Текст книги "Фаворитки"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Всему свое время, – ответил озадаченный король. – Говорю вам, у этого мальчика будет титул не хуже, чем у других.

– Настолько не хуже, что никто не сможет его назвать просто хорошим, в этом я не сомневаюсь!

– Я вижу, что на этот раз Нелли по-настоящему рассвирепела. Защищаете детеныша, а?

– Да, – ответила Нелли. – И уже не первый год, милорд король.

– Я бы хотел, чтобы вы поняли, что этого я пока еще не могу сделать. Если бы вы были благородного происхождения…

– Как мать принца Задаваки? Карл невольно улыбнулся тому прозвищу, которое она дала Джемми. Он сказал:

– Люси давно умерла. Джемми уже юноша. А этому маленькому Карлу еще расти и расти. Потом, я думаю, у него будет такой же великолепный титул, как у любого из его братьев.

– Что же, его матери остается теперь лишь умереть, – драматически воскликнула Нелл. – Что – в реку мне прыгнуть? Или пронзить себя мечом?

Юный Карл, смутно угадывая настроение матери, поднял горький плач.

– Успокойся, успокойся, – успокаивал король. – Твоя мама не умрет. Это она так играет, сынок.

Но юный Карл никак не мог утешиться. Нелл выхватила его у короля.

– Нет, нет, Карлуша, – говорила она, – это все была игра. Папа прав. Нас может беспокоить лишь одно: величие твоего отца дает тебе право на высокое положение, но шлюха-мать обрекает тебя на унижение.

Тут она рассмеялась и принялась плясать по комнате джигу вместе с ним, пока он не засмеялся, – и король смеялся вместе с ними.

Ему так понравилась эта сцена, что он не смог удержаться и пообещал Нелл, что он подумает, что можно сделать для мальчика. Кроме того, он вспомнил, что ее сестра Роза бедствовала, и ей он обещал пенсию в сто фунтов в год, о которой Нелл для нее просила.

Что касается самой Нелл, то ему было так хорошо с ней даже тогда, когда она ссорилась ради своего сына, что он сделает ее герцогиней; правда же – сделает!

– Герцогиней?.. – повторила Нелл слова короля, и глаза ее засияли. – Это мне будет здорово приятно. Маленьким Карлуше и Джемми, у которых отец король, конечно, следует иметь мать-герцогиню, не меньше.

Король уже пожалел, что был так неосторожен, но Нелл продолжала:

– Я могла бы быть герцогиней Плимутской. Этот титул кто-нибудь в конце концов получит. Почему бы не Нелли? Барбаре повезло не меньше.

– Всему свое время, – смущенно сказал король.

Но Нелл была счастлива. Герцогиня Плимутская – это почетно и для ее мальчиков. А почему бы и нет? На самом деле, почему и нет?!

Нелл не стала герцогиней Плимутской. Она смело попросила соответствующие документы, которые закрепили бы ее право на этот титул, но ей было заявлено, что они не могут быть предоставлены.

Король ей сказал, что он сделал это предположение в шутку; он попросил ее понять положение страны. Она вела войну, которая потребовала больше расходов, чем предполагалось; голландцы были полны решимости отстоять свою страну; не достигнув желаемого результата открытием плотин, которое вызвало лишь краткое замешательство у захватчиков, юный, но решительный Вильгельм Оранский, правитель и капитан-генерал, проявлял и дальше свои блистательные способности полководца.

– Кто бы мог ожидать таких способностей от этого моего молодого неповоротливого племянника?! – восклицал Карл. – Никогда не забуду его пребывание при моем дворе. Небольшой бледный паренек, который боялся танцевать, чтобы не запыхаться из-за своих слабых легких. Он был угрюмым, и мне пришлось что-то предпринять, чтобы взбодрить его, вот я и попросил Бекингема усиленно поить его вином, и что, вы думаете, вышло? Он впал в оцепенение? Только не он! Тут-то и проявился его подлинный характер. Прежде чем ему успели помешать, он разбил окна в апартаментах фрейлин – так он к ним рвался.» Дорогой племянник, – сказал я ему, – у нас при дворе принято прежде всего просить позволения у дам. Возможно, на ваш взгляд, нудный английский обычай, но, боюсь, что его тем не менее следует уважать «. Ох! Я мог бы предвидеть скрытые достоинства в молодом человеке, который казался таким чопорным, а после нескольких бокалов проявил себя как развратник. Тогда он был пьян от вина. Ныне он пьян от честолюбия и желания спасти свою родину. Снова мы убеждаемся, что этот мой племянник может проявить себя по-настоящему замечательным молодцом.

