Текст книги "Лукреция Борджиа"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

– Я думаю, сын мой, – холодно произнес Папа, – что ты несколько переутомился. Вероятно, от того, что слишком долго катался верхом в неподходящем для тебя обществе. Должен попросить тебя, дорогой мой сынок, впредь воздерживаться от подобного поведения, которое не только печалит тех, кто тебя любит, но еще сильнее может навредить тебе самому.

Чезаре закусил губу и в бессилии сжал кулаки.

В этот миг Лукреция испугалась, что он может поднять на отца руку. Но Папа сидел, спокойно улыбаясь, – он отказывался участвовать в этом споре.

А затем Чезаре овладел собой и, поклонившись, сказал:

– Отец, прошу вашего позволения уйти.

– Хорошо, сынок, – мягко произнес Александр. Чезаре удалился, и расстроенная Лукреция глядела ему вслед.

Отец жестом указал ей на табуреточку у его ног. Она села, он положил ей на голову руку.

– Давай, дорогая моя, спой. Песня хороша, но особенно хороша она, когда ее поют твои сладкие уста.

Она запела, а Папа гладил ее золотые кудри, и оба они вскорости забыли неприятную сцену: и отец, и дочь охотно забывали то, что лучше было бы не помнить.

Папа призвал в свои апартаменты кардиналов Паллавичини и Орсини.

– Дело очень простое, – говорил Папа, снисходительно улыбаясь, – и я уверен, что оно не составит для вас никаких затруднений… Всего лишь небольшая формальность: надо доказать, что тот, кто известен под именем Чезаре Борджа, является законнорожденным.

Кардиналы остолбенели от удивления, поскольку Папа никогда не скрывал, более того, во всеуслышание заявлял, что Чезаре – его собственный сын.

– Но, Ваше Святейшество, это совершенно невозможно!

– Почему? – Папа изобразил искреннее изумление. Орсини и Паллавичини в замешательстве глядели друг на друга, а потом Орсини произнес:

– Ваше Святейшество, если Чезаре Борджа – ваш сын, то как он может быть законнорожденным?

Александр улыбнулся кардиналам, как неразумным детям.

– Чезаре Борджа, – наставительным тоном заявил он, – рожден Ваноццой Катанеи, гражданкой Рима. К моменту его рождения она состояла в законном браке, и это снимает все вопросы о незаконнорожденности Чезаре, ведь ребенок, рожденный женщиной, состоящей в законном браке, не может считаться незаконнорожденным, не так ли?

– Ваше Святейшество, – пробормотал Паллавичини, – мы не уверены в том, что к моменту его рождения эта дама была замужем. Все знают, что она вышла замуж за Джорджо ди Кроче только после рождения своей дочери Лукреции.

– Совершенно верно, она сочеталась браком с Джорджо ди Кроче после того, как родилась Лукреция, но до этого эта дама уже была замужем. За неким Доменико д'Ариньяно, церковным клерком.

Кардиналы важно закивали:

– Тогда, Ваше Святейшество, никаких вопросов и быть не может: Чезаре Борджа, несомненно, рожден в законном браке.

– Вот и хорошо, – вновь заулыбался Александр. – Так давайте издадим буллу, в которой укажем и имена его родителей, и тот факт, что он – законнорожденный, – выражение лица Александра изменилось: он погрустнел при мысли о том, что отцовство придется приписать кому–то другому. Но, в конце концов, он делает это лишь для пользы сына! И добавил: – А поскольку я взял этого молодого человека под свое покровительство, я благосклонно разрешаю ему принять имя Борджа.

– Мы немедленно исполним вашу волю, Ваше Святейшество, – забубнили кардиналы.

Но как только они вышли, Папа собственноручно начертал другую буллу, в которой объявлял Чезаре Борджа своим настоящим сыном. И немного опечалился, поскольку этой булле предстояло оставаться тайной – ненадолго.

Чезаре влетел к Лукреции, весь кипя от ярости, она пыталась успокоить его, но тщетно.

