Текст книги "В плену Левиафана"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

А источников света было несколько: лампа «летучая мышь» (она стояла в правой части стола, рядом со стопкой книг) и – свечи. Толстые витые свечи, способные гореть сутки напролет, а то и дольше. Алекс насчитал целый десяток таких свечей, расположенных в разных углах мансарды. Поначалу ему показалось, что в помещении никого нет, и, прежде чем приблизиться к застекольной снежной буре, он осторожно заглянул за ширму. Там обнаружилась неубранная кровать, стул и небольшая этажерка с двумя полками. Обе они были заставлены какими-то пузырьками, стопками хлопчатобумажных полотенец и салфетками в одинаковых картонных коробках.

А в воздухе ощутимо пахло камфарой.

Пейзаж за ширмой показался Алексу знакомым. Что-то похожее он уже видел, много лет назад. Кажется, это было связано с покойным мужем покойной тети Паолы. За несколько лет до смерти он перенес инсульт и так и остался парализованным. Когда Алекс впервые приехал в Виареджо вместе с родителями, синьора Марчелло (так звали мужа тети Паолы) уже сразил недуг. Алекс оказался возле двери комнаты, где лежал синьор Марчелло, совершенно случайно. И воспользовался моментом, чтобы заглянуть в щелку: как и все дети, он был чрезмерно любопытен. Щелка не оставляла пространства для маневра, а пошире распахнуть дверь Алекс не решился. Но и того, что открылось ему, было вполне достаточно: угол кровати, тумбочка с массой разнокалиберных пузырьков, салфетки, полотенца…

Радио.

На тумбочке у кровати синьора Марчелло стоял маленький радиоприемник, а здесь, в белоснежном углу мансарды, никакого приемника не было, вот и вся разница. Несущественная.

Существенная разница заключалась в том, что синьор Марчелло никогда не покидал постель, а постель за ширмой была пустой. Но ощущение близкого недуга все равно витало в воздухе. Вряд ли это связано с Лео: Лео – человек с отменным здоровьем, многомесячное пребывание на вершине, с бесконечными тренировочными подъемами и спусками, могло его только укрепить. При условии, что с ним не произошел несчастный случай вроде падения с высоты. Но если бы такой несчастный случай имел место, Алекс обязательно узнал бы об этом, ведь Лео – всегда на связи со всеми желающими получить точный прогноз погоды. Большинство желающих проживает в К. и его окрестностях, так что информация распространилась бы мгновенно.

А ее нет.

С Лео все в порядке, во всяком случае – было в порядке до того момента, как он вышел в эфир. А кровать стоит здесь уж точно не со вчерашнего вечера, она появилась гораздо раньше. Когда? И – чья она?..

От смятых простыней не дождешься ответа, и от полотенец – тоже. И от пузырьков.

Оторвавшись наконец от созерцания мини-лазарета, Алекс двинулся в глубь мансарды, к рабочему столу. Кресло перед ним казалось пустым – но только до того момента, пока молодой человек не приблизился к нему. А приблизившись, испытал шок.

В кресле, с пледом на коленях, сидел… Лео.

Поначалу он показался Алексу мертвым, и вся мизансцена – с креслом и сидящим в нем человеком – снова что-то живо напомнила ему. Синьор Тавиани, ну конечно же! Лео был так же неподвижен, как и старик-сторож, и так же смотрел вперед невидящими глазами. Недоставало только красной полосы на шее, но и без нее картина была удручающей. Даже более удручающей, чем та, с которой продавец рубашек и похититель запонок столкнулся когда-то. Хотя бы потому, что синьор Тавиани умер летом, в городе полном людей. И Алекс мог свободно покинуть дом, выйти на улицу и позвать на помощь любого. Сейчас же никого на помощь не позовешь, хотя пути для отхода остаются. Но только сумасшедший решится на спуск в разгар снежной бури. А Алекс – не сумасшедший.

– Лео! – он осторожно потряс сидящего за плечо. – Ты меня слышишь, Лео?

Лео был жив. Он никак не отреагировал на жест Алекса, но все же был жив. Это стало ясно по глазам, полным влаги, по сузившемуся и вновь расширившемуся зрачку.

