Текст книги "Комната неизвестных (СИ)"

Автор книги: Виктор Чигир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

   Наташа неопределенно кивнула. Не то чтобы она поверила – просто дала понять, что приняла все к сведению.

   – Мне нужно в душ, – сказала она.

   Клим поднялся.

   – Конечно. Ибрагим, проведи девушку. Вы ведь понимаете причину некоторых... м-м... издержек? – спросил он у Наташи.

   – Да, привыкла, – сказала она. – Можете оставить дверь открытой.

   – Вот и хорошо, – сказал Клим. – Обещаем не подглядывать.

   – Можете не обещать.

   Ибрагим увел ее в ванную.

   Клим пересел на диван, откинулся на спинку и вытянул ноги. На душе было погано. Он чувствовал себя жалким врунишкой, который битый час плел невесть что и в конце концов смог убедить хорошего человека в своей правоте. И главное, правота эта была правотой только во время разговора. После всегда оказывалось, что никакая это не правота, а нечто среднее между праздными домыслами и откровенным враньем, вдобавок вешающим на тебя клеймо ответственности за каждое произнесенное слово... В чем я, собственно, виноват перед ней? В том, что именно мне выпало быть с нею рядом последние дни? Или что я верю в то, что говорю, а она – нет, как бы я ни старался? Какое-то извращение ответственности получается...

   В ванной полилась вода. Клим услышал, как Наташа, ойкнув, поскользнулась. На миг он даже испугался. Неужели началось? Потом он услышал Ибрагима: «Осторожней, ради бога...», затем Наташу: «Скользко тут...», и снова Ибрагима: «Не пугайте так больше...» – и понял, что ничего еще не начиналось.

   Начнется не раннее, чем через неделю. А если повезет – через две... Было б чудесно, если б через две. Можно было б собрать очень много материала. Возможно, не без премиальных. А если она вдобавок начнет вспоминать что-нибудь дельное, то тут, ребятки мои, можно вообще перейти на совершенно другой уровень и никогда больше не возиться с трупаками. Ах, как хорошо было бы сидеть в кабинете на должности какого-нибудь аналитика-стажера и просто вести учет... И чего это они зачастили? Никогда такого не было...

   Он подошел к окну, отдернул занавеску и закурил, стоя под форточкой. Город давно спал. За окном мерцала в неоновых отблесках пустая улица, и темные силуэты деревьев, и росчерки проводов, и слепые прямоугольники окон, а над всем этим – чистое звездное небо... А зачастили они, наверное, потому, что кто-то плохо работает. Например, Замеров с напарником...

   Клим докурил сигарету, выкинул ее в форточку и стал думать о Замерове, который завтра должен был сменить их. Непонятно, чем там руководствуется начальство. Это ж маньяк, а не человек... Он стал представлять, какова будет реакция Наташи, когда Замеров останется с ней наедине, и как он, красный от возбуждения, начнет к ней приставать, и как она потом будет смотреть на Клима, и что она о них станет думать, а если вдобавок у Замерова все получится... Нетушки, сказал он себе. Никакого Замерова к девке подпускать нельзя. Завтра же с утра звоню Эскулапу. Можно и сейчас, конечно, но лучше завтра...

   В комнату неслышно вошел Ибрагим, на ходу показывая, что хочет курить. Клим протянул ему пачку и подал огня.

   – Хорошо, что горячая вода есть, – сказал Ибрагим после первой затяжки. – Помнишь, как с Петровичем было?

   – Я помню другое, – отозвался Клим.

   Ибрагим хохотнул.

   – Я тоже помню. Но с Наташей, думаю, такого не будет. У меня хорошее предчувствие на ее счет.

   – Насколько хорошее?

   – На все сто.

   – Было б неплохо. Беда в том, что у тебя вначале всегда хорошее предчувствие.

   – Да? Что-то не замечал.

   – А я вот замечал. Кстати, скольких мы с тобой курировали?

