Текст книги "Ключи от рая"

Автор книги: Виктория Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Еще хуже стало, когда незнакомец заговорил. Речь его была странной, непривычной… Он говорил о том, что на самом деле мир не такой, как кажется, что вся жизнь, привычная и знакомая с детства, всего лишь иллюзия, что миров существует бесчисленное множество и все они лишь круги на воде, отражение в отражении, а настоящее только здесь, в темной пустоте, откуда пришло все сущее и куда в конце концов вернется…

Он говорил еще долго, а Леша стоял и слушал. Многое из того, что поведал ему в ту ночь зазеркальный собеседник, он потом вспомнить не мог, как ни старался. Четко врезалась в память только одна фраза: «Ты – это я».

Леша очень удивился: как такое может быть? А незнакомец вдруг высунулся из зеркала по пояс и протянул руку. «Вот сейчас схватит – и утянет за собой! – промелькнуло в голове. – Туда, в темноту, в бездну…»

Леша закричал от ужаса и, пытаясь освободиться, что есть сил ударил кулаком по зеркалу. Стекла разлетелись в разные стороны, из пораненной руки сразу потекла кровь, зато и незнакомец исчез! Леша схватил длинный, острый осколок и полоснул себя по запястью. Он так и не понял, зачем сделал это, но когда кровь хлынула на пол, испытал странное удовлетворение.

Наверное, он так бы и умер там, на полу в ванной, между унитазом и стиральной машинкой. Но проснулась мама, прибежала на шум и нашла его уже без сознания. Через несколько минут «скорая» увезла его в больницу.

Леша очнулся, привязанный к кровати. Он видел белые стены, потолок над головой и плакал от бессилия. Свет горел круглосуточно, как в тюрьме, рядом бормотали что-то неразборчиво товарищи по несчастью, и санитары обращались с ними, будто с кусками бессмысленного мяса. Там давали таблетки, от которых в голове становилось гулко и пусто, и делали уколы, а потом боль скручивала все тело. Тех, кто пытался бунтовать или качать права, били молча и деловито, словно выполняя тяжелую, но необходимую работу.

Там, в больнице, Леша узнал, что его болезнь называется «шизофрения», что означает расщепление личности. А попросту говоря, он сошел с ума… То, что случилось, было так нелепо, так чудовищно, а главное – несправедливо! Казалось, что жизнь кончена бесповоротно и теперь нельзя ничего исправить.

Домой он вернулся через месяц. Уже потом Леша узнал, как мать чуть ли не в ногах валялась у главврача, уговаривая не калечить ему жизнь… В конце концов доктор все-таки согласился, а у его супруги появилась хорошенькая шубка. Всем ведь жить хочется, и жить хорошо! И это, к счастью, очень помогает решать проблемы – если не все, то хотя бы некоторые. Вместо диагноза «шизофрения» в справке о выписке из больницы появилось «нервное истощение», но про медаль, конечно, пришлось забыть. Не было в его жизни ни выпускного вечера, ни торжественного вручения аттестатов, ни первого рассвета взрослой жизни, который все выпускники по давно сложившейся традиции встречали на мосту через Оку.

Целый год он провел дома. Теперь Алексея больше никто не трогал, даже мать стала относиться с какой-то сдержанной опаской и уже не просила помочь по хозяйству или забрать близняшек из садика. Но тишина и относительная свобода уже не радовали. Целыми днями Леша сидел в своей комнате. Он раскладывал на столе книги и тетради, делая вид, что усердно корпит над учебниками и готовится к экзаменам, но мысли его были далеко, очень далеко.

Леша упорно пытался осмыслить, что же с ним произошло и как теперь с этим жить дальше. За что ему только досталось это наказание? Он проштудировал кучу литературы и о своей болезни знал почти все. Знал, что вылечиться окончательно для него практически невозможно. Шизофрения, словно хитрая тварь, может отступить на время, но караулит свою жертву, чтобы напасть в самый неподходящий момент. Вряд ли его жизнь теперь будет долгой и счастливой… Лишь одно решение он принял для себя твердо и окончательно: в больницу он больше не попадет, никогда и ни за что, как бы ни было плохо. Лучше бы уж просто умереть.

