Текст книги "Дневник кушетки (др. перевод)"

Автор книги: Викторьен Дю Соссей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава восемнадцатая

Тихо, без всякого шума, вернулся мой хозяин, пробыв вне дома пятнадцать дней. Я, вполне понятно, не буду говорить подробно о том убийственно скучном времени, которое мне пришлось провести в его отсутствие. Привратник являлся каждый раз, когда хозяйка квартиры намеревалась стирать пыль или выколачивать мебель; об этом может кое-что поведать кровать. В последнюю субботу эта пародия на кавалера, запутавшегося в юбке хозяйской дочери; только тогда хозяйка сообразила, что ее дочь далеко не дитя в вопросе об ухаживании. Но эта «неосторожность» не повлекла за собой серьезных последствий; это произошло по ту сторону кровати. Я здесь воздерживаюсь от описания неопрятности этой публики; я обожаю ровные стежки, надушенные юбки, приятный запах, а виденные мною в течение пятнадцати дней рубашки были не первой свежести и чистоты. О! А нижние юбки, ставшие серыми от стирки, грязи, воздуха! Меня тошнит от них. Но я, любознательная кушетка, все же решилась осмотреть это…

Мой хозяин страшно утомлен. Круги под глазами, лицо печальное, лоб нахмурен. Молчит. Усталым взглядом он осматривает вещи, разбросанные в нашей комнате. Воспоминания не веселят его. Понятно, я страшно взволнована и не предчувствую ничего доброго от его задумчивости.

Он сел за маленький столик, на котором было написано так много милых писем; черкнул несколько слов на разных листочках бумаги, поставил печать и отнес на почту.

В течение нескольких минут все мы: мебель, щетки и другие предметы – печально переглядывались. Такое выражение лица бывает у молодых людей, решивших покончить с собой, когда они пишут последнее письмо родителям о принятом ими ужасном решении.

Не прошло получаса с момента его возвращения с почты, как в дверях раздался звонок.

– Женщина! – подумала я.

Нет, это был мужчина, изящный господин лет тридцати семи-восьми, блондин с красивыми усами, шикарно одетый.

– Ну вот! – воскликнул мой хозяин, крепко пожимая ему руку.

Последний не спешил ответить. Очевидно, новость не из приятных. Наконец он решился сказать:

– Послушай приятель, ты должен быть мужественнее.

– А! – воскликнул мой хозяин, – она отказывает!.. Хорошо. Я знаю, что мне теперь осталось сделать…

– Я тебя уверяю, что ты влюблен, – сказал господин.

– Нет, нет, не думай так. Это невозможно, о чем ты говоришь… Видишь ли ты, не все в этом положении смогут перенести эту муку…

– Без сомнения, но у тебя есть энергия, ты это доказывал много раз.

– У меня нет энергии; в эти моменты люди теряют энергию.

– Тем не менее, рассуждая…

– О! Я тебя прошу!.. У меня нет рассудка, я не могу рассуждать. Я хочу совершить важный поступок, который послужил бы уроком тем, которые принуждены будут подражать Симон. Это гадко, мерзко, то, что она делает. Не покидают умирающего человека, не сказав ему последнего прости…

– A! pardon, она не отказывает в свидании; напротив, она желает тебя видеть, говорить с тобой, утешать тебя, вдохнуть в тебя прежние силы; она хочет, чтобы ты принял ее, я говорю тебе.

– Тогда! если бы я ее позвал, обещая ей все, что она потребует…

– Она придет.

– Ты полагаешь? – спросил мой хозяин, и в его глазах блеснул луч надежды.

– Я в этом уверен! Она мне сама объявила, что, если бы она знала, что своим приходом она тебе окажет добро, ничто бы ее не остановило.

– А ты ей сказал, чтобы она пришла?

– Нет.

– Почему? – вскричал мой хозяин.

– Потому что я полагал, что гораздо благоразумнее предупредить тебя, что, по моему мнению, она не будет твоей любовницей и что было лучше для тебя не видеть ее. Когда она уйдет, у тебя будет такой взрыв отчаяния, что это превысит даже твои теперешние страдания.

– Я хочу ее видеть! Ты слышишь? Я хочу ее видеть! Она должна прийти. Я обещаю все, что хочешь, но я желаю, я желаю ее видеть!