   – Семерых, кажись. Или шестерых. Не помню точно. А что?

   – Да так.

   – Тогда семерых... Да, точно, семерых.

   – Семерых?

   – Ну да. Не веришь – поди у Эскулапа спроси.

   – Он тоже говорит, что семерых.

   – Вот видишь.

   – А у меня считается шестерых.

   – Тебе их поименно назвать, что ли?

   – Не надо. Лучше иди за девкой последи. Не ровен час – опять поскользнется.

   – Давай лучше сам, а? Я докурю – и в магаз. Куплю ей чего-нибудь.

   – Думаешь, поможет?

   – Думаю, не помешает.

   – Ладно. Только не задерживайся.

   Клим оставил Ибрагима у окна, а сам пошел к ванной.

   Там пар стоял стеной. За цветной занавесью Наташа вертелась под горячими струями. В раковине валялись ее чулки и трусики. Клим осторожно заглянул за дверь, где, как он помнил, была стиральная машина и вешалка. На вешалке уже висело чистое полотенце и новенький халатик. На стиральной машине лежала початая упаковка мыла, шампунь и зубные принадлежности. Все было на месте.

   Он сел на тумбочку напротив двери и стал думать, что будет завтра говорить о Замерове.

   С одной стороны, можно сказать все, как есть. Что Замеров – скрытый маньяк, помешанный, и ему только за стариками следить. Скорее всего, Эскулап послушает. Если, конечно, слухи, которые дошли до Клима, дошли и до Эскулапа. С другой стороны, стучать – это плохо. Это, во-первых. А стучать из-за неизвестной – плохо вдвойне. Но еще есть мнение, что Замеров ничего пока не знает и, возможно, не узнает, если настучать вовремя...

   Подошел Ибрагим и стал надевать ботинки.

   – Я тут подумал, – сказал он шепотом. – Не надо ее больше пугать.

   – То есть? – спросил Клим тоже шепотом.

   – Ну-у... Пусть идет как идет. Молодая ведь.

   – Понравилась?

   – Да ну тебя.

   – Шучу, шучу... Но ведь сам понимаешь: ничего не выйдет.

   – Понимаю, – мрачно прошептал Ибрагим и, надевая куртку, громко спросил: – Тебе сигареты брать?

   – Возьми, – сказал Клим тоже громко.

   Ибрагим вышел. Клим посидел еще немного, потом решил попить чаю. Встал и тихо, чтобы не было заметно его исчезновения, удалился на кухню. В чайнике воды оставалось на донышке. Клим прополоскал чайник, налил новой воды и поставил на огонь. После Ибрагима на кухне царил небольшой бардак, но прибираться не хотелось. Вообще можно Наташу приучить хозяйничать, подумал он мельком. Только вот непонятно, как на это отреагирует начальство. С другой стороны, занять-то девку чем-то надо.

   Душ в ванной продолжал исправно работать, и Клим не стал возвращаться на пост. Он присел на подоконник и закурил. Совершенно не хотелось смотреть на Наташу, когда она выключит душ, отдернет занавеску и – мокрая, розовая, распаренная – вылезет из ванны. Точнее, не хотелось услышать традиционное: «Я еще в своем уме...» Придется, как обычно, отворачиваться, извиняться и, виновато скалясь, прикрывать дверь. К черту!

   Он пошел в гостиную, взял чашки и вернулся на кухню. Душ продолжал работать. Клим прополоснул чашки и стал насыпать в них сахар. С сигареты вдруг отломился кусочек пепла и упал в чашку. Клим выругался, выловил ложкой пепел, выбросил в раковину. Душ все работал, и, без сомнения, Наташа была под ним, но стало как-то тревожно. Поняла она, значит, что никто за ней не смотрит, включила душ на полную мощность, а сама бритву по полкам ищет. Клим мотнул головой. Началось, подумал он с неудовольствием.

