему не хватало веселого общества Джорджа, но там, где появлялся Джордж, появлялись неприятности. Умер Рочестер. Никто больше не приклеит остроумные стишки на двери спальни, но эти его стишки были по-настоящему оскорбительны и часто вызывали недовольство людей. Иаков, его брат, вернулся в Англию, и хотя он предсказывал Иакову неприятности по его восшествии на престол и опасался, что ему не удастся долго на нем усидеть, время от времени он давал ему советы о том, как править, чтобы не собирать парламент и благодаря этому избегать смертельного соперничества между вигами и тори, которое едва не ввергло страну в революцию. Однако он может сказать себе, что управление страной станет заботой Иакова и ни одна из могущих возникнуть неприятностей не достанет его в могиле. Его дражайший сын Монмут наконец понял, что вел себя глупо. Он понял, что никогда ему не получить короны.

– Ну, Джемми, – сказал Карл. – Только представь себе всех моих сыновей, которые так же, как ты, могут претендовать на получение престола. И Джемми озадаченно заморгал, а Карл обнял его за плечи и продолжал. – Я желаю, чтобы ты выбросил эти мысли из головы, потому что ничего, кроме страданий, они не могут принести ни тебе, ни мне.

После этого Джемми посмотрел на него так, как смотрел, когда был ребенком и запускал свои маленькие ручки в его карманы в поисках конфет. Карл вспомнил, как спрашивал его: «Ну, Джемми, так ты рад конфетам или своему отцу?»А маленький Джемми подумал и вдруг бросился обнимать его за шею. Джемми, став молодым человеком, не изменился, подумал Карл. Он жаждет получить корону, но знает, что это опасное желание.

В таком состоянии находились его дела, когда он направлялся в Ньюмаркет на сезонные скачки. Герцог Йоркский отправился вместе с ним, и их постоянно видели вместе, лучших друзей, самых любящих братьев. Карл хотел дать понять всем, что, поскольку у него нет надежды на законного сына, его брат Иаков является единственным законным наследником престола.

В один из дней они собирались отправиться из Ньюмаркета домой, как всегда, через Ходдесдон в Херфордшире, мимо Рай-хауса.

У Рай-хауса группа людей с нетерпением ожидала появление кареты с двумя братьями. Все планы были подготовлены. Была приготовлена телега, которая перекроет дорогу. Заговорщики ждали в Рай-хаусе. В Лондоне ждал Монмут. Он едва сдерживал свое нетерпение.

Но заговорщики напрасно ждали карету у ловушки, потому что за день до намеченного отъезда Карла в Ньюмаркете вспыхнул большой пожар и сгорело много домов. Тот, в котором жили Карл и Иаков, не пострадал, но король решил, что они могут уехать в Лондон и раньше намеченного дня.

Так вот и случилось, что, когда они доехали до узкого участка дороги, где могла проехать лишь одна карета, они его благополучно миновали, не подозревая, что в доме по соседству их враги обсуждали план, как убить их на следующий день.

Лишь несколько недель спустя Карлу представили важные документы. Оказалось, что было обнаружено письмо некоего Джозефа Килинга лорду Дартмуту, в нем давался отчет о заговоре, который должен был увенчаться успехом вблизи Рай-хауса. Некоторые из организаторов заговора, чувствуя, что могут выгадать, выдав основных заговорщиков теперь, когда заговор не удался, были готовы публично рассказать обо всем, что планировалось, и обвинить участников заговора.

Много разговоров ходило о подобных заговорах. Совсем недавно страну до ярости взбудоражил мучной заговор, организованный католиками в отместку за все выдуманные лихорадочным воображением Тита Отса заговоры папистов. В том случае документы, касающиеся заговора, который должен был опираться на армию и привести к установлению пресвитерианской республики, были предположительно обнаружены в мучном чане. Поэтому думали, что король осмеет это раскрытие нового заговора, если не будут представлены более весомые доказательства. К счастью, помимо писем Килинга, было обнаружено и несколько писем Алгернона Сиднея, и когда последние были доставлены Карлу, он уже не мог сомневаться в существовании заговора в Рай-хаусе.

