Текст книги "Сельское солнце"

Автор книги: Виктория Арутюнян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сельское солнце

– Не могу принять, Севостьяныч. Негде публиковать. Не тот формат, понимаешь…

Большая рука главреда опустилась на стопку листов бумаги в линеечку, будто припечатывая: ну не тот формат! И ничего не попишешь.

А писать-то хотелось…

Дед Ермолай виновато улыбнулся, пожал плечами и побрёл к выходу.

Главред крикнул вслед:

– Пиши о реальном! Нам факты нужны.

– Это разве ж не реальность? Она самая и есть, – бормотал незадачливый писатель, уходя.

Всё повторялось с незначительными вариациями вот уже два месяца. По четвергам дед Ермолай надевал васильковую рубаху, перевязывал ленточкой свои рукописи и отправлялся в редакцию газеты «Вестник села». Ему очень хотелось, чтобы в одном из выпусков напечатали его рассказ. Хотя бы пустячный! Но Михал Игнатьич был неумолим:

– Сам знаешь, Севостьяныч: самодеятельность у нас только приветствуется. Но не в таком же виде!

– В каком?

– Ну вот слушай, – главред откашлялся и начал читать, – «Звёзды, братцы, они ведь тоже живые. И темноты боятся, и льнут друг к другу, будто дети малые. Падать на Землю им ох как страшно…» Это как, по-твоему?

Дед Ермолай смотрел с недоумением.

– А что? Боязно им, звёздам-то. Вот ты видел небо ночное?

– Видел, конечно, – вздыхал Михал Игнатьич. Он с тоской вспоминал детство. Ещё мальчиком будущий главред бродил по селу с друзьями, любовался небом и верил во что-то хорошее и великое. Прошло много лет. И что же? Приходится сидеть в крошечной комнатке и слушать всяких сумасшедших… Разве об этом он мечтал!

От этих мыслей главреду становилось ещё грустнее, и он ругался:

– Я вам что, один на всех? Дела у них… А Михал Игнатьич должен выполнять чужую работу! Что ты пишешь, Севостьяныч? Какие звёзды? У нас деловая газета для сознательных граждан!

Говорил и морщился: звучало слишком официально, но другие слова в голову почему-то не приходили. Дед Ермолай вздыхал. То ли сочувственно, то ли укоризненно.

– Ладно, – смягчался главред, – попробуй другую тему.. хм-хм… осветить. Напиши, например… э-э…

Михал Игнатьич смотрел в окно. Огромное сельское солнце висело над холмом. Неподалёку стояла корова и флегматично жевала траву.

– Вот! И как это я забыл! Об удоях напиши! У нас по этому вопросу материала хоть отбавляй, а писать некому. Им же политику подавай, новости села или поздравления на последней странице… Интересное, в общем. А разве хозяйство – неинтересная тема? Вся деревня на этом и стоит. Они не понимают. А кто дела делать будет? Опять Михал Игнатьич? Уволить всех!

– Да ты не серчай, – говорил дед Ермолай, – сам знаешь, нынче времена непростые.

– Знаю! Не понаслышке! – главред входил в раж, оттягивал воротник рубашки. – С удоями плохо! С репортажами и того хуже! Молодёжь социально пассивна! Севостьяныч, хоть ты-то не расстраивай!

– Понимаю, понимаю…

***

Рассказ – поход в редакцию – отказ. Снова и снова. Газета «Вестник села» продолжала существовать, несмотря на сократившийся штат. Со страниц вещали чиновники и другие известные люди. Раздел «Экономика» содержал сложные статистические таблицы, культурный сектор был представлен стихотворениями в честь именинников и объявлениями о продаже яблок и аккордеонов. Даже фотографии имелись.

– И это культура, – ворчал дед Ермолай, – «Куплю б/у автомобиль…», «Дорогую Елену Александровну поздравляют соседи…», «Восьмого августа проводится ярмарка…»

Почтальон Серёжка, только-только окончивший училище, аккуратно доставлял газету жителям села по средам. Иногда он задерживался у дома Севостьяныча, чтобы послушать, что скажет старик о новом выпуске.

Дед Ермолай поднимал глаза к небу, с которого смотрело солнце.

– Вот оно… Солнышко наше… Живительная сила. Сколько радости приносит! С урожаем помогает… Как же об этом не писать?