– Ты только представь! – вопил Чезаре. – Отец так жаждет запихнуть меня в кардинальскую мантию, что даже посмел заявить, будто я сын некоего Доменико д'Ариньяно! Кто такой Доменико д'Ариньяно? Ты о таком когда–нибудь слыхала?

Теперь о нем все услышат, – мягко сказала Лукреция. – О нем узнает весь мир. Он прославится тем, что будет называться твоим отцом.

– Оскорбление за оскорблением! Унижение за унижением! И сколько еще мне это терпеть?

– Мой милый брат, отец так хочет видеть тебя кардиналом, а это единственный путь добиться желаемого.

– Значит, он от меня отрекается?

– Лишь на время…

– Никогда! – Чезаре колотил себя в грудь. – Никогда я не забуду, что отец отрекся от меня.

А в это время Александр собрал церковный суд, чтобы он официально объявил Чезаре законнорожденным.

Выбрал он этот момент потому, что город почти опустел: стояла удушающая жара, к тому же стали поговаривать, будто в некоторых римских кварталах появились больные чумой. И все, у кого был хотя бы малейший предлог удрать, отправились в свои имения и виноградники.

Александр знал, что кардиналы с большим негодованием взирают на все те милости, которыми он осыпал своих родственников и друзей, а консистории предстояло решить вопрос не только с его сыном, но и с братом его любовницы – хотя он и обещал Джулии преподнести ее братцу кардинальскую шапку, решение это зависело не только от него.

Так что момент был выбран удачный: в консистории осталось немного кардиналов, а лучше иметь дело с немногими противниками, чем с целой тучей их. Однако и у тех, кто присутствовал, хватало подозрений: они понимали, что это лишь первый шаг, и опасались последующих. Александр слишком уж активно пользовался своим влиянием, чтобы осыпать милостями всех своих близких, и кардиналы ворчали. Скоро все значительные посты будут занимать только ставленники Папы!

Их подозрения еще усилились, когда восседавший перед ними Александр умильно сложил свои белые руки и, улыбнувшись, возгласил:

– Ваши Преосвященства, господа кардиналы! Свершите необходимые приготовления, ибо завтра нам предстоит избрать новых кардиналов.

Все ясно: Чезаре официально объявлен законным сыном, значит, завтра он станет кардиналом.

Среди собравшихся поднялся ропот, и все повернулись к кардиналу Карафа – он уже не раз смело противостоял Папе.

– Ваше Святейшество, – начал он, – полностью ли вы убеждены в том, что нам нужны новые кардиналы?

И снова ответом была наглая улыбка Папы.

– Вопрос об учреждении новых кардинальских должностей находится исключительно в моей компетенции.

– Ваше Святейшество, – раздался чей–то голос, – многие из нас не убеждены в том, что в настоящее время требуются еще кардиналы.

Улыбка исчезла с лица Папы, и на мгновение приоткрылась та жестокая сущность Александра, с которой присутствующие еще не сталкивались.

Карафа смело продолжал:

– Все дело в том, Ваше Святейшество, что нам известны имена некоторых из кандидатов, и мы не считаем их подходящими для служения и не желали бы видеть их среди нас.

Это был прямой намек на репутацию Чезаре и напоминание о том, что его видели в обществе куртизанки Фьяметты. Чезаре намеренно афишировал свою связь с этой женщиной – он предвидел, что подобная сцена состоится.

Но, как и обычно, гнев Александра обратился не на Чезаре, а на кардиналов.

Он, казалось, весь раздулся от злобы. Кардиналы вообще–то всегда его побаивались, потому что в Риме ходили настоящие легенды о его энергичности, силе и прекрасном здоровье, отнюдь не характерном для человека его возраста, – и потому он казался чуть ли не наделенным сверхчеловеческой силой. И теперь, увидев Александра в непривычном состоянии, кипящим от еле сдерживаемого гнева, они уверились в справедливости этой легенды.

– Вы еще узнаете Александра Шестого! – вскричал он. – Я не намерен уступать, я буду иметь столько кардиналов, сколько пожелаю! Вам никогда не удастся изгнать меня из Рима, а если вы только попытаетесь, если кто–либо попробует противостоять мне… Что ж, тогда это очень неосмотрительный человек. И он непременно пожалеет о своей неосмотрительности.

