Текст книги "Путь к смерти. Жить до конца"

Автор книги: Виктор Зорза

Соавторы: Розмари Зорза
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– И еще, – продолжала Патриция, – хочу сказать, что ей дают ужасающие дозы диаморфина. Мне кажется, даже слишком много. Как ты думаешь, с моральной стороны это правильно?

Патриция боялась, что наркотики сократят жизнь Джейн. Джулия как более опытная смогла убедить ее в обратном.

– Дэвид знает, что делает, – добавила она.

– Никогда не думала, что мы будем впрыскивать так много наркотиков. Я сказала Дэвиду, а он ответил, что мы будем колоть, колоть, пока не снимем боль, а уж потом снизим дозу. И пустился в подробности.

Джейн не помогало увеличение доз диаморфина, ей пришлось глотать валиум для успокоения нервов. Заснуть она не могла; казалось, от всех лекарств только усиливалась апатия.

Доктор Меррей опять прошел в комнату Джейн, а Виктор ждал конца разговора в коридоре. Не в силах больше томиться, он заглянул в маленькое окошко в двери и увидел, что они уже не беседуют. Джейн лежит, отдыхая, а врач сидит у постели, держа ее за руку и глядя в лицо. Эта сцена успокоила отца.

Потом одна из ночных медсестер пришла посидеть рядом с Джейн, пока врач разговаривал с отцом. У врача был долгий, тяжелый день, и он выглядел усталым. Но он подробно рассказывал о состоянии Джейн.

Боль, сказал он, распространилась по всему организму, но он уверен, что теперь они смогут ее притупить. Джейн тоже хотела знать, каков характер ее болей, и он ей объяснил. Теперь он повторял все отцу. Боль – это не просто ощущение. Аристотель, формулируя свою теорию пяти чувств – в них входят зрение, слух, обоняние, осязание, вкус, – специально рассмотрел боль отдельно и определил ее как душевную страсть.

– Уверен, что это нашло в ней отклик, – сказал Виктор. – Еще ни один врач не говорил с ней об Аристотеле.

Боль, продолжал доктор Меррей, – это нечто большее, чем просто ощущение, она варьируется в зависимости от настроения пациента, его морального состояния. В этом смысле с Джейн придется поработать психологически не меньше, чем терапевтически. Дело в том, что можно регулировать физические ощущения с помощью психологических, эмоциональных реакций больного. На примере Джейн видно, что ее сопротивляемость боли снижена последними событиями. Она плохо спала ночью и была измотана. Прибавились и другие неприятные ощущения, а именно: ее тошнило, тело чесалось, она нервничала, видела дурные сны, кроме того – сухость во рту, растрескавшиеся губы, кишечник не работал несколько дней… Все это могло усилить боль.

– Нам нужно поднять настроение пациента, и именно это мы делаем, убирая все названные явления. Поднимая моральный дух, мы снижаем ощущение боли. Мы увлажняем слизистую оболочку рта, очищаем кишечник, делаем укол против тошноты, иными словами, коррегируя то или иное, мы поднимаем порог болевых ощущений. В зависимости от всех этих мер одна и та же боль может быть или терпимой, или невыносимой.

– Давайте посмотрим и с другой стороны, – продолжал врач. – Если ребенок испытывает боль, она невыносима, пока мать не погладит ушибленное место, не предложит мороженое, конфетку, а может, просто поцелует. Все это уменьшает боль – нестерпимую, жгучую – до ощущения обычной. Разве вы не знаете таких примеров?

– Знаю, но ушибленная коленка – боль проходящая.

– В основе своей боль одинакова что у ребенка, что у ракового больного. Уверяю вас, что, когда Джейн хорошо выспится, отдохнет, увидит сочувствие и понимание окружающих, она тоже…

– Но она видела столько сочувствия и понимания у себя дома.