Эссекс, Рассел и Сидней были арестованы вместе с другими. Среди имен людей, имевших отношение к заговору, упоминалось имя, из-за которого Карл пришел в ужас. Не было сомнений, что планировалось убийство, и Джемми в этом участвовал. Джемми был одним из заговорщиков, собиравшихся убить своего отца!..

Страна пришла в ярость. Требовали смерти всех предателей. Популярность короля ныне была так же велика, как в первые дни реставрации королевской власти. Он нравился людям, непринужденный и приветливый, он всегда был готов поговорить с самым скромным из них как мужчина с мужчиной – и именно это нравилось в нем больше всего. Над его веселой жизнью посмеивались. «Почему он не может себе это позволить?»– спрашивали люди. «Кто бы отказался иметь гарем при возможности?» Его смерти все боялись, так как понимали, что ему не удалось окончательно ликвидировать угрозу гражданской войны. Именно Карл, правящий без парламента, с его решимостью сохранить в Англии мир, и живущий на субсидии от Людовика, смог обеспечить мирное течение жизни, которому все радовались в те дни.

Рассел и Сидней были казнены. Эссекс покончил жизнь самоубийством в тюрьме. Для определения наказания этим людям был назначен новый лорд – главный судья. Им стал Джордж Джеффрис, известный своей суровостью.

Рай-хаусский заговор закрепил триумф Карла, так как партия вигов потеряла всякую популярность. Раскрытие и ликвидация заговора была как нельзя более кстати в этом смысле.

Карл чувствовал себя теперь в большей безопасности, чем когда бы то ни было с первых дней Реставрации; но триумф его был горьким.

Он не мог оторвать глаз от имени, которое то и дело мелькало среди документов: Иаков, герцог Монмут. Иаков… Малыш Джемми… устроивший заговор с целью убить своего собственного отца…

После неудачи рай-хаусского заговора Джемми успел где-то укрыться, но писал отцу умоляющие письма: «Я участвовал в этом заговоре, отец, но я не думал, что они собирались вас убить».

А как же тогда, сын мой, говорил сам себе Карл, могли они посадить вас на трон?

Он знал, что, если бы очень хотел, вытащил бы Джемми из его укрытия. Он мог бы поместить Джемми в Тауэр вместе с другими несостоявшимися убийцами. Но он не мог заставить себя сделать это. Перед его глазами стоял образ маленького Джемми, который, стоя на материнской кровати, протягивал ему его королевский меч.

Он не хотел знать, где прячется Джемми. Если бы он узнал об этом, он обязан был бы отправить его в Тауэр.

Утешения он искал у Нелл. Нелл было совестно, и в то же время она сердилась на себя за то, что когда-то она помогала принцу Задавало, она дала ему в своем доме приют и просила короля встретиться с ним. Теперь она осознала, что сохранила его для того, чтобы он попытался лишить своего отца жизни.

– Не могу больше о нем слышать! – сказала Нелл. В то же время она могла понять горе короля. Он любил этого мальчишку. Тот был его сыном. Он был ему так же дорог, как маленький лорд Берфорд.

Луиза выражала свое возмущение Монмутом, но король чувствовал, что она довольна. Глаза Луизы хранили тайну, но король знал, что было время, когда она надеялась, что ее сын, герцог Ричмондский, может стать наследником престола. Луиза была неподдельно напугана тем, как близко он был от смерти, но этот ее страх на самом деле был страхом за безопасность ее собственного положения.

Гортензия выразила ужас характерным для нее спокойным образом. Но Гортензия совершенно не заботилась о будущем и даже не задумалась о том, что с ней станется, если умрет ее благодетель.

Карл держал в руках письмо от Джемми.

