Текст книги "Дневник кушетки (др. перевод)"

Автор книги: Викторьен Дю Соссей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Моя дорогая Люсьенна, я тебе обещаю, что ты мне простишь; в другой раз ты будешь довольна, очень довольна…

Бесполезно предоставлять здесь в подробностях четыре или пять актов этой любовной комедии. Не достаточно ли будет сказать, что потом Люсьенна вместе с жаркими поцелуями выразила моему хозяину всю радость, которую испытала благодаря своему милому кузену. Через занавеси уже давно белел рассвет. Обнявшись, еще дрожа от страсти, любовники погрузились в глубокий сон, может быть, с единственною заботой о завтрашних радостях.

Пробуждение готовило им большой сюрприз. Когда они посмотрели на часы, они с изумлением увидели, что было уже около полудня.

– А смотр! – воскликнула Люсьенна.

– Смотр? – спросил мой хозяин. – Какой смотр?

– Смотр 14 июля!

В самом деле, должен был произойти славный, священный смотр.

– Ну, мы пойдем, – сказал он. – Мы пойдем…

– Прибудем ли мы вовремя? – спросила она с беспокойством.

– То есть как это? Нас подождут! Если нас не будет, то не будет смотра! К тому же у нас достаточно времени, и нечего торопиться!

Они совершенно не спешили. Что касается другого, то там дело шло ускоренным темпом. Он заключил ее в свои объятия, приласкал ее, прижал к сердцу, и его сладкие поцелуи глубоко запечатлелись на устах прекрасной кузины. Он ее опьянил лаской и словами любви. Он одурманил ее мозг, он овладел ее натурой, рассказывая ей разного рода возбуждающие, придуманные им сказки. Слова любви ее щекотали, как настоящее прикосновение.

На краю наслаждений, в полуобморочном состоянии, она несопротивляющаяся, покорная рабыня, тянулась к моему хозяину, который звал ее к себе. Он говорил:

– Это победное солнце… деревья побледнели от пыли… птицы больше не поют… Весна блестит миллионами разнообразий, которые опошляются, стираются вечными прикосновениями. Посмотри вдаль – там полки кавалерии… Слышишь ли ты ржание лошадей? Удары саблей о шпоры? И там, наверху, видишь ли ты колеса ужасающей величины, которые быстро поворачиваются под страшною тяжестью стальных пушек! Но посмотри с другой стороны, смотри, коляска, которая появилась… Она окружена блестящей кавалерией, у которой железные нагрудники сверкают над лошадьми с раздувающимися ноздрями. Это глава государства и его блестящая почетная стража… Гремят пушки! Слушай, слушай… Музыка играет гимн славы. Солдаты в красных и синих мундирах двинулись шумящими волнами… Они проходят с радостными криками под палящими лучами солнца… И все смешивается в облаках пыли. Смотри еще… Они все еще идут… Теперь лошади… Еще пушки… Но дрожи, дрожи вся… Смотри… Я тебя прошу!.. Все трепещет! Ты слышишь? Ты слышишь? О! я умираю!.. Мое наслаждение божественно!.. Все бросается… Все прыгает!.. Это радость… Это энтузиазм… Это безумие… Я дрожу… А ты? Смотри… Я тебя умоляю!.. Но приди же!.. Поспеши!.. Смотри, смотри!.. Наконец! Ты пришла? Это кавалерийская атака!..

О! Это была кавалерийская атака!

Потом, после безумств, они долго спали, обняв друг друга. Веселье их утомило. Они отдыхали в тиши, и только биение их сердец свидетельствовало, что они живы.

Наконец, к вечеру, до наступления сумерек, они проснулись. Люсьенна должна была уехать к себе в провинцию с завтрашним поездом. Она тотчас же подумала о своем отъезде и с горечью в голосе пробормотала:

– Как близок завтрашний день! Я тебя люблю!

– Я тебя тоже люблю, – сказал мой хозяин. – И я чувствую, что очень часто буду вспоминать о тебе. А потом я пойду на тебя посмотреть.