   Вскоре он не выдержал, бросил возиться с чашками и вернулся к ванной. Наташа стояла под душем и никакой бритвы не искала. (Да и где ее искать?) Вот те на! – подумал он не без облегчения. А ведь не зря наряд состоит из двух человек. Попробуй скоротай с ними ночку.

   Он присел на тумбочку и принялся ждать, когда засвистит чайник. Вскоре Наташа выключила душ, из-за занавески высунулась ее тонкая ручка и стала шарить в поисках полотенца. Клим услужливо подал полотенце, и ручка поспешно исчезла. Клим обругал себя за эту идиотскую выходку, извинился в пустоту и ушел на кухню.

   Через несколько минут Наташа стояла возле него в розовом халате и розовых же пушистых тапочках на босу ногу.

   – Вы слишком много курите, – сообщила она.

   – А вы слишком долго стоите под душем, – сказал Клим, раскуривая новую сигарету.

   – Это запрещено?

   – От горячей воды клонит в сон. Мне, к примеру, не нравится все время ходить сонным.

   Наташа подошла к столу и села на табурет.

   – А где ваш напарник? – спросила она.

   – Вышел. Если хотите, мы не будем при вас курить.

   – Не волнуйтесь. По-вашему выходит, мне недолго терпеть.

   – Наташ!

   – Шутка.

   – Не думаю. Шутить вы совсем не умеете.

   Наташа помолчала, потом сказала:

   – Лучше скажите, почему мне отказывались показывать Комнату.

   Клим пожал плечами.

   – Не знаю. Наверно, не хотели, чтобы вы встречались с другими неизвестными.

   – Я с ними встречалась, – сказала Наташа.

   Клим приподнял брови.

   – Виноват?

   – Нас знакомили, – пояснила Наташа. – И даже проводили несколько... как это?.. очных ставок, вот.

   – Хм, – проговорил Клим. Это было новостью. – Значит, – предположил он, – просто опасались за вашу психику.

   – А там есть чего опасаться? – спросила Наташа. – Я помню кирпичные стены и мусор на цементном полу.

   – Вот, вот, – сказал Клим, – ничего интересного. Обыкновенное недостроенное здание. Сквозняк, темнота, мусор под ногами. И вообще, я бы на вашем месте об этом не думал.

   Закипел чайник. Клим налил кипяток в заварник, накрыл крышкой и снова устроился на подоконнике.

   – Лучше думайте о чем-нибудь веселом, – посоветовал он. – Вот, к примеру, вы говорите, что пошутили. А ведь это не так. Готов поспорить, вы ни разу не шутили. Ни здесь, ни в Управлении.

   – О чем шутить, когда мне говорят, что я – живая бомба? – сказала Наташа.

   Клим опешил. Такого с ним еще не было.

   – Вам рассказали о бомбе? – спросил он настороженно.

   – Нет. Меня назвали бомбой. А потом выпытывали, кто меня послал.

   Дела, подумал Клим озадаченно. Нет, завтра разговор с Эскулапом будет не только о Замерове. А возможно, и вовсе не о Замерове.

   – Не берите в голову, – сказал он поспешно. – Это всего лишь плавающая гипотеза. Ничего конкретного.

   – Мне рассказали обо всех гипотезах, – сказала Наташа. – И о плавающих, и о неплавающих, и о конкретных, и о неконкретных.

   – И вы ни в какую не поверили?

   – Разве только в одну. Что-то про мировой пылесос. Будто втягивает он наугад и выплевывает, где попало. Иногда в Комнате вашей, иногда – в другой. А иногда – в открытом космосе.

   – Очень неоднозначная гипотеза, – проговорил Клим.

   – Страшная, – сказала Наташа. – Я ее и запомнила только потому, что действительно ощущение такое, будто пережевало меня в каком-то пылесосе.

   – Лучше бы вы запомнили про параллельные миры, – сказал Клим.

   – А есть разница?

   – Не так страшно.