– Не сомневаюсь. – Врач произнес это умиротворяюще. – Но ей нужно это и здесь, и именно поэтому так хорошо, что вы все будете рядом с ней. Я уверен, что ваш врач прописывал ей все лекарства, какие ему известны, но он подошел к рубежу, за которым они уже бессильны. Вы сами рассказывали, что сидели здесь, страдая, потому что видели, что ей делается все хуже. А она за вами наблюдала, понимала, о чем вы думаете, почему страдаете, и это увеличивало ее собственную тревогу. Но здесь мы можем ей доказать на деле, что боль ослабеет и мы сможем держать ее под контролем. Джейн увидит, что так и есть, и поверит нам. Как только боль начнет утихать, она начнет ждать, что ей станет еще лучше, а не хуже. Она окрепнет духом. Сначала мы купируем боль, а потом начнем ее уменьшать.

– Но пока что вы не смогли ее купировать, не так ли?

Пока нет, но Джейн задремала, а это уже хорошо. Если бы обеспечить ей ночь крепкого сна, потом день хорошего отдыха, с тем чтобы ее не очень трогали и двигали, то есть не причиняли лишней боли, у нее бы улучшилось настроение, окрепла уверенность и она бы справилась сама.

Когда доктор Меррей обследовал Джейн, у нее болели обе руки, шея, спина и брюшная полость. Едва он пытался подвинуть руку или ногу, любую часть тела, она говорила, что каждое движение причиняет боль. Именно это и нужно было преодолеть. Лекарства должны бы уже начать действовать. Нужно было вколоть ей много диаморфина, гораздо больше, чем любому другому пациенту, и врач вполне откровенно сказал ей, какими могут быть последствия.

– Я сказал ей и сейчас повторяю вам, что иногда она будет терять чувство времени. Она принимает новые, очень сильные средства. Болезнь Джейн очень серьезна, кроме того, ее перевезли в незнакомое место. Она может проснуться ночью и не понять, где находится. Я рад, что вы будете рядом с ней. Если вы подадите голос и она его узнает, это будет хорошо. Гораздо лучше, чем если бы мы оставили ее лежать в одиночестве, теряясь в догадках – кто она, где она, – пока не придет медсестра, тоже ей незнакомая.

Доктор намеренно сказал об этом Джейн и сейчас предупреждал отца, с тем чтобы они не растерялись, если такое случится.

– Я предупреждаю вас для того, чтобы избавить от страха, – добавил он.

– Когда человек весь во власти боли, – продолжал доктор Меррей, – да плюс еще деморализован одолевающей его тревогой, что мы видим сейчас у Джейн, это вполне может вызвать кошмары. Если человек начал принимать новые лекарства, у него возрастает вероятность страхов, которые вместе с тревогой станут галлюцинациями. Причиной тому – целый поток лекарств. Потом может возникнуть и неверное восприятие окружающего. Совершенно необходимо различать все эти явления, а также помнить, что через несколько дней они кончатся.

– Но ведь ей наверняка не станет лучше. Ей может стать только хуже. Не значит ли это, что галлюцинации тоже ухудшатся?

– Нет. Мы не пытаемся ее вылечить, – подчеркнул врач, – но это не значит, что ей будет хуже и хуже. Наша цель – улучшить ее состояние, и я уверен, что с вашей помощью мы в этом преуспеем, даже если болезнь ее будет прогрессировать. Если бы не наш опыт, мы считали бы, что чем глубже болезнь, тем страшнее галлюцинации. Но мы изучали этот процесс и знаем некоторые причины и следствия. Уверяю вас, что через несколько дней галлюцинаций будет меньше. Я и дочери вашей это сказал.

Он пояснил дальше, что хотел убедить Джейн: лечение небезуспешно. Если у нее появится такая уверенность, это поможет и врачам.

Когда врач понимает, что происходит с больным, он может справиться с болезнью. Если он, напротив, чувствует свое бессилие, он и уверенность теряет. А когда это происходит, то уж нет надежды, что и уверенность пациента окрепнет. И он попадет в тенета все возрастающей депрессии.

Все это мало успокоило Виктора. Значит, Джейн будет целиком во власти наркотиков? Его поколение не так уж много знало о наркотиках, испытывая к ним недоверие и страх.

Да, согласился врач, дозы будут увеличиваться, но потом их снизят. В обычной больнице, сказал он, врач прописывает болеутоляющие средства, которые дают через определенное время или «по мере необходимости». Предположим, предписано принимать их каждые два часа – тогда пациент должен ждать, даже если боль усилилась. Если же их дают «по мере необходимости», он получит их, когда боль резко увеличилась, то есть когда уже поздно.