– Что произошло, Лео? Что здесь вообще происходит? Ты можешь говорить?!..

Взывать к камню бесполезно, а лицо владельца «Левиафана» было именно каменным. И чем больше вглядывался в него Алекс, тем меньше сходства с прежним Лео находил. В конце концов, ему пришла и вовсе вздорная мысль: это не Лео.

Не совсем Лео.

Если бы Лео провел годы заключения в какой-нибудь дикой африканской тюрьме, на хлебе и воде, возможно, тогда бы он выглядел именно так. Есть и еще одно сравнение – концентрационный лагерь, но о нем Алекс предпочитает не думать. Он и раньше ничего не хотел знать о чудовищных методах расправы с людьми, слава богу, они навсегда ушли в прошлое. Отгорожены толстой временной стеной от относительно беспечного и сытого существования Алекса, и не только Алекса – миллионов и миллионов других людей. Он ни за что не будет искать пролом в стене, чтобы заглянуть туда, отвернется даже от маленькой, забитой цементом щели, – слишком уж невыносимым может быть увиденное. Отгородить себя от ненужных страданий, от всего, что может нарушить сердечный ритм, – разве это не естественно? Алексу всего лишь хочется, чтобы жизнь оставалась приятной. Комфортной. А мысли о чужих страданиях, об адских муках неизвестных ему людей комфорту не способствуют…

Это не Лео.

Он не мог так измениться за то время, что они с Алексом не виделись. Лео полон жизни, а обтянутые пергаментной кожей щеки этой тени Лео ничего общего с жизнью не имеют. Лео – спортивен, мускулист, широкоплеч, хорошо сложен. У мумии в кресле – узкие плечи, да и кости, судя по всему, совсем птичьи – тонкие и легкие. Алекс как будто видит эти кости, хотя видеть не может: на мумии – вязаный красный свитер без ворота, из которого торчит тонкая шея, а нижняя часть тела скрыта спадающим на пол пледом. Волосы на голове – не такие густые, как у Лео, и вовсе не темные, скорее – пегие, точнее определить цвет невозможно.

Этот человек болен, и болен давно, неизлечимо. Возможно, его настиг тот же недуг, что и покойного мужа тети Паолы. Паралич – полный или частичный, об этом свидетельствует поза, в которой он сидит. За те несколько минут, что Алекс топчется у кресла, мумия даже не пошевелилась, она все так же, не моргая, пялится в окна с бураном.

– Вы меня слышите?

Ответа нет, но Алекс не оставляет попыток наладить хоть какое-то подобие диалога:

– Если слышите… Если понимаете, что я говорю, – моргните.

Авторство последней фразы не принадлежит Алексу: он слышал ее в одной из серий «Комиссара Рекса»; фраза сопутствует массе других сериалов и фильмов, где герои-полицейские берут таким затейливым образом показания у жертв преступлений, чудом оставшихся в живых. Очевидно, все на свете фильмы, все сериалы прошли мимо мумии, и она не знает, как поступить. А может, вообще не слышит обращенных к ней слов.

Не понимает.

Алекс подносит растопыренные пальцы к глазам мумии и легонько трясет ими в воздухе – уж теперь-то она не отвертится! Она просто обязана отреагировать на внешний раздражитель!

Напрасный труд, веки бедняги в красном так и остались бестрепетными. Что, если он умер – как раз в ту секунду, когда Алекс размахивал руками?

Опершись ладонью на подлокотник, он приблизил ухо к груди сидельца: где-то там, под толщью красных вязаных волн, с перебоями пульсировало сердце. Удары были слабыми и редкими, как если бы мумия пребывала в анабиозе. Осмелев и немного успокоившись, Алекс осторожно стянул край пледа: под ним скрывались худые скрюченные руки. Нужно очень постараться, чтобы завернуть пальцы именно так, – здоровому человеку это не под силу.

Алекс имеет дело с паралитиком, вот оно что!

Бледные, с синевой ногти паралитика были тем не менее аккуратно пострижены, да и выглядел он довольно опрятно. И никаких неприятных запахов от него не исходило, кроме довольно крепкого запаха камфары. Кто этот человек? Не Лео, но очень похожий на Лео.