Он положил руки на плечи друга.

– Хочешь быть хорошим? – спросил он.

– Да, – ответил друг.

– Пойди скажи ей, что я ее жду. Иди скажи ей, что если она не придет сегодня, сейчас, то ты ни за что не отвечаешь. Иди, я тебя умоляю! Ты мне окажешь такую услугу!

– А ты мне обещаешь быть благоразумным, очень благоразумным?

– Я тебе обещаю… Я сделаю все, что смогу, чтобы быть благоразумным.

– Она внизу, в экипаже. Я иду…

– Как?.. Здесь?.. И ты мне не сказал?.. О! Я тебя ненавижу! Я тебя презираю!.. Ты мне больше не друг… Я отрекаюсь от тебя!.. Я отрекаюсь от тебя!..

Он вытолкал его взашей, и я издали слышала, как он ему сказал:

– Мерси, ты мил…

Графиня Симон de P… прелестная женщина, блондинка высокого роста, одетая элегантно, с некоторой небрежностью. О! Эта женщина не олицетворение храбрости и отваги. Напротив, в ней воплотилось все противоположное. Да будет мне прощено сравнение… она немного смахивает на улитку. Это, может быть, зависит от ее близорукости. Когда плохо видят, тогда всегда опасаются наткнуться на стену или край стола.

Меня крайне удивило, что мой хозяин перед ней чувствовал себя маленьким мальчиком. Ни на грош задора! Он, побивающий рекорд по части обращения, лепетал, как новичок, нес вздор и никак не мог сказать того, что хотел.

– Я пришла, – отвечала она, – так как сочла своей обязанностью ответить вам визитом. Положение затруднительное. Я принимаю во внимание ваше подавленное состояние. Незачем отталкивать людей, которым необходимо некоторое утешение.

– Я вам благодарен, Симон, – сказал мой хозяин. – Я очень доволен.

– Я не хочу быть вашей любовницей. Я порядочная женщина. Я ни к чему не прибегла для того, чтобы вас увлечь; я никогда не поощряла ваших желаний. Должна ли я сойти с ума только потому, что вы сумасшедший? Я хочу быть благоразумной за двоих. Вместо любви я вам предлагаю свою привязанность, свои симпатии и свою дружбу. Мне так сильно хотелось бы вас исцелить, как будто и не я причина ваших терзаний. Если я должна быть вашей старшей сестрой, я буду ею, и с помощью ласк, забот, ухаживания я надеюсь вернуть чудную дружбу прежних дней в прелестной компании; я сохранила, мой друг, воспоминание о некоторых проведенных в вашем обществе часах как о лучших, незабвенных минутах моей жизни.

– Ах! Симон, зачем я вас люблю? – воскликнул мой хозяин. – Не моя в том вина, что я в таком состоянии… Я не могу больше жить. Мои мысли путаются. Я испытываю ужасные муки. Это глупо, безумно, гадко; но меня наполняет одно желание – владеть вами, иметь вас… Мне кажется, что если бы вы стали моей любовницей, я был бы тотчас исцелен… я также уверен, что потом полюбил бы вас еще сильнее. Вы видите, я чистосердечен, искренен. Я сознаю мое плачевное положение и знаю, что меня может спасти; я не могу предвидеть, что будет потом… Но, Симон, я несчастен!

– Да, друг мой, вы очень несчастны, и я вам сочувствую от всего сердца. Сколько зла приносит любовь!

– Вы никогда не испытывали этих страданий? – спросил мой хозяин.

– Нет. И я их страшусь. Я делаю все, чтобы не знать их…

– Они разбивают, разрывают на части, сжигают… Кажется, что тысячи животных царапают, кусают твой мозг… Лихорадка меня убивает!.. Я думаю, Симон, что было лучше всего покончить самоубийством. Это значит сразу отделаться от всего…

– Вы меня не любите, если хотите мне причинить такое горе? – прошептала Симон. – И я приду к вам, не имея надежды быть вам полезной? Вы не найдете большей признательности. Какая благодарность… Знайте, что если я и не буду вашей любовницей, то я себя скомпрометирую так, как будто я буду ею.

– Я вас люблю! Я желаю вас поцеловать, – сказал он.