В хосписе совсем другая методика. «Мы не ждем, пока боль вернется, – сказал доктор Меррей. – Мы ее предупреждаем, забиваем и опережаем. Вы знаете на примере Джейн, что боль возвращается. А наша идея заключается в том, чтобы дать очередную дозу, прежде чем перестанет действовать предыдущая. Мы определяем дозу, которая действует, и даем ее регулярно. Мы опережаем боль, не ждем ее возвращения».

Станет ли пациент наркоманом? Это не проблема, продолжал врач. В свое время он изучил истории болезней пятисот больных, чтобы уяснить действие диаморфина. Результаты показали, что чем дольше срок лечения, тем быстрее можно снижать дозу наркотиков. Наркомания не угрожает, повторил Меррей. Так же как и излишняя сонливость.

Он старался убедить отца больной, что боль можно контролировать – даже когда пациент в полном сознании. И именно на этом основано лечение в хосписе.

– Чего хочет пациент? – спросил врач. – Не испытывать боли, прожить в ясном рассудке отрезок жизни, который ему отпущен. Не всегда удается держать боль полностью под контролем – тогда нужно предупредить об этом больного, что я и сделал с Джейн. Сказал, что у нее будут боли при движении. Если больному честно сказать, что с ним происходит и почему, он сможет смотреть правде в глаза и бороться. А это избавит нас от множества неприятностей, связанных с хронической сильной болью. Джейн ждала этих объяснений, из ее вопросов я увидел, что она все поняла. По-моему, она справится.

Этот разговор несколько успокоил Виктора. Он увидел, что и дочь стала спокойнее. Она о чем-то говорила с Джулией, когда он вошел. Джейн поразил тот факт, что Джулия, старшая сестра, принесла в жертву свой ночной отдых, чтобы заменить отсутствующую медсестру. Джейн так и сказала: «Меня поразило это полное отсутствие должностных барьеров».

– Именно это мне и хотелось услышать от специалиста по социологии, – сказала Джулия с улыбкой, давая понять, что ей знакома биография Джейн.

Однако фраза оказалась неудачной. Социологи всегда были в авангарде студенческих волнений, и Джейн воспринимала любой намек на это как вызов, если он исходил от представителей среднего класса.

– Социологи не хуже других людей, – взорвалась Джейн. – Что вы имеете против нас? Почему на нас все нападают?

Такой взрыв эмоций шел вразрез со всякой логикой. Наверное, то была просто реакция на боль. Джулия, которую она ошеломила, старалась объяснить Джейн, что она совсем не хотела ее обидеть. Но Джейн не желала ничего слышать. Она зарылась головой в подушку, но не смогла спрятать гневного лица. Благодарность к персоналу сменилась яростью. Глаза ее говорили отцу: «Прогони их всех».

– Джейн, дорогая, – пытался урезонить ее Виктор, – Джулия совсем не то хотела сказать.

Неужели она, думал он, восстановит против себя весь персонал, одного за другим? Началось с Патриции, теперь вот Джулия. А если сестры начнут ее избегать или будут не так добры к ней, как раньше? Виктор все еще воспринимал хоспис как обычную больницу и вышел вслед за Джулией, чтобы извиниться.

– Не так много у нас пациентов с нестихающими болями, – сказала сестра спокойно. – Джейн вынесла столько страданий, что может и не верить, что они вообще кончатся. Она все время об этом думает. Эта вспышка показала, что ее терзает тревога. Она еще не привыкла к нам, мы на разной «волне». Я слишком много от нее хотела.

Джулия сама словно бы извинялась, и Виктор перестал бояться антипатии между Джейн и медсестрами. Он признался, что характер у Джейн не всегда бывает ангельским.

– Она очень быстро обижается, особенно если у нее что-то болит. Мы в детстве дразнили ее «Мисс Недотрогой».

Джулия улыбнулась.

– Мы исправим ей настроение. Проходит от одних до двух суток, прежде чем удается взять боль под контроль. Когда нам это удастся, она перестанет обижаться.

– Вы уверены, что этого добьетесь?