На следующий год Леша сдал экзамены экстерном и уехал в Москву. Документы он подал на философский факультет, хотя раньше мечтал о юридическом. Выбор, конечно, странноватый, но ему хотелось разобраться в себе, в сложных и запутанных отношениях человека с этим миром, а главное – понять, есть ли в жизни хоть какой-нибудь смысл?

В университет он действительно поступил, но почему-то особой радости от этого не испытывал. Будто перегорело что-то в душе…

Так началась новая, студенческая жизнь. В деньгах Леша не особенно нуждался: мать подкидывала, так что хватало даже на съем квартиры. Не бог весть что, конечно, убитая однушка в хрущевке на окраине, и от метро далеко, но спасибо и за это! Леша был рад возможности побыть в тишине, а главное – в одиночестве. И зеркала можно завесить… На всякий случай.

Он ходил на занятия, стараясь не пропустить ни одной лекции. Большую часть времени он проводил в университете, но держался особняком и ни с кем из сокурсников особенно не подружился. «Привет!», «Пока!», «Как дела?», «Нормально!» – вот и все общение. Леша все время жил в страхе, что кто-нибудь догадается о его диагнозе, о том, что он помечен им, будто позорным клеймом…

«Я не псих! Не псих!» – повторял он про себя, словно заклинание.

Но это не очень-то помогало. Приступы стали повторяться. Леша чувствовал их приближение по неизвестно откуда наваливающейся усталости, такой, что порой не было сил просто подняться, а главное – по отвратительному ощущению тоски и безнадежности.

И оно никогда не обманывало. Стоило выйти на улицу – и на него обрушивался поток незнакомых прежде звуков, запахов, ощущений… Он видел разноцветные ауры, окружающие людей, слышал тихий голос травы, пробивающейся через асфальт, и чувствовал страдания раздавленного дождевого червя. Это было мучительно, невыносимо, уже через несколько минут начинало казаться, что голова вот-вот разорвется, лопнет череп и его больной, исстрадавшийся мозг выплеснется наружу.

Леша старался переждать, пережить тяжелое время в одиночестве. Он закрывался в квартире и ложился на кровать лицом к стене. По опыту он знал, что дальше будет только хуже… Теперь незваных гостей становилось все больше и они появлялись не только из зеркала. Как только за окном темнело, они обступали его со всех сторон. Леша закрывал глаза, чтобы не видеть их, но это не помогало. Они разговаривали с ним наперебой, так что тихие голоса сливались в невнятное бормотание, он чувствовал прикосновение холодных, скользких то ли рук, то ли щупальцев и понимал, что они присасываются и вытягивают из него жизнь… Больше всего пугало то, что, когда они смогут закончить свое дело и уничтожат его окончательно, тот, другой, чье лицо он увидел когда-то в зеркале, займет его место. Ведь недаром он сказал: «Ты – это я!»

Хотелось кричать, бежать прочь, но Леша держался. «Это кончится! Это пройдет, надо лишь потерпеть немного…» – твердил он про себя.

После того как заканчивался очередной приступ, на короткое время Леша чувствовал прилив энергии. Он писал рефераты и курсовые, подолгу просиживал в библиотеке, готовился к семинарам… И ведь получалось! Преподаватели хвалили его, и даже профессор Стрешнев одобрительно кивал седой головой. Иногда Леша и сам начинал немножко гордиться собой.

Но и светлые промежутки были не радостны. Леша прекрасно понимал, что рано или поздно настанет день, когда он больше не сможет противостоять своей болезни, таить ее от окружающих – и это было страшнее всего. Как жить, на что надеяться, если впереди маячит только безумие? Разве стоит так мучиться, чтобы к концу жизни превратиться в жалкое существо вроде «овоща» в дурдоме?