Она подставила ему щеку.

– Целуйте. Я очень довольна, что вы меня целуете… Я вас очень люблю.

Она села около него на меня, ничуть не страшась ужасной кушетки, ставшей роковой для стольких добродетелей. Она взяла его руки, ласкала его, как ребенка, и начала говорить с ним материнским или, скорее, братским тоном:

– Я очень люблю моего друга, потому что он большой безумец. Я хочу, чтобы он был счастлив, и со временем он меня сам поблагодарит за то, что я была рассудительнее его. Мы бы утратили все сокровища нашей дружбы, если бы мы совершили этот грубый акт. Мы бы потом очень сожалели. Мы были бы очень несчастны. Мы бы не встречались с такой радостью. У нас были бы такие сильные угрызения совести, что мы бы не могли радоваться этому стремлению друг к другу. Я тронута; я вас люблю; но я требую, чтобы наша любовь была чиста; я отдаю свою душу, свое сердце, всю свою нежность; но я сохраняю свое тело, которое ничего не стоит в той любви, каковой я хочу видеть нашу. Я вас так же люблю, как и вы меня; если вы мне не ответите на мою привязанность, я останусь одна. Я хочу вас увлечь за собой. Мы будем очаровательно проводить время. Мало-помалу вы забудете, что я женщина. Мы будем друзьями, которые стоят выше этой плотской грязной любви. Напротив, вы потом будете еще больше уважать меня, и вы найдете во мне то, чего вам не могла дать ни одна женщина. Не смешивайте меня с теми женщинами, которые так быстро уступают вам. Вы их не узнали бы, если бы даже встретили… Вы любите мои губы: они уже были вашими; это соединение, надеюсь, не послужит нашей разлуке; мы не расстанемся никогда. Я непременно должна отклонить вашу просьбу быть вашей любовницей, чтобы сохранить для вас в моем лице друга, вечного друга!

Она целовала его в лоб, щеки, губы и шею. Она была божественно мила, нежна, любезна, ласкова. И все эти ласки и поцелуи, казалось, действовали очень благотворно на моего хозяина, его лихорадочное состояние переходило во все более и более спокойное; он, чудовище, позволял себя ласкать так, как будто он был специально создан для подобных ласк.

На самом же деле расточаемые ласки на него совсем не действовали.

И действительно, как только Симон покинула нашу квартиру, обещав посетить нас на будущей неделе, мой хозяин бросился к маленькому столику и принялся писать:

«Милая маленькая Берта, я вернулся из поездки; моя первая мысль была о тебе. Я буду счастливейшим из мужчин, если завтра, в четверг, к двум часам ты придешь ко мне поболтать. Я тебя жду и… и покрою твои уста прелестными поцелуями.

Твой Волк».

– Одной, – сказал он.

«Привет тебе, Пуизетта; ты меня, вероятно, забыла, так как от тебя нет никаких известий. Я вернулся в Париж. Хотел тебя видеть: мне необходимо ощущать твое дыхание и целовать твой миленький носик. Можешь ли выбраться в пятницу? Я тебе буду вечно благодарен. Целую тебя в носик! Приходи в добрый час.

Твой Медведь».

– И второй!

«Крошка Марта, если бы журналы в своих ежедневных похвалах не убеждали бы меня, что ты жива, я бы считал тебя умершей. По субботам ты всегда свободна. Приди же ко мне хоть повидаться. В награду я тебе кое-что покажу. Я тебя обожаю! Целую куда только можно! Медвежонок».

– И третьей!

«Сударыня докторша, ваша щепетильность, по всей вероятности, задета. Очень глупо с вашей стороны дуться, вместо того чтобы прийти и сделать мне выговор. В наказание я готов исполнить все, что вам заблагорассудится. В воскресенье днем я вас жду. Добро пожаловать, несносный характер. Вы меня случайно видели беседующим с двумя кокетками. Приходите же скорей, в воскресенье, все искуплю. Жду вас, ваши нервы и ваше злопамятство.

Господин, который доказал вам по крайней мере два раза, что вы к нему неравнодушны».

