Текст книги "Журналюга"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Регина усмехнулась.

– Петрович, меня умиляет твоя вера в силу печатного слова. Хотела бы я на это посмотреть. Статья в «Российском курьере» заставила Госдуму изменить статью закона. Наш рейтинг подскочит до небес. Но это из области фэнтези.

– Не скажи, – возразил Лозовский. – Мы заявили проблему. Через год думские выборы. Найдутся депутаты, которые нас поддержат. Такая законодательная инициатива – голоса предпринимателей. Так что можно сказать, что свой долг перед обществом мы выполнили.

– Шеф, тебя волнует долг перед обществом? – удивилась Регина. – С каких пор?

– С младых ногтей, деточка. Еще в детстве каждое утро я просыпался и думал: как бы мне сегодня выполнить какой-нибудь долг перед обществом? Но я никогда этого не афишировал, чтобы меня не зачислили в государственники или, не дай Бог, в патриоты.

– Государственник – понимаю, сейчас это сплошное жулье, – заметил Тюрин. – А почему плохо быть патриотом? Это человек, который любит Россию.

– А раньше – Советский Союз? – спросил Лозовский.

– В общем, да.

Регина расхохоталась – так, как она всегда хохотала: звонко, по-девчоночьи, от души.

– Ты чего? – удивился Тюрин.

– А сам не понимаешь? Вдумайся в то, что сказал!

– А что я сказал?

– Патриот – это человек, который любит Союз Советских Социалистических Республик. Вник?

– Сейчас, конечно, это звучит не очень, – не слишком уверенно согласился Тюрин. – Но в свое время…

– В этом-то все и дело, Петрович, – проговорил Лозовский. – Нужно любить родину, а не государство. Как бы оно ни называлось. Я люблю жену, детей, тебя, себя и даже вот это ехидное циничное дитя, продукт своей эпохи. Россия – это мы, а не генерал Морозов и не президент Путин, – закончил он свою мысль.

– Шеф, в тебе все еще сидит автор фильма «Ты не подвиг зовешь, комсомольский билет», – съязвила Регина. – Только с знаком «минус». Хватит словоблудия, вернемся к статье.

– Вот, Петрович, а что я тебе сказал? Ехидная и циничная. Но и она для меня – Россия. И ее я тоже люблю, хотя это иногда очень трудно. Ладно, вернемся к статье. Со сверхзадачей мы разобрались. Но практическая цель статьи видится мне другой. Первое. Мы хотим, чтобы генерал Морозов прекратил уголовное дело против Христича. Можно это сделать без покаянного заявления?

– При желании можно, – подтвердил Тюрин. – За отсутствием состава преступления.

– Второе. Мы хотим, чтобы генерал Морозов от имени ФСНП извинился перед Борисом Федоровичем Христичем. Публично, на страницах «Российского курьера».

– А вот это уж хрен. Закрыть дело втихаря – куда ни шло. А публично извиниться – это все равно что снять штаны и самого себя выпороть. Никогда он на это не пойдет.

– Ты уверен?

– На все сто.

– Садись, пиши. – Лозовский уступил Тюрину место за компьютером. – Этот текст пойдет в самом конце статьи, в подверстку. «Когда статья „Игра в 'семерочку' “ была подготовлена к печати, мы попросили прокомментировать ее заместителя начальника Федеральной службы налоговой полиции генерала Морозова. Вот что он сказал…»

– Ну-ну, что же он сказал? – заинтересовалась Регина.

– «Он сказал…» – продолжал диктовать Лозовский. – Прямая речь. «В материале корреспондента Павла Майорова правильно и очень своевременно поднята проблема. Нечеткость формулировки статьи 199-й Уголовного кодекса РФ действительно дает возможность некоторым недобросовестным сотрудникам ФСНП, особенно на местах, улучшать показатели своей работы „игрой в 'семерочку' “. Мы решительно с этим боремся, так как видим главную задачу налоговой полиции в борьбе с умышленным уклонением от уплаты налогов и в поддержке предпринимателей, испытывающих временные трудности».

– Высший пилотаж, – оценила Регина. – Учись, Петрович. Это тебе не с пистолетом за преступниками гоняться.

