Текст книги "Здесь покоится наш верховный повелитель"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

2

Лишь через два года Нелл вернулась в Лондон. В Оксфорде им жилось нелегко. Она снова занималась продажей фруктов и рыбы, когда ей удавалось найти такую работу. Роза работала вместе с ней, и эти две девушки из Лондона, бойкие и хорошенькие, сами содержали себя и мать в течение двух лет.

Из Лондона приходили ужасные вести, заставлявшие их сомневаться в том, что они когда-нибудь смогут туда вернуться. Путники принесли эти вести в Оксфорд в сентябре, через год после приезда туда Нелл с семьей. Нелл не терпелось узнать, что происходит на Друри-лейн и не вернулись ли артисты, вместо этого она услышала о страшном пожаре, начавшемся в пекарне на Пуддинг-лейн и так быстро распространившемся, что запылало полгорода. Доходило и много других слухов. Говорили, что Лондону пришел конец, что не уцелел ни один дом, что сгорели король и все придворные.

Нелл потеряла дар речи. Она молча стояла, вспоминая Друри-лейн и тот жалкий переулочек Коул-ярд, где прошла большая часть ее жизни, она вспоминала сады Ковент-гарден и улицу Святого Мартина. Она представляла себе театр – тот театр, который считала своим, и другой, соперничающий с ним, оба объятые пламенем.

– Это Божья кара, – утверждали некоторые.

Роза опускала глаза, а Нелл громко протестовала. Она кричала, что Лондон не был грешным городом, это был веселый и полный удовольствий город, и она отказывается думать, что грешно смеяться и радоваться жизни.

Но она была слишком несчастна, чтобы отвечать со свойственным ей когда-то пылом.

Каждый день приносил все новые вести. Им говорили, что люди выбрасывали из домов мебель и грузили ее на баржи, что огнем была перекрыта вся река; рассказывали, как горели деревянные постройки на Лондонском мосту, как король и его брат герцог работали вместе, пытаясь преградить путь огню, как оказалось необходимым использовать порох и с помощью взрывов отделять плотные ряды легко загоравшихся деревянных домов.

Но наконец пришли и добрые вести.

Их сообщил дворянин, проезжавший Оксфорд из Лондона. Он сожалел о реставрации королевской власти и тосковавший о пуританских порядках времен протектората.

Проездом в Бэнбери он остановился в Оксфорде, и Нелл, увидев, что этот путник, несомненно, приехал из Лондона, подошла к нему – но не затем, чтобы предложить селедку, а чтобы расспросить о новостях.

Он неодобрительно поглядел на нее. Ни одна приличная женщина, он был в этом уверен, не могла так выглядеть. Эти роскошные волосы, ниспадающие в буйном беспорядке, эти карие глаза в обрамлении темных ресниц и бровей, контрастирующие с золотистым блеском волос, эти пухлые щечки и красивые зубы, эти ямочки и особенно этот задорный носик не могли принадлежать добропорядочной женщине.

Нелл присела в глубоком реверансе, который больше подошел бы благородной даме и которому научил ее Карл Харт.

– Я вижу, благородный сэр, что вы торопитесь из Лондона, – обратилась она к нему. – Я бы с радостью узнала какую-нибудь новость из этого города.

– Не спрашивайте меня о новостях из Вавилона, – воскликнул благородный путник.

– Нет, сэр, не буду, – ответила Нелл. – Меня интересует Лондон.

– Это одно и то же.

Нелл скромно опустила глаза.

– Я родом из Лондона, сэр. Как ваше мнение, можно ли бедной женщине вернуться туда сейчас?

– Говорю вам, что это сущий Вавилон. В нем полно проституток и головорезов.

– Больше, чем в Оксфорде, сэр… или в Бэнбери?

Он подозрительно посмотрел на нее.

– Вы смеетесь надо мной, сударыня, – ответил он. – Вам следует поехать в Лондон. Очевидно, ваше место там. В этой клоаке куда ни поглядишь, везде на улицах одни развалины – доказательство Божьей кары… а эти лондонцы, чем они заняты? Все веселятся в тавернах и в своих театрах…

– Вы сказали «театрах»?! – воскликнула Нелл.