«Моя дорогая Жанна, я уже несколько дней в Париже. Я себе не представляю большего удовольствия, чем целовать твой обворожительный ротик. Приходи же в понедельник вечером пообедать со мной. Мы будем вдвоем, только вдвоем. Понимаешь ли ты, что утверждение «только вдвоем» обещает наслаждения? Умоляю сообщить, если ты будешь занята. В ожидании ответа целует тебя твой Старый сосед».

– Еще два… Пять! Кому?.. Я имею еще одну Жанну…

«Обожаемая Жанна, вторник ли еще твой любимый день?

Если да, то приходи в ближайший вторник ко мне пить шампанское. Мы попытаемся доставить себе много развлечений; о! королева страсти! Уже довольно давно мы не чокались с тобой! Я рассчитываю на тебя, или предупреди меня как можно скорее письмом, чтобы я мог распорядиться тем временем. Целую твои порочные глаза. Твой медвежонок».

– И седьмой! Еще одной Жанне!..

«Моя крошка Жанна, дева порочная, не перестающая возбуждать мое любопытство, в ближайшую среду, когда ты пойдешь на урок пения к профессору – я трепещу, что он преподает тебе не свое искусство – ты проведешь в моей берлоге около двух часов, по крайней мере, если ты не предпочтешь позавтракать со мной; тогда это будет в полдень. Возможно ли это, мадемуазель? Клянусь тебе головой моего привратника, что я не буду больше лгать о твоей добродетели и я сделаю вид, что верю, будто ты порядочная женщина. Целую твой канальский носик и утверждаю, что я пробуду в Париже всего несколько недель, так что ты поступишь очень глупо, если не воспользуешься случаем. Твой профессор вздохов».

– Теперь все! Вот и вся неделя распределена. Если вдруг возникнет непредвиденный отдых, то можно будет подставить других, как в театре: например, мадемуазель Берта, будучи нездоровой, может быть заменена мадемуазель Марго, которая в роли влюбленной заслуживает самой живой благодарности; эта юная артистка действительно богато одарена.

Да, да, с удовольствием я вспоминаю всех моих маленьких любовниц, этих милых чертенят, с которыми так незаметно летит мое драгоценное время. Симон, ты уязвила мое самолюбие! Однако, моя дорогая графиня, только два часа у меня продолжалось отчаяние; но это уже кончилось. В один прекрасный день, если к тому представится случай, я тебе скажу, что я отказываюсь посвятить тебе и десять минут мучений и двадцать минут счастья. Я становлюсь низким, когда добродетель сопротивляется, я снимаю тогда осаду.

Есть, моя дорогая, города, которые не так разукрашены, как твой, и в котором люди друг другу совершенно не надоедают.

Во всех случаях они меня утешают, и я себе все время твержу: «Если тебе иногда нужно было скрыть маленькую мерзость, косматые ноги, мягкую грудь, живот в красных полосках, какие-нибудь грустные недостатки или тайные нарывы, ты не был никогда так стыдлив». И к тому же, мне неприятны женщины, которые думают о своих мужьях, когда влюбленный усами щекочет их губы. Эти красавицы слишком зелены. Но как вам понравится, если я в течение семи лет буду ждать, пока они расцветут, когда всего лишь в двух шагах можно собрать так много красивого, зрелого, сладкого винограда? Они сегодня слишком зелены? Я их вновь увижу через семь лет. Может быть, они к тому времени уже созреют?

Он запечатал конверты.

– Как глупы, когда любят! Я содрогаюсь при одной мысли, что если бы у меня был характер иной, чем тот, которым меня наделила природа, я был бы, может быть, несчастен! Она хочет быть моей сестрой? Почему бы не теткой?

Он закурил папиросу, взял перчатки, надел легкое пальто, пригладил усы, повернулся и вышел.

Не смею утверждать наверняка, но думаю, что в это время графиня Р…, беспечная Симон, так же мало беспокоилась о своей любви, как и мой хозяин.

Возможно, что упорные люди, борцы не на жизнь, а на смерть, должны быть очень интересны, но они не менее достойны удивления, чем те, которые очень скоро утешаются, когда враг, т. е. женщина, решилась сопротивляться. Мой хозяин, был ли он влюблен? Нет, он был только ветреный любовник, который срывает направо и налево цветы удовольствия, подобно пчеле, собирающей мед. Он таков, как он есть. Зачем же ему нужно перемениться, если он счастлив, будучи таким, и зачем же другие хотят, чтобы он изменился? И потом, действительное или кажущееся равнодушие дает иногда поразительные результаты. Скольких кокеток я видела, которые стыдились приподнять до колен юбку, когда мой хозяин их умолял и которые сами обнажались, когда он их ни о чем не просил!