Серёжка молчал, сдвинув поношенный картуз на затылок. Тоже смотрел на небо, щурился, улыбался чему-то. За забором кукарекал петух. Будто смеялся.

Гостей Севостьяныч принимал редко. Жил на краю села. Тихо, по-стариковски. Ходил на рыбалку, собирал урожай, пилил, рубил, красил. Бродил по рынку, удивлялся: чего только не придумают! И комбикорм привозят, и корзины плетёные, и радиоприёмники, и автомобильные шины… Умные люди, дельные. А главного-то и не видят…

Дочь приезжала, когда находилось время. Иначе говоря, пару раз в год. Уговаривала отца перебраться в город. Вот и она теперь – городская…

– Папа, так нельзя! Живёшь один в глуши… А если случится что? Я буду чувствовать себя виноватой!

«В глуши, – с горечью говорил себе Севостьяныч, – сама-то где выросла, Оксанка? Не в этой ли глуши?»

– Ты подумай! Квартира на втором этаже, телевизор, все удобства… Парк рядом!

– Какой у вас в городе парк, дочка? Одна аллейка да деревца чахлые. И телевизор мне без надобности. Выйду на улицу – вот где события! А воздух здесь целебный, ей-ей! Ты разве забыла, как бегала по селу, цветы собирала, скотину кормила? Не думала тогда об удобствах-то!

Оксанка неловко улыбалась. Она всё помнила. Но это дело прошлое, годы пролетели…

– А всё-таки никуда это, пап, не годится!

Хорошая дочка, заботливая. Только не понимает, что Севостьяныч к земле родной накрепко прирос – не оторвать…

Разговор откладывался до следующей встречи.

Внук рос – на радость деду. Мог и велосипед починить, и забор поправить, даром что молоденький совсем. Но и ему в городе непросто приходилось. Приедет, гостинцы привезёт, поможет Севостьянычу по хозяйству… А потом сидит в своих… как их… гаджетах ночи напролёт. Улыбается устало:

– Работаю, дед! Каждый час дорог. Начальник ждать не будет!

«Гад-же-ты, – думал дед Ермолай, – слово-то говорящее: ну и плохой же ты, мол, человек! А мой Лексей добрый, порядочный… Поменьше бы ему с этой техникой возиться…»

– Поешь хоть! Чем богаты, – Севостьяныч суетился, доставал скатерть с подсолнухами, угощал внука салатом, мясом с рынка, деревенским творогом и чаем с конфетами. Больше у него ничего и не было. Бабки уж, почитай, пять лет нет. Готовить некому.

– Отдыхай, дед, я сам! – Алексей ловко нарезал колбасу, делал бутерброды.

– Отойду к Господу – там и отдохну! – улыбался Севостьяныч.

– А ну-ка брось! Ты нам и здесь, на Земле, жизненно необходим…

Так шло время. Внук уезжал в город, а дед Ермолай оставался. Провожал дни один за другим, кормил кота. Журил:

– Ты, Котофей, уж и мышей не ловишь! Пошто ленишься?

Дымчато-серый кот преданно смотрел в глаза. Громко мяукал по утрам.

– За петуха работает, – объяснял дед Ермолай Серёжке, – Будит чуть свет…

По вечерам Севостьяныч сворачивал цигарку, садился на брёвна под звёздами. Красивое небо. Бездонное. Волшебное! Чертит звезда ровную дорожку, катится прочь с небосклона и исчезает где-то. Пока несётся к Земле, замирает от страха. Встречают её городские огни. Каких только нет: жёлтые, красные, оранжевые, молочно-белые, золотые! Отражения их дрожат в воде. И всё бы ладно, всё хорошо… Да вот бледные эти огни, неподвижные, молчаливые. Посмотришь – закручинишься: что-то большое и значительное из виду упустил, поверил в важность ночных маячков. А разве мало огней-обманок? Заведут неведомо куда и оставят наедине с собой. Думай, человек, как выбраться! Кумекай, соображай, на то нам голова и дана…

Так и жизнь пройдёт.

Дед Ермолай перебирал воспоминания. В молодости-то на философию времени не оставалось. Работаешь, бывало, сутками. Строишь, пилишь, копаешь, чинишь… Надеешься на лучшее. Вот наступит миг… И в дом придёт счастье! Свернётся калачиком в уголке, будто кот или ещё какая зверушка малая, и никогда больше с места не сдвинется.