Это сходство смущает Алекса, делает и без того непростую личность нештатного метеоролога еще более загадочной. Как давно мумия поселилась на вершине? Каким образом удалось втянуть сюда паралитика и зачем нужно было это делать? Здесь и здоровому человеку не всегда бывает уютно, что уж говорить о больном?.. Лео похож на пилота спортивного самолета, на плейбоя, на альпиниста, на карточного шулера, на «черта в ступе», как привыкли думать жители К. Любая профессия, требующая риска, легко вписывается в параметры Лео. Но представить его сиделкой… Подсушенной, как вобла, сестрой милосердия, Алекс не в состоянии.

Кто этот человек?

Учитывая сходство, он может быть братом Лео. Жаль, что Лео ничего не рассказывал Алексу о своей семье, вот и приходится блуждать в потемках, сочинять версии на ходу. И прогулки по каминной полке ничего не дадут – Лео не сторонник вываливать жизнь своей семьи на всеобщее обозрение, отделываясь малоинформативными фотографиями в стиле «National Geographic».

– Я – друг Лео, – громко и отчетливо произнес Алекс. – Я пришел сюда, чтобы помочь. Вы можете довериться мне.

Он еще не успел закончить фразу, когда раздался тихий треск. Лишь мгновение спустя молодой человек сообразил, что потрескивает фитиль одной из свечей, самой ближней к нему. Ближней из трех, стоявших на низкой длинной консоли; консоль удачно вписалась в пространство между двумя книжными шкафами, ее нижняя часть была застеклена и тоже набита книгами. Над консолью висела картина довольно внушительных размеров, но не размеры поразили Алекса – изображенное на ней.

Одного взгляда было достаточно, чтобы волосы зашевелились на голове, по спине потекли струйки пота, а в горле – наоборот – пересохло. При этом картина вовсе не живописала рабочие будни в аду и не воссоздавала в анатомических подробностях сцены массового убийства, – она вообще не была такой уж густонаселенной.

Четыре фигуры.

Четыре фигуры насчитал Алекс – три мужских и одну женскую. Условно женскую – русалочью. Трое рыбаков и русалка, попавшая в сеть во время ночного лова. Ничего более банального и придумать невозможно. Банальными были рыбаки – все, как один, бородачи, одетые в морские робы, свитера и традиционные шляпы. Банальна палуба, банален такелаж. И крепкогрудая русалка…

Русалка была отвратительна, именно она до смерти испугала Алекса. Ее перетянутый канатом и подвешенный за крюк хвост не имел ничего общего с обычными, нежно-чешуйчатыми русалочьими хвостами. Алекс без труда классифицировал его как акулий: тот же хищный размах, те же острые, плотные, как будто прорезиненные плавники. Сам же силуэт русалки (если отбросить хвост) казался безупречным – плоский живот, тонкая талия, почти идеальная линия плеч и груди. Но при одном взгляде на лицо идиллия заканчивалась. Женщина и акула соединились в нем в каком-то кошмарном симбиозе, точеный носик соседствовал с круглыми рыбьими глазами, где не прочитывалось ни одной мысли – только злость.

Но самое ужасающее зрелище представлял рот, вернее, пасть. Потому что язык не поворачивался назвать ртом длинную – от уха до уха – прорезь. Прорезь была утыкана тремя рядами острых треугольных зубов и густо измазана кровью. С шеей русалки дела обстояли не лучше: исполосованная вздувшимися жабрами, она вызывала омерзение, как и руки с перепонками между пальцев.

Все попытки Алекса отвязаться от картины потерпели фиаско, он снова и снова возвращался к ней, все больше погружаясь в призрачный мир угрюмого ночного моря. Протоморя, соединяющегося с протонебом, где кружили существа, отдаленно напоминающие чаек или альбатросов. И лишь вспышки молний напоминали вспышки молний, ничего больше.

Вся картина была выполнена в реалистической манере, вся – вплоть до последней, самой несущественной детали вроде болта на деревянном блоке, сквозь который был продернут канат. Реалистичность пугала, отталкивала и притягивала одновременно. А колеблющийся огонь свечей заставлял полотно двигаться.