   Клим докурил сигарету, поставил две чашки на стол и навел чай. Пока он ставил чайник на плитку, Наташа мешала сахар. Клим уселся напротив нее, и они стали пить чай, молча друг друга разглядывая. Наташа уже почти не стеснялась, будто душ смыл с нее какой-то налет, под которым оказалось очень доверчивое и разговорчивое существо. Через некоторое время она сказала:

   – Знаете, я ведь немного помню то, что было до Комнаты.

   – Вот как? – проговорил Клим. Становилось интересно.

   – Я рассказывала об этом Борису Романовичу, но он только задал несколько уточняющих вопросов и больше никогда об этом не спрашивал. Так что вам не это нужно.

   – Ну почему же? – сказал Клим, осторожно улыбаясь. – Вот что именно вы говорили?

   Наташа ненадолго задумалась.

   – Я помню имя: Фима, – сказала она. – И вроде помню, как он выглядел. И, по-моему, мы были любовниками...

   – Хм, – сказал Клим.

   – ...Еще я помню нежность, распиравшую нас. И комаров, мешавших нам по ночам. И помню, как Фима выбирался из-под простыни, прижимался спиной к стене и поджидал комаров, а я лежала и смотрела, как он их хлопает, одного за другим.

   – Очень занятно, – сказал Клим, чтобы что-то сказать. Интерес его сразу улетучился.

   – Вы мне не верите? – спросила Наташа.

   Климу снова пришлось улыбаться.

   – Ну почему же?

   – Еще помню лес и болота, – сказала Наташа торопливо. – И людей, голодных и злых. И обиду на них. И зиму... А потом очень большой страх.

   Она вдруг замолчала и отпила чай. Клим ждал продолжения, но Наташа молчала. Тогда он заговорил сам.

   – Года два назад я общался с одним человеком, тоже из Управления. Помимо всего прочего он пытался разгадать тайну Комнаты. Так вот, каждый месяц он выдавал мне новые предположения. То инопланетян обвинит – будто они нас похищают для своих инопланетянских опытов. То они у него вторжение готовят. То являют непонятную форму контакта. То еще что-то, связанное с клонированием. Была даже идея, что все это мистификация, липа... В конце концов бедняга сошел с ума.

   – Но это ведь не мистификация? – спросила Наташа.

   – Боюсь, что нет. Комната действительно существует, и там действительно появляются люди, которые потом умирают.

   Наташа опустила глаза и долго мешала ложкой в чае. Потом спросила:

   – А где он сейчас?

   – Кто?

   – Ну тот... который с ума сошел.

   – Понятия не имею. Так или иначе, ни одно из его предположений не подтвердилось.

   В прихожей щелкнул замок.

   – Ибрагим пришел, – сказал Клим. Он был рад, что болтать теперь придется не ему. – Сейчас вам будет сюрприз.

   Слышно было, как хлопнула дверь в прихожей, щелкнул замок, и кто-то стал медленно продвигаться в сторону кухни, скрипя рассохшимися половицами.

   Клим уже знал, что это не Ибрагим. Тот еще на пороге оповестил бы, что это именно он пришел. Поэтому Клим еще до того, как заскрипели половицы, был на ногах и вытаскивал из кобуры пистолет. Наташа обмерла. Видно было, что она еще ничего не понимает. Клим махнул ей рукой: сиди, мол, на месте, – а сам, не мешкая, выскочил в коридор. Нужно было действовать быстро, опередить хотя бы на секунду, на полсекунды, чтобы, упаси бог, не пришлось стрелять.