– Мы говорили о герцогине Плимутской, а не о герцоге Оранском, – напомнила ему Нелл.

– Ну да, мы говорили о герцогине Плимутской, – согласился король. – В таком случае позвольте вам объяснить, что война обходится дорого. Люди недовольны вербовщиками и налогами, но и те и другие необходимы для поддержания нашего морского флота. Когда люди злы, они ищут кого-нибудь, на ком можно свою злость выместить.

Когда их просят платить налоги, они отвечают:

« Пусть король платит налоги, пусть поменьше тратится на своих женщин, и, может быть, эти деньги пригодятся для обеспечения флота «. Нелли, я пока ничего не могу сделать. Клянусь вам, я не забуду наших сыновей. Клянусь, я не забуду и о вас.

– Джентльмены так легко дают клятвы!.. – заметила Нелл. – А король – первый джентльмен страны.

– Тем не менее это обещание я непременно сдержу. Вы знаете, как я отношусь к мальчикам. Их невозможно было бы не любить. Нет, Нелл, потерпите. Ну, развеселите меня. Ибо, имея голландцев, с одной стороны, французов – с другой, а парламент – за спиной, я нуждаюсь в легкой разрядке.

Тут Нелл смягчилась, так как она его действительно любила – его лично, этого самого доброго из людей, хотя подчас и дававшего обещания, которые он не мог сдержать, она, кроме того, помнила слова милорда Рочестера: она должна успокаивать короля.

Если она будет донимать его своим язычком, как это делала Барбара, она оттолкнет его от себя. Ей, маленькой продавщице апельсинов и артистке, следует быть такой же умной, как эта гранддама из Франции, самая значительная из ее соперниц.

Карл очень беспокоился. Он считал, что его подданные не будут продолжать поддерживать ведение войны. Он понимал, что надо действовать. Людовик захватил большие участки Голландии и даже расположил суд в Утрехте, но Карлу было ясно, что, как только Людовик разобьет голландцев, он обратит свои взоры на другие страны и попытается сделать своего союзника Карла рабом.

Поэтому он планировал заключить с Голландией сепаратный мир, сделав все, что было в его силах, чтобы они согласились на условия, которые не вызвали бы недовольства Людовика.

Вильгельм Оранский был все же его племянником, и это не годится, заявил он, что между ними идет борьба.

Он решил послать в Голландию двух эмиссаров, чтобы разузнать о намерениях молодого Вильгельма, он выбрал Арлингтона, одного из самых компетентных членов» кабального» совета министров, и преисполненного энтузиазмом Бекингема, на которого он все еще возлагал большие надежды. Кроме того, ему хотелось компенсировать бедняге Джорджу столь нелюбезный отказ по поводу его просьбы.

Он был уверен, что Вильгельм, этот молодой человек двадцати одного года, будет склонен заключить мир на его условиях. Он не требовал слишком многого: он хотел признания требования Англии, чтобы ее флоту салютовали все суда других государств; он требовал субсидии в двести тысяч фунтов стерлингов в счет военных расходов; он, наверное, к тому же потребует контроля над портами Слейс, Флашинг и Брилл: субсидию для ловли сельди; новых правил, касающихся английской и голландской торговли в Ост-Индии; возможности для английских плантаторов в Суринаме не торопясь продать свою собственность и уехать; а так как Вильгельм был его племянником, он помог бы ему обеспечить благоприятные условия в его собственной стране.