– Абзац, – продолжал Лозовский. – «Генерал Морозов официально сообщил редакции и попросил довести до сведения читателей „Российского курьера“, что уголовное дело на генерального директора компании „Нюда-нефть“ Героя Социалистического труда, Лауреата Ленинской премии, почетного нефтяника РФ Бориса Федоровича Христича прекращено за отсутствием состава преступления. Генерал Морозов от имени ФСНП приносит Борису Федоровичу свои извинения за то, что была невольно брошена тень на его деловую репутацию». Ну, Петрович, теперь пойдет?

Тюрин с сомнением покачал головой:

– Ход, конечно, сильный. Но… Нет, ничего не получится, он господин очень амбициозный.

– А ты намекни ему, что без извинений статья выйдет без его комментариев. Да не намекни, а прямо скажи. Как вы ее кончаете?

– Как мы ее кончаем? – обернулся Тюрин к Регине.

– Очень просто. «Что же произошло? Произошло то, к чему мы уже давно привыкли. Налоговая полиция России превратилась из инструмента наведения порядка в еще одну чиновничью структуру, мешающую жить российским производителям. А то мало на шее затурканного российского предпринимателя других дармоедов».

– Эту фразу тоже напишем? Или ты это сказала просто так?

– Конечно, напишем! Обязательно напишем!

– Морозов пошлет в Нюду бригаду следователей, – предупредил Тюрин. – И приказ у них будет: обязательно что-нибудь накопать.

– Это и хорошо, – ответил Лозовский. – Это как раз то, что нам нужно. Мы не можем проверить, что на самом деле творится в «Нюда-нефти». Налоговики могут. Вот пусть и сделают.

Звякнул телефон. Регина взяла трубку:

– Отдел расследований. Сейчас передам. Альберт Николаевич желают видеть журналиста Лозовского.

Лозовский прихватил свежий номер «Российского курьера» и отправился к Попову.

– Могу я узнать, почему тебя не было в редакции пять дней? – сухо спросил Попов, едва Лозовский переступил порог его кабинета.

Не отвечая, Лозовский положил перед ним номер «Курьера» и ткнул в анонс на последней полосе:

– Что это такое?

– Анонс.

– Что значит этот анонс?

– Ты почему разговариваешь со мной таким тоном? – возмутился Попов.

– Я спрашиваю, что значит этот анонс? – повторил Лозовский.

– Это значит, что в следующем номере пойдет очерк Степанова «Формула успеха». Это значит, что я сделал за тебя твою работу – выправил очерк и подготовил его к печати. Вот что это значит!

– Где ты взял текст?

– Если бы ты не пропадал неизвестно где, не задавал бы таких вопросов! Текст привез Кольцов.

– Привез? Или переслал по факсу?

– Вот именно, что привез. Да, специально прилетел в Москву и передал мне этот текст. Оригинал Степанова со своей правкой.

– Когда?

– Через два дня после вашего разговора в Тюмени. Он был очень разочарован, и я хорошо его понимаю. Он выполнил свои обязательства и рассчитывал, что ты выполнишь свои. Вместо этого ты исчезаешь и не даешь о себе знать. В чем дело? Что за игры ты ведешь за моей спиной?

– Какие обязательства он выполнил?

– А сам не помнишь, чего ты от него потребовал? Ты что, пьяным с ним разговаривал? Лозовский, ты не перестаешь меня поражать. Ты потребовал, чтобы Кольцов поднял на ноги всю тюменскую милицию. Он это сделал. Виновника смерти Степанова нашли.

– Кто же он?

Попов извлек из папки служебную телеграмму с широкой красной полосой по диагонали:

– Читай.

Начальник Тюменского УВД извещал главного редактора «Российского курьера» о том, что по заявлению корреспондента Лозовского произведено дополнительное расследование в рамках уголовного дела, возбужденного по факту смерти журналиста Степанова. Было установлено, что инициатором драки в ресторане «Причал» поселка Нюда был сын хозяина ресторана Ашота Назаряна 22-летний Вартан Назарян, уроженец Нагорного Карабаха, гражданин РФ, ранее не судимый. Находясь в состоянии алкогольного опьянения и оскорбившись тем, что журналист Степанов отказался с ним пить, Назарян нанес Степанову удар по голове и стал насильственно вливать ему в рот водку. Присутствовавшие в ресторане рабочие нефтепромыслов вступились за журналиста, в результате чего возникла драка между ними и обслугой ресторана, родственниками Назаряна.