…Полночь. Стенные часы бросили в вечность свои двенадцать ударов, когда дверь открылась.

– Осторожнее, – послышался голос моего хозяина. – Я разыщу спички… Где лампа? Ах, вот она… Войдите, прошу вас. Я сейчас зажгу огонь.

Молодая женщина среднего роста, очень бледная, с большими глазами, которые казались черными, появилась на пороге комнаты. Она оглядела все наши вещи так, будто должна была отдать о них отчет хозяину дома.

Пока она быстрым взглядом пробегала по комнате, он зажигал лампы и свечи.

– Мы у себя. Освоились ли вы уже с моей квартиркой? Представляю вам кровать – важная особа, с которой, я надеюсь, вы скоро познакомитесь; вот кушетка – послеобеденное поле битвы: это чудесная соучастница, которая мне часто доставляла много удовольствий; я чуть не позабыл маленького стульчика, хорошего товарища, который всегда готов к исполнению своих обязанностей. Остальных же не стоит представлять.

– У вас мило, – сказала молодая женщина. – Уютно и со вкусом, мне нравится: подбор цветов, форм и вещей.

– О! будем говорить о другом; поговорим о вас. Я счастлив, что случай свел нас на жизненном пути. Знаете ли, вы хороши!

Она это, очевидно, знала… Можно пройти мимо всего в женщине, но когда она хороша…

– Вы любите шампанское? У меня есть превосходное…

– Я предпочитаю сладкое.

– Я вас прошу, не бойтесь отдаться веселью. Снимите шляпу, платье, корсет. Вы – царица вечера!

Дама была очень хорошо сложена, честное слово! Красивый бюст, матовая кожа, изящные линии. Она должна была быть лучше в простом платье, чем в этом напутанном.

Когда возвратился мой хозяин с шампанским и стаканами, она поспешно бросилась к нему и, как будто бы хотела отделаться от скучной, тяжелой работы, спросила:

– Вы будете милы со мной? Мне скучно об этом говорить с вами, но правда ли?..

– Я с тобой поступлю очень благородно! Ты будешь иметь это счастье! – ответил мой хозяин.

И он пригласил ее сделать свой туалет; затем он с вниманием врача осмотрел ее всю, но ничего подозрительного не нашел. Взгляд был ясен, белые зубы, казалось, никогда не нуждались в косметике, ногти сияли чистотой.

Когда они улеглись, он сказал:

– Расскажи мне твою историю. Это всегда очень интересно, жизнь женщины.

– О! – сказала она, – моя жизнь не настолько забавна: мои родители, которые меня очень мало любили; больная мать; отец, который меня двенадцатилетнюю пытался изнасиловать и сделал это, когда мне было шестнадцать лет. Три месяца спустя я уже пошла по торной дорожке.

Я стала содержанкой моего отца, который бил меня, если я не выполняла его требований. Потом меня взял один молодой человек. Я с ним прожила десять месяцев. Когда я забеременела, он скрылся. Я родила мальчугана; он на воспитании. Потом у меня было много любовников… Среди них были добряки; в большинстве случаев любовь длилась два месяца. У меня теперь есть любовник, которому не минуло еще восемнадцати лет; он делает для меня все, что может. В течение последних восьми дней я его редко вижу; он сидит около своей больной матери. Иногда, по вечерам, когда мне скучно станет сидеть дома, я выхожу, прогуливаюсь. Я никогда не иду к мужчинам… Я не знаю, почему я за вами последовала… Я не думала ложиться… Вы мне понравились… В вашем голосе и в ваших глазах есть что-то доброе, чего нет в других глазах и голосах. К тому же вы так мило со мной говорили! Это бывает очень редко.

– Правда? – спросил мой хозяин. – Как тебя зовут?

– Елена. Но это не мое имя; мое настоящее имя Августина.

– Хочешь ли ты спать?