Бекингем, всегда готовый участвовать в любой новой опасной затее, был рад довести до сведения принца Оранского эти условия, Он высадился в Голландии в качестве кроткого миротворца; его и Арлингтона радостно приветствовал народ, так как эти два члена совета министров были протестантами и голландцы надеялись, что они искренне поддерживали их сторону. К ним присоединился Монмут, а все знали, что внебрачный сын короля тоже был убежденным протестантом – хотя только потому, что его дядя, предполагаемый наследник престола, подозревался в приверженности к католицизму.

Но вдовствующая принцесса Амалия, бабка Вильгельма, имевшая прочное влияние в стране, не испытывала доверия к английским эмиссарам и не скрывала этого.

Даровитый Арлингтон был подавлен и сокрушен, Монмут молчал, но Бекингем изо всех сил пытался уверить ее в их доброжелательности.

– Мы – добропорядочные голландцы, ваше высочество, – заявил он принцессе. Она ответила:

– Мы не требуем от вас так уж много, милорд герцог. Нам было бы достаточно, чтобы вы были добропорядочными англичанами.

– О! – воскликнул неугомонный Бекингем. – Мы не только добропорядочные англичане, но и добропорядочные нидерландцы. Мы относимся к Нидерландам как к супруге, а не как к любовнице.

– На самом деле, – сказала принцесса, – я думаю, вы используете Нидерланды совсем как свою жену.

На это Бекингему нечего было сказать, он понял, что она слышала, что, когда он ввел свою любовницу Анну Шрусбери в дом своей жены и оскорбленная жена запротестовала, что для нее и Анны нет места под одной крышей, он ответил:

«Я об этом уже подумал, мадам. Поэтому велел подать вашу карету».

Из-за этого он почувствовал, что не может надеяться на то, что принцесса быстро пойдет на уступки. Поэтому он настойчиво добивался встречи с юным Вильгельмом, считая, что уж над ним-то легко одержит победу.

Он помнил, что это в его апартаментах Вильгельм упился во время пребывания в Лондоне. Он вспомнил, как трудно было заставить юношу пить, так как его отношение к вину, казалось, было таким же, как к азартным играм и театру; но ему все-таки удалось его напоить, и до чего же забавным было видеть чопорного молодого голландца разбивающим окна, чтобы добраться до фрейлин! Нет! Он не предвидел никаких значительных трудностей с молодым Вильгельмом…

– Рад видеть ваше высочество в таком добром здравии, – воскликнул Бекингем и продолжал говорить Вильгельму, что король Франции видел условия, выставленные королем Англии, и согласился, что они, учитывая поражение Голландии, вполне законны.

– Здесь сыграло роль то, что ваш дядя очень любил свою сестру, вашу мать. Его величество помнит, что он обещал сестре следить за вашим благополучием. Именно поэтому, несмотря на то что ваша страна оказалась завоеванной, его величество, король Англии, будет настаивать, чтобы вас провозгласили королем Голландии.

Теперешний молодой человек разительно отличался от юнца, пытавшегося взять штурмом покои фрейлин. На его холодном лице читалась решимость изгнать захватчиков из своей опустошенной страны.

Он холодно ответил:

– Я предпочитаю оставаться правителем-статхаудером. Эту обязанность возложили на меня штаты. Кроме того, я, заодно со всеми голландцами, отнюдь не считаю, что мы покорены.

– Ваше высочество, вы ничуть не пострадаете. Вас провозгласят королем, а Франция и Англия с этим согласятся.

– Полагаю, что моя совесть и честь обязывают меня учитывать мой долг прежде моих интересов.

Два голландских государственных деятеля, сопровождавших его, Беверлинг и ван Беунинг, мрачно кивнули, а Вильгельм продолжал:

– Англичане должны быть нашими союзниками против французов. У наших стран одна религия. Какую пользу извлечет Англия, если Голландия станет всего лишь провинцией Франции, а я марионеткой? Вообразите это, друзья мои. Голландию, управляемую Людовиком через меня. К чему стремится Людовик? К завоеваниям. Да, разделавшись с моей страной он, вполне возможно, обратит свои взоры и на вашу!

