Текст книги "Путь к смерти. Жить до конца"

Автор книги: Виктор Зорза

Соавторы: Розмари Зорза
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Когда рентгенолог открыл дверь, нервы Розмари не выдержали. Она побежала. Ей было невмоготу видеть, как ее дочь, не получая никакой помощи, превращается в обычного деревенского идиота: голова болтается, язык высунут, течет слюна. Розмари бежала по коридорам и лестницам, спасаясь от кошмара, ища помощи.

Остановилась она только у дверей палаты, где стояли родные. Ричард сразу понял, в чем дело, и поспешил с Джоан к рентгенкабинету. Розмари с отчаянием посмотрела на Виктора.

– Успокойся, – сказал он тихо. – Будет еще хуже.

Она знала, что за внешним спокойствием мужа скрывается отчаяние. Нельзя себя больше успокаивать, поняла Розмари. Муж сказал правду до конца.

Рентгенологи не успели ничего понять – Ричард унес сестру из кабинета. Вскоре она уже лежала в постели, окруженная докторами и сестрами. Ей нужен отдых, сказали нам, и попросили уйти. Вернувшись домой, мы почувствовали себя виноватыми – ведь мы покинули Джейн. Ричард не мог сидеть на месте и попросил Джоан вернуться с ним к сестре. Они сразу же ушли.

Зазвонил телефон. Мать ждала худшего, но это звонила сама Джейн, и голос ее звучал ясно, радостно:

– Все в порядке, мам! Мне сделали вливание, и все обошлось – я снова человек!

Один из врачей распознал очень редкую реакцию на противорвотное лекарство. Ликвидировать случившееся оказалось легко. Химиотерапию можно было продолжать.

Накануне отлета Ричарда и Джоан в Америку мы решили пригласить друзей. Джейн просила всех уйти пораньше. Она заверила, что чувствует себя хорошо. Брат остался с сестрой еще на несколько минут. Прощаясь с ним, Джейн старалась держаться молодцом. Ричард не мог показать сестре, каково у него на душе, и лишь пообещал:

– Если ты вскоре не приедешь к нам в Бостон погостить, мы сами прилетим в конце лета.

Ричард догнал нас, а Джейн осталась одна в переполненной палате и, уткнувшись в подушку, долго плакала.

Ночью она записала в дневнике: «Я окончательно поняла, что умру и не увижу больше Ричарда. За последние десять лет мы виделись редко, но он мне очень близок, и я его очень люблю».

Глава 4

Апрель был в Англии периодом народных торжеств – страна готовилась праздновать двадцатипятилетие правления королевы. Повсюду развевались флаги. В витринах магазинов и в книжных киосках с фотографий смотрело улыбающееся лицо Елизаветы II. Через улицы, от здания к зданию, тянулись полотнища, торжественно провозглашавшие: «Двадцать пять лет!» Контраст между этой праздничной атмосферой и реальностями двадцать пятого года жизни Джейн был ужасающим. Пышное уличное убранство казалось нам кричаще безвкусным, ликующие возгласы прохожих – издевкой. Тысячи переполнявших магазины сувениров казались уродливыми.

Джейн мало что видела из всего этого. Через два дня после отъезда Ричарда и Джоан в Америку ее выписали из больницы, и она поселилась в квартире, которую мы сняли по соседству, чтобы быть поближе к ней после операции. Болезнь, казалось, не только подействовала разрушающе на ее организм, но и подорвала в ней веру в собственные силы и чувство независимости.

– Я просто не могу представить себя снова за рулем, – говорила она. – Все эти машины, эти толпы… Я не могу представить себя даже едущей в автобусе.

Она болела без перерыва уже девять недель. Время ползло мучительно медленно. Телевизионные программы ей наскучили, и даже музыка начала приедаться.

– Что можно сделать, чтобы заставить время идти быстрее? – спрашивала она мрачно.

– Почему бы не заняться вышивкой, которую я тебе купила? – отозвалась Розмари, продолжая вязать в бешеном темпе.