– Мы будем стараться. Может, Джейн и не навсегда избавится от боли, но будет знать, что мы можем помочь. Возвращаясь, боль уже не будет казаться такой ужасной: Джейн будет знать, что мы можем прогнать ее снова. Есть разница между болью, которая проходит, и той, что не проходит.

Джулия понимала, что эта ночь будет решающей. Медикам предстояло разорвать порочный круг боли и страха и компенсировать время, потерянное тогда, когда Джейн потеряла веру. Она больше не надеялась, что хоспис поможет ей. Джулия хотела знать: можно ли давать Джейн столько диаморфина, сколько нужно, а также прибегать и к другим средствам. Но медсестра не имеет права решать, какие давать пациенту лекарства. Единственное, что она может, – это обсудить с врачами вероятный ход событий; предугадать, что может случиться: усилится ли боль, появится ли новый ее источник или последует приступ рвоты. Джулия назвала доктору Меррею лекарства, которые она дала бы Джейн, если ее состояние изменится, и обнаружила, что именно их он и прописал. Значит, не нужно звонить ему ночью. Он прописал дозы в широком диапазоне, от 20 до 60 миллиграммов диаморфина, с тем чтобы делать «от одной до трех инъекций в течении трех часов». Это значило, что, если боли утихнут, нужно будет вводить не более 20 миллиграммов за три часа, а если усилятся или останутся прежними, – вводить более 60 миллиграммов каждый час. Так и произошло.

Ночь оказалась тяжелой. Сначала Джейн удалось задремать, но вскоре от сна не осталось и следа. Казалось, боль слегка прошла, но потом вернулась с новой силой, сотрясая тело Джейн так, что руки и ноги двигались непроизвольно, причиняя новую боль. С каждым приступом девушка открывала глаза, смотрела на отца с немым укором и слабо, очень слабо пожимала ему руку. Этого было довольно: пронзающий ее ток передавался ему, заставлял его чувствовать ту же боль, скрежетать зубами вместе с дочерью, надеясь, что это ей поможет.

Джулия появлялась каждые двадцать минут. Виктор лежал, вытянувшись на своей кровати, рядом с дочерью, держа ее руку в своей. Начальная доза в 20 миллиграммов была увеличена до 40, потом до 60 (в два часа ночи) и потом снова – в три. Виктор почти не спал в ту ночь. Стоило Джейн шевельнуться, как он открывал глаза и снова в полутьме видел на ее лице страдание. Раньше боль была сильной, но локальной. Теперь она жгла огнем в спине и была вездесущей, растекаясь по всему телу, вниз по бедрам, вгрызаясь в живот, пробегая по ногам. Каждый раз, когда Джулия входила в комнату со шприцем, Джейн жаловалась на боль.

И вот наконец она уснула беспокойным, поверхностным сном. Этой ночью, как позже объяснил Виктору один врач, ей вкололи столько диаморфина, что можно было насмерть убить обычного человека. Но он ошибался. Джейн была обычным человеком. Просто многие терапевты, не имеющие опыта в снятии болей, боятся чрезмерных, по их мнению, доз. Боятся до тех пор, пока не узнают, какую пользу они приносят в руках врача, мастера своего дела.

В эту ночь Джейн получила дозу диаморфина, достаточную не для того, чтобы ее убить, а для того, чтобы разорвать порочный круг боли и страха.

Глава 10

Виктор проснулся от шума тележки, на которой развозили завтрак. Потом он увидел в дверном окошке лицо: санитарка смотрела, проснулась ли Джейн и готова ли завтракать. Поскольку она еще спала, тележка проследовала дальше. Отец был рад, что дочь не беспокоили: отдых был ей нужен больше всего. Глубокие морщины, образовавшиеся на ее лице от страданий, не исчезли даже во сне. А ведь раньше щеки дочери украшали ямочки. Застывшее лицо Джейн в отличие от спокойных старческих лиц выглядело как маска боли.

Джейн шевельнулась, не открывая глаз. Отец положил ладонь на ее руку, и она слегка сжалась в ответ.

– Джейн, уже восемь, и утро прекрасное. Солнце светит вовсю. Отдернуть шторы?

– Не надо. – Ответ был слабым, но четким. – Свет будет резать глаза. Мне не хочется их открывать.

– Можешь и не открывать, я отдерну шторы чуть-чуть. – Отец хотел, чтобы дочь увидела зарождение дня, прикоснулась к реальности.