Воцарилось молчание. Александр надменно разглядывал поверженных кардиналов. А затем с достоинством произнес:

– А теперь мы назовем имена новых кардиналов.

А когда собравшиеся увидели, что список возглавляют имена Чезаре Борджа и Алессандро Фарнезе, что все остальные тринадцать имен принадлежат людям, на которых Папа мог бы опереться в борьбе со своими врагами, они поняли, что им ничего не остается делать, как только согласиться с этим списком.

Александр улыбнулся, и к лицу его вернулось благостное выражение.

Уйдя от Папы, кардиналы принялись бурно обсуждать ситуацию.

Делла Ровере, который всегда считал себя их лидером, очнулся от того трепета, который он испытывал в присутствии Папы, и к нему вернулась былая воинственность.

Бывший враг Асканио Сфорца также его поддержал. Доколе им терпеть столь наглый непотизм Папы? Он не только сделал кардиналом своего незаконнорожденного сыночка, но ввел в кардинальское звание и брата любовницы! Все новые кардиналы – его дружки, и вскорости все ключевые посты будут занимать те, кто и голоса на Александра поднять не посмеет!

Так какова конечная цель Александра? Обогатить своих родичей и друзей? Похоже, так оно и есть.

В городе ходили слухи о всяких таинственных смертях и исчезновениях. Репутация Чезаре Борджа становилась все хуже – говорили о том, что он стал прилежно изучать науку отравлений и что узнал многие из ядов, изобретенных испанскими маврами. А от кого он мог их узнать? Естественно, от отца.

«Берегитесь Борджа!» – эти слова все чаще и чаще слышались в городе.

Александр прекрасно знал об этих разговорах, и, боясь раскола, предпринимал самые энергичные действия. Он почти сделал Асканио Сфорца узником Ватикана, и, увидев это, делла Ровере немедленно ретировался из Рима.

Муж Лукреции внимательно за всем этим наблюдал. Его родственник и покровитель Асканио Сфорца утратил влияние. Более того, Джованни Сфорца знал, что Папа не очень–то доволен браком дочери и уже подыскивает нового, более выгодного кандидата в мужья.

Брак так и не был подтвержден, приданое так и не было выплачено. Так что же это за брак такой?

Его мучили неуверенность и страхи, он почти не спал по ночам, потому что считал, что за каждым его шагом следят папские шпионы. Он боялся Орсини, союзников Неаполя и врагов Милана. Не решат ли они теперь, когда он впал в Ватикане в немилость, что от него пора избавиться? Он боялся ходить по мосту Святого Анджело – разве не могут они его нагнать и всадить нож в спину? И если они это сделают – разве кто–то посмеет задавать им вопросы?

Джованни Сфорца был из тех, кто пребывает в постоянной жалости к себе. Родичи всегда относились к нему наплевательски, так что ждать от этих людей, с которыми он породнился недавно?

Его маленькая невеста – да, она, вроде бы, девушка милая, добрая, но она – из Борджа, а кто станет доверять Борджа?

Теперь он уже даже жалел, что они не стали настоящими мужем и женой. У нее милое и невинное личико, наверное, ей все же можно было бы довериться.

Но момент был упущен.

А в это время в Риме шло грандиозное представление: маленький Гоффредо отбывал в Неаполь, где ему надлежало сочетаться браком с Санчей Арагонской.

Чезаре и Лукреция наблюдали за приготовлениями к отъезду. Сопровождать Гоффредо должен был старый друг Чезаре – Вирджинио Орсини, именно он в свое время помог Чезаре пережить его первый год на холме Джордано, а теперь он стал главнокомандующим армии арагонцев. Отправлялся в Неаполь и наставник Гоффредо, испанец дон Фернандо Диксер. Папа, чтобы показать, что не забыл, из каких краев он вышел, доверил два сундучка с драгоценностями – подарками жениху и невесте – попечению именно этого испанца.

Одиннадцатилетний Гоффредо должен был стать после женитьбы принцем Сувилласа и графом Кориаты, а также получить орден Эрминии, на котором начертано «Лучше умру, чем предам».