Дышать.

Именно эта чертова mermaid[13]13
  Русалка (англ.).


[Закрыть] из семейства акульих могла служить самой яркой иллюстрацией психоделического тезиса Лео о человеке и его демонах. Именно она, а не безобидный Левиафан, облюбовавший стену на площадке между первым и вторым этажами. Какие нервы нужно иметь, чтобы сталкиваться с этим оскалом ежедневно, ежеминутно? Какое нутро? Алекс не может представить, чтобы такая картина вдруг появилась в жилище обычного человека: в его собственной квартире, в квартире Джан-Франко и Ольги, в доме герра Людтке, в шале синьора Моретти, во всех других домах, квартирах и шале.

Никто из жителей К. не похож на Лео. Он так и остался чужаком, несмотря на то что живет здесь почти два года. Несмотря на то что с появлением метеостанции жизнь города существенно облегчилась, хотя с погодой все обстоит так же, как обстояло и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Вязкие туманы и долгие дожди никуда не делись, а снегопадов, которые не прекращаются сутками, и снежных бурь стало даже больше.

Больше, больше, скалит окровавленную пасть женщина-акула, как будто знает, что такое снежная буря. Что такое снегопад. Как будто между ее сатанинской улыбкой и вакханалией ветра за окнами существует прямая связь.

Теперь мансарда «Левиафана» вовсе не кажется Алексу симпатичным местом. А ведь ничего неприятного, кроме картины на стене, здесь нет. Здесь полно книг, дорогой мебели и симпатичных маленьких вещиц, которые характеризуют хозяина как путешественника, исследователя и, возможно, даже ученого.

Лео и есть ученый. Метеоролог.

Но вряд ли в его метеорологических наблюдениях так уж необходимы секстант и астролябия, а именно эти приборы Алекс заметил на одной из полок. И секстант, и астролябия выглядят очень старыми, им не одна сотня лет. Другие приборы еще старше, но их названий Алекс не знает. И… он ничего не знает о мумии в кресле. За то время, что молодой человек пялился в картину, никаких подвижек не произошло: край пледа по-прежнему откинут, скрюченные пальцы так и остались скрюченными, мумия не в состоянии даже голову повернуть.

Зачем Лео притащил немощного паралитика на вершину горы – это же форменное издевательство! Ему лучше было бы оставаться внизу, где исправно функционируют больницы и реабилитационные центры и где за ним смогли бы квалифицированно ухаживать самые настоящие сиделки и сестры милосердия.

Только Лео смог бы ответить на вопросы, которые толпятся в голове у Алекса. Но Лео здесь нет. Остается, правда, еще не исследованный второй этаж: там царили мрак и безмолвие, хотя для чистоты эксперимента имеет смысл заглянуть и туда.

Алекс покинул мансарду с видимым облегчением, что было совсем неудивительно, учитывая картину на стене и бледную копию Лео в кресле. Картина пугает его, как и близкие контакты с неизлечимой болезнью, ведь сам Алекс – здоровый и крепкий, в меру эгоистичный молодой человек. И в его систему координат не очень вписываются боль и страдания.

Впрочем, совсем уж бездушным его не назовешь. Прежде чем убраться из русалочьей купели, он все же обращается к мумии с вопросом, совершенно формальным:

– Вам не нужна помощь? Я мог бы…

По здравом размышлении ничего он не может. Алекс понятия не имеет, как обращаться с людьми, разбитыми параличом, а единственный знакомый ему спец в этом деле – тетя Паола – давно умерла. Но даже если бы она была жива и здорова, между «Левиафаном» и Виареджо не существует связи: ни телефонной, ни телеграфной. Ни один из интернет-провайдеров не добрался сюда, и даже голубя с письмом не отправить – по причине отсутствия всякой живности на обледенелом плато. Не лучше обстоят дела и с К., хотя он находится на несколько порядков ближе. Совсем рядом. Так что мумии, как, впрочем, и Алексу, придется надеяться только на себя. И молиться о возвращении Лео – вдруг он волшебным образом появится?..