Где этот миг? Река жизни текла плавно. Не обошлось и без водоворотов, конечно… Но это мелочи. А счастье-то, кажись, прозевал! Какое оно, счастье? Не эти ли тихие раздумья? Может, оно самое ценное и есть?

Теперь вот – звёзды…

В темноте огонёк самокрутки был едва различим. В соседнем доме, глядя в окно, вздыхала старушка. На улицу не выходила – холодно. Любимый тёплый платок пропал куда-то. Не иначе как проказник домовой утащил! Свил уютное гнёздышко и спит сладко, в ус не дует…

Старушка добродушно усмехнулась: дожила! Сказки самой себе рассказывать приходится.

– Сидит, болезный, – она устремила взгляд в окно, – всё сидит…

Соседка торжественно обещала приготовить вишнёвый пирог и угостить старика, чтобы ему жилось веселее. Ведь не просто так сидит человек вечером в саду! И покормить, верно, некому…

Она была приезжая и потому не знала, что ежевечерние размышления стали для деда Ермолая доброй традицией. Звёзды успокаивали. Вдохновляли. И уже ближе к ночи Севостьяныч уходил в свой домик, начинал писать.

– Глядишь, и получится дельное что-нибудь, – разглаживая бумагу, бормотал он, – а вот мы ещё чайку нальём…

Звездопад продолжался.

***

Свет в редакции не горел. Михал Игнатьич давно был дома, пил кофей с сахаром вприкуску и смотрел балет. Кустистые брови его поднимались и опускались в такт прыжкам и фуэте.

– Что смотришь-то на них? Взглянуть не на что!

Недовольная жена подошла к зеркалу и поправила причёску.

– Делом бы лучше занялся. Крышу перекрыть пора… Будка собачья развалится скоро! А он к искусству приобщается! Дивитесь, люди добрые!..

– Не серчай, Марья, – примирительно сказал главред, – починю.

Он переключил канал. Подтянутый телеведущий со скоростью не меньше ста слов в минуту рассказывал о закулисье шоу-бизнеса.

Тоска…

На улице замычала корова. Михал Игнатьич вспомнил статью об удоях.

– Как там дела у Севостьяныча? Получается что-то? – рассуждал он вслух. – Дело сложное.

У Севостьяныча не получалось. Главред забраковал уже семь рассказов.

«Корова – она как человек. Будешь любить животное – ответит благодарностью, подсобит в труде…»

«Коровы – кормилицы наши. Ты в глаза им погляди! Человечьи глаза-то!»

«Молоко – самая что ни на есть народная пища. Куда без него?»

«Ласковому человеку мир улыбается. А в нашем селе самые сердечные люди живут…»

Михал Игнатьич терпеливо объяснял:

– Вот ты тут написал, что, мол, ласковым мир улыбается. Прочитает этот репортаж наш Фёдор – Федорино Горе – обидится.

Федориным Горем называли заместителя главы сельской администрации. Он постоянно негодовал, критиковал любую работу и сетовал на несправедливость жизни.

– Понимаешь, да? Он радости ни в чём не находит.

– Как не находит?! А пруд с карасями… – заспорил дед Ермолай.

– Ему эти караси даром не нужны! Так вот: прочитает и обидится. Поэтому бросай свои стихотворения в прозе и пиши по существу. Как маленькому, одно и то же по сто раз повторяю!

– Старики – что дети малые, – бормотал Севостьяныч, – от них и ждать нечего…

Снова приехал внук. Дед Ермолай пожаловался ему:

– Ни на что, Лексей, я уж больше не гожусь!

– Откуда такой пессимизм? – внук хмурился.

– Да вот, – Севостьяныч махнул рукой, – Михал Игнатьич говорит, что писать надо иначе. А я-то и не умею… Наверно, пора бросать эту затею.

– Дай-ка посмотреть! – Алексей терпеливо читал забракованные статьи. – Ты слишком строг к себе. Свежий взгляд, актуальность темы… Дауншифтинг! Люди хотят понимать природу, чувствовать атмосферу жизни в деревне, на открытых пространствах… Воздухом чистым дышать хотят!

Внук прошёлся по комнате, вспоминая что-то.

– Может, я этим вопросом займусь? Рассказы, конечно, стоит подкорректировать… Гхм, отшлифовать. И будет тебе статья! Не в «Вестнике села», а в столичном журнале! Есть ещё много вариантов. Например… Хочешь зарегистрироваться в тематической социальной сети?