И была среди всех женщина, которая наблюдала за сборами со смешанным чувством гордости и печали. Мечта Ваноццы сбылась: Александр принял ее маленького Гоффредо как своего настоящего сына, малыш станет князем, и она была счастлива.

Но порою она хотела бы быть обыкновенной, рядовой римлянкой, дети которой оставались бы подле нее. Порою она так этого хотела, что готова была отдать за это и свой дом, и виноградники, и даже цистерну для питьевой воды.

Беспокойство Джованни Сфорца росло пропорционально росту симпатий между Неаполем и Ватиканом, которые еще более укреплял брак Гоффредо и Санчи.

Он опасался показываться на улицах – боялся врагов своей семьи, он боялся врагов и непосредственно в Ватикане. У него была красивая жена, но ему не дозволялось с нею жить, и он с тоскою вспоминал свой город Пезаро на берегу Адриатического моря: он казался ему таким мирным, защищенным от всех здешних треволнений высокими горами, а воды реки Фолья несли Пезаро благословенную прохладу, которой так недоставало вонючему и жаркому Риму.

И он попросил у Папы аудиенции.

– Итак, Джованни Сфорца, что вы имеете мне сообщить? – осведомился Александр.

– Святой отец, в Риме считают, что Ваше Святейшество вступило в союз с королем Неаполя, извечным врагом государства Милан. Если это так, то мое положение становится весьма сомнительным, поскольку вы милостью своей назначили меня капитаном церкви и платите мне жалованье, но также определенное содержание выделяет мне и Милан. Я не вижу возможности служить сразу двум хозяевам. Не может ли Ваше Святейшество в беспредельной своей доброте определить каким–то образом мое положение, чтобы я мог служить вам, но одновременно не превращаться во врага своей собственной семьи?

Александр расхохотался:

– Вы слишком увлеклись политикой, Джованни Сфорца. На мой взгляд, служить следует тому, кто платит за службу больше.

Джованни сник под спокойным, но твердым взглядом Папы и в очередной раз пожалел, что вообще породнился с семейством Борджа.

– Я ответил на ваши вопросы, сын мой, – Александр явно спешил от него избавиться. – Оставьте меня теперь и, умоляю: не слишком увлекайтесь политическими вопросами. Они не имеют никакого касательства к вашим обязанностям.

Джованни сразу же отписал дяде, Лудовико Миланскому, поведал о разговоре с Папой и заявил, что лучше бы ел солому, на которой спал, чем вступил в этот брак. И пусть дядя решит его судьбу.

Однако Лудовико не был готов предоставить ему убежище. Он также внимательно следил за ростом дружбы между Неаполем и Ватиканом, но отнюдь не был убежден, что связь эта настолько крепка, как хотелось бы Неаполю, – Папа хитер и переменчив. И поэтому Лудовико предпочитал сохранять нейтралитет.

А Джованни не знал, куда ему податься.

Чума в Риме уносила все больше и больше жизней, и Джованни воспользовался ею, чтобы уехать – его положение в Ватикане позволяло уезжать, когда ему заблагорассудится.

И в один прекрасный день в сопровождении нескольких преданных ему людей он отправился в Пезаро.

Лукреция вовсе даже по нему не скучала. Она и раньше виделась с ним лишь на официальных церемониях, на которых обязана была присутствовать с супругом.

Джулия с улыбкой наблюдала, как Лукреция играет с ее дочкой Лаурой, которой уже почти исполнилось два года.

– Ты радуешься так, как будто обрела возлюбленного, а не потеряла!

– Возлюбленного! Да он никогда им и не был, – возразила Лукреция. Она тоже стала старше – теперь ей было четырнадцать. Между прочим, Джулия стала любовницей Александра как раз в четырнадцать лет.

– Все прекрасно, только я бы на твоем месте не стала так открыто демонстрировать радость по поводу его отъезда, – посоветовала Джулия.

– А мой святой отец придет меня повидать? – спросила Лаура, цепляясь за юбку матери.