– Я посмотрела ее, но она слишком трудна для меня.

Розмари сходила в магазин и выбрала образчик для вышивания по канве, изображавший подсолнечники. Узор был премиленький, цвета хорошо гармонировали друг с другом. Джейн сразу же принялась за дело. Она часами сидела за работой, продевая иголку туда и обратно через канву. Воссоздание узора из цветов и листьев снимало с нее напряжение, а вид законченного цветка или уголка вышивки наполнял ее чувством внутреннего удовлетворения: наконец-то она могла показать что-то, сделанное ею самой.

Понемногу Джейн начала есть как следует, мало-помалу к ней возвращались силы. Она начала стряпать и поговаривала о том, что вот-вот станет выходить из дому. Вскоре она уже была в состоянии спускаться по лестнице и выходить в небольшой парк – но ненадолго и не одна. Ей все еще нужна была поддержка – и физическая, и моральная.

Посещение после очередной лечебной процедуры расположенного поблизости от больницы кафе стало целым событием. А поход в индийский ресторан с Майклом, с которым их связывало столько воспоминаний, превратился в подлинную веху на ее жизненном пути.

Пробуждение в Джейн интереса к собственному будущему протекало с большим трудом. Она считала, что самое большее, на что она могла надеяться, была коротенькая жизнь, заполненная химиотерапией, год или, быть может, несколько лет лечения в том случае, если не возникнет новых опухолей. Она хотела зарабатывать себе на жизнь преподаванием: ей не хотелось существовать на доброхотную помощь родителей. Но кто захотел бы нанять учительницу, которой регулярно, каждый месяц, была нужна неделя для прохождения курса химиотерапии и, кто знает, сколько еще времени для преодоления различных других недомоганий, которые могли возникнуть.

– Кому нужен человек, больной раком? – спрашивала она.

– Тут надо не гадать, – сказал ей Виктор, – захочет ли кто-нибудь взять тебя на работу, а решить для себя самой, чем ты хочешь заниматься, и, решив, начать действовать.

– Ты прекрасно знаешь, что мое положение не позволяет мне поступать таким образом, – сердито парировала дочь.

– Позабудь об этом на минуту, Джейн, – упорствовал Виктор. – Давай рассуждать отвлеченно. Должна же быть какая-то другая работа, кроме преподавания, способная тебя заинтересовать.

Джейн все еще сердилась, но промолчала. Это походило на одну из их перепалок времен, когда она была еще подростком.

– Ну ладно, согласен, что тебе трудно сейчас представить себя на постоянной работе, требующей неотлучного присутствия. Не поговорить ли нам о том, чем ты мечтала заняться в прошлом, что доставляло бы тебе удовлетворение, например о путешествиях или писательстве?

– Ты всегда твердил, что мне не следовало идти в журналисты. Уж не собираешься ли ты теперь изменить мнение ради того лишь, чтобы мне угодить? – саркастически заметила она.

– Нет, но ты могла бы писать. Ведь ты же сочиняла стихи. Или займись таким вопросом, как права женщин. Твое исследование на эту тему было вполне приличным.

– Нет, папа, я хочу заниматься тем, что обеспечивало бы мне средства к существованию.

– Но прежде, чем до этого дойдет, тебе придется найти занятие по силам. Нечто способное удовлетворить тебя. Разве когда-то ты не подумывала о том, чтобы приобщать людей к искусству?

– Да ты о чем это, папа? – Сейчас ее обуревала не столько злость, сколько своего рода нетерпение, слегка окрашенное любопытством.

– Я помню разговор о керамике, который ты как-то вела с мамой. Ты раскладывала ее изделия по полкам, готовя их к распродаже, и при этом сказала, что понимаешь, как ей приятно, когда их покупают не только ее богатые друзья, но и местные жители.

– Ну и что из того?

– И ты была согласна с мамой, что те, кого бабушка называла «низшими классами», так же способны оценить произведения искусства – когда им случалось видеть действительно хорошие работы, – как и другие. Ты помнишь?