Алексей вырос хорошим человеком. Но иногда он изъяснялся на малопонятном языке.

– Что ты говоришь, в толк не возьму… Даунлифтинг какой-то приплёл… Да и с регистрацией проблем много будет. Столько бумаг собирать – конца и края нет, ей-богу! Мне бы рассказ напечатать…

– Ладно, – ответил внук, – повременим с современными технологиями. Напиши что-нибудь о природе! В своей манере. Ничего не меняй! Мы, мол, устали от городской жизни, мечтаем вернуться к корням… Ну, сам знаешь, как это делается, не мне тебя учить. А я позвоню Володьке.

Он уехал. Пора было выходить на работу. Сверять аналитические отчёты, сравнивать документы, налаживать контакты через профессиональные сети… Чем ещё занимаются люди бизнеса?

Тем временем дед Ермолай взялся за дело. Со всей ответственностью взялся! Он решил написать лучший рассказ в своей жизни. Отложил всю работу, кроме самой необходимой, и погрузился в творчество.

Целыми сутками сидел Севостьяныч в саду. Иной раз увлекался так, что не замечал, как ночь сменяет день.

– Вот чудеса! – восклицал он в такие моменты. – Скрылось солнышко, укатилось с небосклона… Вернётся завтра, порадует теплом да лаской. Доживём, Бог даст, увидим…

Дед Ермолай вспоминал молодость. Яблоньки, которые сажали всей семьёй. Гостей в доме. Весело жилось, несмотря на трудности. И ничего лучше не было, чем выйти на улицу с утра пораньше, пока все спят. Темнота только-только начинает отступать, ночь срывает покровы с бледного неба… Она неспешно собирается и уходит вдаль. Слышатся шорохи. Это волочится по траве сине-фиолетовый подол платья Ночи-Царицы…

А в оврагах клубится туман – густой, молочно-белый, текучий, как кисель, и лёгкий, как облако. Скоро он рассеется и явит миру благословенный уголок, столь дорогой сердцу. Хотя… Какой же уголок? Нет в родном краю ничего острого, резкого, грубого. Только круглое, мягкое, просторное, свежее и как бы смеющееся. И дышится здесь легко, и ни на какой город это не променяешь. Люди говорят, есть где-то в мире город золотой. Прозрачный, сияющий, светлый, полный чудес. В нём все друг другу рады, все скромны, приветливы и жизнелюбивы. Только и на этот город дед Ермолай не променял бы тихое село. У каждого своя любовь.

А молодые – что ж? Бегут в столицу, в мегаполисы, хотят найти себя. Кто не был стремительным и порывистым в их годы, кто не мечтал о странствиях и подвигах? Такое время. Это старикам впору тишиной да спокойствием наслаждаться, а они… Сильные, энергичные, жизнелюбивые… Только бы от ошибок их уберечь.

– Убережём! – клялся дед Ермолай. – Постараемся! Пусть поживут по-человечески!

Он снова брался за перо, пытаясь поймать ускользающие мысли, зафиксировать их на бумаге, чтоб не убежали никуда, не скрылись в густом тумане. Непростое это занятие. Так ведь и жизнь простой не назовёшь…

Севостьяныч правил, зачёркивал, подбирал слова. Торопился: в столице люди строгие, требуют, чтоб работа была завершена в срок! И это правильно, справедливо. Но вспомнят ли о нём? Опубликуют рассказ? Не засмеют ли? Вдруг всё зря?

Дед Ермолай поднял голову. Дрожали листья на ветру, в окнах дома отражался солнечный свет. А в воздухе витал аромат свежеиспечённого пирога. На миг почудилось, что на кухне хозяйничает Настасья Петровна. Вкусные пироги она пекла, бывало… Умелица. Весёлая, но скромная, к мужу уважительная. Севостьяныч скучал по ней. Столько лет вместе прожили…

Дед Ермолай оглянулся назад. За забором стояла старушка – хозяйка соседнего дома. Её синие глаза смотрели внимательно.

– Доброго здоровья Вам!

– И Вам не хворать, – Севостьяныч с любопытством покосился на маленький столик, который располагался под раскидистой сливой на участке его новой знакомой. Ба! Самый настоящий пирог! Большой, румяный, сразу видно – только что из печи. И чайник рядом – пузатый, синий в белый горошек.