– Сказал, прости их Господи.

– Да хранит Он вас, сэр, за такие добрые вести. Несколькими днями позже она, вместе с Розой и матерью, села в почтовую повозку и после утомительной поездки по тряским сельским дорогам, дотащилась наконец до Лондона.

Нелл едва сдержала слезы, когда снова увидела этот древний город. Она слышала, что старого собора Святого Павла, ратуши и гостиного двора, а также многих хорошо известных достопримечательностей города больше нет; знала, что разрушено более тринадцати тысяч жилых домов и четыреста улиц и что две трети города лежат в руинах – от Тауэра вдоль набережной до церкви Темпля, и от северо-восточных ворот вдоль городской стены до Холборнского моста. Тем не менее она не была готова увидеть то, что предстало ее глазам.

Но, будучи по натуре оптимисткой и вспомнив, в каком виде они оставили город – с травой, растущей между камнями мостовой, с красными крестами на дверях и чумными телегами на улицах, – она воскликнула:

– Ну, сейчас он выглядит не хуже, чем когда мы его покинули.

А самое главное, труппа «Слуги короля» снова давала представление в театре.

Нелл тут же явилась в театр, который чудом сохранился, и сразу заметила – Томас Киллигрю даже увеличил цену за то время, пока в театре не было спектаклей.

Лондон радовался возвращению Нелл. Она изменилась за два года своего отсутствия. Она рассталась со своим детством. В свои семнадцать лет Нелл была хорошо владеющей собой молодой женщиной; она ничуть не утратила своего очарования; никогда еще она не была так стройна и изящна; она была так же находчива в разговоре; но все, кто ее видел, утверждали, что никогда еще Нелл не была так удивительно красива.

Вскоре она с успехом играла леди Уэлти в «Английском господине» Джеймса Хоуарда, а чуть позднее исполнила роль Селии в «Веселом лейтенанте» Флетчера.

В стране по-прежнему было неспокойно: чума и пожары парализовали торговлю, голландцы продолжали угрожать. В своем жилище, снятом опять на Друри-лейн, Нелл не задумывалась о таких вещах. Она устраивала вечеринки и развлекала своих друзей пением и танцами. Они вели разговоры о скандалах при дворе, о театре и ролях, которые исполняли, им и в голову не приходило задумываться о государственных делах. Они и представить себе не могли, что подобные вопросы могут их касаться.

На этих вечеринках бывали и придворные. Являлся сюда даже знаменитый герцог Бекингемский. Ему удавались пародии, и он не раз заявлял, что ему хотелось бы превзойти в этом искусстве мисс Нелл. С ним приходила леди Калсмейн, которая любезно расточала комплименты маленькой комедийной актрисе по поводу ее игры. Она расспрашивала ее о Карле Харте, и ее большие голубые глаза хищно посверкивали. Карл Харт был очень красивым мужчиной, а Нелл слышала о неутолимом влечении леди к красивым мужчинам.

Одна из эпиграмм, ходившая по городу, высмеивала первую любовницу короля. В ней говорилось:

 
«За ночь сорок мужей не щадили на шлюхе живот,
Но сука сорок первого, вертя хвостом, зовет».
 

Утверждали, что эту эпиграмму сочинил граф Рочестер, который был двоюродным братом леди Калсмейн и одним из самых необузданных распутников при дворе. Недавно он попал в тюрьму за похищение богатой невесты. Он был так дерзок, что мог сказать что угодно даже самому королю. И тем не менее пользовался постоянной его благосклонностью.

Генри Каллигрю тоже бывал там, он стал ее другом с того самого дня, когда она попросила его помочь освободить Розу. Теперь она знала, что он не только один из любовников леди Калсмейн, но и Розы тоже, и что он – самый большой лжец в Англии. Приходил сэр Джордж Этеридж, медлительный и добродушный, все здесь звали его «Кроткий Джордж». Другим гостем, приходившим к ней в дом, был Джон Драйден, невысокого роста поэт с прекрасным цветом лица, написавший уже несколько пьес и обещавший написать еще одну – специально для Нелл.