Решение пришло совершенно неожиданно. В холодный и пасмурный декабрьский день, перед самой зимней сессией, Леша готовился к экзамену по истории цивилизаций. Он добросовестно штудировал толстенную книгу о мировых религиях. Иудаизм, христианство, переход от многобожия к монотеизму… По правде говоря, это было довольно скучно. Даже странно, что есть еще люди, которые способны верить, будто где-то там, на облаке, сидит добрый Боженька и надзирает за людьми. Глупость какая-то! Пережитки прошлого.

Хотелось спать, Леша зевал так, что скулы сводило, глаза слипались, но он усердно читал. Экзамен-то все равно сдавать придется… Лишь когда Леша дошел до раздела «Буддизм», он почувствовал, что его осенило, и чуть не подпрыгнул на месте от радости. Вот это действительно интересно! Если верить в переселение душ, то, пожалуй, ни жить, ни умирать не страшно… Как пел Высоцкий:

Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса,

Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем.

Хорошую религию придумали индусы:

Что мы, отдав концы, не умираем насовсем!

Ерничество, конечно, но по сути – правильно. Оказывается, это так просто… Смерть – это не конец, а всего лишь начало, переход к новому рождению. Каким оно будет – неизвестно, но ведь это новый шанс! Так зачем же тянуть?

С тех пор он стал просто одержим мыслью о смерти. Леша многократно представлял себе ее как долгожданную утешительницу, как самую желанную невесту… Осталось только выбрать, как это сделать, чтобы наверняка. Что лучше? Шагнуть в пустоту с крыши, чтобы за мгновение до того, как тело коснется земли, ощутить волшебное чувство полета? Или, осторожно и крепко зажав пальцами острое стальное лезвие, полоснуть по руке, там, где синеватые вены выступают под тонкой бледной кожей, чтобы потом видеть, как вытекает ненавистная отравленная кровь? Или просто проглотить одним махом десяток маленьких белых таблеток, таких безобидных и нестрашных на вид, и, одурманенным, погрузиться в темноту?

Но оказалось, что умереть – это совсем не так просто, как кажется непосвященным. Леша бесконечно раздумывал, прикидывал так и эдак, но никак не мог решиться сделать последний шаг. Страшнее всего было – а вдруг не получится?

И снова отправят в больницу, которая представлялась ему филиалом ада на земле… Этого нельзя было допустить ни в коем случае! Он проклинал свою слабость, свое бессилие и с ужасом ждал приближения нового приступа.

Между тем дела его шли все хуже и хуже. В университете Леша завалил сессию и оказался в числе отчисленных. Это стало для него еще одним ударом. Конечно, на том свете диплом не спросят и в следующей жизни он точно ни к чему, но как сказать маме? Она звонила почти каждую неделю, спрашивала, как дела, а Леша бесконечно врал, выкручивался и с ужасом думал о том, что рано или поздно все тайное станет явным.

Он почти перестал выходить из дома – теперь ему казалось, что за ним следят, и в каждом взгляде случайного прохожего мерещилась угроза – сейчас позвонит куда надо, вызовет психиатров, дюжие санитары скрутят, увезут, и прости-прощай, мечта о свободе! К тому же под ногами все время шныряли какие-то тени, напоминающие не то кошек, не то огромных отъевшихся крыс.

Значит, существа из Зазеркалья как-то научились просачиваться в реальный мир и вот-вот доберутся до него!

Под защитой привычных обшарпанных стен было как-то надежнее. По крайней мере, там его никто не увидит.

Леша совсем было впал в отчаяние, если бы не Глеб. Вот уж кем он искренне восхищался, считал его чуть ли не сверхчеловеком! В универе он учился на два курса старше, потом бросил. Нет, не выгнали – сам ушел после того, как не сошелся во мнениях с преподавателем марксистско-ленинской философии. После событий девяносто первого года этот предмет, конечно, выглядел как реликт, пережиток прошлого, но из программы-то его никто не исключал! И препод – старый замшелый сталинист с говорящей фамилией Нехватайло – упорно требовал конспектировать работы классиков и рассказывать на экзамене о преимуществах социалистического строя перед загнивающим капитализмом.

