Текст книги "Я – паладин!"

Автор книги: Виктор Косенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 12

После этого дня жизнь в деревне еще долго не могла войти в нормальное русло. Убитых свезли на погост. Ведьмин дом спалили и все имущество вместе с ним. Даже скот. Кур, овец и козу… Огонь был таким сильным, что сгорело все дотла. И обрушилась печная труба. Когда выкапывали землю, нашли какие-то кости, даже и не поймешь чьи. А земля, та, что не прогорела, воняла мерзко и сочилась жижей. И хотя архиепископ повелел рыть на глубину трех локтей, копали до тех пор, пока не показались глина и камни. На месте дома ведьмы образовалась огромная яма. В нее всей деревней набрали валунов, с трудом выкапывая их из-под снега. Срубили деревья в ее саду, а землю щедро посыпали дорогой солью. Люди работали как сумасшедшие, старательно превращая место, где когда-то поселилась скверна, в пустырь.

Теперь среди покрытой белоснежным снегом деревни зияла большая, черная язва.

Казалось, только она и напоминает о пережитом кошмаре. Но жить как прежде люди не могли. Зимняя жизнь для крестьянина – отдых. Не нужно пахать, сеять, заботиться об урожае. Все припасы уже сделаны. Знай себе скотину корми да печь топи. Всего и забот. Но что-то переменилось. Свет в окошках горел допоздна. На улицу люди выходили неохотно. А с приближением сумерек так и вообще старались носа не высовывать.

Поначалу еще держали дозор вокруг деревни, жгли большие костры. Но потом оставили это дело. Попрятались.

Зима тянулась и тянулась. Удивительно медленная. Тусклая. Будто бы мертвая. Из серого неба сыпался и сыпался мелкий, невзрачный снежок.

По ночам из-за реки доносился жуткий вой. Иногда далекий, иногда близкий. Непрерывный. Протяжный.

Иногда Леону казалось, что люди вокруг замерзают. Будто стынет в их жилах кровь. Глаза стекленеют. И все, кого он знал, превращаются в мертвецов. Не тех, что перли страшной ордой, но чем-то схожих. Будто страшная опасность выморозила сердца.

Не дело крестьянину воевать. Не дело.

И ладно бы работы невпроворот. Укрыться заботами, гнуть спину до заката, да так, чтобы валиться без сил на постель. И прошло бы бесследно. Потому так ожесточенно, до седьмого пота, уничтожали дом ведьмы. Потому и вырыли овраг на том месте, где жила. Всей деревней, от мала до велика, таскали тяжеленные камни. Но не хватило тягла. Не перегорели внутри ужас и отвращение. И теперь тлели смрадной головешкой в самом центре души, наполняя ее горечью. Убивая радость. А что душа без радости? Гнилушка.

Постепенно застыла река. Навалились самые суровые морозы. Дни стали совсем-совсем короткими.

Теперь ничто не отделяло деревню от Леса. Но и он будто утратил всю свою силу. Застыл, сбросив листву, вмерз в землю. Жизнь в Лесу отодвинулась куда-то в чащу. И только вой, надрывный, наполненный страданием, тянул и тянул душу по ночам.

Кто там страдает? Кто мучается почем зря?

Леон думал, что в былое время жители деревни обязательно бы собрались по этому поводу, может быть, даже перешли бы замерзшую реку – и хворосту собрать, и поглядеть. Но сейчас и помышлять об этом было бессмысленно.

Но существо в Лесу терзало их каждую ночь. Не давало спать. Маленькая сестренка, Злата, плакала. Мать постоянно успокаивала ее, носила на руках.

Наконец Леон решился подойти к отцу.

– Пап.

– Что, малыш?

– Я не малыш, – буркнул Леон. Отец только улыбнулся.

– Это точно.

И вздохнул. Тяжело-тяжело, как вздыхал в последнее время все чаще.

– Пап… А что это там?

– Где?

– Ну… – Леон качнул головой в сторону реки.

Это был один из тех редких моментов, когда они вместе с отцом выбрались на улицу. Нашлась какая-то мелкая работенка. Подновить забор, обтрясти с деревьев в саду лишний снег, чтобы ветки не поломал, сбить лед с крыльца. Одним словом, разная мелкая ерунда.