Он сдержал свое обещание, и вскоре после возвращения в Лондон Нелл играла в пьесе «Тайная любовь, или королева-девица»; роль Флоримелии, написанная специально для нее, стала самым большим успехом в ее карьере.

Весь город ходил смотреть миссис Нелл в роли Флоримелии: Драйден создал образ девушки-сорвиголовы, создания остроумного, хорошенького, озорного, смешно передразнивающего всех и вся. Другими словами, Флоримелия была копией Нелл – и Флоримелия очаровала весь Лондон!

Теперь она смогла позабыть то ужасное время, когда свирепствовала чума, смогла позабыть нищету, пережитую в Оксфорде, – так же как в начале своей карьеры она позабыла бордель в переулке Коул-ярд и ту жизнь, когда была продавщицей апельсинов в партере. Нелл умела сделать жизнь восхитительной не в самые лучшие времена и помнить из своего прошлого только то, что позже называешь приятными воспоминаниями.

Карла Харта она потеряла. Он так и не простил ей, что она выбрала свою семью, а не его. Нелл пожимала изящными плечиками. Она любила его, когда так мало знала о любви! Любовь ее была робкой, доверчивой, пробной. Она была благодарна мистеру Карлу Харту и не держала на него зла за то, что теперь он с удовольствием проводил время с миледи Калсмейн.

Сейчас ей больше всего нравилось важно прохаживаться по сцене в громаднейшем напудренном парике, из-за которого она казалась еще меньше, чем была на самом деле, – фигура нелепая и очаровательная в то же время, полная энергии, полная жизнерадостности и очарования, заставляющая публику партера подпрыгивать на своих местах от удовольствия и хохота, а каждую молоденькую зрительницу – подражать Нелл Гвин.

А в конце пьесы она плясала свою любимую джигу.

– Ты должна плясать джигу! – сказал Лейси. – Молл Дэвис привлекает публику в Герцогский театр своими танцами. Ей-богу, Нелл, она милейшее создание – эта Молл Дэвис… но ты милее всех!

Нелл отворачивалась от его восхищенных взглядов; ей не хотелось казаться неблагодарной человеку, который сделал для нее так много. Но в то время она и слышать не хотела ни о каких любовниках.

Она не хотела близости с мужчиной без любви, а в жизни теперь было так много всего, что можно любить помимо мужчин!.. Она могла бы ему напомнить, что Томас Киллигрю платил женщине двадцать шиллингов в неделю, чтобы она оставалась в театре и дарила счастье его актерам в моменты их предрасположения к любовным утехам. Так что, даже будучи благодарна Лей-си, она отворачивалась от него, как научилась отворачиваться от великого множества добивавшихся ее расположения.

А ее расположения добивались действительно многие. В те дни из всех актрис больше всего говорили о ней. В театрах, возможно, были актрисы лучше нее, но Нелл была самой очаровательной. Хотя кое-кто утверждал, Молл Дэвис в Герцогском театре танцевала превосходней всех.

Горожане цитировали стихи Флекно, посвященные очень хорошенькой даме:

 
«Она мила и об этом знает;
Она умна и это понимает;
Но она не только умна,
И не только мала и мила.
Сотнями таких достоинств обладает,
Что сердца мгновенно покоряет…»
 

Ухажеры декламировали ей этот стишок, напевали его в партере. А последние две строчки выкрикивали особенно громко:

 
«Вы понять уже успели —
Это наша крошка Нелл!..»
 

И хотя время было тяжелое и собрать полный театральный зал было крайне сложно, те, кто имел возможность отрешиться от государственных забот, все же шли смотреть, как Нелл Гвин играет Флоримелию и задорно танцует свою джигу.

Король хандрил. Франсис Стюарт, которую он так долго обхаживал, убежала с герцогом Ричмондским, да и более важные дела давали много причин для беспокойства. Его королевство, почти разрушенное ужасными событиями последних двух лет, оказалось перед серьезной угрозой со стороны голландцев. У него не было денег для снаряжения новых кораблей, поэтому он вынужден был вести переговоры о заключении секретного перемирия. Французы объединялись с голландцами против него, и голландцы, не перенесшие таких испытаний, не стремились к миру.