Джулия взяла девочку на руки и расцеловала ее.

– Очень скоро, не сомневайся. Он не может долго оставаться вдали от своей маленькой Лауры.

Лукреция задумчиво наблюдала за ними – она вспомнила прежние дни, когда тот же самый отец с той же радостью посещал другую детскую. Александр казался таким же молодым, как в те времена, и так же нежно, как ее, Джованни, Чезаре и Гоффредо, любил малышку Лауру. Теперь все они выросли, и со всеми ними, за исключением ее, Лукреции, происходят всякие важные и волнующие перемены. Она тоже вышла замуж, но это не настоящий брак, и теперь она могла только радоваться, что муж сбежал. От нее, или от чумы – не важно. Что бы ни было причиной его бегства, ясно одно: он – трус. Да, трус.

Она мечтала о возлюбленном, столь же блистательном, как ее отец, столь же красивом, как ее брат Джованни, и столь же непредсказуемом и волнующем, как Чезаре, – а ей всучили какое–то ничтожество, вдовца с рыбьей кровью, который даже не протестовал против того, что брак так и не был осуществлен; ее выдали замуж за труса, сбежавшего от чумы и даже не попытавшегося увезти ее, Лукрецию, с собой.

Не то, чтобы она хотела уехать. Но, говорила она себе, если бы Джованни Сфорца оказался мужчиной, сумевшим заставить ее отправиться с ним, она бы не стала противиться.

– Джулия, а как ты думаешь, если Джованни Сфорца оставил меня, станет ли отец организовывать развод?

– Это зависит от того, – ответила Джулия, любовно убирая волосики со лба дочки, – насколько полезным считает святой отец твой брак.

– Но какая от него польза… сейчас?

Джулия спустила дочку на пол, подошла к Лукреции и обняла ее за плечи.

– Никакой. Значит, брак будет расторгнут, и ты получишь прекрасного мужа… Мужа, который не станет терпеть такое положение. Ты уже взрослая, Лукреция, ты созрела для супружества. Настоящего супружества. И тебе дадут красавца–мужа.

Лукреция улыбнулась.

– Давай вымоем волосы, – предложила она, Джулия согласилась. Это было их любимое времяпрепровождение: они мыли волосы каждые три дня, потому что иначе их золотые кудри теряли свой природный блеск.

За этим занятием они продолжали болтать о том, какой же замечательный муж появится у Лукреции, когда Папа освободит ее от Джованни Сфорца. Лукреция уже видела себя в пурпурном бархатном платье, расшитом жемчугом, вот она преклоняет колени перед отцом и говорит: «Я согласна», а мужчина, который стоит на коленях рядом с нею, – что ж, это какая–то туманная фигура, соединившая в себе черты и качества, восхищавшие ее в отце и братьях.

Определенно, она видела рядом с собою кого–то из Борджа.

Мечтам Лукреции, похоже, не суждено было сбыться: как только ее отец узнал о поступке Джованни Сфорца, он ужасно разозлился и выслал беглому зятю приказ вернуться.

Но в мире и покое Пезаро, среди своих подданных и вдали от политических конфликтов и чумы, Джованни осмелел. Он никак не прореагировал на приказы.

За приказами последовали угрозы и обещания, ибо Александр боялся того, что может натворить вышедший из–под контроля зять.

В конце концов Папа объявил, что, если Джованни Сфорца вернется в Рим, он сможет осуществить свой брак и получить приданое.

Все с нетерпением ждали, как ответит на это предложение Сфорца. Лукреция тоже ждала… С ужасом.

ПЕЗАРО

Но даже такая наживка не могла заманить Джованни Сфорца в Рим.

В Италии было неспокойно, и Сфорца прекрасно это видел. На этот раз причиной волнений была не постоянная вражда соседствующих государств – нет, на полуостров пала тень врага куда более могущественного.

Король Франции возобновил свои требования на неаполитанский трон и сообщил Александру, что для обсуждения данного вопроса высылает в Ватикан послов.