– Нет. Я иду спать всегда очень поздно…

– Потому что, крошка, если хочешь спать, то незачем тебя стеснять. Мне будет неприятно, если ты будешь чувствовать себя стесненно… Ты, может быть, устала…

– Вы злюка. Почему? Я любительница любви. Любовь меня не утомляет. Я воспитана вкусами моего отца.

– Страстная?

– О! очень страстная. Это меня делает больной, бледной, слепой. Я слишком много отдаюсь. Это сильнее меня!

Разговор утих…

На следующее утро мой хозяин всунул в кошелек Елены несколько луидоров; она ушла очень довольная, так как, по-видимому, не привыкла к подобной щедрости.

Бедная гризеточка! Она меня заинтересовала. Она была так робка, так мила! Жаль, что я ее больше никогда не увижу.

После ее ухода мой хозяин написал графине несколько слов на голубой бумаге:

«Дорогая Симон, я провел ночь, которая успокоила мое разыгравшееся воображение и избавила меня от всяких благоглупостей. Вы правы. Будем вечными друзьями. Я не люблю вас больше той любовью, которой любил вчера. Я ваш брат, а вы моя сестра. Если вы сумеете мне уделить несколько минут, я буду счастлив. Не забывайте меня. Целую ваши пальчики».

Он не подписался; это благоразумно, когда пишут к замужним женщинам.

Глава девятнадцатая

Сильный звонок в дверь. Часы в этот момент пробили девять.

– Кто там? – спросила Жанна тихим голосом.

Мой хозяин, сильно уставший от бессонной ночи, что-то пробормотал.

– Милый, звонили, – сказала еще раз Жанна.

– А! ты полагаешь?.. Ну и хорошо! Пусть звонят… Давай спать, милашка, будем спать…

Раздались еще два звонка.

– Верблюд! – сказал мой хозяин. – Он не хочет оставить меня.

– Может быть, письмо? – сказала она.

Мой хозяин рассмеялся. Он взглянул на хорошенькую девочку, лицо которой, обрамленное светлыми волосами, было восхитительно, и сказал с сожалением:

– Письмо! Неужели твоя догадка заключает в себе лучшее, что ты желала бы, для своего сна?

Два сильных звонка прервали их разговор.

– Черт подери это животное! – выругался мой хозяин, подскакивая на кровати.

Он натянул кальсоны, накинул халат и крикнул изо всей силы:

– Кто бы ты ни был, что бы тебя ни привело, каков бы ни был твой возраст, твоя профессия, твое знание, будь ты проклят за то, что без жалости дерешь этот медный ободок, который необходимость заставляет вешать у дверей!

Он обул туфли и всю дорогу от кровати в прихожую продолжал свою брань.

Когда он открыл дверь, послышался очень любезный голос:

– Извините меня, сударь. Я – месье Сусебрик, судебный пристав; пришел к вам, чтобы наложить арест сообразно приговору суда, сделанному против вас по милости месье Таписта, портного…

– Нахал! – прервал мой хозяин.

– Мой клиент… – возразил пристав.

– Неряха! – продолжал мой хозяин.

Месье Сусебрик очень любезно улыбнулся, а мой хозяин тотчас же сказал:

– Вы смеетесь! Насмехаетесь надо мной! Это не мешает мне предпочитать лучше видеть ваше смешное лицо, чем иметь такую грязную голову, как у вас, но входите же и принимайтесь за свое недостойное ремесло.

– Сударь, вы забываете, что мое звание заслуживает уважения…

– Я смеюсь над этим… Вытрите сначала ноги. У меня очень дорогие ковры, и я не позволю запачкать их вашими грубыми сапогами….

– Сударь…

– Я также попрошу ваших спутников отряхнуть свои лохмотья в передней, а то, я боюсь, они мне разнесут насекомых по всему залу.

– Вы ужасны по отношению к этим людям, сударь!