Король редко посещал представления, он не пришел даже на новую пьесу Джона Хоуарда «Все ошиблись, или Безумная игра», в которой у Нелл была комедийная роль.

Ее звали Мирида, и у нее было два поклонника – толстый и худой, а она одному обещала выйти за него замуж, если он поправится, а другому – если тот сумеет похудеть. Эта роль дарила ей много возможностей для шутовства, которое было ее коньком. Лейси, в костюме с подушками на животе, был толстым любовником, и Нелл в сцене с ним доводила публику до истерического хохота. Привлекала публику и пародия Нелл на роль Молл Дэвис в спектакле «Соперники» в Герцогском театре; вместе со своим толстым возлюбленным она перекатывалась по сцене, представляя на всеобщее обозрение значительную часть собственной персоны, так что джентльмены в партере, чтобы разглядеть все получше, становились ногами на сиденья. Это вызывало недовольство сидящих позади, часто приводило к раздорам.

Один из зрителей, сидевших в ложе, смотрел на эту сцену с жадным и нескрываемым интересом. Это был Карл Сэквилл, лорд Бакхерст, острослов и поэт. Он решительно был намерен сделать Нелл своей любовницей.

Естественно, первым, кто пришел после спектакля в артистическую уборную просить миссис Нелл отобедать с ним, был Карл Сэквилл.

Они обедали в таверне «Роза» на Рассел-стрит; хозяин гостиницы и таверны, узнав своих посетителей, изо всех сил старался угодить им.

Нелл отказалась пригласить джентльмена к себе домой. Отправиться к нему в гости тоже не решилась. Она знала, что он имеет репутацию повесы, и, хотя он был необыкновенным красавцем и острословом, вовсе не собиралась уступать его желаниям. Некоторые из этих придворных джентльменов вовремя останавливались. Но милорд Рочестер и кое-какие из его добрых приятелей, как говорили, начинали подумывать о приручении хорошеньких дам посредством насилия. Она не собиралась помогать этому благородному вельможе в осуществлении его сомнительных планов.

Он облокотился на стол и предложил ей еще вина.

– Ни одной актрисе в городе до вас не дотянуться, – сказал он.

– А если кто и дотянется, будь то актриса или благородный вельможа, то без моего желания не дотронется.

– Ох, опять колкости, Нелл! Почему?

– Я похожа на ежа, милорд. Чувствую, когда надо быть осторожной.

– Давайте не говорить об осторожности.

– Тогда о чем – о войне с голландцами?

– Я могу придумать и более приятные темы.

– Например, милорд?

– Вы… я… где-нибудь вместе!..

– Будет ли это счастьем? Вы будете настаивать, я буду отказывать. Если вам необходим мой отказ, чтобы стать счастливее, сэр, вы можете получить его здесь и сейчас.

– Нелл, от вас можно сойти с ума, но такой красотке, как вы, подобает иметь лучшее жилье, чем ваше нынешнее – на Друри-лейн!

– Разве подобает джентльмену насмехаться над жильем своих друзей?

– Если он готов предоставить лучшее.

 
«Мое жилье совсем не то, что богача палаты,
И выбираю я еду за недорогую плату.
Но вот чего не выношу и от чего зверею,
Так это от стараний друга усесться мне на шею…»
 

пропела Нелл, пародируя песню из «Соперников».

– Прошу, Нелл, отнеситесь к этому серьезно. Я предлагаю вам красивую квартиру, сотню дукатов в год… такие драгоценности и общество, которые украсят вашу жизнь.

– К драгоценностям я равнодушна, – ответила она, – и сомневаюсь, что вы сможете помочь мне обрести лучшее общество, чем мое нынешнее.

– Жизнь актрисы! Как долго, вы думаете, она длится?

– Думаю, что немногим дольше, чем жизнь содержанки благородного лорда.

– Я буду любить вас вечно!