Драка была прекращена после вмешательства сотрудников охраны нефтепромыслов.

В настоящее время Вартан Назарян арестован, против него возбуждено уголовное дело, ведется следствие.

– Теперь ты понял, что Кольцов умеет держать слово? – спросил Попов. – В отличие от тебя! Он понадеялся на нас, а мы его подвели. Курс акций «Союза» и «Нюда-нефти» падает, каждый день приносит его фирме убытки в десятки тысяч долларов. Поэтому ему и пришлось самому прилететь в Москву!

– Где текст очерка?

– В секретариате. Но ты к нему отношения не имеешь! Даже не прикасайся!

– Я хочу посмотреть, как ты объяснил, что Степанов убит.

– В этом номере – никак. Да, никак! Ключевой очерк, подписанный покойником, – нонсенс. Мы дадим некролог через номер. Можешь написать его сам.

– Очерк Степанова в этом номере не пойдет.

– Да ну? Почему же?

– Потому что в телеграмме – туфта. Все это слишком похоже на правду, чтобы быть правдой. Текст этой телеграммы я мог бы продиктовать неделю назад. Тюменские менты нашли крайнего, чтобы закрыть дело. Вот и все.

– Ну, хватит! – повысил голос Попов. – Очерк Степанова стоит в номере, и номер выйдет. Потому что главный редактор «Курьера» – я! Я! Понятно?

– Алик, это ненадолго, – заверил его Лозовский, сунул телеграмму в карман и вышел из кабинета.

Вернувшись в загон, он взялся за телефон, не обращая внимания на хмуро-вопросительные взгляды Регины и Тюрина.

– Казимирова, пожалуйста, – проговорил он, набрав номер пресс-службы московской мэрии. И представился, не дожидаясь стандартного вопроса «Кто его спрашивает?», – Лозовский, шеф-редактор отдела расследований еженедельника «Российский курьер».

– Минутку, узнаю. Говорите.

– Юрик, это Лозовский. Ты на месте?

– Старичок, ты обо мне вспомнил! Я потрясен! – пророкотал в трубке бархатный баритон. – Для тебя я всегда на месте!

– Буду минут через двадцать. Закажи пропуск.

– Заказываю. И оркестр. Он исполнит для тебя встречный марш!

– Вернусь через час, – предупредил Лозовский, натягивая дубленку. – Заканчивайте статью. В секретариат не сдавайте. Петрович, созвонись с Морозовым и договорись о встрече. Повезешь ему статью на консультацию. Сам. Лучше сегодня.

– У нас с Региной есть кое-какая информация по Кольцову. У тебя, как я понял, тоже. Надо бы свести, – напомнил Тюрин.

– Обсудим. Чуть позже.

Поколебавшись, Лозовский достал из папки ксерокопию очерка Коли Степанова с правкой Кольцова, подколол к ней телеграмму из Тюменского УВД и положил на стол Тюрина.

– Закончите со статьей – ознакомьтесь. Есть о чем подумать. Все, я уехал.

IV

Заместитель начальника пресс-службы московской мэрии Юрий Казимиров, на встречу с которым ехал Лозовский, то и дело застревая в заторах на Ленинградке и на Тверской, был тем самым человеком, которого мэр Лужков хотел видеть главным редактором «Российского курьера» вместо не оправдавшего его ожиданий Попова. В журналисткой тусовке Москвы он был фигурой известной и окруженной легендами сомнительного свойства.

В юности, набирая стаж для поступления на факультет журналистики МГУ, он работал в многотиражке торгового пароходства в Клайпеде. В один из очерков ввел для оживляжа сценку: матросы какого-то советского торгового судна, идущего то ли в Лондон, то ли в Амстердам, в минуту отдыха собрались на баке и развлекаются тем, что привязали к хвосту крысы консервную банку и потешаются над ее метаниями по палубе. Через день после выхода многотиражки всем советским торговым судам не только Клайпедского пароходства, но и всех остальных, включая Черноморское, был запрещен вход во все порты Европы.