– Ах! Да, – сказала она. – Но у нас больше не будет… смотра!

– Милая!

– Потому что ты знаешь, – возразила она, – я его видела! Я присутствовала при прохождении войск; как туча прошли эскадроны, и батареи артиллерии прокатились со страшным грохотом! Я все видела, все!.. О! Я этим еще до сих пор взволнована…

Они приготовились для выхода к обеду. Домой вернулись ночью, не поздно. Вместе с тем мне показалось, что маленькой кузине посчастливилось побывать еще на одном смотре, может быть, даже на двух… Но я в этом не уверена. Если они ночью мало спали, то я со своей стороны спала, как сурок. Я была так утомлена! Волнения днем и ночью лишили меня рук и ног.

Кузина назавтра уехала. Что касается меня, то я никогда ее не забуду. А сохранит ли о ней воспоминания мой хозяин?

Глава четырнадцатая

Сундуки были отправлены. О! нас не берут в путешествие, мы – совсем другое! К нам обращаются, когда возвращаются; к нам обращаются, когда нуждаются; нас покидают без всякой жалости…

В квартире все как бы умерло. Окна закрыты, занавеси спущены.

Мы в ужасно неприятном положении. Оттуда, со двора, до нашего слуха не доносится ни звука. Весь дом превратился в необитаемую пустыню. Одни, опечаленные и подавленные, мы покрываемся пылью, которая Бог знает откуда берется и нам мало-помалу начинает казаться, что мы не более чем жалкие предметы, которые облачились в траурные платья.

Обнаженная постель издавала какой-то слабый запах духов, которыми были надушены тела последних женщин, любивших на ней; кресло под чехлом из красной материи, спало, как старый простофиля; маленький стульчик благочестиво, может быть, вспоминает о тех духовных песнях, к которым примешивался развратный тон; пуф – это сооружение для предварительных ласк, выпятился, как задний фронт солидной дамы, а я, далеко от моего обычного места, вспоминала мои приключения и старалась определить, какое оказалось бы наиболее забавным из них, если бы вдруг открылся такой удивительный конкурс; но каждое воспоминание имело свою смешную сторону, и я затруднилась сделать выбор. Я любила их всех!

Хозяйка пришла сегодня. Ее сопровождала дочь, взрослая особа лет двадцати. Последняя, осматривая гравюры, развешанные по стенам, перелистывая книги, валявшиеся тут и там, уселась за маленьким столиком, за которым было написано столько лживых объяснений в любви; она открыла ящик и рылась в нем с большим любопытством, читая забытые письма и заодно – кто знает – важные тайны.

В то время как она удовлетворяла свое гадкое чувство любопытства, ее мать как будто приводила комнату в порядок, однако, почему-то не тронула тех мест, куда нанесло много пыли.

…Вот уже восемь дней как наш хозяин покинул квартиру. Здесь несносная жара. Ничего нового. Все спит. Я тоже сплю. По временам я смотрю в окно (занавеси уже подняты) – не видно ли чего-нибудь интересного у наших соседей. У соседей все однообразно, кроме маленького «журавля» с третьего этажа, которая, чтобы убить время, играет на рояле по десяти часов в день противные упражнения, которые меня прямо-таки бесят. Она аккуратно, каждые два дня принимает у себя любовника, но я с трудом вижу этого господина; у него, видно, есть особые причины на то, чтобы так скрываться: это может быть женатый человек… может, это тип, преследуемый полицией. В этом сезоне так много воров!

…Привратник, у которого имеется ключ от нашей квартиры, вошел сегодня после полудня, чтобы пропустить стаканчик из старой бутылки, которую хозяин хранит с большим благоговением, удостаивая влагой из нее лишь тех, которые того достойны. Привратник опрокинул стаканчик так, как будто он тянул простую водку. В этих-то нет ничего артистического. Они даже не понимают всего того неприличия, которое совершают.