– Да, – неохотно признала она. – Но какое это имеет сейчас значение?

– Да очень простое. Ты сказала, что, быть может, вы с мамой могли бы заключить между собой соглашение: она делала бы различные вещицы на продажу – керамику, поделки из дерева и подобные вещи, – а ты продавала бы их по доступным ценам простым людям и тем самым вносила бы в их жизнь красоту вместо безвкусной стряпни из глины и гипса, которую они часто покупают в магазинах за неимением лучшего.

– Но такая лавка стоила бы массу денег, – с сомнением взглянула на него Джейн. – И опять-таки приходилось бы каждый месяц на неделю закрывать лавку из-за курса химиотерапии, да и еще всякий раз, когда мне становилось бы плохо. Нет, папа, спасибо, но практически это вряд ли осуществимо. – Сейчас она уже совсем не сердилась, а только немного погрустнела.

Виктор, однако, не отступал.

– Ты могла бы занять деньги и впоследствии вернуть долг из своих заработков. Можно также нанять помощника или взять партнера, который замещал бы тебя в твое отсутствие. Если бы нам удалось найти для тебя подходящее помещение в Брайтоне, твои друзья сплотились бы вокруг тебя. У тебя могла бы быть квартирка над лавкой: ты всегда бы была в курсе происходящего даже не стоя за прилавком. А мама говорила, что могла бы некоторое время пожить с тобой в Англии – она оборудовала бы для себя гончарную мастерскую позади лавки.

Вот тогда-то Джейн и крикнула Розмари: «Мама! Мама!» В голосе ее звучала радость, какой мы не слышали уже столько недель. Розмари быстро примчалась из кухни.

– Да, Джейн, что случилось?

– У папы возникла одна из его идей.

– И что именно на этот раз? – осторожно осведомилась Розмари. «Идеи» Виктора обычно отличались грандиозностью и редко носили практический характер.

Однако возбуждение, с каким Джейн изложила брайтонскую идею, подействовало на мать заразительно. Брайтон был тем местом, где дочь была счастлива в свои университетские дни и куда часто приезжала, чтобы повидать остававшихся там друзей. Сможет ли она вернуть себе эти времена? Вскоре мы все трое уже сидели за столом, вооружившись карандашами и бумагой, и составляли списки: Виктор – тех людей, которым следовало позвонить, Розмари – гончаров и других мастеров, с которыми следовало встретиться, Джейн – остальных дел, которыми следовало заняться: начиная с найма нужных помещений и кончая закупкой необходимого запаса товаров, от выяснения вопросов налогообложения и кончая посещением других магазинов и лавок для знакомства с их работой. Мы строили планы так обстоятельно, как будто готовили военную кампанию. Джейн вносила присущие ей организованность и реализм, она поднимала вопросы, затрагивавшие самую суть проблемы, и требовала, чтобы мы тщательно продумывали очередность предстоявших нам действий. Виктор добавлял к этому свой энтузиазм, воодушевление, идеи. Не успели мы и глазом моргнуть, как он уже заговорил – правда только полушутя – о целой сети однотипных лавок, разбросанных по районам британских трущоб и приобщающих их жителей к миру искусства и ремесел. Джейн снисходительно улыбалась:

– Не торопись, папа, жарить непойманного зайца. – Эта рекомендация из поваренной книги м-с Битон с давних пор вошла у нашей семьи в поговорку.

Розмари давала советы практического свойства. Она была счастлива, потому что была счастлива Джейн.

Было ли это всего лишь забавной игрой? В тот день перспективы у Джейн были отнюдь не радужнее, чем сутки назад. Она снова проснулась с болью в спине, а мы знали, что непрекращающаяся боль могла быть симптомом рецидива рака. Мы это понимали, но тема была не из тех, на которую бы мы решились заговорить.