– Я не хочу открывать глаза, – повторила Джейн довольно резко.

Еще одно лицо заглянуло в окошко: Адела. Виктор поманил ее жестом.

– Ну, как спалось? Хорошо? – спросила бодро сестра.

Виктор собрался ответить, но вдруг Джейн заговорила, все еще не открывая глаз:

– Адела, это вы? Я узнала вас по голосу.

Адела просияла.

– Какая умница! Как вам это удалось, с закрытыми глазами?

– По акценту, – пробормотала Джейн. – Вы гречанка?

– Нет, но вы почти угадали. Сделайте еще попытку, милая.

Джейн не была расположена играть.

– Я не хочу думать, я так устала. – Потом добавила ласковее: – Не останетесь со мной? Отцу пора уходить.

Виктор удивился. Он был готов возразить, но Адела опередила:

– Я только поздороваюсь с остальными. А потом побуду с вами. Я быстро. – И жестом пригласила отца за дверь.

– Мне кажется, – шепнула она, – Джейн сейчас лучше всего остаться одной. Вы столько времени были с ней, она хочет от вас отдохнуть.

Он обиделся.

– Да и вам нужна передышка, – добавила Адела помягче. – Это естественно.

Отец сухо поклонился и ушел.

Вернувшись в комнату Джейн, Адела узнала, что тревожит больную.

– Адела, мне так страшно! – воскликнула девушка, поняв, что отца нет рядом. – Я не могу открыть глаза. Веки такие тяжелые, я ничего не вижу. Я не могла ему сказать. В чем дело? Почему я не вижу?

Адела прикоснулась к ее руке, успокаивая.

– Все в порядке, дорогая. Это подействовали лекарства, которые вам вводили. Ничего страшного. Вы чувствуете себя сонной, отяжелевшей, вот и веки тяжелые. Это пройдет, просто нужно получше отдохнуть. Если хотите разговаривать – пожалуйста, только не волнуйтесь.

Спокойная уверенность Аделы подействовала, и, пока они разговаривали, Джейн понемногу успокаивалась. Действие лекарств кончилось, веки больше не казались склеенными. Однако странная сонливость не проходила.

– Адела, я себя чувствую пьяной.

– Нет, милая, вы трезвы, как и я. Просто сознание чуть затуманено, но это тоже пройдет.

– Боль уже не такая, как раньше, но вдруг она вернется? Она всегда возвращается и становится хуже, чем раньше. – При этих словах морщины на лице Джейн стали еще резче.

– Не обязательно, – ответила Адела, – иногда к нам поступают люди со страшными болями, а через несколько дней им уже лучше. Их даже домой забирают, но они могут вернуться, если им понадобится специальный уход или родственникам надо отдохнуть.

– Люди уходят домой? – Джейн широко открыла глаза, чтобы видеть выражение лица медсестры. – Не обманывайте. Я знаю, где я. Это хоспис, больных помещают здесь, чтобы подготовить к смерти. Этого я не боюсь… Я боюсь только боли.

– Да, иногда больных берут домой, – мягко повторила Адела. – Не знаю, захотите ли вы уехать, может, предпочтете остаться. Но боль утихнет, я уверена. И если вас увезут домой, то здесь всегда будет место, чтобы вы могли вернуться.

Адела стала освежать лицо Джейн, прикосновения ее были едва ощутимы. Она ухитрилась снять с девушки ночную рубашку и протереть ей все тело, но не рискнула одеть ее снова, так как боль в спине не ослабевала.

– Я знаю, что мы сделаем, – сказала Адела. – Давайте оденем только верх от пижамы.

– Нет, это еще хуже, – воскликнула Джейн, – руки болят не так, как вчера, но я не могу их всунуть в рукава. Не могу!

– И не надо, дорогая. Я не то хотела сказать. Мы оденем пижаму задом наперед, чтобы не трогать спину. Руками почти не придется шевелить, мы вдвинем в рукав одну, потом другую… – Сестра приподняла руку Джейн, чтобы посмотреть, как та отреагирует.

Было больно, но не так, как вчера.