– Ей-Богу, – тихо проговорил Бекингем, – в том, что говорит его высочество, заключена большая доля истины.

Непостоянный герцог тут же переметнулся на сторону голландца. Он увидел угрозу католицизма, нависшую над Англией. Ему захотелось и тут и там добавить новые условия, которые превратили бы Англию и Голландию в союзников против французов.

– Но его высочество забывает, – сказал Арлингтон, – что страна уже завоевана.

– Здесь, в Голландии, с этим не согласны, – снова подчеркнул Вильгельм.

– Вы остановили наступление Людовика, – вступил в разговор Бекингем, – затопив свою землю. Но с наступлением зимних морозов она легко может оказаться вновь открытой для наступления.

Вильгельм твердо возразил:

– Вы не знаете нас, голландцев. Мы находимся в большой опасности, но есть способ никогда так и не увидеть свою страну побежденной – это умереть у последней плотины.

Что еще можно было сказать такому фанатику-идеалисту, каким был этот юный принц? Напрасно было говорить ему, что его идеалы являются свойством юности – и только… Вильгельм Оранский был убежден, что ему суждено спасти свою страну.

Арлингтон, Бекингем и Монмут побывали в расположении лагеря Людовика у Хезвика. Голландцу Вильгельму были представлены новые условия договора, но они были отвергнуты столь же решительно, как и прежние.

Вскоре стало известно, что штаты Бранденбург, Люнебург и Мюнстер, преисполненные желания положить конец завоеваниям католика Людовика, готовы присоединиться к Вильгельму Оранскому в его борьбе против захватчиков. Людовик, обнаружив, что война потребовала огромных расходов, но принесла небольшую выгоду, решил отступить и отвел свои армии обратно, к Парижу, а английским дипломатам ничего больше не оставалось делать, как вернуться в Англию.

Луиза была довольна.

Бекингем потерпел ужасную неудачу. Он истратил массу денег – счет за расходы, который он представил, достиг четырех тысяч семисот пятидесяти четырех фунтов и одного пенса, а не привез ничего, кроме насмешек в адрес своей страны.

Его вместе с Арлингтоном народ Англии обвинял в развязывании этой глобальной войны с голландцами.

В Англии не только Луиза решила, что пора положить конец государственной деятельности герцога.

Наконец-то Карл мог гордиться Монмутом. Что бы он ни делал дома, за границей он зарекомендовал себя хорошо.

Карл слушал обстоятельный рассказ о том, как сражался его сын у ворот Брюсселя. Рядом с ним шел капитан Джон Черчилль, и трудно было сказать, кто из этих двух молодых людей – Черчилль или Монмут – проявил большую отвагу.

– ..Пробежать можно было только по одному, – рассказывал Карлу свидетель боя. – Мы шли строем с саблями в руках на заграждение неприятеля. Был там и господин д'Артаньян со своими мушкетерами, и они проявили себя настоящими храбрецами. Господин д'Артяньян очень старался убедить герцога не рисковать жизнью и не идти во главе своих солдат по тому проходу, но милорд герцог не послушал его совета. Господин д'Артаньян был убит, но герцог вел своих людей с такой отвагой и с таким презрением к смерти, которые редко встречаются. Многие скажут вашему величеству, что никогда не видели более отважного и молниеносного боя.

Джемми вернулся домой, пройдя с отрядом в торжественном марше по улицам Лондона до Уайтхоллского дворца, а люди сотнями выходили из домов посмотреть, как он проходит.

Он стал старше, но остался таким же красивым. Лицо его пылало, отчего глаза казались более яркими и блестящими. Женщины, глядящие из окон, бросали Монмуту цветы, и на улицах раздавался крик: «Отважный Джемми возвращается домой с отрядом!»

Это было то, чего он так жаждал. Именно этого признания. Этой славы.

И Карл с некоторой тревогой видел, что люди были вполне готовы признать славу этого мальчика – отчасти потому, что он был красив, отчасти потому, что отважен, но главным образом потому, что герцог Йоркский был католиком, а они поклялись, что на троне Англии никогда не должен снова восседать католик. Джемми казался теперь более серьезным, и Карл надеялся, что его сын осознал, что лучше отказаться от всех его опасных идей.