В своем дневнике Джейн записала: «Мне становится лучше, но это страшно медленный процесс. Я понимаю, как много мне предстоит преодолеть – и сейчас и в будущем году, и в течение всего остающегося у меня отрезка жизни. Прежде всего я должна примириться с тем, что рак может дать рецидив и что вероятность близкой смерти для меня намного выше, чем у моих сверстников, а также с тем, что, по-видимому, никто не сможет или не захочет сказать мне достоверно, насколько велика угроза повторения моей болезни. Кроме того, следует примириться также с моей физической слабостью: она никогда еще не была так ощутима, как сейчас, но я по крайней мере начала есть и в состоянии преодолевать небольшие расстояния. Затем мне предстоит пройти курс химиотерапии – думаю, на этот раз он окажется менее мучительным, чем первый, но приятным не будет. Он займет у меня по одной неделе в месяц в течение примерно года, и я буду чувствовать себя в это время совсем скверно. Ко всему этому добавятся проблемы, с которыми придется столкнуться, когда я буду чувствовать себя лучше после операций и лечебных процедур, например каковы шансы найти постоянную работу, продолжая лечение? Неужели мне придется бог весть как долго жить вместе с родителями в Дэри-коттедже?

К тому же меня удручает перспектива еще долго находиться на положении иждивенки и пользоваться моральной и материальной поддержкой родных и друзей».

На другой день после появления на свет «Брайтонского проекта» ее запись в дневнике звучала гораздо жизнерадостнее: «Несмотря на простуду, я начинаю снова чувствовать себя здоровой. Наконец-то я могу пройти через всю комнату, не ощутив приступа слабости. По мере того как мне становится физически лучше, я с большей легкостью могу настроиться на оптимистический лад. Прошлой ночью меня впервые не разбудила острая боль в желудке. Поносы как будто тоже кончились… Огромную роль в улучшении моего состояния – как физического, так и душевного – сыграл новый план семейства Зорза. Папа с радостью готов снабдить меня деньгами, чтобы я могла открыть лавку художественных изделий в районе Брайтона. Конечно, осуществление этого плана – дело нелегкое: придется выяснять массу вещей и провернуть огромную работу, но много шансов, что наш проект может удаться».

Они посетили несколько магазинов, торгующих предметами искусства. Джейн с блокнотом в руках переходила от одной демонстрационной витрины к другой, записывала имена мастеров понравившихся ей работ, сравнительные таблицы действующих цен. Она продумывала, какая именно часть из общего количества товаров в лавке придется на долю керамики, поделок из дерева, изделий из стекла.

Джейн составила список хороших мастеров, живущих в районе Брайтона и в некотором отдалении от него, чьи работы ей, быть может, захотелось бы приобрести для пополнения своих запасов, но не прежде, чем она тщательно изучит соответствующие слайды, картины и некоторые конкретные образчики их продукции. Не все из увиденного прошло такое испытание. «Они, возможно, достаточно хороши для каких-либо больших магазинов в Лондоне, но не для моей лавки», – решила она. Ее энергия удивляла.

Она вступала в длительные дискуссии о стандартах, качестве и ценах отдельных художественных изделий. «Я хочу держать в моей лавке вещи одновременно и практически полезные, и красивые, – писала она Терезе, – а некоторые и только красивые. Но тут возникает проблема, связанная с тем, что вещи эти я хочу продавать по ценам, доступным для простых людей, между тем как большинство художественных изделий, особенно из текстиля, стоит очень дорого». Вот где Кэрол, представительница лондонского штаба Консультативного совета ассоциации мастеров художественного творчества, могла бы ей очень помочь. Кэрол была новой приятельницей Джейн, они познакомились и подружились в тот период, когда дочь занималась организацией своего торгового предприятия. Многие из молодых, еще только встававших на ноги гончаров, которых Кэрол пыталась поддержать, работали ничуть не хуже известных мастеров, а цены у них часто бывали значительно ниже. Джейн намеревалась оказывать некоторым из этих молодых людей дружескую поддержку, сбывая работы, а быть может и давая им рекомендации, как соотнести их смелые творческие замыслы с требованиями рынка. Это был бы рынок, созданный ею самой, и господствовали бы на нем не мещанские вкусы неразборчивых обывателей, а трезвые, практические оценки полезного и прекрасного, которые, настаивала она, были бы критериями и для ее собственных клиентов. Джейн понимала, что все это потребует времени, длительного времени, и считала, что условия для различных этапов процесса осуществления ее проекта должны будут назревать постепенно. Она также размышляла о том, как будет происходить переход от одного этапа к другому и мало-помалу будут меняться ее взаимоотношения с мастерами, которые вначале просто будут поставлять ей товар, а затем, возможно, и станут друзьями. Но как долго все это будет продолжаться? В это она не вникала – молчали и мы. Действительно ли дочь верила в возможность такого развития событий? Мы никогда этого не узнаем.