А он должен появиться, учитывая, что на его попечении находится немощный и полностью обездвиженный родственник. До сих пор у Алекса не было повода заподозрить Лео в черствости и непорядочности, напротив – он казался парнем без мутного осадка в душе. Его метеорологическую деятельность иначе как альтруистичной не назовешь. Может ли человек, так много делающий для других, быть равнодушным к чужой… вернее, не совсем чужой беде?

Определенно, нет.

– Когда вернется Лео? Он ведь должен вернуться, не так ли?

Говоря это, Алекс испытывает странное чувство – и вовсе не потому, что расспрашивает о Лео самого Лео, ну, почти Лео.

Глаза мумии.

До сих пор они казались молодому человеку условно живыми. Условно – по контрасту с мертвым, неподвижным лицом. Но теперь, когда Алекс вгляделся чуть пристальнее, оказалось, что в глубине этих глаз разворачивается совсем нешуточная драматургия. Глаза полутрупа притягивают Алекса почище, чем акулий шабаш на стене. Как будто он стоит на пороге обветшалого дома в глухой местности. До ближайшей трассы – не меньше десяти километров, и все эти десять километров он прошел пешком, продираясь сквозь заброшенные поля, рощицы с недружелюбным колючим подлеском, овраги и пустоши. И – страшно устал в пути, так что нарисовавшийся на горизонте дом кажется едва ли не избавлением, несмотря на заброшенность. Двери его заперты, но стучать бесполезно, никто не откликается на стук. Это вовсе не означает, что в доме никого нет.

Дом жив.

За пыльными окнами можно заметить силуэт, он перемещается вслед за Алексом. Но стоит тому приблизиться к стеклу – живущий в доме мгновенно скрывается. Отступает в тень, продолжая наблюдать. Разглядеть живущего в доме не удается, и неясно – человек это или дух, порождение ночных кошмаров. Жаль, что Алекса не сопровождает комиссар Рекс; умный пес наверняка нашел бы лазейку с тыльной стороны здания. Крошечную дверцу, предназначенную для визитов кошек, хорьков и енотов-полоскунов, хотя присутствие последних нежелательно. Но комиссар Рекс принципиально не снимается в мистических триллерах, предпочитая им крепкий, без всяких примесей детектив.

Мистический триллер.

Если рассматривать глаза мумии как жанр, то более точного определения ему не сыскать.

Это просто нервы, убеждает себя Алекс. Нервы и напряжение, скопившееся в организме за последние часы. И человек намного крепче Алекса чувствовал бы себя здесь не лучшим образом, учитывая обстоятельства, при которых проходит встреча с «Левиафаном». Не-ет, Алекс – самый настоящий молодец, он не бросился вниз, как только понял, что здесь творится что-то неладное; он честно пытается во всем разобраться. Он показал себя как настоящий друг, как преданный брат, – главное, чтобы Лео и Кьяра оказались живы, иначе некому будет по достоинству оценить все это.

Живы?

У «живы» есть и другая альтернатива, но мысль о ней до сих пор не приходила Алексу в голову, слишком уж страшной она выглядит. Почти как русалка с картины, загарпуненная бравыми моряками. И лучше не думать об этой безрадостной альтернативе, лучше надеяться на хорошее. На мирный исход.

– Я скоро вернусь, – сказал Алекс живущему в доме. Идиот, хорошо еще, что не добавил: «Никуда не уходите!»

* * *

…Спустившись на этаж ниже, он остановился и попытался вспомнить расположение комнат: слева и справа – спальни для гостей, прямо по курсу – скромная ванная комната с душевой кабинкой. Луч фонарика высветил все три двери: плотно прикрытые – спален и приоткрытую не больше, чем на ладонь, – ванной.

Алекс решил начать именно со спален. С той, что находилась справа; на ней висела крохотная табличка с номером «31». Если бы Кьяра выбирала себе местечко на ночь, она бы остановилась именно на этой. И сам Алекс остановился бы, и никакой мистики здесь нет, просто счастливое совпадение. В тот памятный круиз вокруг Апеннин родители Алекса и Кьяры занимали каюту номер тридцать один, чему имеется документальное свидетельство в виде фотографии на комоде.