– Вы уж не серчайте на меня, старую, за пустую болтовню… Но… Не желаете ли пирога отведать? Испекла, а кому есть – не знаю…

– Вы бы, может, знакомых в гости позвали, – дед Ермолай растерялся.

– Одна я, звать-то и некого… Дай, думаю, соседа угощу… Приходите, здесь недалеко, – старушка неловко улыбнулась собственной шутке, и от глаз разошлись в стороны лучики-морщинки.

– Спасибо, – Севостьяныч собрал рукописи, прижал камешком, чтоб не разлетелись.

– А ну как дождь или гроза? Лучше в дом занесу. – Он поднял глаза на соседку. – Ничего это? Я быстро…

– О чём разговор!

Вскоре дед Ермолай уже сидел под сливой, пил душистый чай и нахваливал пирог, который, вне всякого сомнения, удался на славу. Старушка (звали её Ангелина Фёдоровна) радостно улыбалась. Гостю понравилось угощение – что ещё надо, чтобы почувствовать себя счастливой? Не зря, стало быть, старалась!

– Вы какими судьбами здесь? – поинтересовался Севостьяныч.

Добрая старушка приехала из маленького городка, где раньше работала почтальоном. Муж её умер, а дети засобирались в столицу. Хотели и маму с собой взять, но она отказалась.

– Куда нам по столицам-то? Я уж, почитай, восьмой десяток разменяла. Промчится мимо какая-нибудь навороченная машина – возьму да и отдам Богу душу со страху!

Они посмеялись.

– Вот и Оксанка, дочка, в столице живёт. И внук Алексей. Хороший он, добрый. Помогает всем. Работает днями и ночами. Устаёт, конечно, а что поделать…

Ангелина Фёдоровна всё это понимала – вырастила внучку.

– Катюшка мир повидать захотела… Так-то… Мир посмотреть, себя показать. Учится в университете теперь, вот и Соня с мужем с ней переехали. А старший мой сын живёт бобылём. Есть ещё внучка, только давно я её не видела.

Соседка помолчала, задумалась.

– Что в мире творится, разве разберёшь? Свободные отношения какие-то… Если перед Богом не супруги, какая же это семья?

Севостьяныч согласился.

– Вот в наше время…

После пирога Ангелина Фёдоровна убрала со стола и принесла большой альбом в коричневой обложке. Стали рассматривать фото. Перелистывали страницы, улыбались, вспоминали былое. А меж тем на улице смеркалось.

– Ох, – спохватилась соседка, – ужинать пора! Хотите яишенку? Или курочку? Мой старик так курочку любил – вообразить невозможно…

– Нет, что Вы! Сколько времени потратили на меня! И накормили, и чаем напоили… И поговорили мы славно. Спасибо, Ангелина Фёдоровна! Пора честь знать. Мне ещё писать надо…

– Что ж Вы такое пишете? Обращение в ЖЭК?

– Ну, тут дела помасштабнее, – улыбнулся дед Ермолай. Он не раз представлял себе, как приедет журналист, откроет свой блокнот, черкнёт пару строк о Севостьяныче… Больше не надо. Главное – не автор, а рассказ! Без исправлений, ясное дело, не обойтись. Но потом произведение напечатают на целом развороте. Прочитают его люди и снова (после долгого-долгого перерыва) посмотрят вокруг! По-всамделишному, а не мельком, не так, как обычно. Сколько «открытий чудных» их ждёт!

Дед Ермолай заранее обрадовался за этих людей. Он не считал себя великим писателем, способным пробудить в закоренелом цинике любовь к окружающему миру. Но хотелось верить в силу слова.

– Бывает? Бывает! И не такое! – Севостьяныч нахмурился. Ангелина Фёдоровна смотрела непонимающе.

– Ой, – очнулся дед Ермолай, – простите старого дурака! Ушёл в себя, а вернуться-то и забыл! Жду Вас в гости! Мой черёд Вас угощать. Посидим, побеседуем – время быстрее пройдёт. Или нам некуда спешить?

***

Алексей сдержал своё слово – прислал из города журналистку. Севостьяныч представлял себе тургеневскую барышню, которая только начинает работать. Но уже по тому, как решительно гостья припарковала автомобиль возле домика деда Ермолая (чуть забор не снесла, ей-богу!), было видно: характер у неё имеется. И ещё какой!