Ребята, конечно, зубоскалили за спиной над его ретивостью, отпускали ехидные шуточки, но до открытого конфликта дело не доходило. Кому охота в бутылку лезть и ставить под угрозу свое будущее всего за год до диплома!

Только Глеб мог высказать в глаза все, что думал, и уйти с гордо поднятой головой. Потом, конечно, он мог бы легко восстановиться, но не захотел. Нашла коса на камень…

Но даже исключение из университета Глеба, кажется, не сильно опечалило. Родную альма-матер он посещал в основном затем, чтобы блистать умом и эрудицией. Настоящее его призвание было в другом… Он писал стихи, а умение складывать самые обычные слова так, чтобы заставить слушателя плакать и смеяться, казалось Леше уделом небожителей. Глеб даже песни писал…

Леша бы никогда не осмелился подойти к нему и заговорить – сам себе он казался таким серым, неинтересным, к тому же был болезненно застенчив. Но однажды, серым и пасмурным днем, он зашел в деканат попросить о том, чтобы разрешили восстановиться, пересдать «хвосты»… Надежды на это не было почти никакой (ведь выгнали уже!), но, как говорится, попытка не пытка.

Так уж вышло, что в тот же день пришел и Глеб – забрать свои документы. Он пошутил с секретаршей, не глядя, сунул папку в потертый рюкзак и, беззаботно насвистывая, направился было восвояси, но вдруг остановился, заметив Лешу, уныло сгорбившегося на стуле в приемной.

В восстановлении ему отказали, к тому же секретарша как-то странно смотрела на него. Не иначе – догадалась и сейчас, стоит ему только отвернуться, вызовет «скорую» из психушки! Конечно, надо бы просто встать и уйти, да поскорее, но сил не было даже на то, чтобы подняться. Леша готов был заплакать от унижения…

– Все так плохо? – деловито спросил Глеб и присел рядом.

Леша только кивнул. Даже такое проявление сочувствия от постороннего вроде бы человека показалось ему чудом! От волнения горло перехватило так, что он не мог даже слова вымолвить…

Потом они сидели в какой-то забегаловке, и Леша неожиданно для себя самого разговорился. Он так устал держать внутри все, что наболело на душе, так хотелось поделиться хоть с кем-нибудь! Сбивчиво, горячо он рассказывал о своей болезни, о том, как тяжело и страшно жить на свете человеку, непонятно за что обреченному на страдания. Можно не пить, не курить, заниматься спортом – и все равно заболеть!

И Глеб слушал, не перебивал, смотрел сочувственно. Леша знал, что эта встреча просто случайность и Глебу не до него никакого дела, но был благодарен и за это. Он даже осмелился, наконец, произнести вслух самое главное – что мечтает о смерти как об освобождении…

Сказал и осекся. Вот сейчас Глеб начнет разубеждать, будет произносить правильные и скучные слова… Или просто уйдет, внезапно вспомнив про какое-нибудь важное и срочное дело. Но ничего подобного не произошло. Напротив, он лишь отхлебнул пива из высокого стакана, затянулся сигаретой и задумчиво сказал:

– М-да… Такие дела. Как там говорил Заратустра? «Умей умереть вовремя!»

Леша чуть улыбнулся. Даже сейчас он был очень благодарен Глебу за то, что он не оставил его пропадать в одиночестве. Теперь впереди его ждет освобождение от оков жизни, от унизительной ежедневной суеты, от дурацких, никому не нужных обязательств…

А еще – надежда. Ведь было бы так здорово родиться совсем другим, новым человеком! Может быть, в другой жизни не будет ни такой семьи, где люди становятся врагами, ни скуки маленького городка… А главное – болезни.

Так что теперь все будет хорошо.

Леша даже голод почувствовал! Он прошел на кухню, поставил чайник, соорудил себе бутерброд с полузасохшим сыром, что каким-то чудом завалялся в холодильнике. Давно уже еда не казалась ему такой вкусной. И чай из пакетика пах не мокрой бумагой, как обычно, а терпким и нежным ароматом далеких стран, «ресницами Будды», как в старинной легенде…

Дрогнула рука, чашка выскользнула из пальцев и разбилась об пол. Леша потянулся было за веником, но потом передумал. А смысл? Все равно пить из нее больше будет некому.