Она писала Терезе: «Сияет солнышко, поют птицы, и мир прекрасен, необыкновенно прекрасен… Я пребываю в моем обычном состоянии упадка сил, но мы провели очень приятный день – побывали в магазине Британского центра мастеров художественного творчества и на предприятии, носящем название Дом стекла, где производят и продают стекло». Посещение Дома стекла с его полыхающей пламенем печью и стеклодувами, дующими в свои длинные трубки, подняло настроение. Это оказалось одним из самых радостных событий за долгое время.

«Мы увидели несколько очень красивых, но весьма дорогих изделий из стекла. И посмотрели, как возникает стеклянный бокал – зрелище, совершенно захватившее меня, несмотря на то что у меня сильно болело плечо уже много дней кряду». Даже эти немногие золотые дни не были свободны от горестных напоминаний о болезни. Джейн пыталась не дать им омрачить ее брайтонскую мечту, но подчас начинала сомневаться, достаточно ли у нее осталось времени для ее претворения в жизнь. И тогда она с горечью спрашивала, как она может заниматься своей лавкой, если ее страдания не прекратятся.

В письме к Терезе Джейн писала: «Конечно, проекту открытия лавки не удалось заставить меня совершенно забыть о раке. Думаю, что это повредило бы моему здоровью. Я просто должна сжиться с мыслью о возможности рецидива и не падать духом. С течением времени будет легче, и мне уже легче сейчас, когда у меня появилось что-то, чем я по-настоящему хочу заниматься. Теперь я смотрю на вещи гораздо оптимистичнее».

В плохие дни она не отказывалась от самой идеи, но начала высказывать сомнения. Что будет, если она получит ссуду в банке и займет у отца деньги, а затем ей придется снова лечь в больницу? Что, если она попросту не сможет довести дело до конца, потратив на создание лавки уйму денег? Она не говорила: «Что, если я умру?» Но подразумевала именно это.

Виктор понимал, что ему необходимо изыскивать все новые веские аргументы против подобных мыслей, чтобы не дать дочери утратить интерес к проекту и поддержать в ней веру в возможность будущего.

– Ты не можешь измерить деньгами удовлетворения, какое принесет тебе наш план, – упорно твердил он. – Он уже доставил тебе много радости, когда мы работали над ним, – а это главное. Сам факт, что он сделал тебя счастливой – а ты чувствовала себя счастливой с тех пор, как мы задумали его, – стоит всех денег, в какие он обойдется. Что-то еще сверх того – будет подарком.

Это было максимумом того, что он сумел из себя выдавить, когда зашел разговор о возможности ее смерти. Дочь как будто согласилась с мнением отца и была готова продолжать работу над осуществлением задуманного. Начались переговоры о помещении для лавки и банковской ссуде. Но боли возобновились, и сомнения вернулись.

– Ты уверен, что хочешь довести дело до конца? – спросила Джейн. – Стоит ли? Ведь ты вовсе не обязан это делать.

Может быть, она думала, что отцу жаль тратить деньги, что вновь появившиеся у нее боли навели его на мысль о том, что они будут потрачены зря, что она умрет? В пору ее детства случались времена, когда нам приходилось быть очень бережливыми. Отец изо всех сил постарался разубедить ее, чувствуя свою вину за прошлое.