К этому времени дед Ермолай закончил рассказ. Он очень старался, хотя, как и всякий творец, никогда не был целиком и полностью доволен получившимися произведениями. Но сейчас Севостьяныч чувствовал: лучше ему уже не написать! Целыми ночами бродил он по дому и саду, искал вдохновение, бил себя по лбу, приговаривал: «Эх ты, писатель, за такое дело взялся, а сроки срываешь…» Но теперь-то можно успокоиться… Или нет? Ключевой момент!

– Доброго здоровья Вам, – начал он.

– Здравствуйте, – журналистка взглянула на деда Ермолая поверх очков. Они были в красной оправе – писк моды, насколько мода вообще способна пищать. Короткая стрижка, одежда в чёрно-белых тонах, дорогие часы… Судя по всему, эта дама ценила своё время.

– Рената Станиславовна, – представилась она. Казалось, слишком длинное отчество журналистке не нравилось.

– Рад встрече, – Севостьяныч обеими руками пожал протянутую руку, – милости просим… А я, значит, Ермолай Севостьяныч…

Гостья коротко улыбнулась и направилась по дорожке к дому. Ветер разгулялся, но солнце светило по-прежнему ярко и приветливо.

– Может, на воздухе лучше? – несмело предложил дед Ермолай.

– Хорошо, – согласилась журналистка, – сначала сделаем фотографии.

Она убрала очки, достала из сумки фотоаппарат и взглянула на Севостьяныча.

– Другой рубашки нет у Вас?

Дед Ермолай для встречи выбрал любимую васильковую рубаху и теперь искренне недоумевал: что не так? Но спорить смысла не было. Им, журналистам, виднее.

Рената фотографировала цветы в саду. Когда Севостьяныч вышел в рубашке песочного цвета, она одобрительно кивнула:

– Гораздо лучше. Для репортажа. Нет ярких пятен.

Блокнота у журналистки не оказалось. Она держала в руках телефон без кнопок.

– Это что? – поинтересовался дед Ермолай.

– Смартфон. Запись сделаю. Говорите, не стесняйтесь.

– Э-э-э…

Севостьяныч не знал, с чего полагается начинать.

– Расскажите о себе.

– А Вы разве не хотите произведение прочитать? Вдруг не понравится.

– Понравится, – отмахнулась Рената, – у нас работают редакторы и корректоры. В печать точно пойдёт.

Дед Ермолай удивлённо покачал головой. Он не подозревал, что внук договорился с другом: рассказу – быть! В любом виде и в каком угодно журнале. Лишь бы старик порадовался.

– Можно начать с творческой биографии. Кратко, – подсказала гостья, – почему Вы решили писать рассказы?

– Да нет её, творческой-то, – отозвался Севостьяныч, – не публикует ничего Игнатьич. «Об удоях пиши». Разве ж я не пробовал? Не годится. Извёлся весь. Отчаялся: видно, прошло моё время. А Лексей обнадёжил: «Складно получается, дед, ты не бросай это!» Может, утешить хотел… Да не привык внук мой неправду говорить. Вот я и не бросил. Теперь увидим, получится что или нет…

– Понятно, – журналистка поднялась, – спасибо за интервью.

Прочитав рассказ, она вынесла вердикт:

– Неплохо. Коррекция, конечно нужна. Но идея стоящая. Ждите. Свяжемся с Вами.

«Как свяжетесь?» – подумал дед Ермолай. – «Телефон-то не спросили… Почтовым голубем разве? Письмо пришлёте? Или через Лексея?»

Сбывались мечты. Но радости почему-то не было.

– И ещё, – Рената посмотрела на Севостьяныча, – у Вас только рукописный вариант в наличии?

Он и не подозревал, что можно фиксировать мысли как-то иначе. Привык…

***

Шли дни. Бывало, пролетали со скоростью света, а то и тянулись нескончаемо. Сердце деда Ермолая то замирало, то учащённо билось в такт времени. Он ждал.

– Как же это? – спрашивал Севостьяныч у соседки. Совместные чаепития стали уже хорошей традицией. – Не успеваешь оглянуться – уже заря полыхает! А по вечерам порой сидишь, думаешь… Ночь долгая-долгая.

– Вы что ж, больше не пишете свои бумаги? – простодушно интересовалась старушка.

– Какие бумаги? А, бумаги! – дед Ермолай махнул рукой. – Это рассказы. О погоде, о природе, о жизни. О нас самих.

– Сами пишете?

– Пытаюсь.