Выходя, он столкнулся на площадке с маленькой замухрышкой, которая исполняла всякого рода обязанности у одной особого рода косоглазой женщины. Он ее приветствовал. Она ему ответила. Они разговорились. Примира спрашивала о моем хозяине: он отвечал довольно охотно. Потом он предложил ей рюмочку коньяка. И вот они оба у них. Ясное дело, наш привратник был прелюбодеем чистейшей воды. Даже еще до того, как он опрокинул стаканчик коньяка, он обхватил ее своими руками и чмокнул ее одним из тех поцелуев, от которых несет табаком. Примира огрызнулась. Привратник ободрился, взял ее в охапку, внес ее в комнату и положил на матрац. Хотя я и была в восторге, что на долю кровати пришлась эта отвратительная работа, но не выражала своей радости, потому что и в моей жизни был случай, похожий на этот, при воспоминании о котором у меня начинается усиленное сердцебиение и о котором я стараюсь забыть.

Привратник для своих лет отличался замечательной быстротой при удовлетворении своей страсти. Я воздерживаюсь от описания деталей… Но эти жалкие людишки надеялись тотчас же снова начать, так как в распоряжении прислуги было полчаса.

…Во дворе стригли пуделя мадемуазель Дри. Этот пудель смышленая собака; он аккуратно лает в тот момент, когда соседи решают идти спать. Это прелестное маленькое животное, очень потешное, знающее несколько фокусов.

Парикмахер и парикмахерша, когда дошли до хвоста Миры, – так звалась собачка, ужасно рассорились, парикмахер, рассерженный медлительностью своей жены, ударил ее по лицу; та выпустила Миру, которая бросилась спасаться на улицу с неостриженным хвостом. Напрасно парикмахер и парикмахерша звали ее, желая водворить на прежнее место. Мира, боявшаяся этой операции, лаяла издали и благоразумно держалась от них на почтительном расстоянии.

Через полчаса парикмахер со своей женой вернулся во двор.

– Это было бы уже давно окончено, – сказала женщина, – если бы ты не дал мне пощечины…

– Молчи! – буркнул парикмахер. – Или я повторю снова.

– Это не та собака, – пробурчала его жена.

В ту же минуту послышались удары: бац! бац! и две руки грузно опустились с обеих сторон на уши несчастной супруги.

Женщина угомонилась; она не произнесла больше ни слова. Энергичные жесты лучше всяких слов свидетельствуют, что человек поистине царь животных и что женщина им покорена.

А я в это время думала о Мире, которая находилась на тротуаре с плохо остриженным хвостом.

Подобное ничтожное происшествие превращается в событие, взбудораживающее дома Парижа. Когда вся публика бросается к месту происшествия, тогда огромный город полон пустующих квартир. Если бы вы, уважаемый хозяин, могли понять те муки, которые перетерпела ваша бедная кушетка в течение летних месяцев, хватило бы у вас мужества покинуть нас на такой долгий срок?.. Вы никогда не узнаете моих мук, и вы тем более не узнаете о пролитых мною слезах.

Глава пятнадцатая

В десять часов утра внезапно явился мой хозяин, никого предварительно не предупредив. Шутка оказалась довольно плачевной. Осмотрев общий вид запыленной мебели, кровать, на которой остались следы содеянного привратником, он скривил физиономию, которая смахивала на лицо пастора, обнаружившего святотатство в своем храме.

– Я наказан за грехи; я должен был уведомить эту публику о своем приезде; я бы тогда нашел все в порядке. Я хотел их застигнуть врасплох – а теперь изволь расплачиваться за разбитые горшки.

Жалкая улыбка, искривившая его рот, выражала какое-то отвращение и усталость. Он долго рассматривал сундуки, внесенные носильщиками. Я догадалась, что им овладело желание уехать тотчас же отсюда, куда-нибудь подальше, скрыть свой приезд, который перестал его занимать. Но, в ту же минуту явилась хозяйка квартиры. Вероятно, привратник ей сообщил о неожиданном приезде.

– О! сударь, в каком виде вы все застаете!.. Благополучно ли путешествовали, сударь?