   Но его опередили. Был сильный толчок в плечо, была подножка и тут же резкая боль в затылке. Он не сразу понял, что сбит с ног. И пистолета в руках больше не было. На него навалились и снова ударили. В затылке от этого удара что-то хрустнуло. Сцепив зубы, Клим извернулся и поймал руку, готовую ударить снова; в руке был зажат его пистолет. Потом он разглядел и лицо: оно было налито кровью, глаза-бусинки, влажные и сосредоточенные, смотрели очень равнодушно. Это был дворник. Клим даже не удивился. Дворник нависал над ним, давил коленом в живот и пытался освободить руку, и не было в нем ничего от прежнего дворника, за исключением запаха прокисшего кефира, от которого теперь тошнило. Клим подумал, что это, наверное, последнее, что он видит в жизни. Тогда он зарычал, забился, и через боль в животе притянул руку, сжимавшую пистолет, рывком отвел ствол в сторону, и держал так, пока дворник колотил его по ребрам, по лицу, по плечам, и было даже не больно, можно было даже потерпеть и попытаться вырвать пистолет. Клим чувствовал, что гораздо сильнее, и что, будь он на ногах, противнику пришлось бы худо. Однако коридор был слишком узким для двоих, и слишком невыигрышным было положение на полу. Вскоре дворник стал попадать и стало больно, а затем и очень больно. И когда Клим непроизвольно дернулся защитить бок, дворник вырвал пистолет и отпрыгнул назад. Секунда – и он стоял на ногах. Еще секунда – и грязный ботинок со страшной силой ударил Климу в лицо, опрокидывая его на спину.

   – Не подниматься! – скомандовал дворник.

   Клим утер разбитый нос и посмотрел на дворника с вызовом. Он действительно был сильнее, но никуда эта сила не годилась против пистолета. Было очень обидно. Дворник вытащил из кармана наручники и кинул ему на живот.

   – Одевай!

   Матерясь сквозь зубы, Клим нацепил наручники.

   – Теперь ползи вперед!

   Сплюнув кровь, Клим пополз. Он прополз мимо кухни в гостиную и у журнального столика попытался принять сидячее положение. Дворник приказал лежать.

   – Где она? – спросил он затем, но Клим не ответил.

   И тут они услышали, как Наташа, всхлипывая и спотыкаясь, выскочила из кухни и побежала к входной двери. Клим готов был застонать от стыда и бессилия. Дворник терпеливо ждал. Наташа застучала в дверь кулаками, закричала, заплакала, а дворник все стоял, направив пистолет на Клима, и улыбался. Когда Наташа затихла, он очень дружелюбно позвал ее. Она не отозвалась. Тогда он начал убеждать ее, что ей ничего не грозит, что ее обманывали и что такого никогда больше не повторится. Он уговаривал ее минут пять, прежде чем Наташа осмелилась войти в гостиную. Она была совершенно белая от пережитого ужаса.

   – Вот так, – сказал дворник, пропуская ее мимо себя. – Садитесь на диван.

   Клим уже взял себя в руки и мог рассуждать спокойно. Значит, узнали, думал он. Значит, раскусили...

   – Наташ, – сказал он хрипло. – Что бы вам ни говорили – не верьте.

   – Молчи, или я завяжу тебе рот, – сказал дворник. Затем он обратился к Наташе: – Сейчас мы с вами выйдем, и вы никогда больше не увидите этих людей.

   – Вы убьете его? – спросила Наташа едва слышно.

   – Зависит от него, – сказал дворник и многозначительно глянул на Клима.

   Наташа думала всего секунду.

   – Сейчас вернется его напарник, – сказала она.

   – Не вернется, – отозвался дворник с ухмылкой.

   Клим сморщился. Как же мы могли так просчитаться? – гудело в голове.

   – Наташ, – сказал он тихо. – Это не то, что вы думаете.

   Дворник предупредительно поднял пистолет, и Клим осекся. Он знал, что играет с огнем, и жив только потому, что его труп может до смерти напугать девушку. Да и чего я, собственно, добиваюсь? Он сдался.

   – Не волнуйся, – сказал дворник, все еще ухмыляясь. – Цел напарник. Просто ушибся малость.

   Клим выматерился.