Крыса на корабле – грубейшее нарушение санитарных норм. Запрет был снят только через трое суток, когда санитарные инспекторы убедились, что крыс на советских судах нет. Пароходства понесли огромные убытки, Казимирова выгнали, многотиражку закрыли, а сам случай попал во все учебники журналистики, Юрик фигурировал в них под псевдонимом «молодой корреспондент К.»

Вторая легенда была связана с его фиктивным браком с целью получить постоянную московскую прописку. По случайности фамилия его фиктивной жены оказалась Косыгина. Казимиров взял фамилию жены, стал Юрием Косыгиным, и уже под этим именем устроился после университета в молодежный журнал, где тогда работал Лозовский. Свое родство с председателем Совета Министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным Юрик решительно отрицал, но время от времени приносил в редакцию корзины с виноградом, отборными персиками или гранатами и парой бутылок хорошего коньяка, щедро всех угощал, а на вопрос, откуда это, уклончиво отвечал: «Да так, Патик с оказией передал. Ну, какой, какой. Паат Шеварнадзе, сын Эдуарда Амвросиевича».

Писал он бойко и очень средненько, до уровня журнала не дотягивал, но его не трогали – на всякий случай, а вдруг он и в самом деле сын Косыгина?

Тем более и отчество у него было Алексеевич. Возглавив журнал, Попов навел справки, выяснил что к чему и сплавил Юрика в газету «Лесная промышленность» на должность разъездного корреспондента. Здесь для него началась лафа. Перед тем как выехать в командировку в какой-нибудь леспромхоз, он организовывал звонок по «вертушке» в обком партии, извещал, что в командировку к ним приедет корреспондент Юрий Алексеевич Косыгин и строго предупреждал, чтобы областное или районное начальство даже и не пыталось через него решать свои вопросы с председателем Совмина. Понятно, что после такого звонка Юрика встречали как министра лесной промышленности.

Прокололся он глупо – слишком вошел во вкус и сам поверил, что он сын председателя Совета Министров. Однажды схема связи почему-то не сработала, и в сибирском лесном районе ему и машину к самолету не подали и даже гостиницу не заказали. Юрик сорвался, наорал на первого секретаря райкома партии. Тот оказался из молодых, принципиальных. Он позвонил в обком партии и потребовал объяснить, почему его не предупредили о приезде сына Косыгина. Из обкома позвонили в Москву.

Юрика исключили из партии и уволили из «Лесной промышленности». Он развелся с женой, в браке с которой при всей его фиктивности успел нажить двух детей, вернул девичью фамилию, долго и безуспешно судился, отрицая свое отцовство, потом долго с судами разменивал квартиру жены, и в конце концов оказался в десятиметровой коммуналке с 33-мя процентами алиментов.

На некоторое время он исчез кругов журналистской Москвы, а потом вдруг объявился в предвыборном штабе Ельцина, стал депутатом первого Всероссийского съезда народных депутатов, вошел в доверие к тогдашнему мэру Москвы Гавриилу Попову и к его преемнику Лужкову, занимал какие-то должности, состоял в комиссиях. В обмен на свою коммуналку получил от Моссовета трехкомнатную квартиру на Соколе, часто менял иномарки и очень любил подъезжать на новой машине к Центральному дому журналиста. У него было все для успешной политической карьеры. Кроме одного.

Высокий сухопарый блондин, не лишенный обаяния, на взгляд Лозовского пошловатого, но неотразимо действующего на женщин, особенно интеллигентных, всегда очень тщательно, со вкусом одетый, подстриженный у классного парикмахера, с глубоким баритоном, с ловко подвешенным языком, он мог говорить без подготовки на любые темы перед любой аудиторией. Но на телевидении, куда он, как любой политик, рвался, укорениться не получилось.

После первых же секунд прямого эфира режиссер вывел его из кадра, так как на телеэкране, особенно на крупных планах, беспощадно обнажающих суть человека, Казимиров выглядел тем, кем и был в действительности – бессовестным ловчилой с пустыми глазами и с голодным блеском в глазах.

В свое время, выяснив, что на роль нового главного редактора «Курьера» мэр Лужков утвердил Казимирова, Лозовский грудью встал на защиту Попова. Что там ни говори, а Попов был профессионалом и знал, что такое для любого издания профессиональные журналисты. Юрик же, ни на секунду не задумавшись, разогнал бы всю редакцию, превратил бы «Российский курьер» в придворный листок вроде «Тверской, 13», и самое большое через полгода еженедельник растерял бы всех своих подписчиков и закрылся. Юрика это ничуть бы не огорчило – он выполнил указания мэра, а все остальное для него ровно ничего не значило.