– Да! Путешествие было превосходно, превосходно…

– Я не ожидала, сударь… Все в беспорядке! Я была больна… моя дочь тоже…

– Хорошо, хорошо… Я не верю ни слову той лжи, которой вы меня встречаете. Впрочем, если бы я жаловался, это все равно ни к чему бы не привело и, вы слышите? я не жалуюсь. Знайте также, что я совершаю над собой усилие, чтобы не вытолкнуть вас за двери. Но другая на вашем месте была бы, возможно, еще хуже. Итак…

Она-то в душе смеялась над ним. Ей было безразлично; ее не трогали слова моего хозяина; она старалась только себя выгородить. Молчать и слушать – вот ее девиз.

Мой хозяин пошел принять ванну; он позавтракал, как всегда. Он приказал женщине, чтобы ее работа была окончена к двум часам пополудни.

Привратник, как только она осталась одна, поспешил ее спросить о том, что произошло.

– Он меня здорово прохватил, – сказала она. – И если бы он меня вытолкал в дверь, я бы не удивилась. Но если б вы были порядочным господином, вы бы мне помогли.

Они оба работали с необычайным усердием, и к двум часам все было убрано, чисто, опрятно, как в казармах в день генеральского смотра.

Несколько времени спустя наши друзья, изящная дама с карими глазами и мой хозяин, были тут.

– А что ты делал в продолжение этих трех недель? – спросила она.

– Я думал о тебе.

– А еще?

– Я употреблял остаток времени на молитвы о твоих хороших глазах, о твоих устах, которые я так люблю, о твоем добром сердце, которое я обожаю и в котором я так гордо царю.

– И потом?

– И это все, – сказал он, обнимая ее.

– Сколько раз вы меня обманули, сударь?

– У меня было только одно желание – видеть тебя, красавица моя.

– Берегитесь! Мой мизинец мне скажет, если вы меня обманули…

– Твой мизинец тебе также скажет, что я никогда не обманывал единственную женщину в мире, которую я так люблю и для которой я дам себя разрезать на маленькие кусочки.

– Итак, ты меня любишь?

– Да, я тебя люблю. Я тебя безумно люблю. Я тебя без памяти люблю. Я тебя вечно буду любить.

Она очутилась в его объятиях, томная, нежная, миниатюрная. Она прижалась к его груди, как будто бы искала там защиты. Ее шелковистые, красиво вьющиеся на лбу волосы, кидали тень на лицо, тонкие черты которого сделались еще нежнее и мягче. Ее грудь высоко вздымалась под корсажем. Страсть охватила все ее существо. Губы пылали. Поцелуи ее жгли.

Растроганная искренностью любви, которую ничего не могло смутить, убежденная в простоте отношений между моим хозяином и его подругой, не слыша ни одного необдуманного слова, я смотрела на них, прижавшихся друг к другу и обвивших друг друга руками, и просила: «Можешь ли, Боже, сделать их навсегда счастливыми!»

Потом она сняла свою шляпу, корсаж, юбку и предстала в короткой юбочке и в корсете. Она походила на маленькую куклу, которых дарят восьмилетним барышням в день рождения. В наступивших сумерках я смотрела на них и думала, что они стоили друг друга. Возможно, впрочем, что они были созданы один для другого.

Хотя у них было много тем для разговора, но раньше всего они пропели песню любви. Они отдались разом, с верой, со всем пылом своей страсти, и на мою долю выпало счастье принять на себя их обоих.

Я была счастлива, растрогана, как будто я была в крепких объятиях.

В их игре все было так мило, нежно. Когда поцелуи прекратились, прелестная подруга моего хозяина начала машинально играть письмами, которые валялись еще неоткрытыми на столе. Мой хозяин внезапно побледнел. Он ругал себя за глупую неосторожность. Каким образом он оставил эти письма на столе? Он, которого удивительная смелость вывозила из всех затруднительных обстоятельств, оказался робким дитятей, настигнутым при шалости, которая достойна неминуемого выговора. Он страшно сбивался, когда его подруга сказала ему:

– У тебя не явилось желание прочесть письмо? А если бы это было важное письмо?