Только сейчас он понял окончательно, что уже завтра все кончится, больше не придется бороться и страдать, а главное – не будет больше страха. Эта мысль придала ему сил. Даже весело стало!

Он подошел к окну, отдернул занавеску… Теперь ночь уже не пугала. Даже самому странно: чего бояться? Окна выходили на дорогу, пустую по ночному времени, и Леша вдруг подумал о том, что всего через несколько часов, когда он в последний раз выйдет из дома, эта дорога станет для него путем к свободе! Последней, настоящей свободе, которую никто не в силах отнять у человека.

Эта простая мысль так обрадовала его, придала сил и смелости, что он рванул на себя оконную раму и распахнул окно настежь. Разгоряченное лицо обдало холодным ветром, и это было приятно! Он чувствовал себя свободным, сильным, и сука-шизофрения уже не властна над ним.

Леша даже засмеялся от счастья. Он высунулся в окно и крикнул в темноту:

– Я обманул тебя! Поняла? Обманул!

Глава 4

Зоя

Зойка свернулась в клубочек под одеялом, накрылась с головой и тихо всхлипывала. Вернувшись домой, она битый час бестолково металась по квартире, не находя себе места, и, наконец, улеглась в постель совершенно обессиленная, дрожащая как в ознобе. Хорошо еще, что мать ушла на смену и вернется только завтра! Наверное, будь она дома, догадалась бы, что с дочкой творится неладное, начала расспрашивать, и удержать свою тайну Зойка бы не смогла… Врать она никогда толком не умела.

Но сегодня мама не придет, а завтра будет уже поздно.

Думать о маме было страшно. Как же она теперь, без нее? Зойка представила себе, как она узнает о том, что ее больше нет. Плакать будет, наверное… И как объяснить, что она не может поступить иначе, у нее просто нет другого выхода?

Надо написать записку. В книгах и фильмах все герои, решившие свести счеты с жизнью, оставляют близким послание! Это всегда выглядит так красиво и трогательно… Как последний привет с того света.

И надо это сделать прямо сейчас, пока еще есть немного времени.

Зойка утерла слезы ладошкой, вылезла из постели и, поеживаясь от холода, принялась рыться в ящиках письменного стола. Совсем недавно, сидя за ним, она готовила уроки… Под руки попалась тетрадка с мультяшной русалочкой на обложке. Хорошо, подойдет! Чистых страниц осталось еще много.

Она торопливо вырвала листок в клеточку, примостилась у стола и задумалась. Что писать? Мысли метались в голове, словно маленькие испуганные зверьки в тесной коробке, и она никак не могла сосредоточиться. Зойка тяжело вздохнула, и старательно вывела:

«Дорогая мама!»

Нет, не так. Как-то очень сухо, казенно, будто поздравление от месткома. Перед глазами на миг, словно живое, предстало мамино лицо – усталые глаза, привычно опущенные уголки губ, ниточки седины в волосах… А ведь она еще молодая, в прошлом году отпраздновала сорокалетие! Хотя ничего удивительного в этом нет, жизнь у мамы нелегкая. Трудно выглядеть как кинозвезда, если приходится одной поднимать ребенка, работая на хлебозаводе.

Отца Зойка не помнила. Он исчез из ее жизни очень рано, а мать ничего не рассказывала. Иначе как «пьяница проклятый» она его не называла… Мама все время работала, приходила усталая и часто повторяла:

– Учись, дочка! Учись, чтоб профессию получить, в люди выйти, пожить по-человечески… А то будешь, как мать, всю жизнь на заводе ишачить!

Что такое «ишачить», Зойка по малолетству еще не знала, но вряд ли это было что-то хорошее.

Она и в самом деле училась старательно. В отличницы, правда, не выбилась, но школу закончила без троек. Она старательно изучала «Справочник для поступающих в вузы» и после долгих размышлений подала документы в педагогический.