Лозовский знал, что после того случая Казимиров заимел на него зуб, и он будет первым, кого Юрик под тем или иным предлогом выживет из редакции.

Но сейчас это не имело значения. События последнего времени, которые Лозовский так ловко встроил в привычный ему, спокойный миропорядок, начали словно бы разбухать, наливаться тайным зловещим смыслом. Телеграмма из Тюменского УВД будто пробила защитную оболочку, и из пробоины потянуло космической бездной, жутью.

Не обращая внимания на протесты охранника, Лозовский загнал джип на служебную стоянку и решительно вошел в мэрию.

Кабинет Казимирова на втором этаже мэрии примыкал к небольшому конференц-залу. При появлении Лозовского Юрик сидел в глубоком офисном кресле, водрузив на стол длинные ноги, и метал дротики дартса в укрепленную на дальней стене мишень. Цель поражалась кучно, в самый центр. На стук двери он лениво оглянулся, тотчас вскочил и пошел навстречу Лозовскому, широко расставив руки. Но в последний момент целоваться раздумал и ограничился дружеским похлопыванием по спине.

– Старичок! Ты не поверишь, но я счастлив. Увидеть тебя, старого друга, через столько лет! Сколько мы с тобой знакомы? Почти двадцать лет! Ты чувствуешь? Мы уже мыслим не годами, а десятилетиями!

Неожиданно он отстранился и с изумлением осмотрел Лозовского:

– Старичок, ты куда пришел? Ты бы еще в кроссовках пришел! Господи Боже мой! Свитерок, джинсы. А пиджак? Ты его на барахолке в «Луже» купил?

– Не знаю. Купила жена. Может, и в «Луже». Но лейбл у него «Хуго Босс».

– А галстук, галстук! Хоть галстук мог бы надеть!

– Зачем? – спросил Лозовский. – Я же не жениться пришел.

– Босяк! – засмеялся Казимиров. – Как был босяком, так и остался. Но я все равно рад тебя видеть. Не вкусить ли нам по этому поводу по соточке «Чивас ригал»? Тонкая, доложу тебе, штучка. Для тех, кто понимает.

– Спасибо, в другой раз, – отказался Лозовский. – Я на машине. Да и дела.

– Все дела, дела! А между тем… Вот послушай! Что слышишь?

– Машины.

– Это не машины! Старичок, это не машины! Нет, не машины! Это шумит проходящая мимо нас жизнь! Ладно, дела так дела. Выкладывай.

– Ты не мог бы организовать мне встречу с мэром? Минут на пять.

– Когда?

– Сегодня.

– Старичок, нет проблем! Сейчас иду к Юрию Михайловичу, он бросает все дела и бежит на встречу с тобой. Только почему пять минут? Давай – час. А? Поболтаете о том, о сем. Согласен?

– Эта встреча нужна не мне.

– Кому?

– Тебе.

– Заинтриговал.

– Твоя фигура в качестве главного редактора «Российского курьера» еще актуальна?

– Допустим.

– Вот за этим я и пришел.

– Ага! – злорадно каркнул Казимиров. – Достал тебя Попов?

– Достал.

– А что ж ты… Старичок! Мы стояли на золотой жиле! Президентская компания! И какая! Да мы бы столько бабла нарубили! На «альфа-ромео» сейчас раскатывали бы!

– Ошибся, – покаялся Лозовский. – Не прочувствовал ситуацию.

– Сейчас прочувствовал?

– Сейчас прочувствовал.

Юрик быстро произвел в уме какие-то вычисления и удовлетворенно кивнул:

– В следующем году – выборы в Думу. Потом – снова президентские. Годится, старичок, мы свое наверстаем! – Подозрительно спросил: – Обратного хода не дашь?

– За базар отвечаю, – заверил Лозовский. – Ситуация сейчас такая: или он, или я.

– Посиди, провентилирую обстановку.

– У мэра?

Казимиров только головой покачал:

– Ну, ты шланг! У мэра! Я его только на планерках вижу. Не у мэра.