– Придется это сделать, раз уж так надо, – сказала Джейн. – Но зачем вообще нужны эти пижамы, рубашки? Я люблю спать голой, дома я всегда так сплю. Я и в больнице хотела, но не посмела об этом просить. – Она взглянула на Аделу.

– Как вы думаете, они очень будут возражать, если я останусь раздетой? Я же прикрыта простыней, в конце концов. Спросите у них, ну хоть у старшей медсестры.

Аделе и не нужно было спрашивать.

– Конечно, не нужно никакой рубашки, – сказала она. – Важно, чтобы вам было удобно.

– Я знаю, кое-кого шокирует вид голого тела, но у нас в семье по-другому. Чувствуешь себя естественно. Так зачем же притворяться?

– Здесь не надо притворяться, Джейн.

Теперь глаза Джейн совсем открылись, и она хотела разговаривать.

– Так и не скажете, откуда вы? – спросила она.

–Скажу, даже с удовольствием, если не захотите сами догадаться.

Иссиня-черные волосы Аделы наталкивали на догадку. Джейн пока смутно различала черты ее лица, но, хотя что-то семитское проступало в лице Аделы, было совершенно ясно, что она не еврейка. В самой Джейн было достаточно еврейской крови, чтобы это понять.

–Сначала по акценту я приняла вас за гречанку, – сказала она. – Несколько месяцев назад я работала в Греции учительницей. Я правильно определила регион?

–Почти правильно.

–Средиземноморье?

– Тепло, тепло. Попытайтесь еще.

–Ближний Восток?

–Горячо.

– Вы – из арабов?

Адела снова ласково улыбнулась.

– Вот видите, Джейн, вы сами почти угадали. Я из Сирии. А вы что преподавали? Географию?

– Нет, но я много ездила. В пятнадцать лет я с папой совершила кругосветное путешествие, побывали мы и на Ближнем Востоке.

– А в Сирии?

– Нет, но останавливались в Израиле. Как вы к нему относитесь? – Джейн спросила, так как не хотела ссориться с новой подругой. Она знала арабов, которые слышать не могли слова «Израиль».

–После войны я была в Сирии несколько раз, – осторожно отвечала Адела. – Там тоже есть евреи, и они мирно уживаются с сирийцами. Это ведь политики заводят смуту, а не простые люди.

Джейн поняла, что может разговаривать свободнее.

– В Израиле мне страшно понравилось. На следующее лето я вернулась, чтобы поработать в кибутце. Что-то есть в жизни этих поселений, что в них привлекает. Я даже подумывала остаться навсегда. Но однажды увидела, как израильские полицейские обыскивают арабов. Одного человека увели. Он боялся, не хотел с ними идти. Они его толкали к полицейской машине, он упал. Упал прямо в пыль, на сельской дороге.

В то утро Адела и Джейн говорили о евреях и арабах, о своих семьях, о своей жизни и довольно хорошо узнали друг друга. Когда пришла Розмари, дочь сказала ей радостно, что у нее – новая подруга.

Эта ночь показалась Розмари длинной. Она вглядывалась в лицо Джейн, пытаясь понять, изменилась ли та. Накануне дочь не могла поворачивать голову на подушке, теперь она слегка двинула ею в сторону матери. Но глаза – округлившиеся, тусклые, лицо – опухшее от лекарств. Губы шевелились с трудом.

– Мам, я умираю? – спросила Джейн.

– Пока нет, доченька, – ответила мать, успокаивая. – Но это недолго продлится. Теперь уже скоро. И мы будем с тобой.

Хотелось бы мне знать точнее, подумала Розмари, и сказать дочери. Она знала: Джейн хочет свести счеты с жизнью до того, как начнет угасать разум.

– Надеюсь, уже скоро, – пробормотала Джейн. – Я не хочу долго умирать.

– Мы знаем, что должны тебя потерять. Важно, чтобы тебе было спокойно до самого конца. Здесь все хотят помочь тебе.

– Так хочется спать… – голос Джейн звучал сонно.

– А ты не разговаривай, отдыхай. Если проснешься и чего-то захочешь – я рядом.

Сердце Розмари разрывалось: она хотела для Джейн быстрой кончины и все же надеялась на чудо.