У Джемми появилась новая любовница, Элинор Нидхэм, совершенно покорившая его. Ему хотелось завести две своры английских гончих в Чарлтоне. У него родился сын, нареченный Карлом, и сам король с герцогом Йоркским были крестными отцами.

Это был гораздо более подходящий для молодого человека образ жизни, думал король. И взгляд его, когда он смотрел на юного Монмута, был полон любви.

По Англии распространились слухи, что герцог Йоркский вскоре снова женится и для него уже выбрали принцессу Марию-Беатрису, сестру правящего герцога Моденского. Девушка была совсем юной – ей было четырнадцать лет, – красивой и казалась способной иметь детей. Но у нее был единственный недостаток: она была католичкой.

Этот брак доставил Луизе массу волнений. С тех пор как она уехала в Англию, Людовик дал ей три основных задания. Она должна была способствовать союзу с Францией против Голландии, заставить Карла публично объявить о принятии католической веры, а также устроить брак между герцогом Йоркским и принцессой, которую выберет для него Людовик.

Людовик выбрал богатую вдову герцога де Гиза, бывшую до замужества Елизаветой Орлеанской, второй дочерью Гастона, брата Людовика XIII. Луиза подчеркивала в разговорах с Карлом и Иаковом преимущество этого брака, но она была достаточно умна, чтобы понимать, что не должна слишком явно работать на пользу Франции.

Герцог Йоркский, испытывая чувство раскаяния после смерти жены, расстался со своей любовницей Арабелой Черчилль, но почти немедленно после этого возникла связь с Екатериной Седли, дочерью сэра Чарльза Седли. Екатерина не была красавицей, но, как обмолвился как-то его брат, было похоже, что любовниц Иакова выбирал для него его священник в качестве епитимьи. Однако Иаков вопреки всем традициям решил, что, хотя он легко относится к отсутствию красоты у любовницы, он не может согласиться с ее отсутствием у жены и что мадам де Гиз, уже не юная и не красивая, ему не подойдет. Таким образом, потерпев неудачу с французской женой, Луиза была готова поддержать выбор Марии-Беатрисы, так как та тоже была католичкой, а католическая герцогиня Йоркская, конечно, не будет препятствовать выполнению одной из ее основных обязанностей – способствовать тому, чтобы король открыто признал свой переход в католичество.

Поэтому Луиза чувствовала, что, хотя ей не удалось убедить короля и его брата выбрать мадам де Гиз, она не вызывала недовольство короля Франции, направив свои усилия на то, чтобы состоялся брак с Марией-Беатрисой, особенно если учесть то, что по всей стране выражалось недовольство католическим браком герцога.

По Англии прокатывалась новая волна протеста против католицизма. Прошло уже много времени после костров у Смитфилда, но еще были живы люди, помнившие отголоски тех дней.

– Не хотим папства! – кричали люди на улицах.

Луизе все еще не удалось получить никакого обещания от Карла относительно времени, когда он заявит, что он католик. Однако он отменил некоторые законы, направленные против католиков. Он заявил, что ему хочется, чтобы в стране утвердилась веротерпимость. Но многие из его подданных хотели знать, неужели он забыл, что случилось с английскими моряками, попавшими в руки инквизиции. Он что – забыл о дьявольском заговоре с целью взорвать здания парламента в период правления своего деда? Король, говорили люди, слишком беспечен, а так как брат у него католик, а француженка-католичка все время нашептывает ему на ухо, то он готов заплатить любую цену за мир.

– Папа, дотянувшись лишь одним пальцем ноги до Англии, – заявил сэр Джон Найт в палате общин, – вскоре окажется здесь полностью собственной персоной.

Палата общин после этого потребовала, чтобы Карл отменил свою декларацию о религиозной терпимости. На это Карл ответил, что он не претендовал на отмену каких-либо законов, касающихся собственности, прав или свобод своих подданных, или на изменение догмата или благочиния англиканской церкви, но лишь на отмену наказаний за отступничество.