– У кого?

– Я знаю у кого. Мариночка, кофе для моего гостя, – распорядился он по интеркому и стремительно вышел из кабинета.

Вернулся он минут через сорок. Лозовский успел выпить чашку растворимого кофе, принесенного секретаршей, пометал дротики дартса, ни разу не попав даже близко к центру мишени, постоял у окна, глядя на заполненную машинами Тверскую и памятник Юрию Долгорукому, обросший инеем от сырости, сменившей свирепые рождественские морозы.

Юрик вошел так же стремительно, как и вышел, молча уселся в кресло, положил ноги на стол и принялся швырять в мишень дротики. Кучность оставляла желать лучшего.

– Чего ты ждешь? – спросил он, не глядя на Лозовского. – Вали, тебе здесь нечего делать.

– В чем дело?

– Он спрашивает! Он, сука, спрашивает! – завопил Казимиров. – За что ты меня так, старичок? Я же тебе ничего плохого не сделал. Ладно, хорошего тоже не сделал. Но ведь и плохого не сделал! А это гораздо важней! За что же ты меня мордой об забор, а? Я разогнался, раскатал губу…

Лозовский отобрал у него дротики, сбросил со стола его ноги и сел напротив.

– Успокойся и объясни, в чем дело.

– В том, что никто, даже сам мэр Москвы, не сможет уволить Попова! Вот в чем!

– Почему? У мэрии контрольный пакет «Курьера», у меня блокирующий. Вместе это квалифицированное большинство.

– У мэрии нет контрольного пакета «Курьера»! У мэрии нет ни одной акции «Курьера»!

– Как это нет? – не понял Лозовский.

Голодные глаза Юрика засветились злорадным интересом:

– Ты хочешь сказать, что ничего не знал?

– Чего я не знал?

– АФК «Система» продала акции «Курьера». Все до единой. С разрешения мэра.

– Кому?

– Акционерному обществу «Союз». Президент – некто Кольцов. Какой-то крупный нефтепромышленник из Тюмени.

– Когда?

– Три дня назад. Все документы уже оформлены. Ты в самом деле ничего не знал?

– В самом деле, – подтвердил Лозовский.

– Старичок, это единственное, что тебя извиняет. А меня утешает. Когда ты задробил мою кандидатуру, я подумал: он об этом еще пожалеет. И что? За ошибки всегда приходится платить. Тебе выкатили счет – плати! Скажу тебе больше. В мэрию Кольцов приезжал с Поповым. Что это может означать? То, что он передал Попову в доверительное управление контрольный пакет акций «Курьера». И ты по уши в говне. С чем я тебя искренне и от всей души поздравляю!

V

Вернувшись в «Правду», Лозовский, не заходя в загон, вошел в клетушку секретариата, где, зажатый между столами двух молодых помощниц, взъерошенным раздраженным ежом горбился над ноутбуком ответственный секретарь Гриша Мартынов.

– Володя, не время, – не отрывая глаз от монитора, предупредил он. – Сдаем номер. Если по делу – десять секунд.

– По делу, – кивнул Лозовский. – Девочки, пойдите в загон, выпейте кофе, отдохните. А то этот тип вас совсем заездил. То, что он себя заездил, это его личное дело. А вот ваши молодые жизни жалко.

Помощницы неуверенно посмотрели на Мартынова.

– Три минуты, – разрешил он.

Девушки поспешно похватали сигареты и выбежали из кабинета, стуча каблучками.

– Ножки-то, а? Козочки! – заметил им вслед Мартынов. – Знаешь, Володя, что такое старость? Это когда удовольствие превращается в обязанность, а обязанность в удовольствие. Где наши молодые годы?

– Не прибедняйся. Глаз живой, ножки видишь – значит, еще не старость. Очерк Степанова «Формула успеха» заверстан?

– Стоит. А что?

– Хочу посмотреть.

– Сбросить на принтер?

– Можно с экрана. Ты сам читал? – спросил Лозовский, пока Мартынов искал нужный файл.