– Там-то?.. – Отец отложил в сторону доску, которую держал в руках, и посмотрел вдаль. Потом покачал головой. – Не знаю, сынок. Не знаю. Да и есть на свете такие вещи, которые знать нельзя. Не потому, что они такие непонятные. Нет. Так вот издалека вроде бы и неясно. А ближе подойдешь, все рассмотришь, все поймешь. Но только не надо ближе подходить. Не будет от этого радости. Вот и получается, что есть на свете вещи, которые знать нельзя. Не надо их знать.

– Так, значит, этот вой, это то.

Но отец снова покачал головой.

– Не знаю. Может быть, зверь какой. Может быть, что похуже. Не крестьянское дело всюду свой нос совать. Так-то.

Он поднял доску и начал ладить ее к забору, прикладывая то так, то эдак. Леон помогал ему, но из головы все не уходили слова о том, чего знать нельзя. И было это Леону странно.

На следующий день он повстречал на улице стайку ребятишек, которые с сосредоточенными лицами волокли куда-то большие санки.

– Эй, малышня, вы куда? – Рядом с ними Леон чувствовал себя взрослым.

– К реке, – отозвался Ленц. – Только тебя мы с собой не зовем!

– Да! – Карл остановился и гордо посмотрел на Леона. – Тебе нельзя.

– Почему это? – удивился Леон.

– Ты взрослый, – пискнул Славко из-за спины брата.

– Да! – повторил Карл, но с места не двинулся.

– Ну и что? – привел Леон неоспоримый довод.

– А то, что мы в Лес пойдем, – выскочил вперед Славко, но Карл треснул ему по загривку. Получив от брата, мальчишка спрятался в задних рядах. Карл и Ленц были самыми старшими в этой компании. Ближе всего к Леону, но все-таки между ними была какая-то невидимая грань. Они были детьми, а Леона общество еще не прописало в одну из своих групп.

– Вы сдурели, что ли? Вот я сейчас вашим родителям расскажу… Получите на орехи!

– Ябеда, – буркнул Ленц.

– Плевать, – нагло ответил Леон и сделал вид, что собирается уйти.

– Эй… – Карл вышел вперед. – Погоди. Давай с нами.

Тут же вся остальная малышня, будто сигнал получила, сорвалась с места, окружила Леона.

– Точно, точно! Давай с нами!

– Пошли.

– Мы веревку взяли!

– Эй, тихо вы! – прикрикнул Карл. Он взял Леона за руку и отвел в сторону. – Дело серьезное.

– Да какое там дело, – сморщился Леон.

– Серьезное. Мы за реку пойдем, в лес. Зверя поймаем. У моей мамы боли от его воя. И мать Густава мучается. А твоя как?

Леон вспомнил маму. Она выглядела усталой, мало спала, но это из-за малышки. Или?..

– Не знаю.

– Наверное, то же самое, – махнул рукой Карл. – Все мамы в деревне плохо себя чувствуют, когда зверь воет.

– Но не можем же мы его поймать. Он же наверняка огромный. Ты мертвяков видел?

– Нет. – Карл досадливо поморщился и посмотрел на Леона с некоторой завистью. – Меня отец не пустил.

– А я видел. Если зверь в лесу хоть немного похож на мертвяков, мы и пикнуть не успеем, как он нас сожрет. Не дурите. – Леон подумал и добавил: – Есть то, чего знать нельзя.

– Как это?

– Ну. – Леон вздохнул. – Сам не знаю.

– Так ты идешь или нет? У нас смотри что есть. – Карл воровато обернулся, откинул полу тулупа и показал Леону длинный охотничий нож. Мальчишке эта штука казалась, наверное, целым мечом.

– Нельзя туда ходить, – мотнул головой Леон.

– Ну и ладно… – Карл скорчил презрительную физиономию. – Пошли, ребята. А ты, если родителям расскажешь, будешь предатель! Ясно?!