   – Ну всё, всё, – сказал дворник. – Попрощайся с девушкой. Впрочем, эт я шучу... А вы, – сказал он Наташе, – идите одевайтесь.

   Наташа немедленно убежала в ванную, на ходу развязывая поясок на халате. Дворник, кряхтя, расположился на стуле и положил пистолет на колено. Он выглядел очень испитым. Если б не пистолет, это был бы все тот же дворник – старый, глуповатый, воняющий прокисшим кефиром. Но это был уже не он.

   – Кто ты такой? – спросил Клим.

   – Тебе не это интересно, – сказал дворник. – Тебе интересно, что будет с девушкой.

   – Что будет с девушкой?

   – Ничего такого, о чем она пожалеет.

   – Ты меня успокоил.

   Дворник немного помолчал и неожиданно признался:

   – Кстати, сигареты у тебя дермовые.

   – Свои надо иметь! – огрызнулся Клим.

   – Спасибо, не курю. – Дворник встал. – И я бы на твоем месте бросал это дело.

   – Катись к черту, – отозвался Клим брезгливо.

   Дворник юмористически хмыкнул и мельком посмотрел в коридор.

   – Теперь мы пойдем, – сказал он. – Советую не преследовать. – Он уже выходил, но остановился. – Да! Чуть не забыл. Арендую твои ключи.

   Клим начал шарить по карманам, но ключей не обнаружил. Карман был разорван.

   Дворник отпустил шутливый поклон и вышел. Наташа, видимо, уже ждала его в прихожей, так как тут же щелкнул замок, и дверь закрылась за ними с обратной стороны. Замок щелкнул снова, и наступила тишина.

   Клим сел и осторожно потрогал затылок. Там было твердо и мокро. Он посмотрел на пальцы – крови не было. Итак, господин куратор, подумал он. Ни капли крови не пролито, а неизвестную вы потеряли. Очень хорошо. Это даже больше, чем хорошо. Это ново. Это свежо. Свежая струя, так сказать... Кряхтя от натуги, он поднялся. Все тело ломило. Это значит, что вы, господин куратор, первопроходец. Теперь вы точно останетесь в истории. Вот бы вас еще подстрелили. Для приличия, так сказать...

   Размышляя таким образом, он позвонил Ибрагиму, но Ибрагим не отвечал. Тогда он позвонил начальству и вызвал группу поддержки. В трубке немного не поняли смысла сказанного, но пообещали быть через пятнадцать минут.

   – Очень хорошо, – сказал Клим и дал отбой.

   Потом он долго дергал ручку двери, обшаривал прихожую в поисках запасных ключей, пытался взломать замок, копался булавкой в наручниках, смывал с лица подсохший пот, обеззараживал ссадины, пил воду и пытался открыть заколоченные окна.

   Через полчаса замок щелкнул, вошел Ибрагим, бледный, хромающий, с рассеченной губой, и Эскулап, встрепанный и сердитый. Клим встречал их в прихожей, вертя на указательном пальце наручники.

   – Рассказывай, – приказал Эскулап с ходу.

   Клим рассказал. Эскулап, казалось, даже не послушал толком – оборвал на полуслове:

   – Понятно. Застали врасплох. Обоих. Очень приятно. – Он бросил недовольный взгляд на Ибрагима и сказал: – Иди в фургон.

   Ибрагим, не проронив ни слова, вышел и грузно затопал по ступенькам. Эскулап прикрыл дверь, достал сигареты, закурил.

   – Теперь с тобой, – сказал он, глянув на Клима исподлобья. – О том, что здесь произошло, никому ни слова. Не трепаться. С Ибрагимом не обсуждать. Вы, кстати, больше не напарники.

   Клим молча кивал. Он еще ничего не понимал.

   – Далее, – продолжал Эскулап. – Никакой Наташи ты не курировал. Ни с Ибрагимом, ни без него. Никогда о такой не слышал. И вообще, для тебя это новость, что тебе могут доверить молодую.