– Несомненно, вечно! Вечно – до того только момента, когда вам захочется приударить за Молл Дэвис или Бэкки Маршалл.

– Вы думаете, что я легко расстанусь…

– Нет, не думаю. Такие, как вы, милорд, думают о расставании исключительно после того, как соблазнят какую-нибудь бедняжку.

– Нелл, у вас слишком острый язычок.

– Милорд, каждый защищается, чем может. У одних имеются драгоценности и сотня фунтов в год, чтобы искушать нуждающихся; другие парируют нападки откровенностью.

– Пройдет немного дней, – уверенно сказал Карл Сэквилл, – и вы придете ко мне, Нелл.

Нелл пожала плечами.

– Кто знает, милорд? Кто знает? А теперь, прошу вас, докажите мне, что вы гостеприимный хозяин, и позвольте мне насладиться этими яствами. И потешьте мой слух своим непревзойденным остроумием, о котором столько говорят. Да будет вам известно, что человек, от которого я приму драгоценности, роскошное жилище и сотню фунтов в год, должен быть остроумным, гостеприимным хозяином, а это, насколько мне позволяет судить мой скромный опыт светской жизни, обязывает говорить не о собственных увлечениях, а о предпочтениях гостя.

– Я получил по заслугам, – признался Сэквилл.

Он был раздражен, как всегда бывали раздражены он и его друзья отказами тех, кто не подчинялся их желаниям. Однако после посещения таверны он еще более утвердился в намерении сделать Нелл своей любовницей.

Король был взбешен тем, что позволяли себе его актеры в такое время. Это не походило на короля; он был, как говорили многие при дворе, самым добродушным человеком. Но в последнее время он стал угрюм, и тому было много оснований.

Страшные испытания постигли страну. Голландский флот поднялся по реке Медуэй до самого. Чатема. Голландцы на время овладели Ширнессом; они сожгли боевые корабли «Великий Джеймс», «Королевский дуб» и «Верный Лондон» (последний из упомянутых кораблей лондонцы построили совсем недавно). Они подорвали склад боеприпасов, оценивавшийся в 40000 фунтов стерлингов, и, боясь, что они смогут пробиться до Лондонского моста и причинить еще больший ущерб, англичане затопили четыре боевых корабля у Блэкуолла и тринадцать – у Вулиджа.

Видеть, как торжествующе голландцы поднимаются вверх по реке Медуэй и тащат на буксире «Короля Карла», было для хладнокровных англичан величайшим унижением из всех, когда-либо переживаемых ими.

Да, король, гордившийся своим морским флотом и сделавший больше, чем кто бы то ни было, для укрепления своих военно-морских сил, стал по-настоящему хандрить. Его подавленное состояние усиливалось тем, что находились люди, разъезжавшие по стране и говорившие, что все эти напасти и беды Англии были Божьим возмездием за грехи королевского двора. Ему рассказывали, как какой-то раздевшийся кавалер, едва прикрыв срамное место, пробежал по всему парламенту, руками удерживая над головой блюдо с пылающими углями и призывая придворных покаяться, пока не поздно, в своих блудодеяниях, которые вызвали столь явное неодобрение Господа.

Циничный Карл не преминул заметить, что неодобрение Господа можно было бы предотвратить с помощью денег, израсходовав их на ремонт и оснастку кораблей и приведя их таким образом в боевую готовность против голландцев. Но он был огорчен. Он не видел ни малейшей связи между пожарами с предшествующей им чумой, нанесшими убытки торговле страны и приведшими к столь унизительному поражению, и веселым времяпрепровождением при королевском дворе. По его глубокому убеждению, Бог не мог радоваться несчастьям английских придворных.

Чума появлялась в Лондоне часто и тянулась по многу лет. Он понимал, что этому способствовали перенаселенность бедняцких трущоб и ужасающая загрязненность улиц, а не его личная распущенность; пожар был таким страшным из-за того, что жилища нищеты были деревянными и лепились так близко друг к другу, что не было никаких способов остановить огонь в ту ветреную ночь.