– Я уверен, что там не было ничего интересного. И потом, есть у меня время заниматься глупостями, которые мне пишут каждый день.

– А! – протянула молодая женщина. – А ты знаешь, кто тебе присылает эти глупости?

– Нет.

– Не хочешь ли, мы их вместе рассмотрим? Это нас позабавит…

Она взяла голубой с белыми полосками конверт.

– От кого?

– От кого! Я не знаю.

– Показать тебе?

– Нет, нет! Я это увижу после…

– Да, это женские письма…

– Почему ты думаешь, что это женские письма? – спросил он.

– Потому что ты запрещаешь мне читать их.

Она поднялась, приколола шляпу, приподняла юбку своего платья.

– Что ты делаешь? – воскликнул мой хозяин.

– Я ухожу, – ответила его подруга.

– Почему же?

– Ты еще спрашиваешь?

– Без сомнения! Потому что, наконец… Я сам не хочу читать этих писем… Они меня вовсе не интересуют.

Он сложил их все в пакет и бросил в камин, воскликнув:

– Вот что я с ними делаю, видишь? Но я, однако, не могу ничего сделать против мании глупых людей писать мне письма! Я не знаю, почему, но все мне пишут… Думают, что я должен интересоваться чужими делами. Я их сам не читаю… и в особенности не хочу, чтобы моя грациозная фея сердилась на подобные глупости.

Он ее обнял и пытался целовать прекрасные карие глаза, полузакрытые веками с длинными черными ресницами.

Но дама, надувшись, отвернула голову, и крупные слезы покатились по ее щекам. При виде дорогих глаза, полных слез, мой хозяин пришел в бешенство.

Он ругал и письма, и пославших их.

Он их послал ко всем чертям и обещал не читать совсем писем, если они не будут написаны крупным и неровным почерком его возлюбленной.

О! Я почувствовала сильную радость. Я уверена, что он был искренен; о, нет, нет, он не лгал. Без сомнения, он хотел обмануть ее; но он вовсе не желал, чтобы она страдала из-за него. Он, как ребенка, ласкал ее. Какие красивые слова, воодушевленные страстью, шептали его губы! Его сердце вылилось в его голосе. Его пылкая натура трепетала! Браво! Браво!

А я, стоя в своем углу, дрожала и проклинала свою беспомощность. Как будто я могла, я, бедная, безумная, бесполезная, прибавить что-либо к тому, чего он заслужил. Я хотела ему передать всю любовь к этой женщине, нашей общей хозяйке, единственной, верной…

Понятно, это должно было кончиться, как это говорится в священном писании, нежной любовью, и меня охватил безумный бред, когда мой хозяин нежно, с любовью усадил сокрушенную милашку на меня.

Он же, в то время, как я суетилась, поднял шляпу своей хозяюшки.

Скоро все было улажено, они расстались, назначив свидание вечером: они отправятся обедать в Елисейские Поля.

– Идиот!.. Кретин!.. Безумец! Ничтожество! – восклицал мой хозяин, вернувшись в комнату. – Делай все, что хочешь!.. Но ты не имеешь никакого права доставлять малейшую неприятность женщине, которую ты любишь и которая удостоила тебя своей любовью!

Сказав это самым убедительным тоном, он разорвал уцелевшие в ящиках стола письма на мелкие кусочки и собирался было бросить их в камин, потом передумав, сел за стол, легко собрал кусочки и с удовольствием стал читать милейшие письма. Я следила за ним внимательно: на его лице не было и следа прежнего беспокойства; опасность миновала.

Нужно ли мне облегчить душу?

Я должна была удивляться, но я испытывала глубокое, печальное чувство. Я хотела, чтобы он успокоился. Когда я увидела, что он отвечает на эти письма, назначает свидания, я, право, испытала очень неприятные чувства: я была единственною, которая думала о ней, о той, с добрыми карими глазами.