И они пошли вниз по улице. К реке. А Леон… Что он мог сделать? Рассказать родителям? Наверное, это было бы самым правильным. Это было бы разумное, взвешенное решение. Но когда тебе идет тринадцатая зима, очень трудно совершать разумные поступки. Можно было остаться дома и все забыть. Это тоже был бы выход. Не такой хороший, как первый, но понятный, человеческий, мещанский выход. Взрослый. Так поступают многие и многие взрослые. Просто запираются в домах, закрывают ставни на окнах и забывают. Обо всем. Леон сделал то, чего делать было нельзя. Он сбегал в сарай, прихватил пару факелов и кинулся за малышней.

– Подождите! Я с вами!

Глава 13

Течение реки чувствовалось даже сейчас. Даже когда быстрая вода была скрыта толстым слоем льда. Огромная силища потока ощущалась физически. По телу пробегали мурашки, и каждый волосок вставал дыбом. Будто идешь по шкуре здоровенного, могучего зверя, который спит, но в любой момент может проснуться.

Лед был толстый и крепкий. На середине реки снега не было. И от этого становилось еще страшнее. Под ногами, за прозрачным слоем, стремительным потоком неслась чернота. Иногда вода тащила какие-то вещи. Ветку. Горсть листьев. Все это перемешивалось, вертелось невидимыми струями. Тонуло, всплывало.

Леон почему-то очень боялся, что, когда они будут проходить через середину, подо льдом протянет утопленника. Казалось бы, чего тут бояться? Утопленник не разбойник, за ногу не ухватит. А все равно страшно.

Но ничего не случилось.

Стайка детей благополучно пересекла реку и вышла на другой берег.

Это тоже чувствовалось сразу.

Внешне эта сторона реки ничем не отличалась. Тот же снег. Камыш. Кустарник. И только чуть дальше начиналась высокая стена деревьев. Больших, толстых, незнакомых. Чужих. Но при этом здесь все было чужим! И снег тут был, казалось, другой, и кусты, и камыши. И даже голоса вроде бы звучали иначе.

– Может, назад? – спросил Леон. Втайне он надеялся, что малышня струсит и повернет. Может быть, они так бы и сделали, если бы не Карл.

Мальчуган встряхнулся, как воробей, достал из-под полы нож и сказал солидно:

– Двинули.

Было ясно, что к этому моменту он готовился заранее.

И они пошли, маленький отрядец, отважный по глупости.

Леон обратил внимание, что неведомый зверь замолчал.

– Слышь, Карл. А как мы найдем твоего зверя?

Тот обернулся.

– Найдем. По звуку.

– Так он же молчит.

– Это он сейчас молчит. Жрет, наверное.

– А идем мы куда? – не унимался Леон.

– В Лес. – Карл сморщился. – Боишься, что ли? Трусишка.

– А я не боюсь! – пискнула какая-то не знакомая Леону маленькая девочка.

– Молодец! – похвалил ее Карл и со значением взглянул на Леона. – Нам все равно в Лес идти. У реки зверя не поймать.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю. – Карл начал злиться. – Слушай, не хочешь, не иди!

– Я просто знать хочу.

Карл решил, что эта реплика недостойна ответа.

Они медленно уходили в глубь Леса.

Деревья, голые, уродливые окружали со всех сторон. Иногда ветви сплетались в совершенно непроходимую преграду. Их приходилось обходить, перелезать через поваленные стволы, оставляя на острых сучьях клочки одежды. Было очень холодно. Но даже несмотря на это, Лес жил. Жил своей непонятной, странной жизнью. Замороженной, спящей, но все-таки. То тут, то там слышались потрескивания, шелест. Иногда с деревьев, что стояли в стороне от их пути, вдруг сам по себе опадал снег. Будто дерево вздрагивало от чьего-то неосторожного движения, просыпалось, стряхивало снежное одеяло и снова засыпало. У Леона не было ни малейших сомнений в том, что, случись они в этих краях летом, ни один из детей не ушел бы от реки дальше первого дерева. Один только Всевышний знает, что могло произойти. Но могло. В этом Леон был уверен.

Однако другие дети будто бы ничего не замечали. Они шли вперед. Переговаривались хоть и вполголоса, но без особого страха. Карл бесстрашно шел впереди.

