Текст книги "Этот мальчик"

Автор книги: Виктор Голявкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Вдруг как заору:

– Чтоб я больше вас не видел! Слышите?

А они смотрят на меня и ничего не понимают.

Я поглядел на свои кулаки и сказал:

– Ну то-то! Кто полезет – получит!

Ничего совершенно не сообразили. Но объяснять тут некогда.

Гордый, я шёл домой.

В прихожей у нас стоит большое зеркало. Оно давно стоит, но я его почти не замечал, а тут решил посмотреть на себя в это зеркало.

Посмотрел. Вытер пот со лба платком. Волосы поправил. Ещё раз как следует на себя посмотрел. И тут у меня мелькнула мысль: между прочим, я, пожалуй, самый красивый мальчишка из всех, которые тут ходят.

Конечно, это так и есть. Все должны об этом знать. Да все, наверно, и так знают.

Зеркало осталось стоять на своём месте, а я побежал. Я бежал к Васе как можно скорей застать его дома.

Застал.

И тут я сразу увидел, какой Вася хилый. Во рту зуба нет. Какой-то растерянный.

Тут-то я его и решил ошарашить.

– Ты знаешь, говорят, я самый аккуратный, самый сильный, самый красивый человек.

– Кто говорит? – испугался Вася.

– Все говорят. Думаешь, нет?

– Ну да, не может быть…

– А ты что, не видишь, что ли?

– Так не бывает… – лепечет Вася.

– Ну и дурак же ты, – говорю.

Нечего мне с ним больше разговаривать. Ясно, он ничего не понимает. Ни чуточки.

Ну и пускай дома сидит, а я пошёл.

У кого бы ещё спросить про это самое? Ага, а бабушка на что? Старые люди бывают самые умные. Они всё знают да помалкивают. Потому что никто у них ничего не спрашивает. А вот я и спрошу.

И спрашиваю как самый вежливый человек на свете. Самые первые слова у меня теперь «пожалуйста» и «извините».

– Скажи, пожалуйста, бабуля…

– Не знаю, не знаю, ничего не знаю…

Я ещё и заикнуться не успел, а она уже не то мне отвечает.

– Да погоди, пожалуйста, извини… Понимаешь, бабуля, я сегодня избил всех!

– Господи! Не дай бог, – говорит.

– Лезут все, понимаешь. Я всех и раскидал. Я самый сильный, правда?

– Ой, ой, ой, батюшки светы…

– Да не батюшки, не батюшки! Ты на меня погляди: улыбка что надо. Зубы все давно выросли.

– Хороший мальчик, – говорит бабушка.

– Говорят, я самый красивый мальчишка!

– Верно говорят, – говорит бабушка. – Умный мальчик, красивый. Зря люди не скажут.

– Бабушка, а это правда?

– Правда, истинная правда, – говорит бабушка. – Я врать не буду.

– Надо маме про это сказать. Скажи ей, пожалуйста сегодня, бабушка. Скажешь? Да?

– А как же. Скажу, скажу дочери… всё скажу.

– Ну ладно, – говорю, – извини, пожалуйста.

Ну вот видите, всё как есть подтвердилось.

Осталось до ужина подождать. Все сядут за стол. Вся семья в сборе. И бабушка всё, что нужно, всем объявит. Пускай родители знают, какой у них сын.

Вот наконец собираются. Только отец у себя в комнате задержался. Да и лучше, что его нет. Начнёт шутить. А мне не до шуток. Я человек серьёзный.

Сидим едим. Я пристально смотрю на бабушку. Неужели не понимает, что пора начинать. Всё сначала, что ли, ей объяснять? Толкаю её локтем и смотрю ей прямо в глаза. Она отодвинулась от меня и как ни в чём не бывало продолжает закусывать. Никогда не думал, что у неё такой зверский аппетит.

На ногу ей незаметно наступаю. Надо же ей напомнить.

Она как вскрикнет и хлеб уронила на пол.

Я как человек вежливый кидаюсь кусок поднимать.

– Вот, пожалуйста… – говорю.

– Молодец, – говорит мама. – Спасибо.

– Я вообще, если хочешь знать, самый вежливый, самый красивый, самый сильный человек.

– Почему? – спрашивает.

– Говорят.

– Кто сказал?

– Весь город, – фу ты! – вся школа говорит.

В это время как раз отец появляется. Как всегда не вовремя. А он, наверно, считает, как раз в самое время.

Интересно, он слышал или не слышал наш разговор?

Говорит:

– Не понимаю, зачем же быть и самым глупым человеком?

Фу ты, чёрт, слышал, оказывается.

Мама стала смеяться.

Но я решил не сдаваться.

– Почему глупый? А вот и нет!

– Ну, что ты красавец, каких мало, я, положим, сам вижу. Не спорю. Согласен. Но в чём, в каком конкретном деле ты показал свою силу? Расскажи.

Я даже вспотел. Платком своим вытираюсь. Весь красный. Подавился. Закашлялся. «Чего, – думаю, – отец родной к сыну пристал?»

А он не отстаёт.

– Нельзя быть просто так сильным. Не бывает. Враньё это. Вот если, скажем, отцу или матери какое-то дело трудно, не под силу, не справиться, а сын может их выручить, тогда понятно – он сильный.

– Ну да, – говорю. – Ты неправ. Такого дела не будет.

– Как не будет? Обязательно будет!

– Ты хитренький, нарочно говоришь, чтобы я ждал?

– Подожди немного.

– Дай честное слово, что, правда, будет.

– Честное слово, будет! Все твои дела впереди.

– А долго ждать?

– Не долго. Я постараюсь поскорей.

– Ну тогда ладно, – говорю. – Всё в порядке.

Фу ты! Вытер я последний раз пот с лица. Сразу легче стало. Пока можно жить спокойно.

И чего я выдумал, сам не знаю, как это вышло.

Вечером нормальный человек, у которого всё в порядке, ложится спать.

А утром нормальному человеку вставать лень. Спать хочется. Но он, видите ли, всё равно должен вставать и идти в школу.

Вчера я в школе дрался. Не пойду сегодня в школу! Я даже подпрыгнул в постели, до чего мне это понравилось. Родители давно на работе. Бабушка спит, наверно; её не слышно. Я ей скажу, рано. Она мне поверит, я знаю.

Я натянул на себя одеяло.

Вдруг кто-то сорвал с меня одеяло…

Тьфу, наша собака Пташка. Вот не ожидал. Ни разу с меня одеяло не стаскивала, а тут пожалуйста. Покоя не дают нормальному человеку. Хочешь не хочешь, всё равно будут будить, кормить, провожать в школу, а там уроки спрашивать.

Делать нечего. Я сам встаю, одеваюсь…

Сначала я решил зайти к этому мальчику. Подошёл к его двери, Звонить не стал. Это нормальные люди утром встают. А он ведь необыкновенный, наверно, ещё спит. Ему в детский сад даже не надо. Вот жизнь у человека! И как ему это удаётся? Я сел на ступеньку лестницы, посидел, позавидовал: неохота быть нормальным человеком. Но не сидеть же тут, когда все нормальные люди сейчас в школе сидят. Я отправился в школу.

После уроков опять подошёл к этой двери и позвонил в звонок. За дверью было тихо. Никто не открывал. Я звонил ещё, ещё раз. Открылась соседняя дверь, старик сосед выбежал размяться. Он сказал, там никого нет дома. Они все улетели.

– Как улетели? Навсегда улетели?

– Вернутся.

– Они на самолёте улетели? – спрашиваю.

– Конечно. Я слышал, они отправились полетать на дельтапланах.

Ну вот, необыкновенные люди на дельтапланах летают, а я даже толком не знаю, что это такое. Мне стало печально.

Домой я решил не спешить. В школу больше совсем не ходить.

Брожу по улицам. На улице стало холодно. Но я нарочно распахнул пальто и снял шапку.

Я знаю, необыкновенные люди могут ходить по снегу босиком, зимой в мороз в проруби купаться. И им от этого не холодно, а даже жарко.

А я сижу всё время дома в тепле, потому ничего не знаю, ничего не могу, и голова даже не работает.

Чувствую, постепенно замерзаю. Тут я вспомнил, что есть на свете жаркие страны, где никогда не бывает холодно. Представил себе такое и будто теплее стало.

В жарких странах, я читал, и звери живут необыкновенные. Не то что здесь – одни кошки да собаки. Там бегемоты живут, крокодилы и другие разные звери.

Вот жил бы среди необыкновенных зверей, и сам, может, был бы необыкновенным. И что мне крокодилы? Мне и крокодилы были бы нипочём.

Одни крокодилы лезут в голову, а больше ничего не лезет. От холода, наверно. Вот привязались, вот втемяшились.

Подходит как будто ко мне крокодил и говорит человеческим голосом:

– Смотри-ка, совсем замёрз, весь посинел, дрожишь. Простудишься.

– Ну уж нет, – говорю. – Пускай другие простужаются. У меня есть задача поважней. Мне совсем не холодно, а жарко, если на то пошло.

Ходил, ходил по улицам, незаметно как-то домой пришёл.

Всю ночь мечтал о необыкновенном, которое сбылось.

Утром возле своей кровати я увидел отца, мать, бабушку и доктора в белом халате.

– Ну вот, наконец он открыл глаза, – сказала мама. – Как ты себя чувствуешь?

– Всё в порядке, – говорю.

– Ничего себе в порядке: всю ночь бредил от жара. Мы не могли тебя разбудить. Думали, ты вовсе не проснёшься. Доктор, что же делать?

– Придётся лежать. Очень сильно ребёнок простудился.

– Я не простудился! – закричал я.

– Тише, тише, – сказал отец. – Что с тобой?

– Потому что я не простудился! – опять крикнул я.

– Опять бредит, – сказала мама.

– Ничего, поправится. Он парень сильный, – сказала доктор.

«Хорошо, что не надо вставать, как всем нормальным людям», – подумал я и уснул. Мне снились полёты, я не хотел открывать глаза, так мне это нравилось.

Когда мне надоело всё время спать, пришёл папа и стал со мной беседовать.

– Как же это тебя угораздило так здорово простудиться. Первый раз в жизни ты заболел.

– Я не от простуды заболел, – твердил я.

– Отчего же?

– Оттого что я нормальный, обыкновенный человек и мне ужасно скучно.

– Что ты ерунду городишь, опять бред какой-то. Хотя… погоди, ты всё время кричал во сне, что ты хочешь быть необыкновенным мальчиком. Каким же ты хочешь быть?

– Да, я хочу быть необыкновенным. – И я громко заплакал.

– Опять с ребёнком истерика, – сказал папа.

– Это не истерика! – заплакал я ещё громче. – Я правда хочу.

– Да ты совсем ослабел. Успокойся, малыш, успокойся. Это не легко. Чего тебе да и нам всем стоит. Зачем тебе это, малыш?

– Надо! – сказал я сквозь слёзы.

– Ладно, – сказал папа. – Что-нибудь мы с тобой обязательно придумаем. Даю тебе честное слово. – Он вытер мне слёзы своим платком.

Что же папа необыкновенное придумает – интересно?

А пока он ещё не придумал, я сижу на стуле и тоже думаю: что мне делать?

Ничего не придумывается.

Я ещё сильнее думаю, раскачиваюсь на стуле так, что стул трещит и шатается. Но делать мне всё равно нечего.

Когда папа с работы пришёл, я его сразу спросил:

– Ну, что ты придумал?

– Ты о чём? – спросил папа.

– Ты же вчера обещал что-нибудь необыкновенное придумать.

– Ах, вот оно что! Обязательно сегодня, что ли, надо? Я между прочим, с работы…

– А ты что, целый год, что ли, будешь думать?

– Есть ещё время. Куда торопиться?

Ох и расстроился я после этого.

Он думает долго, а мне ждать неохота!

От досады я стал так раскачиваться на стуле, что стул развалился и я на пол грохнулся.

Вскочил. Собрал части стула и в сторонку отодвинул, никто не увидит. Когда все уйдут, возьму и сам починю.

Вот будет у меня дело.

Они ушли, а я один остался.

Смотрю в окно: вон они идут, бабушка с кошёлкой и моя собака Пташка. Пташка рядом с бабушкой бежит, на дом оглядывается, наверно, хочет мне лапой помахать.

Небо синее. Облака. Солнце светит, и деревья качаются. Кругом летают воробьи и к нам на подоконник садятся.

Хорошо на улице.

Но мне надо стул починить, который я сломал вчера. Пока никто об этом не знает. Здорово я думал, так что стул не выдержал, развалился.

Сначала в кухню пошёл. Открыл холодильник, там еда разная. Надо подкрепиться.

Я взял хлеб. Отрезал кусочек и солью посыпал. Попробовал. Вкусно. Но ещё чего-то хочется.

Я взял из холодильника яйцо и сварил его.

Я ел хлеб с маслом, с яйцом и солью. Очень вкусно. Но ещё чего-то хочется.

Варенья с хлебом поел. Ещё чего-то хочется.

Пить хочется. Вот молоко – молока попил. Киселя попробовал. Воды захотелось.

Налил из крана в стакан воды. Выпил воду – наконец наелся!

Правильно бабушка говорит: хлеб самая вкусная еда, а вовсе не пирожные. С хлебом всё можно есть. Без хлеба было бы хуже.

Ушёл из кухни. Взял молоток и гвозди.

Я вколачиваю в стул побольше гвоздей, чтобы он крепче держался и больше никогда не разваливался.

Готово. Можно спокойно кому хочешь садиться и сидеть. Ни за что не сломается.

Ещё один гвоздь в стену вбиваю. Свой портрет на него повешу. Фотографию. Чтобы все видели, какой я толковый человек.

Убрал молоток.

Сел на свой стул.

Так. Всё в порядке. Никто не может сказать, что в доме некому гвоздя забить.

Смотрю на свой портрет.

Хороший, между прочим, портрет получился.

Улыбающийся!

Так, значит. Всё в порядке. А дальше мне что делать? Сижу на стуле и быстро соображаю. Одного дома оставили, ушли…

Вдруг слышу: в доме кто-то есть. Кто-то ходит. Пошёл на цыпочках и заглянул в кухню.

На столе сидел воробей и клевал остатки яйца. Он заметил меня и мигом вылетел в открытую форточку.

Вот интересно. Я подбежал к окну, но воробья и след простыл.

Опять я пошёл и сел на стул, сижу тихо: может быть, этот воробей опять прилетит, тогда я его поймаю и с ним поиграю.

Слышу: тихонько чирикает. Я на цыпочках притаился.

На столе в кухне клевали крошки два воробья, а третий сидел на форточке и сторожил. Он оглянулся и тихонько чирикнул. Сам слетел на стол, а ещё один сел на форточку. Потом и он слетел на стол, а другой прилетел на форточку.

Целая стая воробьёв клевала крошки хлеба на нашем кухонном столе.

Вот здорово: люди меня одного оставляют, а птицы навещают. Всегда буду теперь защищать птиц. Только не скажу никому об этом: пусть думают, что одному мне скучно было. Может быть, пожалеют.

Но вот бабушка дверь открывает. Я тогда дал знать воробьям, вбежал в кухню, и они все вылетели в форточку.

Собака, как вошла, сразу на кухню побежала. Она стала на задние лапы, и я дал ей кусочек хлеба. Она обрадовалась и проглотила хлеб. Зверей теперь тоже буду защищать, потому что собака у меня очень хорошая.

Мы с ней ушли из кухни, чтобы бабушке не мешать.

А теперь что мне делать? Когда я спрашиваю, мне всё время говорят: «Почитай, порисуй, телевизор посмотри». Надоело.

А вот не буду делать, что говорят!

А сами-то они что делают? Никогда не замечал.

Я проснулся оттого, что щелкнула, запираясь, наша входная дверь. И шаги отца глухо застучали по лестнице. Он пошёл на работу. Мне вставать не обязательно, раз я болен. И в школу пока не хожу. Буду спать, пока надоест.

Но звуки только начинались. Двери хлопали во всём доме, а одна дверь беспрерывно противно скрипела и визжала. Вздрагивал и завывал лифт, дворники громыхали мусорными баками. Хотя на улице почти темно, но многие люди уже не спят. И мне спать больше не хочется. Я встаю и заглядываю в кухню.

Весь стол заставлен книгами и грязными чашками, кофейником, чайником. Мама моет и перетирает чашки.

– У нас были гости? – спрашиваю.

– Нет, – говорит мама. – Отец ночью доклад писал.

Подумать только: доклады пишет. Вот это работа! С ума сойти! А я до сих пор не могу себе дела найти.

Мама тоже уходит. За ней закрывается дверь.

Я вовсе не собираюсь спать. Я собираю все свои книги и несу их в кухню. Я сам завариваю чай и кофе, наливаю во все чашки, из которых пил отец, и тоже начинаю пить и книги читать.

Читал, читал, потом решил кое-что написать. Ну, не доклад, конечно. А стих какой-нибудь сочиню. Ничего нет трудного, между прочим. Всё очень просто.

Только начал, бабушка пришла со стола убирать.

Я ничего не позволяю ей на столе трогать. Мне нельзя мешать. Я, между прочим, работаю.

– Бабушка, – сказал я, – лучше не трогай посуду, а то я заставлю тебя сказки про зайца рассказывать, которого ты сама никогда не видала. – Тогда она испугалась и отстала. Я, между прочим, давно понял, что она ни одной сказки до конца не помнит.

Но бабушка всё же здорово мне помещала. Сбила меня с толку, и я теперь не знаю, что писать. Смотрю в окно. Между прочим, все пишут про солнце, и я напишу про солнце. Как оно светит с голубого неба, и всё такое. Внимательно на небо смотрю. Там солнца пока нет, и небо не голубое, а какое-то не то серое, не то белое с серым. Непонятно, в общем, какое небо. Я решил подождать, когда небо голубым станет и солнце покажется. Когда небо голубое, сразу полная ясность.

Представляю себе, сколько, может быть, людей на земле в это время в небо смотрят. И каждый человек, наверно, как и я, ждёт голубого неба.

Когда небо голубое, спокойно на душе. А вот если небо не голубое, то неизвестно, чего от неба ждать.

Как польёт дождь!

Гроза как ударит!

Снег как пойдёт!

Мороз как грянет!

В общем, я очень много раздумывал. Долго ждал с работы отца, а он всё не приходил.

И вот отец и мать пришли с работы.

А я не успел написать ни строчки.

– А что это такое? – вскрикнула мама, когда увидела на столе грязные чашки, те же самые, которые она мыла утром.

– Я тут работал, – говорю.

– А теперь убирай.

– Пожалуйста, – говорю. По крайней мере, есть что человеку делать. И я начинаю мыть чашки.

Отец сейчас будет спрашивать, как да что. А что я ему скажу, у меня же ничего не вышло. Скажет: не то делаю. Как бы переключить его внимание? Лучше я его сам спрошу: как да что. И вообще надо с отцом поговорить, как следует побеседовать, видно, он человек серьёзный. Между прочим, очень удобный момент для разговора. Только не знаю, как начать.

Я заволновался. Но всё же разговор начинаю.

– Ну как, – спрашиваю, – доклад? Кому ты делал доклад?

– Нашим рабочим.

– Зря ты им доклад делаешь. Пусть они лучше домой идут, там их дети ждут. Я ждал, ждал тебя, а ты не приходил.

– А ты эгоист, между прочим, – говорит отец.

Такая кличка мне вовсе не нравится. По-моему, это плохая кличка, а я хороший. Я, конечно, долго ждал отца. Но вот он пришёл, и я этому рад и мне вовсе неохота с ним ссориться. Но чувствую: разговор идёт не в ту сторону, неприятный разговор получается. Надо на что-нибудь другое переключить.

И я говорю:

– Скажи, пожалуйста, папа, ты знаешь какое-нибудь стихотворение про небо?

– Зачем? – спрашивает. – Про какое небо? Ни с того, ни с сего…

– Про голубое, конечно, – говорю.

– Что-то мне сейчас в голову ничего не приходит, – говорит.

– Вот, – говорю, – представь себе, и мне ничего не приходит. Весь день смотрел на небо и не увидел там ничего.

– Почему, собственно, небо обязательно голубое?

– А какое же?

– Ты ночное небо видел?

– Глядел, – говорю, – однажды, да ничего не понял. А какое, по-твоему, небо?

– Не знаю. Надо подумать.

– Подумай, пожалуйста.

– А что, так скоро надо? Голубое, голубое… небо голубое… А почему обязательно голубое?! Красное может быть!

И тут мне в голову сразу пришёл стих:

 
Небо белое, серое, чёрное,
Голубое, зелёное, красное…
 

– Ты знаешь, – говорю, – совершенно правильно! Небо разное может быть. Мы с тобой правильно думаем!

– Я очень рад, – говорит папа, – что мы с тобой единомышленники.

Я протягиваю ему руку, и он пожимает мою руку совершенно серьёзно.

Очень удачный разговор, как видите, состоялся. Не поссорились. Наоборот, подружились. Дружеский разговор.

Но в это время в форточку несётся детский плач. Какой-то ребёнок, видите ли, не хочет домой идти, а родители его уговаривают.

Я захлопываю форточку. И что это маленькие дети орут, как ненормальные? Неужели нельзя договориться потише? Надо уметь разговаривать со своими родителями. Как я, например. Сам нашёл общий язык.

Теперь мне со всеми хочется дружески беседовать.

Но не с кем. Все своими делами заняты и разговаривать со мной опять некому.

Тут я вспомнил про Васю. Хорошо бы он зашёл ко мне, я бы с ним дружески побеседовал. Эх, Вася, Вася…

И вдруг – представляете! – открывается дверь, и Вася входит.

– Как дела? Какие новости? – спрашиваю.

– Плохие новости. Посоветуй мне что-нибудь. У нас некоторые мальчишки над всеми смеются. Взяли в моду клички придумывать.

– Какие же это новости? Это и при мне было. Всю жизнь они с кличками да прозвищами носятся.

– Некоторые очень даже обидные. Мне ужасную кличку придумали!

– Какую?

– Не могу тебе сказать.

– Как же я тебе тогда буду советовать?

– Язык не поворачивается. Ужасная, оскорбительная кличка.

– Ну, а ты?

– Да тут повеситься можно, застрелиться можно, утопиться можно!

– Ещё чего! Ты погоди с этим. Дай мне поправиться. Я не хочу с тобой расставаться.

– А как мне разговаривать с НИМ?

– Если ты утопишься, ОН будет ходить, строить рожи разные и к другим приставать.

– Те, может, тоже пойдут топиться…

– Представляешь, сколько утопленников будет? Пол земного шара будет валяться в воде, а другая половина будет искать, кого бы ещё оскорбить. Что ОН тебе сказал?

– Такое говорит, что не могу сказать. Да если я скажу тебе, что ОН сказал… Нет, не могу сказать…

– Хватит тебе: ОН, ОН… Сам придумай ему такую кличку, чтобы ОН закачался.

– Какую? Тоже оскорбительную?

И тут я ему посоветовал вот что:

– А ты придумай кличку наоборот: не оскорбительную, а какую-нибудь хорошую кличку.

– Ишь ты, – говорит. – ОН мне плохую, а я ему хорошую? Да ты что?

– Понимаешь, – говорю, – это поставит ЕГО в тупик.

– В какой тупик? – разочаровался Вася.

– Может быть, после этого он подойдёт к тебе и скажет: «Извини, пожалуйста, что я тебе такое сказал, а ты вовсе не такое». Как ОН тебя назвал-то?

– Вот пристал. Спрашиваешь и спрашиваешь, мне и так тяжело об этом вспоминать, не видишь разве? Что-то не верю я в это. Вдруг ОН такой дурак, что ни в какой тупик его не поставишь?

– Да объясни ты ему по-человечески, что ты не… Как ОН тебя назвал-то?

Вася в затылке почесал и задумался: может быть, и у него мелькнёт какая-нибудь подходящая хорошая мысль.

– Думай, думай, – говорю, – не бойся. Ты же хороший парень, я давно тебя знаю.

– Спасибо, что ты так ко мне относишься. Я, понимаешь, раньше тоже думал, что я хороший, да и ты мне это говорил. Но когда ОН мне такое сказал, я даже про себя забыл. Обидно стало, понимаешь.

– А кто ОН? И что ОН тебе сказал?

– ОН – враг. Ты его знаешь, с нами в одном классе учится.

– Если с нами учится, то почему же он враг? Выходит, в классе одни враги, другие друзья? А ты кто такой?

– А ты как думаешь?

– Друг, наверно. У меня пока нет ни одного врага. А кто такие враги?

– Ну те, которые других оскорбляют.

– Неужели так просто стать врагом? Может, он по глупости это сказал?

– Наверно, глупые и есть враги, – говорит Вася.

– А ты умный?

– Не знаю…

– Про себя не знаешь, а про других знаешь? Если подумать, я тоже иногда бываю глупым. Только это потом видно, а не сразу. Один человек может быть и другом и врагом. Мне, например, всегда хочется быть другом, а врагом нечаянно получается.

– Вот стоит тебе о чём-нибудь подумать, у тебя сразу столько придумывается.

– Так вот слушай. Подойди к НЕМУ и попробуй найти с ним общий язык, спроси его: друг он или враг. И ты увидишь, что он тебе скажет: друг. Значит, у него тоже всё нечаянно вышло.

– А вдруг он скажет: враг?

– Ну если он такой дурак, то с ним дальше и разговаривать нечего, и обижаться нечего. Понятно?

– Не совсем.

– Понимаешь, кому нужны какие-то глупые враги? Он пустое место, и ты не обращай на него внимания.

– А как ты думаешь: враг на всю жизнь или может исправиться?

– А как по-твоему, тебе долго будет обидно или потом пройдёт?

– Ты знаешь, – говорит Вася, – кажется, уже проходит.

– Вот видишь, что значит работать головой – и тебе и другим хорошо. Я приду в школу, мы вместе с тобой будем головой работать. Одна голова хорошо, а две – лучше.

– Хорошо всё же иметь настоящего друга, как ты. А вот у кого друга нет, тому, наверно, хуже.

– Пусть головой работает, – говорю. – Тогда сразу кто-нибудь заметит и придёт посоветоваться. Они дружески побеседуют и станут друзьями. Можешь ты головой работать?

– Мне мешает лень. Она мне даже учиться мешает. Просто не знаю, что мне с ленью делать, так она ко мне пристала.

– Как же она к тебе пристала?

– Вот сижу на стуле и вставать неохота, сижу и сижу и ничего не думаю.

– Что это, болезнь, что ли, у тебя такая особая? Это, наверно, у тебя от обиды. Нечего тебе просто так сидеть на стуле! Вставай и иди по своим делам! Опыт со стулом у меня тоже был. Только я сидел на стуле не от лени, а от нечего делать. Я сидел и думал, что мне делать. Как назло, ничего не придумывалось. А стул трещал, трещал и развалился. Зато дело сразу появилось – стул чинить. Я взял и сам починил.

Вася застеснялся и, почёсывая в затылке, видимо, раздумывал о своей лени. Потом говорит:

– Наверно, с ленью надо бороться?

– Вот правильно, – говорю. – Борись с ней, гони её, дерись с ней напропалую. – Я дружески похлопал его по плечу. – Пошли её к чёрту! – Мы опять захохотали. – Лень для меня не проблема, – говорю. – У меня, понимаешь, другая проблема. Я в любое время могу взяться за любое дело. Но где взять это дело? Вот вопрос.

– А что ты сейчас делаешь?

– Я чиню свои игрушечные машины. Видишь, сколько их тут? Думаешь, это просто? С трудом получается.

– А почему они все сломанные?

– Я их специально сломал, чтобы потом починить. Чтобы никто не мог сказать, что я ничего починить не умею. А потом мне надо найти дело поважней.

Вася почесал затылок.

– Посоветуй, где мне такое дело взять? – говорю.

– Сразу не могу. Немного погодя, – сказал Вася. – Мне надо домой. Дома я подумаю, завтра приду и скажу.

И он встал со стула, который я сломал от нечего делать, а потом сделал. И он пошёл домой бороться со своей ленью.

А я остался у себя дома бороться со своим бездельем собственными силами. Поскольку от лентяя вряд ли дождёшься помощи в каком-нибудь деле. А ничего не делать трудно. Все что-нибудь делают.

С другом поговорил. Теперь мне надо с бабушкой поговорить. Наладить отношения. А то до чего дошло: бабушка разговаривать со мной не решается.

Связываться не хочет.

– Бабушка, где ты была, когда тебя у нас не было? Я этого совсем не помню. Откуда ты, бабушка?

– Я из деревни, – говорит бабушка.

– И как там в деревне, расскажи.

– Можно рассказать. Только это долго.

– Мне интересно.

– Неужто слушать будешь?

– А что?

– Теперь никто ничего слушать не хочет. Времени тратить не хотят.

– Честное слово, буду слушать. И время у меня пока есть.

– Ну, слушай. Сначала было хорошо. Весна. Солнце. Там у нас кругом черёмухи, рябины. Всё цветёт. Аромат в воздухе. Небо высокое, светлое. У нас, конечно, дом, семья. Всё хорошо…

Потом дети уехали в города.

Писем от них стали ждать.

Бывало, весь день прожду почтальона. И ночью жду дня. Луна с неба ярко светит. Пятно лунного света, будто письмо, лежит на полу. Тихо. Стараюсь не ворочаться.

Ведь если дети из родного дома уехали, они должны написать письмо о своей жизни. Почему же не пишут? Ведь знают, что дома писем ждут. Значит, плохо живут? Пусть всё равно напишут…

Слежу, как лунный квадрат бледнеет, потом исчезнет совсем, будто испарится. Чей-то петух запевает, другие начинают ему откликаться. Птицы запевают – рассвет начинается.

Я встаю, подхожу к окошку. Свет за окном неясен, туман колышется. В деревне появляется первый человек. Это пастух. Он хлопнет сейчас своим кнутом. В тумане не видно ни кнута, ни ног его – кажется, будто человек плывёт по туману. Он хлопнет кнутом на том конце деревни, и, пока идёт в другой, мне надо козу подоить.

Он хлопнет последний раз, свернёт кнут кольцами и повесит на плечо сбоку. Коза сбивает росу на траве и несётся с блеянием прямо к нему навстречу. Я выйду, доброго здоровья скажу. Пастух у нас как родной человек, всю жизнь был бессменный. Люди его уважали. Он умел накормить скотину.

Всё ещё было хорошо. Потом стало хуже и хуже.