Глава шестнадцатая

– Наконец! – вскричала она. – Я тебя застаю… Это счастье!

– Действительно, – сказал мой хозяин, удивленный, что молодая женщина, которой он открыл дверь, выразила такое удовольствие его видеть. – Действительно, моя дорогая, но я так сконфужен твоим воодушевлением и твоей радостью. Я не знаю, как выразить тебе то чувство гордости, которое я испытываю… Большинство женщин не отрешилось еще от чувства благодарности…

– Какой благодарности?..

– Моя маленькая Лолотта! Ты ведь очень хорошо знаешь, что я к тебе питаю самую нежную привязанность; и с того незабываемого дня, когда ты очутилась в моих объятиях…

– Это ничего не значит, – прервала она. – Именно поэтому я хочу с тобой поговорить.

– Ага! Но почему у тебя такой странный тон? Ты как будто сердишься за то воспоминание, которое для меня так приятно.

– Еще бы, мне кажется, есть за что! – воскликнула она.

– Как же так?

– Ты морда! Ты кляча! Ты можешь похвастаться тем, что похож на верблюда!

– За что ты меня бранишь? Ты меня беспокоишь…

– Я беременна… И это от тебя!

При таких словах мой хозяин начал от всего сердца смеяться. Я еще ни разу не видала, чтобы он так хохотал. Он бросился в кресло, и слезы показались у него на глазах.

Остолбеневшая Лолотта бессмысленно глядела, как он задыхался от смеха, не будучи в состоянии произнести ни одного слова, чтобы прекратить этот припадок веселости.

– Ах! моя Лолотта… Я тебя прошу!.. Когда преподносят такие вещи человеку, то его предупреждают по крайней мере накануне… Как?., ты… ты беременна!., ты, ты… Это необыкновенно… Что же это за животное, которое наградило тебя этим?

– Это животное – ты! – воскликнула Лолотта.

– Я? – спросил мой хозяин, прерывая свой безумный смех. – Я?.. Ах! Как это смешно… Я себя поздравляю! Мне впервые женщина говорит об этом подобным образом…

Он бросился к молодой женщине, схватил ее в свои объятия, наклонился к ней и стал осыпать ее поцелуями. Когда поцелуи были окончены, он посадил ее к себе на колени и обвил ее шею руками.

– Милашка, – сказал он, – я тебя умоляю! Ты мне должна это рассказать!

– Это очень просто и вполне возможно, – сказала Лолотта. – Прошло три месяца с тех пор, как ты был у меня.

– Благословенный день, когда твой опозоренный любовник предоставил в наше распоряжение весь день.

– Да!

– День, когда этот бесчестный хозяин всей твоей прелести позволил наставить себе рога, которые, хотя и не видны, но, все же рога. Так, моя крошка?..

– Да.

– Этот день – счастливейший день в моей жизни. Ты была так хороша, моя крошка; твои длинные русые волосы падали на твои белые плечи! Твои груди были нежно-розового цвета. Твое перламутровое горлышко говорило о твоей пыл кости и страстности. Твоя спина вздрагивала при прикосновении моих уст, и я чувствовал, как по ней пробежала дрожь, когда я пощекотал ее усами. Твои тоненькие ручки охватили мою шею так крепко, так крепко, что моя душа ушла в твой поцелуй. Свое признание ты вымолвила таким страстным голосом, что мне поныне слышится эта чудная, незабвенная песнь. Крошка Лолотта, грациозное олицетворение вечной любви, маленькая фея, источник наслаждений, я тебя обожаю!

Лолотта опустила глаза, и несколько слез скатились на ее румяные щеки.

– О! – сказал мой хозяин, – зачем плакать? Какое горе смутило твое прекрасное сердце, твое детское сердце, которое Всемилостивый Творец отлил из куска золота и усыпал его драгоценными камнями, рубинами, диамантами, чтобы сотворить из него величайшую драгоценность мира?

– Я сердита… на тебя, – пробормотала она.

– И почему, Лолотточка?