Но он знал, что суеверным людям бесполезно говорить об этом, потому что, если что-то в жизни не ладилось, они считали это Божьим возмездием, а если все шло хорошо, они расценивали это как Божье благословение.

Но даже самый добродушный человек может иногда чувствовать раздражение, и когда он услышал, что в спектакле «Смена корон», дававшемся в его собственном театре, Джон Лейси продолжал издевательски высмеивать королевский двор, он не на шутку разгневался. В любое другое время он бы посмеялся и пожал плечами: он был не таким человеком, чтобы не признавать правду. Но сейчас, когда Лондон не оправился от ужасов чумы и пожара, когда голландцы нанесли стране самое унизительное поражение за всю ее историю, а в воздухе запахло бунтом – не менее явно, чем испарениями от пивоварен, мыловарен и сыромятен, разбросанных по городу, – подобное издевательство Лейси было чем-то большим, чем бестактность. Оно граничило с преступлением.

Король решил, что Лейси должен понести суровое наказание, а театр следует на время закрыть. Мягко говоря, неприлично фиглярствовать в такое время. Даже само существование театра давало козыри тем, кто осуждал праздную жизнь королевского двора.

Так вот и случилось, что в те мрачные времена Лейси был отправлен в тюрьму, а Королевский театр оказался закрытым. И снова Нелл оказалась актрисой без театра.

Впоследствии она удивлялась, как могла вести себя подобным образом.

Было ли тому виной отчаяние, царившее в Лондоне? Или постоянное уныние на окружающих лицах заставило ее изменить свое отношение к упорно домогавшемуся ее внимания веселому повесе?..

Она, так любившая смеяться, в те недели бездействия почувствовала, что ей надо уехать из Лондона, ставшего таким унылым, что ей вспоминались недели невыносимой жизни, которые ей когда-то уже пришлось пережить в зачумленном покинутом городе.

Карл Сэквилл был тут как тут.

– Поедем, Нелл. Надо развеяться, – говорил он. – У меня есть милый домик в Эпсом-Спа. Поедем вместе со мной, развлечемся. Что вам здесь делать? Выкрикивать «Свежие сельди, десять за грош»? Поедем со мной, и ты будешь обладательницей не только красивого возлюбленного, но и сотни фунтов в год.

Нелл уже не помнила о благоразумии.

– Еду! – ответила она.

Итак, они веселились – она и Карл Сэквилл – в его усадьбе в Эпсоме. Та оказалась расположенной в живописной сельской местности, неподалеку от Лондона, что позволяло друзьям навещать их.

К ним присоединился Чарлз Седли. Он был остроумен и забавен, этот маленький Сид; его весьма занимало то, что Нелл, наконец, уступила. Он стремился к тому, чтобы остаться с ними в Эпсоме. Как он говорил, ему хотелось получить свою долю в благорасположении хорошенькой остроумной Нелл. Он подолгу распространялся о несравненно больших достоинствах его, Маленького Сида, в сравнении с достоинствами Карла Сэквилла, лорда Бакхерста, и был при этом настолько забавен, что ни Нелл, ни Бакхерст не хотели, чтобы он уезжал.

Они необузданно веселились, а все добропорядочные жители Эпсома обсуждали поведение этих приезжих. Небольшими группками они собирались поблизости от усадьбы в надежде хоть мельком увидеть придворных острословов и известную актрису. Казалось, что эта троица одержима каким-то буйным весельем, толкавшим их на выходки, в обычное время им не свойственные. И жители Эпсома бывали то очарованы, то шокированы ими.

Многие придворные приезжали из Лондона повидать лорда Бакхерста и его новую любовницу. Бакхерст гордился своей победой. Немало повес безуспешно добивались благосклонности Нелл. Например, сэр Карр Скроуп, косоглазый и самодовольный, рассмешил их всех, уверяя Нелл, что все женщины считают его неотразимым и что, если она хочет считаться женщиной со вкусом, она должна немедленно оставить Бакхерста для него.