Но приступы уныния длились у Джейн недолго – их значительно перевешивали взрывы неугасавшего энтузиазма. «Мои чувства, – писала она в дневнике, – колеблются между огромным энтузиазмом, верой в реальный успех нашего проекта и сомнениями, в состоянии ли я взвалить на себя столь трудную работу и столь большую ответственность». Но, добавила она, «мне даже чуточку страшно – уж очень хорошо все идет».

Когда в начале апреля Ричард покинул Англию, Джейн беспокоило, что она, возможно, никогда больше не увидит брата. К концу месяца она уже смогла написать ему: «Как бы мне хотелось, чтобы ты посмотрел на меня сейчас. Просто невероятно, насколько мне лучше… Мы полагаем, что сможем открыться в июле или августе, но многое зависит от того, до какой степени выбьют меня из колеи предстоящие процедуры, как скоро мы достанем нужные помещения, сколько времени займет закупка товаров и т.д. Однако весь этот процесс доставляет мне огромную радость – я сейчас лежу по ночам, не сплю и думаю больше о лавке и о всем прочем, чем о раке».

В течение короткого времени Джейн, казалось, была преисполнена надежд. Даже Ричард перестал настаивать, чтобы ей сообщили, как малы ее шансы выжить. Мы были заражены ее энтузиазмом и стали думать: не сможет ли она выздороветь совсем. Чувство нашей вины перед ней ослабевало. Если бы она знала, что ей грозит близкая смерть, теперешнее счастье было бы невозможно. Но нас тревожило подозрение, что счастье это мнимое, потому что оно основано на лжи и сокрытии правды, и что дочь могла бы использовать свое время более целесообразно.

Мы никак не могли твердо решить, что нам следовало делать. Мы знали одно – Джейн действительно выглядела счастливой. Она не говорила нам этого прямо, поскольку в процессе разрешения выдвинутых Брайтоном практических проблем никаких разговоров относительно чувств – ее или наших – не заходило. Тема была опасной, и мы не хотели рисковать.

Но в своем дневнике она откровенно призналась в том, о чем мы только догадывались. «Это дало мне что-то, ради чего стоит жить».

Она стала снова «в полном смысле слова личностью – будем надеяться, даже в большей степени», чем до своей болезни. В большей степени потому, что ее обострившаяся восприимчивость ко всему происходящему позволяла ей понимать собственные чувства и чувства других с небывалой доселе прозорливостью. Она находилась в уникальном положении, дававшем ей возможность распознать всю глубину и богатство человеческих ценностей и взаимоотношений, красоту окружающего мира. «Мне кажется, что я узнала массу таких вещей, которые, возможно, постигала и раньше, но только разумом, а не чувствами. Это некоторым образом сделало меня более эгоистичной, утвердило в решимости жить так, как я хочу жить сейчас, и не строить слишком много планов на будущее. Кроме того, я теперь гораздо больше ценю вещи (во всяком случае, красивые) и людей (приятных)».

Такое более возвышенное понимание красоты, ярко проявившееся в ходе ее поисков произведений искусства для своей лавки, ее восторг (частично обусловленный утонченностью ее вкуса, частично же внезапный ребяческий), когда она их находила, были чем-то, что она могла разделить с другими, и не только с родителями. Когда она держала в руках кусок дерева, любовно обработанный подлинным художником, когда смотрела на картину или вазу, созданную каким-нибудь потенциальным поставщиком, ее реакция отражала едва ли не сладострастное восприятие их красоты, передававшееся окружающим. Бывало, что какой-нибудь хозяин магазина, с виду человек занятой или озабоченный, оказывался втянутым в образовавшийся вокруг нее кружок света; он вдруг бросал все дела, чтобы вместе с ней восхищаться тем или иным предметом на полке и участвовать в обсуждении особенного изящества его линий. А когда обнаруживалось, что Джейн сама собирается открыть лавку, хозяин нередко давал ей мудрые советы и деловые предостережения.