Ответом палаты общин на это было решение не утверждать законопроект о финансах до тех пор, пока не будет отменен закон о свободе вероисповедания.

Так как обе палаты парламента были настроены против него. Карлу ничего не оставалось, как согласиться одобрить тест-акт, закон о присяге в отречении от признания папской власти и догмата преосуществления, требовавшие, чтобы все должностные лица, гражданские и военные, давали торжественную присягу в соответствии с обрядами англиканской церкви и заявляли об отказе признать догмат преосуществления.

Сделав это, он немедленно встретился с Иаковом.

– Иаков, – сказал он, – боюсь, что теперь вы должны принять решение. Надеюсь, что оно будет правильным.

– Речь идет об этом тест-акте? – спросил Иаков. – Это из-за него глубокая морщина появилась у вас на челе, брат?

– Да, и если бы вы подчинились здравому смыслу, ее бы не было ни у меня, ни у вас. Иаков, вы должны принять торжественную присягу в со ответствии с обрядом англиканской церкви. Вы должны отречься от признания власти папы и отказаться от догмата преосуществления.

– Я не могу этого сделать, – ответил Иаков.

Вы должны изменить свои взгляды, – непреклонно настаивал Карл.

– Собственное мнение – это то, что у нас должно быть, хотим мы этого или нет.

– Умные люди держат его при себе.

– Умничающие в духовных вопросах никогда не войдут в святое место и совершают святотатство.

– Иаков, вы некоторым образом слишком серьезно относитесь к себе, но недостаточно серьезны в существенном. Послушайте меня, брат. Мне уже больше сорока лет. У меня нет ни одного законнорожденного ребенка. Вы мой брат. Ваши дочери являются наследницами престола. Вскоре вы женитесь на юной девушке, и я не сомневаюсь, что она даст вам сыновей. Если вы хотите подвергнуть свою собственную глупую голову опасности, что станет с их будущим?

– Никогда еще ничего хорошего не получалось из плохого, – твердо ответил Иаков.

– Иаков, с добром и злом все ясно. Поразмышляйте о здравом смысле. Завтра вы придете в церковь вместе со мной, и рядом со мной вы сделаете все, чего я от вас жду.

Иаков отрицательно покачал головой.

– Они не признают вас, Иаков, – настаивал Карл, – они не согласятся на наследника-католика.

– Если на то Божья воля, чтобы я потерял трон, то я его потеряю. Я делаю выбор между одобрением людей и одобрением Бога.

– Королю полезно одобрение людей, но оно еще более важно для человека, который надеется стать королем. Однако это в будущем. Вы забыли, мой первый лорд адмиралтейства, что все офицеры, согласно тест-акту, который я вынужден был снова ввести в действие, обязаны давать торжественную присягу по обряду англиканской церкви, заявлять об отказе признавать догмат преосуществления и давать присягу о главенстве короля над англиканской церковью. Ну же, брат, неужели вы не можете признать меня главой своей церкви? Или им должен быть папа?

– Я могу делать лишь то, что мне позволяет моя совесть.

– Иаков, подумайте о своем будущем.

– Я думаю… о своем будущем в той жизни, которая последует.

– Жизнь здесь, на Земле, может быть очень хорошей для вас, Иаков, если вы хорошо поразмыслите и внесете в нее здравый смысл.

– Я не стану кривить душой даже за сто королевств.

– И ваша душа для вас важнее, чем будущее дочерей, чем будущее сыновей, которые могут появиться у вас от новой жены?

– Мария и Анна воспитаны протестантками. Вы просили об этой уступке – и я согласился.

– Я заботился о ваших дочерях, Иаков. Вам приходило когда-нибудь в голову, что, если я умру бездетным, а у вас не будет сыновей, одна или обе эти девочки могут стать королевами Англии?

– Конечно, приходило.

– И вы ставите их будущее под угрозу ради прихоти!

– Прихоть! Вы называете веру человека прихотью?