Розмари осмотрела комнату: она была уютной. Вчера все было слишком мучительно, чтобы осмотреться. Вчерашняя палата превратилась в спальню – место уединения с окном в сад. Джейн не могла видеть со своей постели то, что за окном: кормушку для птиц, горшки с цветами на террасе, деревья вокруг площадки для гольфа. Но дверь на террасу была открыта, и оттуда доносились звуки и запахи. Может, скоро ей станет лучше, тогда они смогут выдвинуть кровать на террасу, подумала Розмари. Дверь достаточно широка. Джейн сможет смотреть на птиц и радоваться цветам.

Здесь не было зловещей таблички на кровати. На руке дочери не было пластикового браслета, который выдают в больницах, предупреждая, что снимать его нельзя. Джейн ненавидела эти браслеты с фамилией, едва оказывалась вне больницы сразу срывала свой браслет. Но здесь, в хосписе, ее и так знал весь персонал.

Дочь шевельнулась и открыла глаза.

– Мам, они знают, как я больна? Что я скоро умру? – В голосе была тревога. Розмари погладила ее руку.

– Да, знают. Говорят об этом и стараются помочь тебе. Здесь все такие добрые.

– А куда мы поедем, когда меня выпишут? – Этот вопрос напомнил о беспомощности дочери. Совершенно не может распорядиться ни собой, ни своим будущим. Полная беззащитность, обретенная за месяцы скитаний по больницам.

– Мы никуда не поедем, – Розмари говорила медленно, подчеркивая слова. – Пробудем здесь столько, сколько надо. Когда тебе станет полегче, возьмем тебя домой. Но только если ты захочешь. Ты сама будешь решать.

Может, сама мысль о еще одном переезде тяготила ее, думала мать.

– Останемся здесь, сколько ты захочешь, – добавила она.

Видимо, Джейн удовлетворилась ответом и снова задремала. В комнате было тихо и уютно, пока не послышался крик из соседней палаты. Отчаянный крик старого человека. Джейн поморщилась, но промолчала. По коридору пробежали люди, послышались голоса доктора Меррея и одной из сестер. Что-то случилось. Доктору уже пора было навестить Джейн, но его голос еще долго доносился из-за двери. Джейн даже надоело его ждать.

Наконец он появился, без белого халата, в одной рубашке.

– Можно?

Розмари вышла, чтобы оставить их наедине.

Полусонная Джейн взглянула на врача рассеянно. Как только он сел рядом, улыбнулась. Он немного подождал, давая привыкнуть к себе, потом заговорил.

– Может, вы меня не помните, – начал врач. – Вчера ночью, когда я заходил, у вас были сильные боли. Я врач Дэвид Меррей. – Говорил он медленно, давая больной время узнать себя.

– Я вас знаю, – сказала Джейн отчетливо. – Мы познакомились вчера.

– Как дела сегодня? – спросил врач, щупая пульс. Он держал руку легко, мягко, словно здоровался с Джейн.

– Болит, но не так ужасно, как раньше, – сказала Джейн.

Она снова была человеком, сознание прояснилось. Всепоглощающая боль, от которой еще совсем недавно она теряла человеческий облик, ушла. Доктор Меррей понимал, что все больницы, где побывала Джейн, вселили в нее страх казармы. Он хотел внушить ей, что в хосписе не нужно этого бояться. Он говорил, что здесь учтут ее особенности. Ведь больные так по-разному на все реагируют.

– Мы хотим знать, как вам было бы лучше, Джейн. Вам чего-нибудь не хватает?

– Хотелось бы послушать магнитофон.

– Ну, это не трудно. У нас в вестибюле стоит один небольшой. А какую музыку вы любите?

– В последнее время мне нравится только классика. Что-нибудь спокойное.

– По-моему, у нас есть такие записи. – Они поговорили о любимых композиторах. Если она говорит о музыке, решил врач, значит, чувствует себя гораздо лучше, чем вчера. Ей нужно набраться сил на будущее. Он хотел помочь ей справиться с тем, что ее ждет. Как правило, доктор Меррей не скрывал от больных, что с ними происходит, отвечая на все их вопросы. Он вселял в больных уверенность тем, как он с ними говорил и о чем. И больной приходил к выводу: «С ним нечего бояться».