– Я хотела тебя выругать; я хотела быть злой… И теперь я чувствую, что больше не могу…

– Да, да, моя милая, нужно быть рассудительной.

– Ты меня так уверял, что нет никакой опасности, что это не может быть… Зачем ты мне лгал?

– Но, Лолотта, я тебе не лгал! Я уверяю тебя, что мне чужда страсть к… к воспроизведению потомства, даже вместе с той особой, которую я больше всего люблю, вследствие моей скотской и идиотской природы: комичный случай – и вдруг! способность стать папой, никогда…

– Ну, а я-то? – воскликнула она.

– Небывалый феномен, дорогая… Твой любовник сделался виновником ужасного преступления, которое, я того мнения, достойно наказания, и… я на твоем месте отомстил бы.

– Итак, вполне правильно, что ты, ты не можешь?

– Лучшее доказательство: уже прошло с тех пор шесть месяцев, как молодая женщина, обладательница всего лучшего, чем владеют замужние женщины, пришла, чтобы видеть меня: она мне сказала, не проронив ни единого лишнего слова: «Сударь, я замужем вот уже три года, а у меня нет и не было детей; в моих интересах иметь хотя бы одного ребенка, чтобы упрочить свое положение в семье моего мужа, и поэтому я решила отдаться вам». Что я ей ответил, Лолотта? «Мадам, со смелостью, характеризующей меня, я обязан вам признаться, что не смогу оправдать ваших надежд. Я бы вам посоветовал обратиться к моему соседу, профессору университета; я вас могу представить ему». Я предложил даме руку и повел ее к профессору.

– Ну и что произошло? – спросила Лолотта.

– Она добилась своего.

– А что же теперь?

– Мой сосед выбрал имя ребенку; его назвали Антуаном, по имени того, кто не был его отцом.

Лолотта посмотрела моему хозяину в глаза и чистосердечно призналась:

– Мне теперь будет очень трудно. Я сначала сердилась… Видишь ли ты, когда я думаю, что мой будущий сын будет похож на моего возлюбленного, я себя чувствую несчастной, но мне так хочется мечтать о тебе! Я бы хотела, чтобы он имел твои глаза, твой рот, твой нос, твой лоб, твои маленькие уши, руки, сильные, как твои… Я хочу, чтобы он был весь ты, даже с твоими недостатками… Когда он вырастет, ты его выучишь, как говорить с женщинами? Ты ему покажешь то, что нужно знать человеку для того, чтобы привлечь в свои объятия маленьких женщин? Не правда ли, ты это сделаешь для него?

– Но тогда, милая Лолотта, я не буду сам знать всего этого. С годами искусство обольщать забывается. Может быть, когда твой сын будет большим, лет двадцати, я буду уже добродетельным господином, депутатом, защитником благонравия, старым дураком, который больше ничего знать не знает… Но это будет не скоро, а пока в ожидании хорошего, ангел моего сердца, мы можем все время думать о наших удовольствиях, прежде чем задумываться об удовольствиях твоего ребенка. Чувствовать в продолжение почти месяца твою теплоту, созерцать твою красоту, ощущать дыхание молодости и музыку твоего голоса… Я чувствую, что я окончательно влюблен в тебя. Твои уста так сильно впивались в мои, что я и до сих пор опьянен твоим первым поцелуем. Я в каком-то бреду и мои стремления необъятны. Не являешься ли ты тем маленьким перлом, который испускает вокруг себя такой нежный свет, что у меня является желание иметь тебя в колье, окружающим мою шею. Я тебя безумно люблю. Когда ты явилась предо мною в первый раз, это было какое-то затмение; сегодня ты во всем блеске своей грации, и твои глаза светятся божественными огоньками. Полюбим же друг друга так, как любили некогда! Дай же моему пылу то опьянение, которое заставляет забыть все обманутые надежды и которое на минуты возвышает человека до Бога.

Тихие поцелуи говорили о нежных чувствах, робкие ласки быстро дурманили…

– Спусти занавеси, – сказала она.

Ее голос звучал уже не так, но он был еще прелестнее.