– Конечно, читал. Какой-то ублюдочный материал. Есть сильные куски и тут же совершенно жлобские вставки. Вот, сам смотри, – показал Мартынов на монитор. – «След вездехода уходил к северу по заснеженному руслу реки Нюды, терялся в распадках и болотах Самотлора, где день и ночь кланяются тундрам „качалки“ „Нюда-нефти“…» Хорошо, да? И тут же: «И где стоят современной конструкции вагончики промысловиков, в которых есть все условия для нормальной жизни людей: горячий душ, биотуалеты, телевизоры, оборудованные микроволновыми печами кухни». Как будто писали два разных человека.

– Так оно и было. Покажи оригинал.

Как Лозовский и предполагал, это была ксерокопия очерка Степанова с пометками Кольцова и редакторской правкой Попова. Очерк заканчивался фразой, вписанной мелким скопческим почерком главного редактора «Российского курьера» вслед за последней фразой Степанова: «– Борис Федорович, вы счастливый человек?» «– Да, – ответил мне Христич. – Я счастливый человек, потому что оказался нужным России».

Лозовский сунул оригинал в бумагорезательную машину, нажал пусковую кнопку и подождал, пока ксерокопия превратится в бумажную лапшу.

– И что ты этим хочешь сказать? – поинтересовался Мартынов.

– Очерк Степанова не пойдет в следующем номере.

– Пойдет, – со вздохом возразил Мартынов. – У Попова он на контроле. Я ничего не могу сделать.

– Можешь, Гриша. И сделаешь. Нужно.

– Володя, я очень ценю нашу дружбу. Но войди в мое положение. На мне семья. Попов меня уволит. Он и так на меня зуб точит. А другой такой работы я не найду. Даже с половиной зарплаты. Сам знаешь, как сейчас: больше тридцати – отдыхай, старый. А мне уже полтинник. Так что… Сам понимаешь.

– Понимаю. Что ж, нет так нет, – равнодушно, сонно проговорил Лозовский. – Все имеет свои пределы. Почему дружба должна быть исключением? Извини, что расстроил тебя своей просьбой. Будь здоров, Гриша.

– Да погоди ты! – с досадой бросил Мартынов. – Вскочил! Все такие нервные стали! Чуть что – сразу вскочил!.. Что-то серьезное?

– Да.

– Очень?

– Очень.

– Объяснишь?

– Нет.

– Понял. Если я задержу сдачу очерка на три дня – может, хватит? Отправлю материал в досыл. В типографии, конечно, поднимут хай. Две полосы – в досыл! Но это я переживу. Трех дней хватит?

– Может, хватит. Может, не хватит. Если не хватит, что можно сделать?

– Только одно: вирус. Сейчас гуляет новый вирус. Slammer. Свирепая штука. Кибер-джихад. Но он не может выесть только одну статью. Поплывет вся база данных.

– Пусть поплывет.

– Мы сорвем выпуск номера. За все время у нас такого не было ни разу.

– Теперь будет.

– Черт. Уволит он меня. Как пить дать уволит. Ладно, Володя, сделаю. Для тебя – сделаю. Но ты постарайся уложиться в три дня, а?

– Постараюсь, – пообещал Лозовский. – А насчет уволит… Он уволит тебя в любом случае. Как только я уйду, следующим будешь ты.

– Ты хочешь уйти? – встревожился Мартынов.

– Нет. Но, возможно, придется.

– Плохо у нас в «Курьере», Володя, плохо. Прямо беда.

– Это полбеды, – возразил Лозовский. – В России у нас плохо – вот беда.

– Да, и в России. – Мартынов тоскливо посмотрел в окно. – Даже погода. Это погода? Это не погода, а какая-то муть.

– Знаешь, как говорит мой тесть? Погода зависит от настроения народа.

– А что? Очень может быть. Ладно, договорились. Сделаю. Гони из загона моих коз.

Но до загона Лозовский не дошел. В коридоре его перехватил Броверман, взял под руку и увлек на пятый этаж, куда журналисты «Курьера» никогда не заходили. Здесь располагалась какая-то крутая «лимитед», в торце у окна, выходящего на улицу Правды, было оборудовано место для курения – с современными креслами, даже с телевизором, который, впрочем, никогда не работал.

– Что происходит, Володя? – спросил Броверман, нервно закуривая.

– Тебе лучше знать, – ответил Лозовский. – Меня не было почти неделю. А что происходит?

– Сашу Костычева Попов уволил.

– За что? Опять закирял?