   Клим нахмурился.

   – Не понимаю...

   – И не нужно. Все не так просто.

   – Подождите, – сказал Клим, поднимая руку. – Как это не курировал? А кто курировал? На кого вы хотите ее спихнуть? На Ибрагима?

   – Да при чем здесь Ибрагим?! – вскричал Эскулап, но тут же взял себя в руки. – При чем здесь Ибрагим? – сказал он тише. – Ни ты, ни он к делу не относитесь.

   – А кто относится?

   – Никто. Это мы вашего дворника на чистую воду выводили.

   Клим мотнул головой.

   – Погодите. Вы его поймали?

   – Конечно, – сказал Эскулап.

   Клим замер.

   – А-а... девушка? – спросил он.

   – А девушка погибла, – ответил Эскулап, чуть помедлив. – Впрочем, и дворник при смерти.

   Клим сел. Наташа... Он пытался вызвать в себе хотя бы жалость, хотя бы стыд. Но была только злость. На себя... И на того, кто стоял рядом.

   – Значит, дворник, – пробормотал он.

   – Дворник, дворник, – сказал Эскулап. – Он очень долго присматривался. В конуре у него столько компромата на нас, что мама не горюй. Попади хотя бы треть на телевидение, нас бы распяли... Странно, как он один со всем справлялся.

   – А откуда он? – спросил Клим.

   Эскулап пожал плечами.

   – От соседей, откуда еще. Бог даст, выясним подробней. Будем надеяться, что все это их рук дело.

   – Комната?

   – Умгу. Признаюсь, я уже готов поверить в телепорт. По крайней мере, это лучше инопланетного вторжения, как думаешь?

   Клим не ответил.

   – Я вот думаю, что лучше, – сказал Эскулап. – Эксперименты по телепорту? Пусть будут эксперименты по телепорту. – Он помедлил и сказал речитативом: – Масштабный переброс вражеской техники, диверсионных групп, а также зарядов неограниченной мощности... Как тебе такой отсчет? И дадут нам за это генеральские штаны.

   – И Комната превратится в экзекуторскую, – добавил Клим мрачно.

   – Что ж, – сказал Эскулап. – Вполне возможно. С другой стороны, я уверен, что ничего лучше ты не придумаешь.

   – Да, – сказал Клим. – Предложить мне нечего. – Он порылся в карманах в поисках сигарет. Эскулап подал ему сигареты и зажигалку. Закурив, Клим сказал: – Но вопросы-то остаются. Почему они умирают? И почему, черт побери, у нас при всей нашей находчивости не получается оставить их в живых?

   Эскулап внимательно посмотрел на него прозрачными глазами.

   – Продолжай, – попросил он. – Вижу, тебе есть, что сказать.

   – Мне нечего сказать, – буркнул Клим.

   – Нет, есть, – возразил Эскулап. – Говори.

   – Мне нечего сказать, Борис Романыч, – повторил Клим.

   Эскулап вздохнул.

   – Ну, хорошо. Не хочешь – я начну, а ты продолжишь.

   – Я вовсе не за девушку говорил, – сказал Клим сухо.

   – Я тоже не за нее, – сказал Эскулап. – Погибла – ну и ладно. Недолго ей оставалось... Дело ведь в мистической составляющей. Смерть, если она не противна, всегда мистична. По крайней мере, бывает мистичной до и бывает мистичной после. Исходя из этого, ты просто не можешь смотреть на явления Комнаты, как на нечто, не входящее в пределы круга мистичности, так?

   – Наоборот, – возразил Клим. – Я полгода работал дежурным, сидел за тем проклятым столом и ничего обыкновенней появления человека вообразить уже не в состоянии.

   – Тогда в чем дело? – спросил Эскулап озадаченно.