Ей всегда нравилось возиться с детьми, и Зойка даже жалела, что она одна у мамы. Вот бы иметь младшего брата или сестренку!

Правда, мама ее выбор не одобрила.

– Ты что, совсем ополоумела, что ли? – возмущалась она. – В школу пойдешь, училкой? Хочешь всю жизнь копейки считать? Старой девой остаться? – И еще много всякого…

Тогда они с мамой крупно поругались – впервые в жизни, наверное. То есть это мама кричала на нее, а Зойка только плакала в три ручья, шмыгая вмиг покрасневшим носом. Она тогда не спала всю ночь и на экзамен пришла с тяжелой головой и опухшими глазами. Из-за этого ли или просто потому, что плохо подготовилась, Зойка провалилась с треском… По дороге домой она попала под проливной дождь и в тот же день слегла с высокой температурой. Мама отпаивала ее чаем с малиной, заставила надеть теплые шерстяные носки (это летом-то, в жару!) и привычно ворчала:

– Ну, я же говорила! Нечего соваться куда не надо. Ты бы еще в артистки пошла.

Зойка лежала такая несчастная, слабая, что мама скоро смягчилась:

– И не реви попусту. Пойдешь в училище, на повара выучишься. Вот профессия хорошая! По крайности, всегда при пище будешь… Вон, Нинка из второго подъезда в ресторане работает, горя не знает! Сумки домой тащит и в золоте вся, квартиру отремонтировала, машину они с мужем покупают… Все как у людей!

Зойка покорно отнесла документы в училище, недавно переименованное на западный манер в колледж, и начала постигать тонкости приготовления борщей, котлет и заварного крема для пирожных. По правде говоря, учиться ей не особенно нравилось. Огромная кухня в столовой, где они проходили практику, почему-то пугала и подавляла. Даже не верилось, что здесь готовится обычная человеческая еда, а не какая-нибудь великанья трапеза! К тому же там все время что-то шкворчит на сковороде, кипит в кастрюле, исходя паром, снуют поварихи в высоких колпаках, перекрикиваясь между собой…

В этом чаду и шуме Зойка очень быстро терялась, все путала, роняла, ее ругали за медлительность и бестолковость. На занятиях было не легче. Какие-то «калоражи» и «разблюдовки» превращали приготовление еды в сложный и обезличенный технологический процесс, так что Зойка отчаянно скучала и, если спрашивали, часто отвечала невпопад.

Перед Новым годом Зойка с подругой отправилась в кафе. Еще, помнится, идти не хотела… Она всегда стеснялась больших и шумных компаний, от громкой музыки быстро начинала болеть голова и закладывало уши, от сигаретного дыма, висящего стеной, слезились глаза и в горле першило… К тому же и надеть было совершенно нечего. Пересмотрев свой небогатый гардероб, Зойка решила, что лучше уж остаться дома.

И в самом деле – лучше бы осталась! Все ведь могло сложиться иначе. Подумав об этом, Зойка заплакала почти в голос, тоненько подвывая. Если бы она никуда не пошла в тот вечер, жила бы себе спокойно, не рыдала бы среди ночи в подушку…

И умирать завтра тоже бы не пришлось.

Но это сейчас, а тогда Зойка чувствовала себя настоящей Золушкой, которую не берут на бал. «Ну почему так несправедлива жизнь? – с тоской думала она. – Кто-то может развлекаться, а кто-то так и будет стоять всю жизнь у котла с поварешкой!»

Но вместо феи-крестной явилась подружка Алка. Она-то уже была в полной боевой готовности: красное короткое платье, яркий макияж, больше похожий на раскраску индейца, вышедшего на тропу войны, броские украшения, звенящие при каждом шаге…

– Ты еще не готова? – всплеснула руками она. – Опаздываем же!

– Я не пойду! – ответила Зойка. – Дома останусь… Что-то не хочется.

– Ты не дури! – строго сказала Алка. – А то так всю жизнь дома и просидишь. Давай собирайся по-быстрому!