В Брайтоне директор банка (первый из тех, с кем ей довелось вести продолжительные переговоры) выразил готовность уделить ей столько времени, сколько она пожелает. Он знал, что у Джейн рак, из чего заключил, что ей недолго оставаться на этом свете, и понял, что и она это знает. Его потрясло ее спокойствие и изумил практический подход к делам, однако он всячески старался не обнаружить своих чувств. И все же это от нее не укрылось.

– Я все время познаю все новые вещи, – сказала она. – Директора банков – люди. Нет, не просто люди – это избитое клише. Они такие же люди, как вы и я. Они чувствуют.

И был такой еще случай. Один человек незадолго до того закрыл собственную торговлю художественными изделиями и был готов по очень дешевой цене продать Джейн весь остаток своего товара, передать ей всю свою клиентуру и снабдить ее подробной информацией относительно своих поставщиков и клиентов; чтобы собрать такие сведения, ей потребовались бы многие годы. Для него – как и для нее – это не было торговой сделкой. Его сердце открылось навстречу Джейн – сотоварищу, человеку, мужественно готовившемуся познать страдания смерти от рака и тайну человеческого существования, – и он предложил ей помощь и дружбу в такое время, когда она в них нуждалась. Для нее же то, что он ей давал, означало надежду на реальную осуществимость ее проекта и на успех будущего дела.

Все новые друзья Джейн были к ней добры, даже тот молодой человек, который жарко спорил с ней, утверждая – как, возможно, сделала бы несколько лет назад и она, – что думать, будто трудящиеся слои населения нуждаются в приобщении к искусству и художественным ремеслам, – мелкобуржуазная иллюзия. Он высмеял ее идею «обращения к народу» с драгоценным даром красоты, когда то, в чем этот народ нуждался действительно, была власть – власть, позволяющая переделать общество, отнять у богатых их монополию на эту самую власть. Только тогда мог бы народ научиться по-настоящему понимать красоту.

Джейн объяснила ему – пользуясь его собственной терминологией, – почему она считала, что трудящиеся уже обладали даром понимания красоты и почему она видела в развитии и углублении этого понимания цель, достойную стать делом всей жизни. Она даст им возможность иметь красивые вещи. Это обогатит их жизнь также, как и ее собственную.

– Да, – отпарировал он, – конечно, так оно и будет. Вы действительно разбогатеете на этом. Стремление нажиться – вот что это такое. Вы станете купчихой – вы, с вашими высокими идеалами!

Стычка совсем не вывела ее из равновесия. Она ходила от одного брайтонского агента по продаже недвижимости к другому, осматривая дома, относительно которых она с ними договаривалась из Лондона по телефону, объясняя, что именно ей нужно. Она искала чего-нибудь подходящего в одном из наиболее бедных торговых кварталов города, куда, скорее всего, могли заглядывать клиенты намеченного ею типа. Наконец после того, как она почти целых два дня проходила по брайтонским улицам, едва передвигая ноги и испытывая все усиливавшуюся боль в плечах, вынуждавшую ее все чаще и чаще присаживаться – но без единой жалобы, – она набрела на то, что искала. Найденное ею место находилось на улице, на которой располагался также и базар, что обеспечивало присутствие здесь желательной клиентуры, и не только это.

– Видите вон тот магазин на другом конце улицы, на углу? – обратилась она к нам. – Это, – пояснила она, – «Бесконечность» – кооператив по продаже питательных продуктов – сейчас лучший в своем роде магазин в городе; у него масса клиентов из мелкобуржуазной среды менно того типа, – добавила она проницательно, – с которым мое предприятие могло бы иметь дело, пока не появится собственная клиентура.

– На это потребуется много времени, – продолжала Джейн, глядя отцу прямо в глаза. – Может случиться, что мне это не удастся, однако есть смысл попробовать. Ради того, чтобы заполучить этот магазин, папа, стоило заболеть раком.

Она подождала его ответа, но он не смог заставить себя вымолвить хоть слово. Впервые она открыто признала, каким уязвимым мог оказаться их план.