   – В том... – начал Клим, но вдруг запнулся. – В том, – повторил он, – что... мы ведь совсем не понимаем людей из Комнаты. Еще ни один из них не воспринял то, что с ним произошло, как нечто обыкновенное. Мы восприняли, а они – нет. Им страшно вспоминать и страшно осознавать, что это еще не конец приключений... А для нас это уже давно не приключения. Мы перестали удивляться. Так же, как перестали интересоваться тем, что будет, если один из них выживет. А что будет, действительно? Это тоже давно сделалось обыкновенностью: умрет, и точка, и ничего с этим не поделаешь... Представьте себе на минуту, что это не есть обыкновенность. Разве можно считать простым стечением обстоятельств рождение красивого ребенка у некрасивых родителей? Или выживание в авиакатастрофе? Пускай это только статистика. Но как факт. Определенное стечение обстоятельств выстраивается в редчайшую цепочку, какой никогда больше не будет, до того она сложна и неповторима. Как не будет одинаковых рассветов или одинаковых галактик. Как толпа на базаре, которая никогда больше не соберется в том самом виде, в котором была вчера... Мне нечего предложить взамен обыкновенности, но это еще ничего не значит. Даже если нам докажут, что это вовсе не телепорт, мы будем свято верить в обыкновенность явления. Отсюда и творческая слепота, и готовность поверить в происки соседей... Смотреть в горизонт легче в подзорную трубу, но она не нужна при постройке дома...

   Эскулап улыбался, как довольный кот, нализавшийся сметаны.

   – Я вижу, у тебя созрела гипотеза, – бросил он лениво.

   Клим кивнул.

   – Да, созрела. Это докричавшиеся. До бога, до черта, до мирового хаоса – неважно... Каждый из них в своей другой жизни стоял на грани отчаяния, и это был предел, критическая отметка их душевного страдания... И вот они начинали взывать. Даже самые закоренелые атеисты. Ведь ясно же: если припрет, верующим ты станешь однозначно... И все они – истинно верующие и истинно неверующие, бывшие атеисты и бывшие верующие – начинали взывать. Каждый по своему. Взывать к господу богу или еще к кому, молили о спасении, обещали измениться, построить церковь, быть где угодно, только не здесь и сейчас... и сила их желания оказывалась настолько велика, что происходило невозможное... Можно назвать это материализацией желаний. Или мыслей, если угодно. Ведь в состоянии же обыкновенный человек совершить определенные умственные усилия, чтобы поставить себе большую цель и в конце концов ее достигнуть?.. Что-то вроде векторизации мыслей... Так же и с неизвестными. Только в совершенно иных масштабах... Что если мы имеем дело не со шпионами, не с подопытными крысами, а с пленными концентрационных лагерей, с отчаявшимися алкоголиками, с подростками, решившими спрыгнуть с моста, с преданными офицерами, с партизанами, стоящими у стенки?..

   – Ага, – сказал Эскулап, когда Клим внезапно замолк. – А тот, кто за все это отвечает, просто не рассчитал порог допустимого для человеческой психики.

   – А может, это просто сбой, – сказал Клим тихо. – Не положено им перемещаться, но по-другому не выходит. Мысль опережает материю.

   Он встал и прошелся взад-вперед по прихожей. Голова гудела то ли от недавней драки, то ли от осознания того, что он только что наплел. Он выплюнул окурок и яростно растер его ботинком. Эскулап смотрел на него с понимающей ухмылкой.

   – Да-а, – протянул он, глянув на часы. – Поэтов у нас всегда хватало. Не ты первый, не ты последний... Однако как ты представляешь подтверждение своей гипотезы или, упаси господи, ее использование?

   Клим покачал головой.

   – Я ничего не представляю, Борис Романыч. Мне нечего предложить. Я лишь пытаюсь не доверять обыкновенности.

   Эскулап ухмыльнулся.

   – Что ж, это у тебя получается. И все же я предпочел бы иметь дело с телепортом.

   Клим не ответил. Тогда Эскулап открыл дверь, сунул руки в карманы и вышел. Клим последовал за ним.