Леон часто оборачивался, проверяя, нет ли кого позади и хорошо ли виден их след.

Зверь молчал. Вместе с ним молчал и Лес.

Дети растянулись. Было видно, что многие устали. По какой-то причине никто из них не жаловался и не ныл. Хотя именно этого ожидал Леон. Видимо, они верили Карлу. Считали его своим лидером, вожаком. Почти взрослым. Это было очень важно, чтобы лидер был еще не совсем ребенок, но и не из другого, большого мира.

Наконец Карл остановился.

– Все. Тут подождем. Разведем костер. И поедим.

Малышня радостно побросала мешки. И застыла на месте.

– Ну, чего встали? – Карл покрутил головой. – Собирайте сучки, ветки. Давайте, чего ждем-то?

Дети нехотя разошлись в стороны. Кто-то пытался сломать ветку. Кто-то – выдернуть из-под снега валежину. Сам Карл важно двинулся к самому толстому дереву и начал срубать у него ветки. Подойдя ближе, Леон увидел, как со срезанных ветвей сочится на снег тягучая, мерзко пахнущая жидкость.

– Карл…

– Что? – недовольно буркнул тот.

– Это какое-то ненормальное дерево.

– А где тут нормальное? Это же чужой лес… – Сказано это было таким тоном, что Леон понял: Карл ни за что не отступится.

– Оставь, пойдем назад.

– Иди… – Мальчишка пожал плечами.

Леон бы ушел. Будь он один. Неожиданно, совершенно некстати, он увидел этих детей. Маленьких, беззащитных и глупых. Они потащились в Лес, хотя каждому родители говорили, что бывает с теми, кто уходит за реку. Но дети поверили своему вожаку. Потому что он сказал – нашим мамам плохо, пойдем и убьем зверя, чтобы им было хорошо. А что такое мама? Весь мир. И дети спасали свой мир. Как могли. Потому и не ныли, потому терпели. И страх терпели, и мороз.

«Какой же я идиот! – удивительно четко осознал Леон. – Не надо было их пускать сюда! И идти с ними не надо было!»

– Карл… Ты гад, – неожиданно даже для самого себя сказал Леон.

Тот фыркнул и обернулся.

– Не нравится? – Леон увидел странный нездоровый блеск в его глазах. – Не ешь. Вали отсюдова. Трус.

– Когда захочу, тогда и пойду, – ответил Леон и отошел.

Малышня стаскивала в кучу ветки.

Наконец набралась приличная куча. И Карл принялся бить кресалом, видимо, взятым у отца, но мох почему-то не занимался. Леон оторвал кусочек просмоленного льна от факела. Положил под пучок искр. Через некоторое время огонек заплясал на сухих ветках. Карл кинул сверху нарубленные им ветви.

– Сейчас подсохнут… Доставайте еду.

Малышня распаковала сумки. У кого-то были сухари. Краюха хлеба. Даже вареные яйца.

– Кто-нибудь взял котелок? – спросил Леон.

– А зачем? – после паузы поинтересовался Ленц.

– Нагрели бы воды…

– И так хорошо, – беззаботно махнул рукой Карл.

Он взял длинную палку и ткнул ею в костерок, который давал дыма больше, чем огня.

В тишине Леса раздалось злое шипение.

Ветви, которые рубил Карл, те самые, что истекали гадким соком и воняли, вдруг изогнулись, зашевелились, обхватили сук крепкими витками! Мальчишка закричал, отбросил палку и метнулся прочь.

За ним кинулась, побросав пожитки, остальная малышня. Леон отскочил в сторону и спрятался за дерево.

В костре трещали сучья, шипели, скручиваясь и переплетаясь, страшные ветки, превратившиеся в слепых, истекающих ядом змей.

– Я же говорил, говорил… – шептал Леон.

Он осторожно высунулся. Змеи-ветви изломали палку, которую Карл сунул в их клубок, и сейчас конвульсивно дергались, пытаясь выползти из огня. Однако, коснувшись снега, они замирали.

– Боятся холода… – догадался Леон и крикнул громче: – Не бойтесь! Они не вылезут.