Джейн, кроме болей, не оставляли галлюцинации и постоянная сонливость. Доктор затронул и эти темы. Он объяснил, что сонливость возникает от инъекций, которые делают, чтобы снять боль. Но так как боли уменьшились, он теперь предложит другой набор лекарств. Организм должен к ним приспособиться, на это уйдет время. Персонал имеет возможность, пробуя то одно, то другое, подобрать лучшие средства для ее лечения. Сонливость – не всегда плохой признак, так как организму нужен отдых после всего им перенесенного.

– Галлюцинации не дают мне покоя, – сказала Джейн.

– Я вас предупреждал о них.

– Вчера вы говорили, что они пройдут. Они меня так пугают.

– Это следствие наркотиков, которые вам дают. Скоро это пройдет. А если нет, я пропишу вам одно или два средства, которые помогут. Если, конечно, мы убедимся в том, что это именно галлюцинации.

– А что же еще?

– Может быть, Джейн, это различие покажется вам незначительным, но бывают галлюцинации, а бывает и неверное восприятие. Если у вас галлюцинации, то, я уверен, мы с ними справимся. Эта проблема нами хорошо изучена.

Он наблюдал за ней, понятно ли он объясняет.

– А что представляет собой галлюцинация? – спросила больная.

– Вы хотите, чтобы я дал вам научное определение?

–Будьте добры.

– Галлюцинация – это слуховое, зрительное или обонятельное ощущение, возникающее независимо от внешних раздражителей.

Джейн улыбнулась: этого ей было достаточно.

– Сколько времени осталось до моей смерти? – спросила она. Ей хотелось знать, сколько ей отпущено для завершения всех дел. Врачу же хотелось знать, насколько она подготовлена к правдивому ответу.

– Доктор Салливан, кажется, говорил вам до того, как вы поступили сюда, что речь идет скорее о неделях, чем о месяцах.

– Да, но это довольно расплывчато. Несколько недель уже прошло. А я не хочу, чтобы это затянулось.

– Не думаю, что вам придется еще долго терпеть, Джейн, – сказал доктор Меррей мягко. Ни один врач до сих пор не говорил с ней так просто о смерти. – Точно не могу сказать, сколько это продлится, то есть сейчас не могу. Давайте поставим боль под контроль, а там посмотрим. Через несколько дней я смогу ответить точнее.

– Но я скоро умру, правда? – Джейн словно искала поддержки. – В больнице мне не говорили. Вернее, говорили все по-разному.

– Да, Джейн, вы умираете. Но мы поможем вам пройти через это. У нас никто не будет обманывать вас. Вы можете задавать любые вопросы, и мы на них ответим: опыта нам не занимать, и мы все профессионалы.

Джейн протянула ему руку – насколько могла, – и доктор Меррей взял ее в свою.

– Здесь все такие добрые, – прошептала Джейн, – но вы помогаете мне больше всех, доктор…

– Меррей, – подсказал он.

Врач придал ей уверенность. Она могла свободно, без обиняков говорить о том, что с ней происходит, о жизни и смерти. Наконец-то перед ней был человек, которому можно доверять. Близкий человек.

– Не хочется называть вас «доктором Мерреем».

– Зовите просто «Дэвид». Здесь все меня так зовут.

Меррей произвел благоприятное впечатление и на родителей Джейн. Они увидели, что он готов помочь ей легче перенести процесс умирания, хотя бы потому, что не обещал ее вылечить, как это делали другие. А врачей было много. Иногда Джейн чувствовала себя палочкой в эстафете, которую передавали из рук в руки, и когда кончался один этап болезни, начинался другой. Сейчас, в самом конце, она снова видела человека, которому можно доверять, достойного преемника их семейного врача доктора Салливана. И этот человек как бы олицетворял весь персонал, который работает рядом с ним. Здесь, в хосписе, врачи, сестры и младший медицинский персонал составляли один тесный коллектив. Медсестры пришли сюда из разных учреждений, у них был разный опыт и разные точки зрения на то, как обращаться с тем или иным больным. Были, например, разногласия между Пэт и Джулией по поводу лекарств, которые следовало давать Джейн. Но обе они старались использовать свой прошлый опыт ради того, чтобы сблизить эти расхождения, не конфликтуя друг с другом, а тем более с пациентами.