Алекс немедленно представил себе эту фотографию: мама держится за ручку двери и улыбается, отец указывает пальцем на табличку с номером и тоже улыбается. Их руки, оказавшиеся свободными (правая – мамы и левая – отца), все же несвободны. Сцеплены между собой, сцеплены намертво, как только могут быть сцеплены руки влюбленных, чьи чувства еще не успели дать трещину под грузом прожитых лет. Так и есть, оба они – и отец, и мама – выглядят на фотографии, как молодожены. Хотя к моменту апеннинского круиза Кьяре уже исполнилось четыре года, а Алекс… Алекс сопровождал родителей в том чудесном плавании, пусть и опосредованно: мама была на четвертом месяце беременности.

После того как круизное фото оказалось полностью восстановленным в памяти, Алекс представил сестру: вот улыбается она. Улыбаясь и пощипывая себя за мочку уха (жест, исполненный непередаваемой грации), рассказывает Лео о каюте, в которой ее родители были счастливы. У Лео, должно быть, имеется своя история, связанная с номером, – вряд ли он появился на одной из дверей «Левиафана» просто так. Обе истории – Лео и Кьяры – призваны еще больше привязать их друг к другу, ведь они проходят по ведомству судьбоносных «знаков свыше».

Дверь под номером 31 оказалась незапертой, и, толкнув ее, Алекс сразу понял, что Кьяра была здесь. Еще до того, как острый луч вспорол пространство комнаты.

Духи.

Он хорошо помнил, как пахнут духи Кьяры, хотя их название вечно вылетало из головы. Всякий раз при встрече он уточнял чертово название, в последнее время – с дальним прицелом. Неплохо бы и для Ольги приобрести такие же. Но дальше благих намерений дело не пошло, даже на запись в еженедельнике его не хватило. И Ольга продолжает пахнуть так, как пахла всегда, – детским мылом и немного пивом. Вишневым пивом пахнут пальцы Ольги, темным портером – волосы, ключицы ощутимо отдают нефильтрованным светлым. Чем объясняется этот странный пивной феномен, Алекс не знает. Запах, идущий от Кьяры, намного сложнее: тут тебе и терпкие древесные ароматы, и немного ванили, и немного сандала, и немного жженого сахара, и что-то цветочное. Алексу хочется думать, что цветочную сумятицу вносят ложные нарциссы (привет из детства).

Вот и сейчас в спальне пахло сложносочиненными духами Кьяры. Нерезко, но ощутимо. Кроме метафизического запаха обнаружились и другие следы ее присутствия – более материальные:

– всепогодная куртка, сшитая из множества лоскутков с набивными рисунками. Веселое солнце, грустная луна; орнаменты из цветов и фигурки животных – совершенно нейтральные. Эту куртку Кьяра привезла из Непала пару лет назад;

– длинный, как кишка, рюкзак из мешковины, более известный как sailor bag[14]14
  Сумка моряка (англ.).


[Закрыть]. Одна широкая лямка вместо двух; никаких внешних карманов, никаких застежек, ремешков и молний. Горло рюкзака стягивается обычной веревкой, но сам sailor bag — очень необычная вещь. Кажется, его подарил Кьяре кто-то из поклонников, имевший виды на долгосрочные отношения. До того как быть подаренным, sailor bag какое-то время выступал в качестве лота на одном из интернет-аукционов. И продан был задорого, учитывая возраст (ему не меньше ста пятидесяти лет, а то и все двести), историю (тут подойдет любая – романтическая, трагическая, эпическая, Алекс склоняется к романтической) и внешний вид. Состояние рюкзака – идеальное, он украшен вышитым парусником под названием «Romulus» и вышитой же розой ветров;

– сумка Кьяры – вопреки ожиданиям, самая обычная, кожаная;

– ботинки Кьяры, очень похожие на альпинистские ботинки брата, фирмы «Scarpa». Разница заключается лишь в размере, насколько помнит Алекс – у Кьяры тридцать седьмой.