Ангелина Фёдоровна подпёрла голову рукой. Она не понимала. Рассказы сочиняют писатели – важные, строгие. Ходит такой по комнате – хмурится, подсчитывает что-то, в окно смотрит, а потом одним прыжком бросается к столу внушительных размеров и строчит, строчит… В бытность свою почтальоном соседка деда Ермолая часто принимала на пункте выдаче пухлые конверты, чтобы передать их лично в руки. Одним из адресатов неизменно оказывался литератор Нижегородцев. Дверь открывала домработница.

– Всё сочиняет, отдохнуть некогда, – сокрушалась она. – Иван Демьяныч! Вам письмо!

– Ах, осторожнее! – откуда-то из глубины квартиры раздавался хрустальный голос-колокольчик.

«Не кормят его, что ли?» – размышляла Ангелина Фёдоровна. – «Слабый голосок…»

Писатель места работы, как правило, не покидал, поэтому пункт «лично в руки» не совсем точно отражал действительность. Конверты в кабинет приносила домработница. Однажды Ангелина Фёдоровна не застала её на привычном посту. Дверь в квартиру была не заперта.

– Входите, – прозвенел поэт, – сюда, пожалуйста.

Она пошла на голос и оказалась в кабинете. Худенький литератор сосредоточенно смотрел в пустоту.

– Вы что ж дверь не закрываете, – укоризненно сказала Ангелина Фёдоровна, – нынче времена такие…

Женщина искренне испугалась за поэта и потому перестала стесняться. Но он глянул со своего возвышения как-то раздражённо.

– Софья Филипповна отдыхает. У неё выходной. А у меня ремесло.

Ангелина Фёдоровна на всякий случай кивнула и поплотнее прикрыла за собой дверь…

А тут вот – дед Ермолай. Простой, добрый, синеглазый, в клетчатой рубахе.

– Подождём малость, – подмигивал он, – вдруг выйдет из всего этого толк? Сказать по правде, я и не знаю, верно ли пишу. Словно нашёптывает кто: «Расскажи, Ермолай Севостьяныч, что в сердце твоём делается, когда смотришь на эти поля!»

– Это конечно. Не хотите ещё чайку?

– Да Вы не слушайте меня. Заболтался совсем… Может, помочь чем? По хозяйству…

– Всё ладно, – Ангелина Фёдоровна куталась в шаль, – тепла только нет.

– Починять требуется?

– Нет-нет. Душевного тепла нет как нет.

– Ведь приезжали недавно Ваши-то…

Знакомиться с родными Ангелины Фёдоровны дед Ермолай тогда не стал. Зачем молодым его общество? Да и гостили недолго.

– Вот-вот, – соседка верно истолковала молчание Севостьяныча, – некогда им…

– Лексей скоро обещал заглянуть…

– И хорошо. Хорошо, когда все собираются вместе.

… Внук приехать не смог. Зато во вторник над забором показалась голова Серёжки. Тот сиял, будто начищенный пятак.

– Ермолай Севостьяныч! Письмо Вам! А конверт какой огромный, поглядите-ка!

– Неужто опубликовали? Да так быстро! – старик заволновался. Даже забыл поблагодарить почтальона. Серёжка не спешил уходить. Остановился у калитки, перевесил сумку с одного плеча на другое, вытянул шею и замер.

Алексей писал: «Вот и напечатали твой рассказ в журнале, дед! Читай с удовольствием! Гонорар привезу на выходных. Лично в руки отдам!»

На самом деле плата за произведение не предусматривалась: редактор долго сомневался, прежде чем включить рассказ в очередной выпуск журнала. Наконец согласился, но предупредил: «Гонорара не ждите. Затрат на корректирование много». Алексей не стал разбираться: опубликуют – и ладно. А деньги он деду сам отдаст. Честно заработанные. Разве старик не заслужил?

Тем временем Севостьяныч достал журнал – новенький, свежий, пахнущий типографской краской. С обложки мечтательно смотрела в пространство старушка. На земле перед ней лежали запылённые баклажаны. «Хвала урожаю!»

– Что там? – напомнил о себе Серёжка. И смутился: – Если не секрет…

– Да вот… Почитать прислали… – дед Ермолай растерялся.

– «Дачные радости»? Хорошее название! А чего ж Вы на почте не заказали? Журнал московский, но и у нас выпускается! Пенсионеры и труженики села – це-ле-ва-я а-у-ди-то-ри-я!

Почтальон с удовольствием произнёс непривычные слова.