Хитрый Александр принял послов со всеми подобающими почестями, чем заслужил среди итальянцев такую нелюбовь, что стали поговаривать даже о том, будто Папу вскорости сместят. Делла Ровере был начеку: он точно пообещал себе, что уж в следующий раз не упустит своего шанса.

Александра же эти разговоры отнюдь не смущали. Его вера в себя была бесконечной, он был твердо убежден, что сможет найти выход из самой, казалось бы, тупиковой ситуации. Ферранте Арагонский к этому времени уже скончался, на престол вступил его сын Альфонсо. Альфонсо изо всех сил старался сохранить дружеские отношения с Ватиканом, и, чтобы скрепить их, предложил Александру изрядную мзду. Не в привычках Александра было отказываться от взяток, так что он подтвердил свой союз с Альфонсо, французы остались ни с чем и пригрозили вторжением на полуостров.

Из своего мирного Пезаро Джованни Сфорца наблюдал за развитием событий и никак не мог решить, к какой стороне примкнуть. Лудовико Миланский достаточно ясно продемонстрировал, что в случае нужды он ничем своему родичу не поможет. Позиции же Папы, судя по всему, серьезно укрепились, поскольку Альфонсо Неаполитанский слишком уж домогался его дружбы. Поэтому Джованни Сфорца решил возвращаться в Рим.

Лукреция ждала. Волосы ее были вымыты, тело умащено благовониями. Наконец–то она невеста по–настоящему!

Папа приветствовал зятя так, будто его отсутствие было совершенно естественным делом. Он обнял его и объявил, что брачное ложе уже готово.

По случаю чего состоялись пирушки, на которых приглашенные изощрялись в обычных сальных шуточках. Но на этот раз Лукреции вовсе не было так весело, как на первой свадьбе. Теперь это был не маскарад – все должно было состояться по–настоящему.

Она чувствовала, что и отношение мужа к ней тоже изменилось. Он взял ее за руку, она чувствовала на своей щеке его дыхание. Наконец–то и он увидел, как она красива!

Они танцевали друг с другом, но итальянские, а не страстные испанские танцы, которые она танцевала с Джованни в обстоятельствах, столь похожих на эти, но столь же и отличных.

А потом наступила ночь.

Он был тих, говорил мало. Лукреция была готова к тому, что должно произойти, – об этом позаботилась Джулия, но она также и понимала, что то, что произойдет, весьма отличается от того, что испытывала Джулия.

Ей было немного страшновато, но она сохраняла привычную невозмутимость: она знала, что, если и не испытает восторга, которого так давно ждала, ничего особенно страшного все же не произойдет.

И когда они наконец улеглись в просторную кровать, она сказала:

– Пожалуйста, Джованни, ответь мне только на один вопрос. Почему ты так долго выжидал и не возвращался?

– Это было бы глупо… – пробормотал он. – Здесь была чума… Да и ситуация непонятная.

Он повернулся к ней – теперь он уже испытывал настоящее нетерпение, но она отстранилась. В глазах ее мелькнуло нечто, похожее на страх.

– А вернулся ты, чтобы наконец–то осуществить брак… или из–за приданого?

– И из–за того, и из–за другого, – честно ответил он. Все было странно, непонятно, как и говорила Джулия, и все же отличалось от того, что говорила Джулия. Она с волнением поняла, что перед нею открывается совершенно новый мир, и радость, которую даровал ей этот мир, она и представить себе ранее не могла. Она знала, что с другим мужчиной все должно быть по–другому, но даже и с этим ей понравилось.

Однако с другим…

Она лежала на спине и улыбалась.

За одну ночь она стала совершенно взрослой. Александр и Джулия заметили это.

– Мне ее жалко, – сказала Джулия. – Бедняжка Лукреция, попала в руки к холодному и слишком уж боязливому типу! Ваше Святейшество, вам все–таки надо было объявить брак недействительным и найти ей другого мужа!

Александр весело поцокал языком:

– Как можно так говорить о таинстве брака! Да она еще такая молоденькая, у нее вся жизнь впереди! Я вовсе не отставил идею о разводе, но этого не так–то легко добиться. Церковь против разводов.

– Но если Ваше Святейшество только пожелает, вся церковь падет на колени, – напомнила ему Джулия.