Приезжал и Рочестер, он читал свои последние эпиграммы. Он рассказал Нелл, что каждую ночь отправляет своего лакея ждать у дверей тех, кого он подозревает в интригах, чтобы первому сочинить стишки об их делишках и незамедлительно распространить их в тавернах и в кофейнях. Она ему поверила. Ради нее милорд Рочестер был готов на любой фантастически героический поступок.

Приезжал Бекенгем, в это время он был полон планов. Он заверил их, что Кларендон вскоре лишится своего положения. Бекингем сам приложил к этому руку и сказал им, что его кузина, Барбара Каслмейн, с ним заодно. Кларендона следует изгнать.

…Так прошли недели в Эпсоме – целых шесть недель! Сумасшедшие, безумные недели, которые Нелл будет вспоминать со стыдом.

Новости из Лондона привез, прискакав верхом на лошади, сэр Джордж Этеридж – Кроткий Джордж.

Лейси выпустили из тюрьмы, король его простил, он не мог долго сердиться на своих артистов. Кроме того, он знал, с какими трудностями столкнулись те, кто был занят в его театре. Запрет был снят. Труппа «Слуги короля» снова давала представления.

После этого Нелл вынула свой артистический наряд – накидку из ярко-красной ткани с черным бархатным воротником. В великолепной комнате, отведенной ей Бакхерстом, надела она эту накидку и вдруг почувствовала, что такая, какой теперь стала, она не достойна носить эту накидку.

Она поступила так, как обещала себе никогда не поступать. Она по-своему любила Карла Харта, и если ее чувство к нему оказалось короткой привязанностью, она, по крайней мере, не думала так, будучи с ним.

Нелл не протестовала против нравственных, норм своего времени; но для себя она решила, что ее отношения с мужчинами должны быть основаны на любви.

И вдруг под влиянием минутного безрассудства, поддавшись слабости, беспечности и страху перед нищетой, она оказалась близка с мужчиной, которого не любила. Бакхерст зашел к ней и увидел ее в накидке.

– Боже правый! – воскликнул он. – Что это такое?

– Мой артистический наряд, – ответила она.

Он рассмеялся и, сняв с нее накидку, бросил ее на пол и начал забавно семенить по комнате, ожидая, что она будет, дурачась, аплодировать и смеяться, но ничего подобного не последовало.

– Я тебе надоел? – спросил он с обиженным видом.

– Да, Карл, – ответила она.

– В таком случае, катись к черту!

– Это уже случилось, когда я приехала к тебе.

– Что все это значит?! – возмутился он. – Ты недовольна тем, что я предоставляю тебе?

– Я недовольна нашими отношениями.

– О! Нелл возвращается в лоно добродетели, ей хочется снова стать девицей?

– Нет. Я хочу быть самой собой.

– Глядите, какого девка напускает туману! А кто же она, если не Нелл, что была моей любовницей все последние недели?

– Это Нелл, совершенно верно, и мне поэтому жаль Нелл.

– Тебе кажется, что я в последнее время забываю о тебе?

– Нет, мне, наоборот, кажется, что вы недостаточно забывали обо мне!

– Ну, ладно, ладно!.. Хочется подарок какой-нибудь, да?

– Я возвращаюсь в театр.

– Чтобы получать какие-то жалкие гроши?

– Не такие уж жалкие. Они позволят мне вернуть чувство собственного достоинства.

Он откинул голову назад и неестественно громко расхохотался.

– О, мы стали недосягаемы и могущественны. Нелл-проститутка становится Нелл-монахиней. Это тяжелый случай, но не такой уж необычный. Многие хотели бы вернуть целомудрие, потеряв его и начисто забыв, что сохранившие эту добродетель мечтают потерять ее как можно скорее.

– Я уезжаю в Лондон.

– Если ты меня оставишь, то уже никогда не вернешься!

– Вижу, мы с вами одного мнения. Всего вам доброго, сэр!

– Ты дура, Нелл, – напутствовал он ее.

– Я – это я, и если это означает быть дурой… значит, Нелл – дура и должна поступать соответственно.

Он схватил ее за запястье и воскликнул:

– Кто он?! Рочестер?