– «Бесконечность» хорошее название, – продолжала она. – Жаль, что его уже захватил кооператив, оно так замечательно подошло бы нам, не правда ли?

Виктор по-прежнему не мог ничего сказать.

– Но, быть может, мы сумеем найти что-либо получше. Что-то даже более подходящее… О, пожалуй, я уже придумала. Мы назовем его «Близ бесконечности». Как по-твоему? – Джейн улыбнулась.

– Да, Джейн, это звучит прекрасно, – согласился бесцветным голосом отец.

– Ну, что ты, папа. Это звучит лучше, чем прекрасно. Такое название вбирает в себя буквально все, что мы задумали, разве нет? Вот здесь мое место, и здесь я с этой минуты остаюсь. «Близ бесконечности».

Силы Джейн неуклонно прибывали, ее вера в себя росла. В один прекрасный день она договорилась проехать на другой конец Лондона, чтобы нанести визит Майклу. Путь этот она решила проделать самостоятельно, но попросила Розмари проводить ее до входа в метро – за это время она успела бы набраться храбрости, чтобы дальше ехать одной.

– Если бы ты еще купила мне газету! – обратилась она к матери немного спустя. – Я могла бы всю дорогу читать, не страшась заболеть в поезде клаустрофобией.

Вооружившись газетой, она на прощание помахала Розмари рукой, как делает ребенок, решивший разыграть из себя взрослого, и исчезла в недрах подземки.

Майкл был в восторге, увидев Джейн на пороге своего дома. К нему вернулась прежняя Джейн – усталая, но приехавшая своим ходом и счастливая, что добралась без посторонней помощи. Это было как праздник, неожиданно ниспосланный им небесами. Он встретил ее с восторгом, сравнимым только с тем, какой испытывала она сама. Обнял Джейн и привлек к себе. Она радостно прильнула к нему. Они вошли в дом, и все было так, словно между ними никогда ничего не вставало, словно их студенческие дни в Брайтоне никогда не кончались. Оба снова пережили былые радости, возобновили близость прошлых времен.

Майкл жил в одном доме с друзьями; некоторые из них принадлежали к компании, с которой они дружили еще в свои брайтонские дни. Но о болезни Джейн речь между ними никогда не заходила. Майкл всегда стремился, чтобы Джейн неизменно оставалась личностью, стараясь не допустить, чтобы она превратилась в некий объект жалости, в пораженную раком страдалицу, единственной характеристикой которой было бы определение «больная». Сейчас эта битва была как будто выиграна. Она снова была «Джейн», полная жизненных сил, живущая в настоящем и строящая планы на будущее. Они приготовили обед и пообедали вместе со своими друзьями, возродив давний ритуал совместной жизни, слушая любимые пластинки, которые крутили все на том же стареньком стереопроигрывателе. Оставшись одни, завороженные атмосферой счастья этой ночи, они забылись в любовном порыве.

Память об угрозе, под тенью которой жила Джейн, – хоть они и не пропускали ее в свое сознание – никогда не отступала далеко. Но той ночью «мы заставили ее уйти», – вспоминал позже Майкл. Эта встреча наполнила их такой радостью, что, забыв долгие месяцы болезни и разлуки, они жадно ухватились за возможность, как прежде, стать любовниками. Сначала это давалось нелегко, оба испытывали некоторую робость. Они много говорили, неторопливо нащупывая путь к связывавшей их когда-то физической близости. Постепенно сомнения по поводу своего тронутого болезнью тела стали покидать Джейн. Майкл помнил о перенесенных ею операциях, о рубцах, которые у нее остались, о, возможно, терзавшей ее боли. Но как бы внешне ни изменилось ее тело, он решил доказать ей свою любовь. «Разумом я не хотела физической близости из-за моих травм, – писала в своем дневнике Джейн, – но тело мое ее желало». Майкл ощутил ее неуверенность и потребность убедиться в том, что она полноценный человек, ибо представлял себе, как в ее положении можно страдать, не получив подобного заверения. Все оказалось легче, чем он ожидал.