– Ах ты, продувная бестия! Да тебя следует сильно наказать!

– Хорошо, я десять раз скажу «Я вас люблю», потом брошусь к вашим ногам и взмолюсь: «Святой отец, делайте с моим телом и душою все, что пожелаете, потому что я душой и телом принадлежу вам!»

– Моя Джулия… Любимая моя! Что бы я без тебя делал! Ты присмотришь за Лукрецией, да? Ты ведь такая искушенная женщина!

– Особенно искушенная по части обмана мужей, не так ли?

– Это был не обман. Бедный Орсино, он сам этого хотел – очень хотел.

Они расхохотались, и Джулия заверила Александра, что будет присматривать за Лукрецией как за родной сестрой, потому что любит ее как сестру.

После чего Джулия перешла к другой теме. Она очень хотела, чтобы Папа подобрал хорошего жениха и для малышки Лауры – пусть вся Италия узнает, что Папа признает девочку своей дочерью!

– Несомненно! – ответил Александр. – У моей драгоценной Лауры будет самый лучший на свете супруг.

Он не отпускал от себя Джулию ни на шаг. В это время над Римом сгущались тучи, и ему необходимо было веселье и отдохновение, которые даровала ему Джулия. К тому же его любовная активность с годами вовсе не убывала, и это служило им постоянным поводом для интимных шуток.

Джулия оказалась замечательным лекарством от всех неурядиц.

Лукреция и Джулия сидели вдвоем в апартаментах Лукреции. Волосы они распустили, так как недавно их вымыли.

– На балконе сейчас солнце, – сказала Джулия, – пойдем туда. Солнечный свет высветляет волосы.

– А можно нам выходить на балкон?

– А почему нет?

– Но ведь тогда до нас доберется чума…

– Ах, Лукреция, неужели тебе не надоело сидеть взаперти? «Не смейте выходить, ни на минуту»! Как мне это надоело!

– Ну, знаешь, если мы заразимся чумой, мы затоскуем еще больше.

– Вероятно. Скорей бы жара спала. Тогда, наверное, и воздух станет чище, и заразы поубавится.

Джулия встала и тряхнула мокрыми волосами.

– Я иду на балкон!

– Но разве ты не обещала святому отцу не выходить из дома?

– О балконе же речи не шло! Я обещала не выходить за пределы дворца.

– Но он мог иметь в виду и балкон!

– Тогда давай сделаем вид, что этого он в виду не имел. Короче, я собираюсь выйти и высушить волосы на солнце.

– Не надо, Джулия, не надо!

Но Джулия уже не слышала – она выпорхнула на балкон.

Лукреция сидела в глубокой задумчивости. Потом взглянула на фигуру Мадонны и на теплившуюся перед ней лампаду.

– О, Святая Мать, – взмолилась она. – Сделай так, чтобы все стало хорошо!

Она знала, что слишком многое нехорошо. И не только из–за чумы – к ней, в общем–то, уже привыкли. Дело в том, что об отце ходили гадкие сплетни. Она слышала, о чем перешептываются слуги, – об этом она не рассказывала никому, так как понимала, что тогда слугам несдобровать, их накажут, и ужасно. Слуги шептали, что положение Папы нестабильно, что слишком многим хотелось бы его сместить и выбрать нового Папу. Стране угрожало французское вторжение, и слуги шептались о том, что Папу считают тайным сторонником врагов.

От этого Лукреция страдала. Она ничего не знала о политических пристрастиях мужа. Да, теперь они спали в одной постели, она стала настоящей женщиной, правда, несколько разочарованной. Джулия считала ее мужа холодным, Лукреция же обнаружила, что ее саму холодной никак не назовешь. Она не понимала, что с ней происходит. В ней росло желание – чего–то, что она и сама не могла выразить словами, но одно ей было ясно: желание это Джованни удовлетворить не мог. Она ночи напролет слушала его храп и мечтала о том, как обнимают ее мужские руки. Но не руки Джованни. И все же порою она думала, что и такой любовник все лучше, чем никакого.