– Да нет, пришел слегка поддатый. Попов унюхал, сразу – приказ. Стас Шинкарев уволился.

– Когда?

– На следующий день после того как ты улетел в Тюмень.

– Со скандалом?

– Нет. Часа два сидел у Попова. Попов даже вышел его проводить. Сказал: «Стас, заглядывай, всегда рад тебя видеть».

– Ну, уволился. И что?

– Прилетал Кольцов.

– Знаю.

– Он купил типографию в Красногорске. Тоже знаешь?

– Нет. Знаю, что собирался.

– Купил, сейчас его юристы заканчивают оформление сделки.

– Чем это плохо? Будем печатать «Курьер» практически бесплатно.

– Другое плохо, Володя. Выдавливают нас из «Курьера». Вчера Попов предложил мне подать заявление по собственному желанию. И передать все дела его человеку. Ну, понимаешь, какие дела. Все завязки и рептильный фонд.

– Что ты ему ответил?

– А что я мог ему ответить? Ответил, что у меня нет никакого собственного желания уходить из «Курьера». Он сказал: не хотите уйти по-хорошему, уйдете по-плохому. Признайся: ты продал свой пакет акций «Курьера»? Только честно, Володя. Мы свои люди, я пойму.

– Савик, если я соберусь продать свой пакет, ты будешь первым, кто об этом узнает.

– Значит, не продал? Тогда в чем же дело? Попов чувствует себя полным хозяином положения. Почему?

– Кольцов купил у московских властей контрольный пакет наших акций. И, похоже, передал их Попову в доверительное управление.

– Это финиш, – сокрушенно заключил Броверман. – Все, финиш. Загнется «Курьер». Жалко. До слез жалко.

– Какие проблемы? – холодно удивился Лозовский. – Для тебя это бизнес. Займешься другим бизнесом. «Курьер» загнется? Ну, туда ему и дорога.

– Не думай обо мне хуже, чем я есть. Ты плохо сказал о «Курьере». Я понимаю, в редакции разброд, многие смотрят в рот Попову, тебе обидно. Не нужно обижаться, старина. Они люди. Все мы люди. И живем не как хотим, а как получается. Сентиментальным я стал. Старею. Но честно тебе скажу: мы с тобой сделали «Курьер», и это было лучшее в моей жизни. Ну так что, подавать мне заявление по собственному?

– Не спеши.

– Думаешь, можно что-нибудь сделать? – оживился Броверман.

– Попробуем. А получится или нет – это уж как повезет.

Добравшись наконец до загона, Лозовский повесил в шкаф дубленку и уселся в свое кресло.

– Прочитали? – спросил он, кивнув на телеграмму из Тюменского УВД и ксерокопию очерка Степанова, лежавшие на столе Регины.

– Да, – сказала она. – Прочитали.

– Мысли появились?

– Примерно две, – ответил Тюрин. – И обе плохие.

– Что ж, давайте подобьем бабки.

Дверь загона открылась, на пороге возникла Милена Броневая.

– Хай, коллеги! – весело поздоровалась она. – Лозовский, ты хотел сказать мне что-то приятное. Я просто умираю от любопытства!

VI

Лозовский привык видеть Милену Броневую в черной коже, в ковбойских сапожках, которым явно не хватало шпор, и с сумкой вроде кавалерийского седла. Его даже тянуло иногда выглянуть в окно и посмотреть, где привязан ее конь.

Сегодня она была неузнаваема. Серо-жемчужного цвета элегантный костюмчик делового покроя с узкой юбкой длины вполне целомудренной, но все же позволяющей оценить стройность ножек. Белоснежное жабо, из пены которого прорастала длинная шея и маленькая головка с туго стянутыми узлом на затылке черными, мелко вьющимися волосами. Строгий макияж, никаких фенечек, даже перстней на ее руках стало меньше. Под мышкой – плоская сумочка из белой кожи со стильным золотым лейблом «Монблан».

– Милена, нет слов! – искренне восхитился Лозовский. – Ты прямо бизнес-леди!

– А я и есть бизнес-леди, – не без некоторого самодовольства подтвердила Милена. – Куратор культурных программ в пресс-службе очень нехилой фирмы.

– Какой?

– Не скажу. Узнаешь, когда я буду давать вам рекламу. Если буду.