«Какая польза будет вам, государь, оттого, что вы лишите жизни собственного ребенка, который лишь ошибся и рисковал своей жизнью во имя спасения вашей?»

Это заставило Карла улыбнуться. Джемми был уверен, что принял участие в заговоре только лишь для того, чтобы удержать заговорщиков от жестокости. Он никогда не согласился бы убить отца, которому обязан всем.

«А теперь я вам клянусь, что с этого времени я никогда и ничем больше не огорчу вас, но всей своей жизнью постараюсь вам доказать, что раскаиваюсь в содеянном. Я переживаю муки страшнее тех, которые могло бы определить для меня ваше всепрощающее сердце».

Когда он сидел с этим письмом в руке, навестить его пришел герцог Йоркский.

– Иаков, – сказал Карл, – вот у меня письмо от Джемми.

Лицо Иакова посуровело.

– О, я понимаю, вам трудно простить его, – продолжал Карл. – Но он совсем мальчишка!.. Его вовлекли в дурное дело сообщники.

– Вот уж, действительно, дурное, коль замышлялось убийство!..

– Он не собирался убивать. Он вошел в заговор, чтобы удержать от жестокости других.

– Стало быть, – мрачно проговорил Иаков, – он не знал, для чего организовали заговор? – и испытующе взглянул на Карла.

– Мне не нравится эта враждебность между вами двумя, Иаков. Я думаю о том времени, когда меня не станет. Ах, брат, если вы будете продолжать упорствовать в своих религиозных взглядах, думаю, вы пробудете королем не больше четырех лет, но, возможно, я слишком щедро отмериваю вам срок. Мир между вами и Джемми мог бы быть началом лучшего положения дел.

– Вы собираетесь позвать его обратно? – спросил Иаков, не веря своим ушам. – У вас хватает душевных сил простить его, когда он был вместе с теми, кто покушался на вашу жизнь?!

– Он мой сын, – ответил Карл. – Я не могу поверить, что он конченый человек. Его увлекли. И я не верю, что он собирался убить своего отца.

– А я верю, что он собирался убить своего дядю!

– Нет, Иаков. Давайте жить в мире… мир… мир. Пойдите мальчишке навстречу. Если он нижайше просит простить его, если он убедит нас в том, что у него не было намерения убивать…

Иаков с трудом улыбнулся. Карл все равно настоит на своем. И Иаков его понимал. Он сам был отцом.

Карл обнял сына. Молодого герцога тайно провели во дворец, а Карл приготовил письмо, которое должен был подписать Монмут по его требованию.

– Отец! – сказал молодой человек со слезами на глазах.

– Полно, Джемми, – прервал его Карл. – Давайте забудем прошлое.

– Я бы никогда не позволил им убить вас, – рыдал Джемми.

– Я это знаю. Я этому верю. Вот! Подпишите это, и я позабочусь, чтобы вы были прощены. Монмут упал на колени и поцеловал руку отца.

– Джемми, – продолжал Карл, – вы уже не помните, но когда вы были маленьким мальчиком, вы пытались ухватить горящее полено. Я вовремя вас остановил и постарался, чтобы вы поняли, что, если вы будете пытаться трогать огонь, то сильно обожжетесь. Вы это поняли. Я повторяю вам то же самое и теперь.

– Да, отец… Я благодарю вас от всего сердца!..

– Теперь вы должны меня оставить, – сказал Карл. – Нехорошо, если вас увидят здесь. Люди не простят вас так легко, как это сделает отец.

После этого Монмут покинул отца, но, хотя он и постарался быстро уйти от дворца, он все-таки встретил некоторых из своих прежних друзей. Они поняли, где он был и что он сделал, и сказали ему, что он покинул тех, кто его поддерживал и старался возвести на трон, и что, если подписанное им признание станет достоянием гласности, никто из прежних его приверженцев никогда больше не будет для него стараться. Его будут считать другом до первой беды. Подписав письмо, подготовленное для него отцом, он, по сути, переметнулся к врагам.