– А? – очнулся Севостьяныч. – Да всё недосуг как-то… Спасибо, Серёжа, за твою работу!

– Наше Вам почтение! Пошёл я…

Серёжка отправился разносить письма, а дед Ермолай развернул журнал – так бережно, словно от прикосновения бумага могла обратиться в прах. В содержании было указано: «Сельский рассказ – с.6-7». Севостьяныч с удивлением рассматривал свою фотографию и читал:«Пенсионеру Зорянову Е.С. скучать некогда! Изо дня в день он занимается творчеством, чтобы оставаться бодрым и здоровым. Пенсионер делится своими произведениями со всеми желающими. Следуйте его примеру и вы!»

И ещё много фальшиво-жизнерадостных слов. Рисуйте, мол, сочиняйте стихи и песни для профилактики болезни Альцгеймера.

– Да я вроде как не об этом пишу… И не за этим… Душа просит! А старение тут при чём? – бормотал дед Ермолай.

Разворот содержал советы «для тех, кому за…» и комментарий врача. Интервью в статью не вошло. Рассказ занял скромные три четверти страницы. Его было не узнать – исчезли все «может статься», «да вот как оно всё и делается», «вы, братцы, только вообразите»…

– Неграмотный я, – вздохнул Севостьяныч, – вот и вмешались знающие люди… Но…

Но и стиль изложения изменился совершенно. Сквозившие в каждой строке теплота, душевность, искренность точно испарились. Остался лишь набор жизнеутверждающих фраз. Всё было правильно, академично, строго… и скучно.

«Просторы села необыкновенно привлекательны не только для отдыхающих, но и для самих жителей! Я вспоминаю прошлые годы: много рыбы в реке, россыпь ягод и грибов в лесу, свежий воздух, животные резвятся… Хорошо летом!

Цените моменты единения с природой! Скажите спасибо минувшим дням! Смотрите в будущее с оптимизмом! Заботьтесь о здоровье! А мир вокруг вдохновит вас на новые свершения!»

– Да такой мир, пожалуй, никого не вдохновит, – сокрушался дед Ермолай, – люди скажут: «Ты чего, старый дурак, жизни нас учить вздумал? Тополя, рощи, цветы… Радуйтесь, благодарите… В священники али проповедники записался?»

Всё красиво, а только автору верить не хочется. Так пишут те, кто приехал в деревню на пару дней на побывку. Вроде бы и слух не режет, а… Реклама какая-то. Не рассказ.

Севостьяныч вспомнил недавний разговор с внуком. Чудное дело – телефон: маленькая коробочка с кнопками, соединяющая людей! Даже провода нынче не требуются.

– Дед! Есть такое правило – автор перед публикацией должен прочитать свой рассказ и сказать, согласен ли он с окончательной редакцией. Тебе отправить?

– Это, наверно, долго идти будет, – сказал Севостьяныч.

– Ну почему же… Как обычно. Или сам привезу, когда смогу. А?

– Не тревожься, Алексей. Люди лучше знают, как напечатать… Разве могу я их учить? Ещё, чего доброго, опозорюсь на всю столицу!

– Подумай хорошенько. Или хочешь, по телефону прочитаю? Сейчас Серёга пришлёт текст – и я сразу…

– По телефону не надо! – деду Ермолаю не терпелось получить свежий номер и всё увидеть самому. Да и связь дорого стоила…

…Теперь Севостьяныч корил себя. Куда спешил, дурень? Мог хотя бы проверить, сохранился ли смысл. И ведь сердце не подсказало!

– Я-то думал, надо только ошибки исправить… – он развёл руками.

Алексей прислал целых два журнала – позаботился о втором экземпляре. Дед Ермолай снова изучил разворот. «Репортаж Ренаты Солем»… Конечно, она много умнее старика. Но тогда уж писали бы: «Рассказ Ренаты Солем».

В конце концов Севостьяныч решил: сам виноват! Не умеешь излагать мысли красиво, ясно и грамотно – не лезь в прозаики! И в поэты тоже. Сиди и… сочиняй тексты для профилактики деменции.

Значит, прав был Игнатьич, отвергая статьи незадачливого писателя одну за другой. Кому нужна эта бездарность? Ведь рассказ, которому полагалось стать вершиной творчества, оказался ни на что не годным. Что говорить об остальных, менее проникновенных!

Позвонил внук. Поинтересовался весело: