Текст книги "Комната неизвестных (СИ)"

Автор книги: Виктор Чигир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

КОМНАТА НЕИЗВЕСТНЫХ

   Дворник сидел на деревянной коробке возле своей конурки и возился с добытыми бутылками. Бутылки были грязные, с потемневшими этикетками. Одни были набиты песком, в других что-то плескалось. Пахло портвейном и прокисшим кефиром. Дворник лил содержимое бутылок себе под ноги, отдирал ненужные этикетки и протирал стекло проволочной губкой. Клим и не подумал бы смотреть на него, если бы не запах – запах бил по носу и заставлял морщиться. Ибрагим тоже морщился, но все его внимание было поглощено колесом: он уже успел содрать мозоль, закипеть и вволю наругаться, теперь, ожесточенно жуя потухнувший окурок, просто молча затягивал болты.

   Двор походил на старый иссохший колодец: серый, сухой, облепленный вкруговую шершавым камнем. Из подворотни тянуло ночной прохладой, из подвальных окошек – вареной шерстью. Умирающая лампочка на козырьке ближайшего подъезда то принималась нервно мигать, то вспыхивала, будто в попытке отогнать налетевших на нее мотыльков. Ее свет почти не помогал, и колесо пришлось менять чуть ли не на ощупь. Вонь, сырость, длинные черные тени, ныряющие под перекособоченные скамейки, тихая музыка неизвестно из какого окна и семейство бездомных собак в песочнице под огромной липой – лежат, прижавшись друг к другу, и опасливо зыркают влажными глазами на людей у подворотни...

   Когда колесо было заменено, а старое, вслед за домкратом, полетело в багажник, Клим протянул Ибрагиму пачку сигарет.

   – Лучше бы я оставался пешеходом, – буркнул Ибрагим, выплевывая изжеванный окурок.

   – Пешеходов давят, – заметил Клим, прикуривая сначала товарищу, потом себе. Руки у обоих были испачканы, и пришлось осторожничать, чтобы не запачкать и рожи.

   – Пускай бы лучше давили, – сказал Ибрагим недовольно. – Зато сдуваться ничего не будет.

   Они прислонились к машине и некоторое время курили в молчании. Клим поймал себя на том, что ночью гробить здоровье вдвойне приятней, чем днем.

   – Социологи подсчитали, – сказал он, – что, мол, среди владельцев авто счастливых людей больше, чем среди пешеходов.

   Ибрагим покосился на него.

   – Значит, я счастливчик по-твоему?

   Дворник наконец закончил возиться с бутылками и исчез у себя в каморке. Там, в темноте, передвинулось что-то громоздкое, затем скрипнуло пронзительно, после чего дворник вышел, надевая на плечи замасленный бушлат. В тусклом свете лампочки его морщинистое лицо выглядело почти уродливым. Он не спеша приблизился к машине и протянул Климу мозолистую пятерню. Клим подал запястье.

   – Как дела, телевизионщики? – бодро спросил дворник, протягивая руку Ибрагиму.

   – Нормалек, – кривясь, отозвался тот. Казалось, он только сейчас унюхал запашок, витавший вокруг. – Чем это воняет, Кирилыч?

   – О, и имя мое запомнили! – воскликнул дворник удивленно. – А я вот ваши подзабыл.

   – Ничё, – сказал Ибрагим. – В твоем возрасте и не такое случается.

   – В моем возрасте и сигаретку просить не стыдно, – сказал дворник.

   – На, держи, – Клим протянул ему пачку. Дворник, облизываясь, вытащил сигарету, дунул в фильтр и сунул сигарету в рот. Клим подал огня и спросил: – Как дела на западном фронте?

   – На западном фронте без перемен, – ответствовал дворник.

   – Не стоит? – спросил Ибрагим и хохотнул.

   – А вот это не ваше дело, господин телевизионщик, – обиженно отозвался дворник. – И вообще, я вам тут не мальчик.

   Клим осуждающе глянул на друга.

   – Да все нормально, Кирилыч, – проговорил он примирительно. – Мы тут сами как на дрожжах. Видишь: опять в ночную... И не телевизионщики мы, сколько повторять.

   Дворник отмахнулся.

   – Телевизионщики, не телевизионщики – какая, на хрен, разница!

   – А большая! – возразил Ибрагим. – Я сам телевизионщиков терпеть не могу.

   – По тебе и видно, – сказал дворник. – Так и представляю: пустая хата, холодильник на издохе, телевизора – нема, огромная двуместная койка и баба по вызову каждую пятницу.

   Пришло время веселиться Климу, просто невозможно было удержаться. Этот Кирилыч практически угадал, не хватало парочки деталей.

   – Чертов хрыч, – пробормотал Ибрагим. – Пердун вонючий.

   Дворник тоже развеселился.

   – Неча над старым человеком издеваться!

   – Эт ты-то старый?

   – О, прям на глазах молодею! – Дворник шутливо расправил плечи.

   – Пердун, – повторил Ибрагим и полез в машину на водительское сиденье. Там он включил зажигание, затем прикуриватель и, обождав немного, подкурил новую сигарету, добытую в бардачке.

   Клим наблюдал за ним с беспокойством. Что-то перенервничал наш Ибрагим. Прямо как мальчик на первом свидании... А ведь это он ездил в Управление. И что бы там ни приготовил Эскулап, удивляться поздно... Он бросил окурок в темноту и поудобнее уселся на капоте. Дворник не преминул возмутиться:

   – Ты че мне тут мусоришь?

   – Прости, Кирилыч, я и забыл, – поспешно извинился Клим. – На, еще покури.

   Дворник, ворча, принял новую сигарету и прикурил ее от окурка старой. Окурок он притушил пальцами и отнес к мусорному ведру, стоящему возле его каморки.

   Клим глянул на приунывшего Ибрагима и сказал:

   – Фильм вспомнил. Там порноактриса спорила с режиссером: не нравилась ей реплика, которую она повторяла из серии в серию. Казалось бы: порноактриса. Делай свое дело и получай деньги. Ан нет – даже у нее присутствует творческое самолюбие, не нравится ей реплика, и все тут. Все устраивает: и актеры, и жанр, а вот говорить такое не хочет, неприятно ей...

   – А что за реплика? – спросил Ибрагим.

   – На самом деле глупая. «Дорогой, у меня першит в горле. У тебя не будет чего-нибудь, чем можно его прочистить?»

   Он ожидал от Ибрагима улыбки или хотя бы намека на ее появление, но хихикать начал только дворник. Ибрагим затянулся мрачно, выключил зажигание и вылез наружу, хлопнув дверью.

   – Я с такой встречался, – смеясь, сказал дворник.

   – Ага, – сказал Ибрагим. – А потом не заметил, как она стала твоей женой.

   – О своей бы беспокоился! – немедленно оскорбился дворник. – Вот нажалуюсь на обоих... Или думаете, не знаю, чем вы тут занимаетесь? Сначала одни, потом другие...

   – И чем же, по-вашему, мы занимаемся? – спросил Клим.

   – А вот этим самым! Приводите здесь всяких... увозите... – Дворник говорил прерывисто, пряча глаза и теребя пальцами в карманах бушлата. Нет, не знал он ни черта, просто пытался отыграться за оскорбленное самолюбие. – «В ночную»! – передразнивал он. – Я таких ночнушников знаете где видал? У меня вон сын вагоны по ночам разгружает, а утром – на стройку. А вы! Здоровые мужики, лапы – во! Машина, ботасы, сигареты – а чем занимаетесь? Тьфу!

   – Если у нас в стране все дворники такие, то неудивительно, что вагоны по ночам разгружают, – философски заметил Ибрагим.

   – А мне че? – говорил дворник, разгорячившись. – Мне – лишь бы двор был чист и хулиганье на стены не плевало. Вон, зацените. Ни одной бумажки.

   – У тебя собаки на детской площадке мочатся, – заметил Ибрагим. Он, видно, решил добить бедного дворника.

   – Собака – друг человека, – заявил дворник.

   – Твой друг человека мочится в детскую песочницу, – сказал Ибрагим.

   – А-а! – Дворник махнул рукой и с надеждой посмотрел на Клима. – Ну, хоть вы ему скажите...

   Так они спорили бы долго, если б не услышали, как у ворот остановилась машина. Клим сразу понял, что приехал Эскулап, больше некому. Вскоре из подворотни на свет вышли двое – Эскулап в сером пальто и... девушка. У Клима глаза на лоб полезли.

   Была она лет двадцати пяти, маленькая, светлая, стриженная ежиком, и ступала очень неуверенно. На ней была бежевая курка с высоким воротником и черная юбка до колен. Она прятала глаза, а к груди прижимала пачку женских тампонов.

   – Знакомьтесь, парни, это Наташа, – сказал Эскулап, когда они подошли. Он бережно поддерживал девушку за локоток. – Наташа, это мои коллеги.

   Наташа пугливо глянула сначала на Ибрагима, потом на Клима и тут же опустила глаза. Ибрагим молчал. Клим тоже. Собаки в песочнице зашевелились, а самые маленькие начали жалобно скулить. Эскулап посмотрел на притихшего дворника и спросил:

   – Что, Максим Кириллович, все хорошо у вас?

   – А? – подал голос дворник. Он зачарованно смотрел то на Наташу, то на ее тампоны.

   – Как здоровьице, спрашиваю?

   – Здоровьице? – прошамкал дворник. – Здоровьице... пошаливает.

   – Ну, это климат, – сказал Эскулап. – В столице не лучше.

   – Да-а, почки застудить, что два пальца... кхм! – Дворник вдруг смутился.

   Эскулап благодушно засмеялся и сказал:

   – Ну ладно. У девушки был трудный переезд, да и парням завтра работать, сами понимаете. Так что мы пойдем.

   Он потянул Наташу за собой. Клим и Ибрагим двинулись следом. Вчетвером они зашли в нужный подъезд и прикрыли дверь. В проходной тускло горела лампочка, облупленные стены вопияли о свежей эмали. Ибрагим – седой, лысеющий, с густыми, истинно кавказскими бровями – играл желваками. Эскулап – щуплый, но с уверенно-дерзким блеском в глазах – держал за локоток Наташу. А Наташа, поджав припухшие губы, стояла и жалась к нему, как дочь к отцу.

   – Что вы такие чистые? – спросил Эскулап, глянув Климу на руки.

   – Колесо меняли, – ответил Ибрагим.

   Эскулап понимающе покивал, потом сказал, обращаясь к Наташе:

   – Ладно. Теперь это твои телохранители. Все, что надо, они сделают. Если почувствуешь изменения... Впрочем, мы тебе объясняли, да? Так что не унывай. Уши торчком, хвост пистолетом. Все в твоих руках, девочка.

   Он повернулся к Климу.

   – Теперь вы. Понимаю, раньше вы с девушками не работали. Дети и бабы к вам не относятся. Но сейчас по-другому. Людей мало, а эти, – он качнул головой в сторону Наташи, – что-то зачастили... Короче, работаете в прежней манере. Доклады – к полковнику, оклады – в карманы. Завтра вас сменит Замеров. Про тампоны не волнуйтесь, она уже сама все знает...

   Наташа смутилась и, несмотря на тусклый свет, Клим увидел, как зардели ее щеки. Ему тоже стало неловко.

   – Если возникнут вопросы, – продолжал Эскулап, – бегом к полковнику. С Замеровым не сориться. Завтра повторите ему все, что сказано здесь. Начнет вякать – доклад полковнику. Все понятно? – спросил он, оглядывая всех троих. Казалось, он даже не думал, что Клим сейчас может махнуть рукой и отказаться.

   ...А я б отказался, думал Клим, глядя на Эскулапа исподлобья. Это что еще за фортели? Одно дело за старыми пердунами смотреть, которых сама матушка-природа не прочь того... А тут девушка, испуганная, почти лысая, с месячными. Как, скажите на милость, с ней работать? Я вон Аньку свою не могу обуздать... Нет, это они специально. Раньше сразу говорили, кого и почему, а теперь – вот... Еще этот Замеров. Он же ее изнасилует за милую душу!

   Не дождавшись ответа, Эскулап посмотрел на Ибрагима и коротко бросил:

   – Подымай.

   Ибрагим прокашлявшись, взял Наташу под локоток.

   – Пойдемте. Нам на пятый.

   Он повел ее к лифту. Она не сопротивлялась, только с непонятной тоской оглядывалась на Эскулапа. Тот на нее больше не смотрел. Когда дверцы лифта закрылись, Эскулап достал пачку сигарет и предложил Климу. Клим отказался, и Эскулап закурил один.

   – Скольких уже курировал? – спросил он, сделав первую глубокую затяжку.

   – Двенадцать, – невнятно ответил Клим.

   – Двенадцать? – переспросил Эскулап, щурясь от дыма. – У меня написано «тринадцать».

   – Может, и тринадцать, – отозвался Клим. – Я помню двенадцать.

   – С четырнадцатой будет так же, – сказал Эскулап успокоительно. – Она ничем не отличается от тех тринадцати. Сердце, мозг, нервная система. Обыкновенный человек.

   – В этом-то и дело, – буркнул Клим.

   Эскулап с улыбкой затянулся – получилось как издевка.

   – Она сама все сделает, – сказал он, и в голосе его прорезались возмущенные нотки. – Нет на тебе крови. Ни на тебе, ни на мне, ни на ком в Управлении, понял? Это все Комната.

   Клим сглотнул.

   – Одно дело не давать умереть старику, другое – молодой бабе, у которой вдобавок кровь из-под юбки.

   – Ты мне это... смотри! – Эскулап шутливо погрозил двумя пальцами, сжимавшими сигарету, но глаза его оставались серьезными. – И Ибрагима предупреди. И Замерова. Понял?

   Клим, не выдержав взгляда, отвернулся. Губы сами собой неприязненно скривились.

   – А как, по-твоему, другие справляются? – продолжал Эскулап как ни в чем не бывало. – Тут у тебя под боком не то что женщин – детей хоронят и не жалуются. А ты дергаешься... Нет, все у вас получится. Вы, главное, продержите ее подольше, молодые ведь действительно не задерживаются. А что надо – природа докончит.

   – Это у вас уже закономерностью стало? – спросил Клим с горечью.

   Эскулап пожал плечами.

   – Черт его разберет. Не инопланетяне же, в самом деле...

   Он приоткрыл дверь, высунулся из подъезда и кинул окурок в картонную коробку у входа. Сигаретный дым под потолком потянуло наружу, а Климу вдруг стало зябко. Грязная работа, подумал он. И подлая. Валить надо, вот что... Эскулап все стоял, высунувшись наружу, и с удовольствием вдыхал прохладный воздух. Потом он закрыл дверь и сказал:

   – Моего деда в сорок третьем обстреливали в лодке. А он – зеленый, вчера семнадцать стукнуло, а уже где-то в Прибалтике десантируют. Говорил, так страшно было – кричать не мог. Он – хвать за мачту и твердит одними губами: «Помилуй мя, окропи мя иссопом и буду чист», и опять: «Помилуй мя, окропи мя иссопом и буду чист». Это он от бабушки слышал, набожной, еще с царских времен. Наверное, мимо бегал, и приелась фраза. Ничего больше не запомнил. Говорил, думал: грохнут их, а он мачту не отпустит и не утонет, поплывет на ней подальше от минометов – и берегом... Так и не подбили. А уже на берегу минут десять не могли его от этой мачты отодрать, которая, как оказалось, была металлической.

   Он замолчал, растер рукой морщинистое, гладко выбритое лицо и посмотрел на часы. Клим спросил:

   – Вы это к чему, Борис Романыч?

   Эскулап пожал плечами.

   – Так... Порой кажется, что мы как мой дед: держимся за металлическую мачту и надеемся доплыть на ней до берега... Устал я, в общем.

   – А что такое «иссоп»?

   – Кустарник. Греки в лекарственных целях использовали... Ладно. Главное – работайте, и нам спокойней будет.

   Эскулап вышел и прикрыл за собой дверь. Снаружи послышались удаляющиеся шаги.

   Так-то, подумал Клим. Вроде решил отказаться, а получилось, что ничего не решил. Или просто всё уже без меня решили... На лифте ехать не хотелось, и он стал медленно подниматься по лестнице. В подъезде стояла мрачноватая тишина. В прошлый раз было лучше, думал Клим. И стены чище, и этажи светлее. Где же это было? За парком или напротив кинотеатра? Туда б эту Наташу. Некрасиво здесь как-то, не для нее совсем. Даже неудобно... Сюда б Петра Петровича, вот кому плевать было на всех и вся. Старая сволочь, сколько же я с ним намучился... Неужели он и в самом деле тринадцатый? Вроде всегда двенадцать считал. Шестерых с Ибрагимом, плюс со Светлячком столько же. Вместе – двенадцать. Или я уже до того свихнулся, что самое неприятное стало самопроизвольно забываться?..

   Добравшись до пятого этажа, он открыл нужную дверь своим ключом и громко сказал: «Это я!» И сразу же вспомнил, когда и с кем был здесь в последний раз: Анастасия, женщина под пятьдесят, бесцветный взгляд поверх собеседника, настораживающая доброта, любовь к индийским фильмам, грязная седина и о-очень больные ноги.

   В прихожей горел свет. Под вешалкой покоились две пары обуви – мужские ботинки и женские туфельки. Немного застоявшийся запах сразу ударил по носу, отчего ужасно захотелось выйти на свежий воздух. Впрочем, этого хотелось во всех квартирах, где побывали люди из Комнаты.

   Не снимая обуви, Клим прошел в светлую гостиную. Там на диване, плотно сомкнув коленки, сидела Наташа. Она робко смотрела на выключенный телевизор и не решалась поднять взгляд на вошедшего. При комнатном свете она была похожа на малолетнюю преступницу.

   – Где Ибрагим? – спросил Клим.

   Наташа украдкой посмотрела в его сторону и тихо сказала:

   – На кухне.

   И тут же на кухне зазвенели чашки, полился кипяток, и Ибрагим принялся что-то напевать на своем.

   Клим подошел к окну, сунул руку в густые складки занавески и открыл форточку. Затем присел на стул возле дивана и крикнул:

   – Мне тоже делай!

   – Сахара сколько? – донеслось из кухни.

   – Как обычно!

   – Да не тебе, дубина!

   Клим украдкой глянул на Наташу. Наташа не реагировала.

   – Сколько вам сахара? – спросил он.

   – Немного, – голос у нее был тихий, хриплый, немного простуженный.

   – Сыпь две! – крикнул Клим. – Как вы себя чувствуете? – спросил он у Наташи.

   Наташа смотрела на выключенный телевизор и все явственней начинала беспокоиться. Это было плохо. Поняв, что ответа не дождется, Клим сказал:

   – Меня зовут Климент, можно просто Клим. А вашего нового официанта – Ибрагим.

   – Я все слышу! – донеслось из кухни.

   – Мы вас не обидим, наоборот – сделаем все, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.

   – Лучше не слушайте его, Наташ! – опять донеслось из кухни. – Он за собой следить не может, что тут говорить о нас с вами!

   Клим шутливо возвел очи горя.

   – Сейчас без чаевых останешься! – прикрикнул он.

   – А ты – без чая! – донеслось из кухни. – Вот сяду с Наташей чаевничать, а ты кипяток ждать будешь!

   – Ты б хоть сладостей девушке нашел!

   – Ага, так они тебе и купят! – донеслось из кухни, однако стало слышно, как там принялись рыться в шкафчиках.

   – Чтоб завтра были! – крикнул Клим и посмотрел на Наташу.

   Обычно вот так, с шутками-прибаутками они и проходили момент неловкости, но с Наташей этого что-то не получалось. Она казалась больной, забитой, и с каждой минутой это становилось все очевидней.

   – Вы хорошо доехали? – спросил Клим.

   Наташа долго не отвечала и в конце концов просто кивнула.

   – Послушайте, – начал Клим доброжелательно, – мы вас не тронем, вам нечего бояться...

   – Да кто тебя боится! – развязно-пренебрежительным тоном донеслось из коридора, затем в гостиную вошел Ибрагим, держа в руках поднос. – Перетащи вон столик!

   Клим поднялся, но с переноской столика намеренно не торопился. Ибрагим, вздохнув, решительно передал растерявшейся Наташе поднос и помог Климу донести столик до дивана. Наташа неуверенно поставила поднос на столик.

   – Вот ваша чашка, – сказал Ибрагим, присаживаясь рядом с девушкой.

   Наташа осторожно взяла чашку и с таким видом, будто от нее этого ждут, сделала маленький поспешный глоток и закашлялась.

   – Ну что вы, – улыбаясь, проговорил Ибрагим. – Не спешите.

   – Извините, – сказала Наташа, утирая губы. Рядом с огромным Ибрагимом, она казалась совсем крошкой.

   Клим передвинул стул, сел напротив девушки, заслонив собой телевизор. Теперь, не имея возможности глазеть в телевизор, Наташа смотрела внутрь чашки, покоящейся у нее на коленках. Клим потянулся за своей чашкой, но Ибрагим хлопнул его по руке.

   – Лапы вымыл?

   – Пардон, – Клим встал.

   Пока он мыл руки, Ибрагим с провинциальной настойчивостью пытался Наташу развеселить. Слышалось его утробное бормотанье, эффектные паузы и приглушенный хохоток. Наташа не смеялась. Впрочем, как и все из Комнаты...

   Никто из них не смеялся. Никогда. Это было бы так же неестественно, как если бы начали смеяться изображения на фотографиях... С другой стороны, она должна была смеяться. Или хотя бы улыбаться время от времени. Если она человек и если сердце, мозг, а равно и нервная система у нее человеческие, она должна хотя бы улыбаться. Хотя что я в этом понимаю? – подумал Клим с горечью. Что существо, выглядящее как человек и, по сути, человеком являющееся, обязано смеяться над пошлым анекдотом? А Ибрагим что в этом понимает? А Эскулап?

   Нет, остановил он себя. Не нужно сейчас ни Эскулапов, ни Ибрагимов, ни анекдотов. Сейчас у тебя в гостиной сидит девочка двадцати пяти лет от роду, и ей надо как-то объяснить, почему к ней относятся хуже, чем к изображениям на фотографиях. А потом помолчать и объяснить, что из этого следует. А потом (если не случится истерики) изобразить непритворное сочувствие, но при этом остаться профессионалом. И по возможности непробиваемо твердым профессионалом.

   Нет, подумал он, вытирая руки. Не получится у меня быть твердым. Если на то пошло, не получится у меня изобразить сочувствие. Не создан я для лицедейства, и все тут. Здравствуй дерево, как говорил папаня. Я ведь действительно не могу относиться к ним так же, как Эскулап. И анекдоты у меня получаются фальшивые. Уже не говорю о сочувствии...

   – Где ты там? – донеслось из гостиной.

   Клим закрыл кран, глянул для проформы в зеркало и пошел обратно.

   – Итак, Наташа, – сразу начал он, присев на стул. – Давайте уточним несколько деталей. Вы ведь знаете, кем являетесь?

   Наташа, не поднимая глаз, кивнула.

   – Хорошо, – сказал Клим. – И вы знаете, что скоро...

   – Я этого не сделаю, – перебила вдруг она.

   У Клима перехватило горло. Возникло острое желание сейчас же позвонить Эскулапу и честно признаться, что работа эта слишком сложная. Однако внешне он остался спокоен.

   – Надеюсь на это, – произнес он медленно. – Но все же вы должны знать, что когда придет время, вы не сможете это перебороть.

   – Слушай, Клим, – подал голос Ибрагим. – Раз девушка говорит, что не сделает...

   – Я не сделаю этого, – сдавленно повторила Наташа.

   – Хорошо, что вы так считаете, – сказал Клим, строго глянув на Ибрагима. – Но нам все так говорили, понимаете? И все потом... уходили. – Он снова посмотрел на Ибрагима, тот смущенно отвел взгляд. – Вам ведь наверняка объяснили, что дело не в вас и не в вашем желании? – спросил он у Наташи.

   – А в чем?

   Клим почесал темя.

   – Мы сами не знаем механизма, – сказал он осторожно. – Это все Комната. Мы просто подбираем вас. – Очень сложно было говорить такие простые и такие сложные слова: «механизм», «Комната», «подбираем». Что я, в конце концов, в этом понимаю?

   – Кто я такая? – беспомощно спросила Наташа.

   Клим растерянно потер лоб, потянулся к чашке, но одернул себя. Не хотелось ему чая. И думать не хотелось. Хотелось курить. А может, просто поскорее покончить с разговорами и приступить, наконец, к работе.

   – Мы не ученые, Наташ, – сказал он быстро. – Мы не знаем. Надо было спрашивать у Борис Романыча. Да и он не особо-то...

   – А кто вы такие? – спросила она.

   Ну вот, подумал Клим. Дожили. До этого они всегда сами доходят.

   – Мы постараемся сделать все, чтобы плохого не случилось, – проговорил Ибрагим.

   – А если случится? – допытывалась Наташа.

   – Если будем действовать сообща, такого не случится, – заверил Клим.

   – А если случится, вы должны будете меня похоронить?

   – Послушайте, Наташ, – Клим старался улыбаться очень открыто. – Наша основная задача – не дать вам сделать себе плохо. Когда придет время, мы сделаем все, чтобы вы остались живы. Я вовсе не прошу невозможного. Просто... давайте жить дружно! Мы сможем помочь, только если вы сами этого захотите.

   – Я хочу, – сказала Наташа, впервые посмотрев на Клима в упор. У нее были темные-претемные глаза и светлые ресницы. Малолетняя преступница, подумал Клим.

   – Наташа, вы – человек из Комнаты, – сказал он, тщательно взвешивая каждое слово. – Вы будете хотеть жить очень короткое время. Если вас передали нам, оно уже на исходе. Мне очень жаль, поверьте. Но вам необходимо уяснить: хотите жить – без меня и Ибрагима не обойтись. Вас скоро потянет, и вы не сможете не подчиниться.

   – Но я ничего не чувствую, – пролепетала Наташа. – Что меня должно тянуть?

   – Мы не знаем. Комната. Тот, кто вас послал. Тот, от кого вы бежали. Не знаю... Но мы сможем удержать вас, если только вы сами этого захотите.

   – Меня никто не посылал, – сказала Наташа, с надеждой переводя взгляд с Клима на Ибрагима и обратно. – Еще Борис Романович спрашивал и... и другие. – Она вдруг захныкала. – Меня никто не посылал. Честно!

   – Это стандартная форма, Наташ, – проговорил Клим успокоительно. – Да, вас допрашивали. Но такое проходят все неизвестные, от этого никуда не деться.

   – Меня тоже допрашивали, – признался вдруг Ибрагим. – Когда брали на работу.

   – Вы – могильщики? – спросила Наташа прямо.

   Ибрагим подавился чаем. Сначала Клим подумал, что это он для виду, но оказалось, нет: Ибрагим покраснел, закашлялся и в уголках глаз его выступили слезы.

   – Мы предпочитаем слово «кураторы», – сказал Клим строго.

   – Кураторы? – переспросила Наташа.

   – Да. Мы курируем людей из Комнаты... – Вот ведь бесовка! – в то же время думал он со злостью. А ведь наверняка Эскулап ей все рассказал! – Раньше мы работали только со стариками, – продолжал он тем же строгим казенным тоном, – так что заранее просим прощения за бесцеремонность. Право, я даже не совсем понял, почему вас направили именно к нам.

   Ибрагим, все еще кашляя, тужился улыбнуться.

   – Но я не хочу умирать, – пролепетала Наташа.

   – Мы вас и не просим, – заверил Клим. – Наоборот, нам бы очень хотелось, чтобы вы жили. Но на нашей памяти такого еще не случалось.

   Ибрагим, наконец, перестал кашлять и сказал:

   – Послушай, Климыч, раз девушка говорит...

   – Девушка не знает, о чем говорит, – оборвал Клим. – А мы с тобой – знаем. И было бы очень хорошо, дорогой напарничек, если бы девушка разделяла наши взгляды. – Он выжидающе уставился на Ибрагима.

   Тот пожал плечами, отпил чаю и с сожалением глянул на Наташу. Наташа опустила глаза.

   – Поймите, – продолжал Клим проникновенно. – Мы не враги, мы лишь хотим помочь. Кого-кого, а таких, как вы, мы навидались. В одиночку вам не справиться. Это невозможно. Мы даже не можем это диагностировать. Очень скоро вы начнете угасать и обязательно угаснете, если нас не будет рядом.

   Наташа слушала его, широко раскрыв глаза, губы ее дрожали. Она была близка к истерике. Клим заставил себя не останавливаться:

   – Я вас не пугаю, я лишь хочу предупредить. Борис Романыч наверняка говорил вам обо всем, но вы ведь не верили, так? По крайней мере, не до конца...

   – Зачем меня вообще увезли оттуда? – спросила Наташа.

   Клим немного помолчал.

   – Да, раньше вас оставляли в Управлении, – сказал он. – Это ничего не меняло. Теперь вас вывозят на квартиры и дают возможность пожить по-человечески.

   Наташа утерла под носом, отпила чаю и вдруг проговорила, подавшись вперед:

   – Я уже не чувствую себя человеком. Борис Романович... и другие... столько наговорили... У меня нет паспорта, нет счета в банке, нет прописки... Ничего нет, никаких прав! Но я даже толком не знаю, о чем они говорили!

   – Это тоже одна из загадок, – сказал Ибрагим. – У некоторых из вас совершенно отсутствует представление о нынешнем общественном устройстве.

   – Но почему?

   – Об этом нужно было спрашивать профессионалов, – сказал Клим. – Разве Борис Романыч не предупреждал ничего у остолопов не спрашивать? Так вот, – он улыбнулся, – это он про нас говорил.

   Наташа нервно отхлебнула чаю.

   – Они мне многое говорили, – сказала она. – Но больше спрашивали. Что помню? Что знаю? Первые ощущения, когда я оказалась у вас. Задавали вопросы на чужих языках. Они были уверенны, что я знаю других, таких же, как я, и знаю, как мы тут появляемся и зачем... Но я не знаю.

   – Мы тоже не знаем, – произнес Клим. – Но возможно, вы поможете узнать. Вам всего лишь нужно остаться в живых. Несмотря ни на что.

   – Так значит, вы ни разу никого не спасли? – спросила Наташа.

   Клим сделал вид, что ему задали обыкновенный вопрос.

   – А разве вам не говорили?

   Наташа покачала головой. Она уже знала ответ и знала, что он ей не понравится, и поэтому, наверное, не стала допытываться. Она просто сидела, соединив тонкие девчачьи коленки, и смотрела в чашку с остывшим чаем. Ибрагим с участием глядел на Наташу. А Климу вдруг жутко захотелось сейчас же позвонить Эскулапу и все прекратить. Пытаясь отвлечь себя, он торопливо заговорил:

   – Это как-то связанно с... Я не очень в этом разбираюсь, но... Комната будто дает вам время пожить, понимаете? Потом, а может быть, и сразу срабатывает механизм, включающий какой-то обратный отсчет... Понятия не имею, что это такое... Рано или поздно отведенное вам время истекает, и вы теряете любовь к жизни. А потом... В общем, на вас накатывает депрессия. Постепенно она усиливается, ваши негативное мировосприятие проходит отметку суицидального порога, и вы начинаете хотеть умереть во что бы то ни стало: рветесь в открытое окно, хватаетесь за острые предметы, некоторые из вас даже бьются виском о батарею... На этом этапе мы еще можем вам помочь, благо это нетрудно. И говорю вам заранее: биться виском о батарею – занятие неблагодарное, ничего у вас не выйдет.

   – Я не буду этого делать, – сказала Наташа.

   – Очень хорошо. Однако мой долг предупредить. За время существования нашей организации мы получили достаточный опыт. Все, что вы сможете придумать, будет очень болезненным и только покалечит вас.

   – Я не буду этого делать, – повторила Наташа с нажимом.

   Клим опустил голову.

   – Хорошо, – сказал он терпеливо. – Но это не всё. Если нам удастся исключить непредвиденные чэ-пэ, возникнет следующая проблема – вы станете мишенью для всевозможных несчастных случаев. Не знаю механики всего этого, но я видел ее в действии! Шутить с нею себе дороже. Здесь простым желанием жить не отделаешься. Да и поменяется ваше желание, будьте уверены. Выжить вам поможет только сотрудничество с нами. О любом признаке, любом намеке на то, что вот в следующий момент вы, наконец, избавитесь от нашего присутствия, вы должны сообщать нам. Это единственное, что может вас спасти.

   – Вы не поняли, – сказала Наташа замороженным голосом. – Мне это не нужно. Я никогда этого не сделаю. Я еще Борису Романовичу говорила... – Она запнулась. – Никогда, понимаете?

   Бесполезно, подумал Клим. Все они так. Сначала смотрят на тебя и крутят пальцем у виска. Потом смотрят на руки и помалкивают. Потом вдруг начинают поглядывать в сторону. А потом – в самый темный угол и уже не помнят, что когда-то крутили пальцем у виска... Герои. Геройчики. Петрович тоже сперва геройствовал. Уж кто-кто, а он должен был выжить. Было в нем что-то юношеское, уверенность какая-то, жизнелюбие. А потом что? Раз порезал вены, два порезал... на третий раз, учтя прошлые ошибки, сделал все на совесть. Уверенно и жизнелюбиво... Сволочь.

   – Сколько у меня времени, по-вашему? – спросила Наташа.

   – Неделя, – ответил Клим. – Может, чуть больше.