Карл устало вздохнул:

– Вы никогда не сможете отказаться от положения командующего флотом. Вы любите флот. Вы много сделали для того, чтобы он стал таким, каков он сейчас. Вы не сможете от этого отказаться, Иаков.

– А они требуют этого? – с огорчением спросил Иаков.

– Об этом не говорилось, но подразумевается само собой. И в самом деле, как может быть иначе? В самом деле, Иаков, я боюсь, что за этим желанием отменить действие декларации о свободе вероисповедания стоят ваши враги.

Кто займет мое место?

Руперт.

– Руперт! Да он же никудышный моряк.

– Народ скорее примет командующего-протестанта, который не умеет командовать флотом, чем католика, который умеет. Люди в своей вере так же фанатичны – один против другого, как и в дни нашего деда.

– Вы постоянно напоминаете мне о нашем деде.

– Он был великим королем, Иаков. Вспомните его выражение – «Париж стоит мессы».

Иаков широко открыл свои простодушные глаза.

– Но это было совсем другое, брат. Он… гугенот… стал католиком. После заблуждения он познал истину.

Карл ответил Иакову своей грустной улыбкой. Он понял, что потерял своего военно-морского министра.

Туманным ноябрьским днем королевские парусники плыли вниз по Темзе, чтобы встретить из Дувра Иакова и его молодую жену. Люди заполнили берега реки, чтобы увидеть встречу королевских парусников с теми, что везли гостей со стороны невесты в Лондон. Об этом браке все еще не смолкли пересуды. Влиятельная и большая группа людей во главе с Энтони Эшли Купером, графом Шафтсбери, решительно высказалась против него. В палате общин эта партия обратилась к Карлу с петицией немедленно дать об этом знать в Париж и не допустить приезда принцессы в Лондон для утверждения брачных отношений.

– Я не мог бы, не уронив чести, расстроить брак, который был совершен официально, – ответил Карл.

В неистовом возмущении палата общин просила короля назначить день поста, чтобы после него можно было обратиться к Богу с просьбой отвести от государства угрожающие ему напасти.

– Я не мог бы не позволить вам, джентльмены, голодать столько дней, сколько вам заблагорассудится, – был ответ короля.

Неудачно, что на это же самое время пришлась годовщина порохового заговора. Когда выступления против католицизма усиливались, то церемония сожжения чучел Гая Фокса проводилась с большим энтузиазмом, чем обычно, и в том году за событиями в день Гая Фокса с большим беспокойством наблюдали король и его брат. Они опасались, что сожжение чучел Гая Фокса, папы и дьявола может перерасти в беспорядки. Арлингтон после этого дерзнул предложить следующее: поскольку король не в силах предотвратить отъезд принцессы Моденской из Парижа, то не мог бы он по крайней мере настоять на том, чтобы после женитьбы Иаков и его молодая жена удалились от двора и поселились вне Лондона, где Иаков мог бы наслаждаться жизнью провинциального дворянина?

– Ваши предложения я всегда выслушиваю с большим интересом, – сказал король. – Но первое несовместимо с моей честью, а второе было бы оскорбительным для достоинства моего брата.

Итак, Мария-Беатриса Моденская с сожалением оставила гостеприимные берега Франции, где к ней с большой добротой относились многие высокопоставленные особы.

Юная девушка ужасно боялась своего будущего мужа. Ему было сорок лет, и ей казалось, что это весьма преклонный возраст. Она умоляла свою тетку саму вместо нее выйти замуж за герцога Йоркского, она была бы счастлива, заявила она, уйти в монастырь, любая другая жизнь казалась ей лучше, чем та, которая выпала ей – выйти замуж за человека, который годится ей в отцы и о котором говорилось, что он содержит так же много любовниц, как и его брат.

Она была милым ребенком и очень походила на свою мать Луизу Мартиноцци, племянницу кардинала Мазарини, которая, как и все дамы этой семьи, отличалась замечательной красотой. Но в четырнадцать лет быть разлученной с родным домом, чтобы начать жизнь в незнакомой стране с человеком, казавшимся очень старым, – тяжелое переживание, а она была слишком молода, чтобы уметь скрывать свою антипатию.

Иаков вполне понимал, что могла чувствовать его новобрачная, и был готов сделать все, что было в его силах, чтобы она не смущалась.

В Дувре он ждал на берегу, чтобы встретить ее лично, он был растроган, увидев ее, так как ее молодость напомнила ему его дочь Марию, которая была не намного моложе этого ребенка, оставившего свой дом и все, что любила, чтобы приехать в незнакомую страну и стать его женой. Он заключил ее в объятия и нежно прижал к себе. Но Мария-Беатриса, едва взглянув на своего мужа, залилась безутешными слезами.

Иаков не рассердился, он в душе пожалел девушку и заверил ее, что, несмотря на то что он стар и понимает, что может казаться довольно безобразным такой юной, полной сил и красивой девушке, ей нечего бояться, потому что для него будет радостью любить и уважать ее, пока он жив.

Сейчас он горячо желал иметь непринужденные манеры Карла, которые, как он был убежден, быстро успокоили бы этого ребенка.

Но неуклюжесть и неловкость Иакова сглаживались его бескорыстной добротой; он решил, что до тех пор, пока этот ребенок не привыкнет к его обществу, он постарается не быть навязчивым.

– Я постараюсь не пугать вас, – успокоил он ее. – Я помню своих малышек Марию и Анну.

Они выехали из Дувра, и новобрачная была рада, что ее мать и принц Ринальдо д'Эсте едут вместе с ними. Они ехали с остановками в Кентербери, Рочестере и Грейвсенде, и люди выходили из домов посмотреть. Молодая девушка так их очаровала, что им не верилось, будто она может причинить зло их стране.

В Грейвсенде они взошли на борт парусника и поплыли навстречу королевским судам. Когда они встретились, Иаков представил свою молодую жену королю.

Карла окружали придворные дамы и кавалеры. Была там и королева, готовая приласкать и утешить юную невесту и хорошо помнящая свой собственный приезд в эту страну для того, чтобы выйти замуж за самого обворожительного из королей и вскоре узнать, что он далеко не безгрешен, но и понять, что разлюбить его невозможно. Луиза находилась рядом с королем, одета она была менее броско, чем большинство дам, но выглядела тем не менее одетой гораздо богаче, чем они, она не была увешана драгоценностями, поэтому казалось, что каждая из немногих украшавших ее драгоценностей сияет особенно ярко. Именно эту даму Мария-Беатриса приняла за королеву. Луиза держалась как королева, да и считала себя королевой. Совсем недавно она приняла английское гражданство, и это значило, что она могла принять титулы и владения, которые король с радостью бы пожаловал ей и раньше, будь у него такая возможность. У нее теперь было несколько громких титулов: баронесса Питерсфилд, графиня Фэрем и герцогиня Портсмутская. Она была фрейлиной королевы. Но она же была и фактической королевой Англии – разве что не называлась ею. Она бы не совсем огорчилась, если бы стала ею и формально. Ее небольшие глазки часто останавливались на мертвенно бледном лице королевы. Она надеялась, что эта дама долго не проживет, так как на самом деле что за радость в жизни знала такая женщина, как Екатерина Браганца, которая до сих пор так и не смогла освоиться при дворе собственного мужа? У нее, конечно, не было большого желания жить. Смерти королевы – вот чего страстно желала Луиза, так как она знала, что король никогда не разведется с женой. Луиза открыла особенность Карла. Несмотря на свою беззаботность и готовность раздавать обещания направо и налево, если он решал на чем-нибудь настоять, то отстаивал это решение с невиданным в мире упрямством. Она должна была бы быть вечно благодарна тому обстоятельству, что ему свойственно добродушие, но она постоянно помнила, что, несмотря на то что ей удалось внушить ему к себе любовь, определенная доля его добродушия доставалась и Екатерине, королеве, и ничуть, пожалуй, не меньше доставалась другим. И хотя страсть короля сосредоточилась на Луизе, свое сострадание он отдавал жене Екатерине.