Куртка висит на стуле, кожаная сумка – на спинке кровати. Sailor bag оккупировал тот же стул, что и куртка, а ботинки и вовсе валяются посреди комнаты. Алекс несказанно рад вещам сестры, но еще больше он обрадовался бы самой Кьяре. Но Кьяры в комнате нет и спрятаться здесь негде – площадь помещения не слишком велика, что-то около пятнадцати метров. На ней расположились двуспальная кровать, узкий шкаф, кресло и комод. В отличие от немного пафосной и вычурной мебели мансарды эта – всего лишь функциональна, не более. Возможно даже, что Лео закупил ее в «Икее»; что он не особенно старался облагородить комнату и придать ей нарядный вид. Безликий постер с морским пейзажем, висящий над изголовьем, лишь подтверждает догадки Алекса. Но лучше уж такой пейзаж, чем кровожадная акулья русалка!..

– Кьяра! – тихонько позвал Алекс. – Кьяра, где ты?

Раздавшийся за спиной шорох заставил молодого человека вздрогнуть. Он едва не выронил из рук фонарик, но обернуться получилось не сразу – из-за сковавшего все члены страха. Потеряв несколько секунд драгоценного времени на то, чтобы справиться с собой, Алекс снова уткнулся в темноту коридора, проглядывающую из-за полуоткрытой двери. Полуоткрытой, а ведь Алекс точно помнит, что, прежде чем войти, распахнул ее настежь.

– Кто здесь?! – заорал он что есть силы. – Кьяра, черт!.. Опять твои шуточки?!

Они никогда не играли в прятки в кромешной тьме. И… Кьяра умеет двигаться бесшумно! Умела – в далеком детстве Алекса. Теперь же бесшумный опыт Кьяры помножен на медитативные Непал и Тибет; на бассейн реки Амазонки, где осторожность – единственный путь к выживанию. Или она нарочно инициирует смутные шорохи, чтобы напугать брата, выставить его трусишкой? Алекс с маниакальным упорством апеллирует к Кьяре просто потому, что апеллировать больше не к кому. Присутствие Лео – иллюзорно, мумию в кресле и вовсе можно сбросить со счетов. А Кьяра – вот она: ботинки, куртка, сумка, sailor bag, ваниль, сандал и подкопченные на открытом огне ложные нарциссы.

Алекс выскакивает в коридор, пытаясь уловить шлейф от духов, но шлейф ускользает. В коридоре нет никакого намека на присутствие Кьяры, ее концентрированный запах остался в комнате с табличкой «31». Что готовит ему дверь напротив?..

На ней тоже имеется табличка, но не с номером – с рисунком. Рисунок забран в плексигласовую оболочку и заботливо прикручен к дверной панели четырьмя саморезами. Все выглядит слишком основательно для пустяковой, почти мультяшной мазни: три тонкие горизонтальные линии символизируют морскую гладь, а над ними (над ней) возвышается часть мачты с двумя флажками. Один – в белую и красную клетку, другой – с голубым прямоугольником на белом фоне. Как предполагает Алекс, оба флага относятся к флагам международного свода сигналов, что, учитывая нежную любовь Лео к морской стихии, совсем неудивительно.

Удивительна надпись:

«NOTHING CAN BE DONE».

Хромающий на обе ноги английский Алекса тотчас выдает приблизительный перевод: «Ничего сделать нельзя». Еще один, чуть более облагороженный и литературный – «Ничего нельзя изменить», но даже от такого перевода веет унынием и обреченностью. Что странно, ведь Лео всегда казался Алексу оптимистом. Но в случае с мачтой и флажками на ней фраза звучит как констатация: аварийное судно скрылось под толщей вод, и вскорости исчезнут и флажки.

Что может ждать человека за дверью со столь духоподъемным слоганом?

Алекс так и не узнал, что именно: дверь оказалась запертой на ключ. Подергав за ручку и не добившись никакого результата, он осторожно постучал. Результат оказался ровно таким же: никто не отреагировал на стук.

И слава богу, неизвестно, как бы повел себя Алекс, если бы дверь вдруг распахнулась.