В ответ она пнула его в голень. Вскрикнув от боли, Бакхерст отпустил ее руку. Она подняла свою накидку, завернулась в нее и покинула дом.

Когда она вернулась в театр, Карл Харт встретил ее без энтузиазма. Он не уверен, проговорил он холодно, сможет ли она снова получить какую-либо из прежних ролей.

Нелл ответила, что в таком случае она волей-неволей должна играть другие роли.

Актрисы не скрывали своего презрения. Они завидовали ее связи с лордом Бакхерстом и тому состоянию, которое, как они слышали, он ей обеспечивал. Они торжествовали, видя ее посрамленной.

Все это было для Нелл унизительно, но она не думала сдаваться. Она выходила на сцену и блистательно играла те незначительные роли, которые ей предлагались. И вскоре партер начал требовать, чтобы она появлялась чаще.

– Похоже, – сказала Бек Маршалл после одного особенно шумного проявления зрительских симпатий, – что эти люди приходят сюда не на спектакль, а для того, чтобы поглядеть на шлюху милорда Бакхерста.

Нелл вскочила в гневе и, стоя перед Бек Маршалл, воскликнула звенящим голосом, будто исполняя драматическую роль:

– Я была шлюхою для одного мужчины, хоть и училась в борделе подавать крепкие напитки гостям; а ты распутничаешь сразу с тремя или четырьмя, хоть и дочь священника!

Это вызвало в артистической уборной взрыв смеха, потому что Бек Маршалл и ее сестра Энн держались заносчиво и любили напоминать остальным, что они родились не в трущобах Лондона, а в респектабельном семействе.

Бек ничего не могла возразить; она знала, что глупо даже думать взять верх в перебранке с Нелл.

В этом изящном маленьком создании пылкой энергии было больше, чем в ком-либо другом, и она всегда была готова пустить в ход свое остроумие, чтобы достойным образом защитить себя.

Все вдруг поняли, что рады возвращению Нелл. Даже Карл Харт, который, хоть и запутался в сетях миледи Каслмейн, сожалел, что Нелл уехала с Бакхерстом, – и тот вдруг смягчился. Кроме того, он должен был думать и о благополучии театра, а зрителей пока бывало маловато, что, в общем-то, обычно для трудных времен. Следовало делать все возможное, чтобы привлечь публику в театр. Нелл была как раз той приманкой, которая так нужна зрителям.

Таким образом, вскоре после ее недолгого уединения с лордом Бакхерстом она вернулась к исполнению своих прежних ролей; и многие утверждали, что единственное, что помогает им забыть бедственное положение государственных дел, – это игра хорошенькой и остроумной Нелл в Королевском театре.

В течение всей осени Нелл увлеченно играла свои роли.

Между тем требовался козел отпущения за беды, свалившиеся на Англию, и эта роль была уготована Кларендону. Бекингем и леди Каслмейн объединяли свои усилия, чтобы добиться его отставки. И, хотя королю не хотелось расставаться со своим старым другом, он решил, что для безопасности самого же Кларендона будет лучше, если он покинет страну.

Итак, в ноябре Кларендон уехал в изгнание во Францию, а Бекингем и его кузина Каслмейн радовались его отъезду и поздравляли друг друга с тем, что добились заката его славы.

Но вскоре Бекингем и его кузина рассорились. Леди Каслмейн с ее сумасбродными выходками и Бекингем со своими сумасшедшими замыслами не могли долго оставаться в согласии. После этого герцог начал плести новые интриги – и на этот раз они были направлены против его красавицы-кузины.

Он поговорил со своими друзьями, Эдвардом Говардом и его братом Робертом Говардом, который писал пьесы для театра. Бекингем сказал:

– Влияние Каслмейн на короля слишком велико, и с ним надо покончить. Чтобы заменить ее, нужна другая женщина – моложе и соблазнительней.

– Получится ли это? – спросил Роберт. – Вы же знаете, Его Величество никогда не сбрасывает – он лишь прикупает.

– Так-то оно так, но дайте ему прикупить такое восхитительное создание, очаровательное и забавное, чтоб у него не осталось времени для Каслмейн.