Все это очень отличалось от того, что ей рассказывала Джулия, но ведь Джулия была возлюбленной несравненного Александра!

Конечно, где–то есть мужчина, которого она пожелала бы себе в любовники, но этот мужчина должен обладать всеми качествами настоящего Борджа.

Однако это ее проблемы, а Лукреция вовсе не была эгоисткой, и потому проблемы других казались ей куда более значимыми, чем ее собственные.

Она находила время подумать о бедном Чезаре – он был в еще большей ярости, чем прежде, потому что над страной нависла опасность, а он ничего не мог поделать. Он мечтал о свой собственной condotta в армии, он мог наконец–то снискать воинскую славу, но в этом ему было отказано. Адриана вновь впала в набожность и целые дни проводила в молитвах – из этого было ясно, что она тоже очень обеспокоена.

В этот момент она услышала крики на площади и выбежала на балкон взглянуть, что случилось. И едва успела подхватить Джулию – та на мгновение потеряла сознание.

На лбу Джулии была кровь.

– Что там происходит?

– Не выходи туда, – произнесла Джулия. – У меня кровь? Меня увидели, под балконом собралась толпа, и ты слышала, что они обо мне говорили?

– Я слышала крики. Сядь, прошу тебя. Я промою рану. Она хлопнула в ладоши, сбежались рабы.

– Принесите чашу с водой и мягкую ткань, – приказала она, – но никому ничего не рассказывайте.

Джулия пристально смотрела на Лукрецию.

– Они называли меня всякими гадкими словами, – пожаловалась она, – и упоминали Его Святейшество.

– Они?.. Да как они посмели!

– Посмели, Лукреция. Значит, в городе происходит нечто, что мы не знаем, не понимаем.

– Ты считаешь, они хотят лишить его престола?

– Он этого никогда не допустит. Рабыня принесла воду. Джулия сказала:

– Я вышла на балкон, споткнулась и ударилась. Рабыня молча поклонилась и вышла – по всему было видно, что она не поверила этому объяснению.

Они знают, в чем дело, подумала Лукреция. Они знают больше, чем дозволено знать нам.

Удержать втайне новость – что любовницу Папы закидали камнями на балконе дворца его дочери – не удалось. Когда весть об этом дошла до Александра, он поспешил к ним.

Несмотря на грозившую ему самому опасность, Александр больше всего беспокоился о благополучии своей возлюбленной и своей дочери.

Он нежно обнял их, и на лицо его легла тень.

– Дорогая, покажи мне рану! Мы должны удостовериться в том, что нет нагноения. Святая Матерь Божья, да ведь они могли выбить тебе глаз! Но святые берегут тебя, моя драгоценная, и рана, кажется, не очень серьезная. Ах, Лукреция, доченька моя, а ты не пострадала? Дева Мария, благодарю тебя!

Он крепко прижал их к себе, будто боялся хоть на миг их отпустить. Лукреция взглянула ему в лицо и поняла, что положение серьезное.

– Вы не должны волноваться, отец, – сказала Лукреция. – Мы будем более осторожны, и пока все не успокоится, не выйдем на балкон.

Папа отпустил их и повернулся к скульптуре Мадонны. Губы его беззвучно шевелились – он молился, и девушки поняли, что он старается найти решение.

Наконец он повернулся к ним. Перед ними стоял прежний Александр, твердый и уверенный в себе.

– Дорогие мои, – объявил он. – Я должен совершить нечто, что несказанно печалит мое сердце, – я должен отослать вас из Рима.

– Пожалуйста, не делайте этого, отец, – взмолилась Лукреция. – Позвольте нам остаться с вами. Мы клянемся, что впредь никогда не выйдем на улицу, но уехать от вас – нет, ничто не может сравниться с этим горем!

Александр улыбнулся и погладил ее по голове.

– А моя Джулия, что она ответит на это предложение? Джулия бросилась к его ногам и схватила его за руку. Она лихорадочно соображала. Что–то обрушилось на Рим, что–то более страшное, чем чума. В город может войти французская армия, она выберет нового Папу, и, кто знает, что тогда произойдет с Александром?