Она в два счета соорудила на Зойкиной голове модную прическу с налаченной челкой, помогла накраситься и, критически оглядев гардероб подруги, грустно вздохнула:

– Да, тяжелый случай… Это полный отстой! Ну ничего, сейчас что-нибудь придумаем.

Через час они уже сидели за столиком в кафе. Зойка с непривычки мучилась в слишком тесной для нее Алкиной модной кофточке с большим вырезом на груди и сапогах на высоких каблуках, но мужественно терпела.

В таких местах она еще никогда не бывала! Мебель под старину, мягкие, удобные диваны, приглушенный неяркий свет, запах свежесваренного кофе – все создавало атмосферу уюта и вместе с тем причастности к какой-то другой жизни, прежде Зойке недоступной. Пианист за роялем в углу играл какую-то тихую, красивую мелодию, улыбался входящим посетителям и дружески кивал знакомым… Хотелось слушать его, удобно устроившись на мягком диванчике, и не уходить отсюда как можно дольше.

– Эй, ты что, заснула? – Алкин голос прервал мечтательные грезы. – Ну-ка посмотри направо! Да осторожнее, головой не верти.

И в самом деле – за соседним столиком удобно расположились двое парней. Они, не стесняясь, рассматривали девушек, выпивали, смеялись своим шуткам… Зоя смутилась, но Алка чувствовала себя здесь как рыба в воде.

– А что, ничего себе кексы… – протянула она, картинно затягиваясь длинной тонкой сигаретой. – Вот увидишь, сейчас подойдут знакомиться! Чур, мне тот, высокий.

И в самом деле – один из парней поднялся с места и направился к их столику.

– Девушки, вы скучаете? – галантно осведомился он. – Не хотите ли разделить компанию?

Алка улыбнулась, бросив на него томный взгляд из-под густо накрашенных ресниц, а Зоя в один миг позабыла обо всем на свете. Такой красивый парень! Она влюбилась в него без памяти с первого взгляда.

Костик стал для нее первым мужчиной. Все случилось очень быстро, на втором свидании. Зойка и понять ничего не успела. Привел в гости, включил музыку, налил бокал шампанского… От игристого вина закружилась голова, стало легко и весело, потом Костик стал ее целовать, а в следующий момент они почему-то оказались голые в одной постели.

Целых полгода Зойка прожила в тяжелом и сладком любовном бреду. Летала-трепетала на свидания по первому звонку, млела от любого ласкового слова или прикосновения, глядела на мир с блаженно-идиотской улыбкой… И верила, верила от души, что впереди – только хорошее, что они с Костиком непременно скоро поженятся, нарожают детишек и будут жить долго и счастливо.

А потом настал день, когда Зойка почувствовала, что теперь в своем теле она уже не одна. И дело было не только в легкой тошноте по утрам, в набухающих грудях и непривычно тяжелеющих ногах. Появилось странное ощущение наполненности всего ее существа, и Зойка чувствовала, что где-то там, в глубине, уже прорастает крошечное семечко… Это было ново, непривычно, но вместе с тем – и радостно тоже!

К Костику она летела как на крыльях, спеша сообщить ему эту новость. Но любимый почему-то совсем не обрадовался. На его красивом лице появилось выражение брезгливой отстраненности.

– Вот уж не думал, что ты такая дура! – процедил он сквозь зубы.

Зойка отшатнулась, словно он ее ударил.

– Что… Что ты сказал? – прошептала она непослушными губами.

Глупышка, она еще надеялась, что это просто недоразумение или злая, нелепая шутка, что Костик сейчас одумается… Но этого не произошло.

– Ты уж прости, подруга, но разбирайся с этим сама! И вообще… Откуда мне знать, что это мой ребенок? Я тебе ничего не обещал!

Зойка шла домой, качаясь, будто пьяная. Какая-то старушка неодобрительно покачала головой и пробурчала: «Вот молодежь пошла! Девки белым днем напиваются! Совсем стыд потеряли…»

За советом и помощью Зойка кинулась к подруге. Многоопытная Алка только головой покачала.