Умер муж в одночасье. Схоронили. Холодно стало. Коза у меня ещё оставалась. Пастух ещё каждое утро подходил здороваться. Но вижу: он затосковал. Сгорбился. Старый кнут тащится сзади, как его прожитая жизнь.

Вот скотину поставили на зиму. Рассчитались с пастухом. Он купил в одном дому мяса, сколотил дощатый ящик, перекинул через него длинное полотенце, чтобы не резало плечо, пока несёт до станции, и поехал на поезде к сыну. Сын его жил в городе Москве. Говорят, старик спал на полке до самой Москвы. А когда хотели его разбудить, оказалось, он умер. Может, он умер от духоты, к которой был непривычен…

Коза у меня ещё оставалась.

Но она вскорости пала.

Я всё держалась.

Пойду, бывало, на пруд, а небо словно опустилось над водой и гребёнки волн теребят серые хвосты облаков. Мир будто сжался снизу и сверху, и нутро у меня будто надломилось в предчувствии долгой зимы.

Но я держалась, пока меня привидения не одолели.

– Привидения?! – я подскочил от неожиданности.

– Да, брат, привидения. Отворяют дверь, на пороге садятся и ждут чего-то. Я, бывало, как шарахну чем попадя – они отойдут, и я опять в своём дому хозяйка.

– А чем ты шарахала, бабушка? – спрашиваю.

– Все глиняные плошки об них перебила, все ухваты обломала. Потом уж решила начать новую жизнь и вот сюда к вам и приехала. Вот так дело было.

– А привидения дома остались?

– Да пусть их! И дом уже старый.

– Бабушка, а как умирают?

– Так. В землю уходят, и всё.

– Зачем?

– Жить надоедает. Устают от жизни.

– И я тоже умру? Я не хочу!

– Да тебе нечего и думать про это. Ты не умрёшь.

– Да? Я не хочу. А ты хочешь?

– У меня всё идёт к тому.

– Ну что ты, бабушка! Давай вместе жить. Не умирай.

– Да я уж устала. Да ты не бойся. Я, видишь, новую жизнь начала.

– Давай я тебе жить помогу.

– Зря мы с тобой этот разговор затеяли на сон грядущий.

Но вовсе не зря затеяли. Я ночью сон увидал.

Будто мы с бабушкой ходим по лесу, шуршим листьями. Осень. Мы ходим с ней долго. Потом вышли из леса и очутились у того деревенского пруда, про который бабушка говорила. Только пруд этот очень большой и едва-едва проглядывает на горизонте противоположный берег.

– Батюшки, ведь осень, осень уже, с листьев слёзы текут… – говорит бабушка.

А я вижу на берегу старую чёрную лодку и бегу к ней.

А бабушка мне говорит:

– Это мой челнок.

– Я хочу доплыть на нём до того берега и посмотреть, что там. Ты со мной поедешь, бабушка?

– Нечего мне. Я там была. Мой челнок для тебя не годится, он рассохся и течёт по всем швам, – говорит бабушка.

Я стал возиться с лодкой, чинить её и приспособлять для плаванья. Во время этой возни я вдруг услышал бабушкин голос:

– Не смею тебя беспокоитттть. Приходи, однако, ко мне беседоватттть.

Я оглянулся спросить, что она так нажимает на «т», но её уже нигде не было.

Я искал, искал – она будто сквозь землю провалилась.

Я стал волочить лодку к воде, было тяжело, я устал и проснулся.

Бабушка давно встала. Она была в кухне.

Мне мой сон не понравился. Зачем-то они все умирают, сквозь землю проваливаются. То ли дело я: мне всё время летать хочется, до того берега добираться.

Я встаю и включаю радио. По радио играет весёлая музыка. Я начинаю под музыку плясать.

Сегодня я весь день пляшу. По телевизору музыка – я пляшу.

Как будто у меня есть особый моторчик. И он автоматически заводится, когда играет где-нибудь музыка.

Пришли родители. Услышали, что я топаю, и говорят:

– Тише, тише, придут снизу!

Я стал тише топать, но плясать не перестал.

Вдруг на отца наскочил нечаянно. Он говорит:

– Ты так дёргаешься, как будто тебя палками бьют.

После этого я перестал сильно руками размахивать. Но плясать не перестал. Держусь ровно, топаю тихо – танцую.

Увидела случайно мама и говорит:

– Ты, Славик, не плохо двигаешься, между прочим.

Мама ещё не понимает, что я не просто двигаюсь, я танцую.