На ванную комнату у него не было никаких надежд, но именно там его поджидал кошмар, по сравнению с которым тотчас же поблекли все другие кошмары – подлинные и мнимые. Если бы он только знал, что последует после того, как он переступит порог злосчастной комнаты, то бежал бы прочь, не оглядываясь. Наплевав на ботинки Кьяры и на живущего в доме с третьего этажа. Но Алекс не знал, а от знания его отделяло меньше минуты; намного, намного меньше – всего-то секунд десять – пятнадцать. Их хватило на то, чтобы осветить прикрытый крышкой унитаз, плитку на полу и одежду на плитке. Она была сброшена кое-как, в ее ворохе угадывались контуры джинсов, рубашки и свитера. Кто-то – очень беспечный – решил принять душ. И возможно, принял, но не потрудился прибрать за собой вещи. Луч фонарика топтался и выплясывал на тряпичном гнезде, точнее, на одной из деталей, составляющих тряпичное гнездо.

Рубашка.

Черная рубашка с белыми вертикальными полосками. То есть это поначалу она показалась Алексу черной, и лишь затем – знакомой. Знакомой ее делал маленький якорь на нагрудном кармане. Точно такой якорь украшал карман рубахи, подаренной Джан-Франко. Только цвет подкачал – черный, а цвет рубахи будущего родственника был синим.

Или все дело в фонарике? В концентрированности яркого луча, убивающего нюансы?

Не успев додумать эту мысль, Алекс сместил пучок света к душевой кабинке, и то, что открылось ему…

Он не был готов к тому, что ему открылось. И кажется, на секунду потерял сознание, хотя удержался на ногах. О, боги, лучше бы он не возвращался в эту ужасающую реальность вовсе! Ведь в ней его ждал Джан-Франко.

И Джан-Франко был мертв.

Не просто мертв – это Алекс еще смог бы пережить, как он пережил в свое время смерть синьора Тавиани. Как пережил полчаса назад смерть мумии, оказавшуюся не слишком хорошо продуманным фейком.

С Джан-Франко дела обстояли намного, намного печальнее. Безнадежнее. Трагичнее. Он был не просто мертв – убит. Об этом свидетельствовала разлившаяся вокруг головы бармена липкая чернота. И снова яркий свет «Mag-Lite» донес до мозга Алекса искаженную информацию: будь свет другим – сразу бы стало понятно, что чернота вокруг головы не что иное, как кровь.

Джан-Франко был абсолютно голым и абсолютно беззащитным: смерть настигла его в душевой кабинке. Но и сам факт смерти, казалось, не до конца удовлетворил таинственного убийцу. По невероятному стечению обстоятельств мизансцена с мертвым барменом почти полностью воссоздавала мизансцену со страшной русалкой. За вычетом трех бородатых моряков, протонеба, протоморя, молний, судна и птиц над ним, – они бы просто не поместились в тесной кабинке.

Голова и плечи Джан-Франко покоились на полу, рядом со сливным отверстием, а ноги, обмотанные тонким крепким канатом, вздернуты к стояку со шлангом. Потребовались бы невероятные усилия, чтобы закрепить канат на стояке и подтянуть тело вверх, но убийца справился с этим. Что характеризует его как человека недюжинной силы.

Человека ли?..

Кем бы ни был убийца, в извращенном чувстве юмора ему не откажешь. Он видел картину и решил повторить сюжет с русалкой – иначе трактовать то, что маячит перед глазами Алекса, невозможно. Но Джан-Франко – не русалка и даже не тритон (кажется, так называются русалки мужского пола); хвоста у него нет. Перепонок между пальцами тоже. И загарпуненная mermaid с картины, несмотря на выпавшие на ее долю испытания, была живой.

А Джан-Франко – мертв.

Мертв.

«NOTHING CAN BE DONE».

Но Алекс должен сделать хоть что-то. Закричать, броситься вон, слететь с горы с максимально возможной скоростью, позвать людей, привести помощь. Вместо этого он пребывает в оцепенении, сидя на полу (как он оказался на полу?). Выпавший из рук фонарик предоставлен сам себе и освещает теперь невысокие бортики душевой кабины и шею Джан-Франко. Бармен – не русалка, не тритон, у него нет и не может быть жабр. Полоса на шее – не жабры. Она имеет не естественное, а искусственное происхождение: у Джан-Франко перерезано горло!..