– Ну ты и дура! – отрезала она, выдыхая клубы сигаретного дыма. – Угораздило же так попасться…

– Да знаю, что дура! – всхлипнула Зойка. – Что же мне теперь делать-то?

– Ты что, совсем дикая, что ли? – покачала головой подруга. – Сделаешь аборт, и все! Под наркозом, ты и не почувствуешь ничего…

В женскую консультацию Зойка шла, словно на Голгофу. Проходя мимо детской площадки, она остановилась на мгновение… И почувствовала себя убийцей. При одной мысли о том, что в животе у нее растет такой же малыш, которому не суждено будет родиться, на душе стало совсем паршиво.

Еле передвигая ноги, Зойка добрела до поликлиники. В коридоре воняло хлоркой и какими-то лекарствами, пожилая нянечка в белом халате возила шваброй по линолеуму, ворча под нос: «Вот натоптали-то! Вот натоптали…» Даже плакаты на стенах были какие-то угрожающие – про венерические болезни и еще зачем-то человеческие внутренности в разрезе. Зойка опустилась на жесткую неудобную банкетку, сложила руки на коленях и стала ждать. Хоть бы скорее…

Но ждать, как нарочно, пришлось долго. Из-за двери слышалось звяканье инструментов, донесся приглушенный женский стон… Потом грубый сварливый голос:

– Чего орешь-то? Чего орешь? Я не делаю еще ничего! Под мужиком не орала, небось, а здесь разохалась! Трахаетесь незнамо с кем, а потом сюда бежите сопли свои размазывать – спасите, мол, помогите…

Зойка охнула и зажала уши. Мысль о том, что через несколько минут в этом ужасном кресле, напоминающем орудие пытки, окажется она сама – униженная, беспомощная перед чужой грубой силой, – была так отвратительна, что хотелось просто сквозь землю провалиться.

– Эй, ты чего там сидишь?

Из кабинета высунулась огромная бабища в белом халате, туго перетянутом ниже груди, и высоком крахмальном колпаке, надвинутом до самых бровей. Выглядела она как продавщица из молочного отдела в гастрономе, только на руках у нее были резиновые перчатки, и от этого было еще страшнее.

– Ну, кто там следующий? Ты, что ли? Давай, заходи, или особого приглашения ждешь?

– Н-нет, извините…

Зойка вскочила и почти бегом бросилась прочь. Она ни о чем не думала – просто бежала, как напуганное животное, спасающее свою жизнь и свободу.

Потом она долго сидела под дождем. Выхода не было… Оставалось только одно – пропадать. А что делать еще, если она больше никому в целом свете не нужна?

С трудом передвигая ноги, Зойка добрела до метро. Она стояла на платформе, ожидая поезда, и думала о том, как было бы хорошо умереть прямо сейчас, чтобы больше не было ничего – ни одиночества, ни боли, ни страха, ни того существа, которое нежданно-непрошено уже растет в ней, и теперь надо что-то делать и решать.

Из темного чрева тоннеля показались яркие желтые огни поезда. Словно глаза чудовища, зорко высматривающего свою жертву… И Зойка неожиданно для самой себя вдруг рванулась ему навстречу. Как она раньше не догадалась! Ведь это так просто. Надо сделать лишь один шаг – и все кончится…

Чья-то сильная рука резко дернула ее назад. Зойка еле устояла на ногах и с размаху плюхнулась на кстати оказавшуюся рядом скамейку. Перед ней стояла высокая красивая девица с бледным строгим лицом, одетая во все черное. Зойка даже оробела – она-то думала, что такие только в журналах бывают.

– Куда лезешь, дура? – строго спросила она. – Глаз нет, что ли?

Зойка отчаянно замотала головой. Теперь, когда первый порыв прошел, она чувствовала, что больше не сможет решиться на такой отчаянный шаг.

– Я… я жить не хочу больше! – выпалила Зойка и разрыдалась.

Она плакала навзрыд, захлебываясь слезами, и не могла вымолвить больше ни слова. Но девушка не уходила. Она терпеливо стояла рядом, глядя на Зойку, как на неразумного младенца.