– А от вас, месье Сусебрик, несет табаком. Когда вы разговариваете со мной, я требую, чтобы между нами было не менее метра расстояния. Между прочим, я должен вам заметить, что вы пришли сюда наложить арест, а не надоедать мне вашими разговорами, а посему исполните вашу обязанность, получите, что вам следует, и закройте ваш дурацкий рот. Я боюсь, чтобы вы… и ваши спутники не стянули некоторых драгоценных вещей, и потому буду следовать за вами. Если я замечу что-нибудь подобное, я вас спущу с лестницы…

Они были в маленькой гостиной. Судебный пристав диктовал своему секретарю и в то же время сам записывал:

– Стол черного дерева…

– С двумя ящиками, – сказал мой хозяин, – которых я вам не открою, хотя у меня есть ключ. Они полны золота. Если вы хотите заглянуть в них, то есть слесарь на улице Домениль а Винсеннес; туда всего только тридцать минут езды…

– Диван…

– Широкий и низкий, на котором, мой милый Сусебрик, я обнимал женщин, один локон которых стоит больше всей вашей особы…

– Карточный стол черного дерева в итальянском вкусе…

– На котором я восемь дней тому назад выиграл в экарте ночь любви с такой женщиной, к которой, я надеюсь, вы никогда не будете иметь удовольствие даже прикоснуться.

– Кресло… три стула… стенные часы из фарфора…

– Вы говорите абсурд! Это из фаянса! Вам еще нужно объяснять это? – вскричал мой хозяин. – Фарфор, животное вы, просвечивает, фаянс же непрозрачен, как ты сам…

– О! сударь… пожалуйста, перейдем в соседнюю комнату.

– Это в столовую. Вы там увидите шесть стульев, стол, буфет, швейцарскую кушетку, персидские и китайские блюда… Но, ради Бога, не накладывайте ареста на остаток холодного филея, который мне будет к завтраку. Я обожаю холодный филей… а вы?

– Я…

– Очень мне нужно знать, любите ли вы его! Неужели вы думаете, что я интересуюсь вашими вкусами? Я знал в Нормандии одного наглеца, который имел вашу дурацкую вялую походку, я бы не удивился, если бы это были вы. Вы очень похожи на него.

– Сударь, мы идем дальше…

– А! Я вас там ждал… Это спальня… Там на кровати под одеялом лежит изящная женщина… Поставщик царского гарема дал бы за нее солидную сумму. Не забудьте ее отметить в вашей описи. Ее тоже можно продать с молотка…

Пристав Сусебрик и его два спутника вошли в спальню. Действительно, у него была мерзкая голова, у этого пристава. Я впервые видала такого. Высокого роста, худой, бледный, с обыкновенным глупым и злым лицом, с черными усами, большими ногами…

– Шкаф, – диктовал он.

– Полный шитой золотом и украшенной жемчугом одеждой…

– Библиотека…

– С редкими книгами. Там есть такие старые негодные книги, которые стоят около трех су, слышите ли вы? Там есть и другие, которые стоят дороже. Но за этими книгами высокого достоинства следуют уже имеющие ценности только для разносчика… Записали ли вы даму на кровати?..

– Кушетка…

– А! Это славная мебель! – воскликнул мой хозяин. – Эта кушетка была поверенной стольких прекрасных признаний…

– Комод красного дерева в стиле Людовика XV…

– Не забывайте в особенности бронзу, это самое модное теперь…

Пристав сложил свои бумаги.

– Вы не продолжаете больше? – спросил мой хозяин. – А этот старый ковер вы забыли? В продолжение семи лет мои ноги им добросовестно пользовались… Может быть, он станет потом дороже, если вы объявите, что на этом ковре королева Ранано окончила свое последнее произведение…

– Теперь сударь, вы знаете, какой срок между описью и продажей. Если вы согласны вступить в сделку с моим клиентом…

– С этим гулякой!

– Или со мной…

– Вы мерзки, я вас видеть не хочу.

– Мы в вашем распоряжении, – закончил пристав.

Последние формальности исполнены, месье Сусебрик и его помощники, оскорбленные и взбешенные, удалились. Мой хозяин проводил их до двери, которую громко за ними захлопнул. Потом он спокойно улегся, как будто ничего особенного не случилось.

Они не сразу заснули. Жанна сочла нужным сказать ему несколько слов в утешение. Она это очень мило сделала.

Что же касается меня, то я, очень обеспокоенная, нахмурилась в своем углу и как старая пустомеля тихо время от времени повторяла:

– Неужели меня продадут?.. Неужели меня продадут?.. Ах! если бы у кушеток могло биться сердце!.. Я клянусь, что почти ощущала его.