Малышня потихоньку приблизилась. Омерзительно воняло горелым мясом. Кого-то из мальчишек, вдохнувшего жирного дыма, вырвало на снег.

– Пойдемте отсюда, – предложил Леон.

– Куда? – неожиданно зло спросил Карл.

– Домой, – пожал плечами Леон. – К родителям. Никто ничего и не узнает. Если сейчас вернемся. Скажем, что с горки катались. И все.

Он почувствовал, что малышня сейчас на его стороне. Им хватило.

– Черта с два! Я без зверя не вернусь. Как же наши мамы?!

Это был нечестный прием.

– Не найдешь ты никакого зверя. Он тебя сожрет.

– С чего бы это?

– Потому что ты маленький. – Леон ударил по больному.

– Я не маленький!

– Маленький, – повторил Леон жестко. – Тебя отец не пустил деревню охранять. А я со своим ходил. Понял?!

Карл наклонил голову, и Леон вдруг увидел, как побелели костяшки его пальцев, что сжимали нож.

Это было страшно.

И тогда в глухой, замерзшей тишине вдруг завыло! Заклекотало! Заверещало! Со всех сторон! Затрещали деревья! Захрустел снег!

– Бежим! – взвизгнул Леон и побежал, увлекая за собой детей. Побежал туда, где виднелись на снегу его следы. Домой! Домой!

Они неслись, петляя, как зайцы. Там, где не проскочил бы взрослый, дети ухитрялись пролезть, проползти. А следом за ними двигалось что-то огромное! Рычащее на все голоса, воющее тем самым тянущим душу воем, что каждый день слышался в деревне. Карл нашел своего зверя. И когда они выбежали, выкатились на лед реки, падая и раскрашивая снег кровью, Карла среди них не было.

Леон кричал. Метался по берегу, звал. Из разбитой губы текла не переставая кровь.

Но тщетно. Карл не вышел к реке. Он и еще двое. Мальчик и девочка. Та, которая сказала, что не боится.

Вой начал удаляться. Сдвинулся куда-то в сторону, ушел в глубь Леса.

На льду реки плакал Леон.

Глава 14

Произошедшее тяжело ударило по деревне. На людей как будто навалилось что-то неподъемное. Придавило к земле, согнуло, стиснуло со всех сторон, мешая дышать, лишая сил. Иногда казалось, что весны уже не будет. Что весь мир погрузился в белую унылую зиму.

Это было тяжелое время.

Солнце поднималось над горизонтом едва-едва. Показывало край, висело некоторое время словно в нерешительности и снова опускалось. Зверь в Лесу выл не переставая, близко-близко от деревни. Словно почуяв свежую кровь. От этого воя мама плакала по ночам, а отец сделался злым и раздражительным. Он целыми днями сидел в доме. У окошка. Ел сухари и запивал их какой-то мутной жидкостью, которую наливал из большой бутылки. Иногда он засыпал там же, за столом. Тогда Леон укрывал его овчиной и подталкивал под голову мягкие рукавицы.

В хлеву маялась скотина. Мать то и дело впадала в какое-то полузабытье. Сидела на лавке, как неживая, сложив ладони на коленях и глядя в пространство пустым взором. Из этого состояния ее могла вывести только сестренка. Когда маленькая начинала плакать, мать вздрагивала, бежала к ней на нетвердых, будто со сна, ногах. Кормить овец, корову и птицу она забывала. И Леон взял эту обязанность на себя.

Готовить еду ему тоже приходилось самому. Радовало только то, что родители были нетребовательны к еде.

Мать почти ничего не ела, а отец жевал то, что давали. Равнодушно.

В других домах было не лучше.

Отец Карла помутился рассудком.

Сначала он кинулся через реку. В Лес. Его пытались удержать, но он вырвался, принялся рубить деревья. Потом побежал в чащу.

Его не было два дня. Все уже подумали, что отца Карла нет в живых. Но он вернулся. Оборванный, с растрепанными седыми волосами. И совершенно безумный. Утверждал, что встречался с Карлом, что тот жив и здоров. Но ему никто не верил. Старушка-знахарка пыталась отпаивать его своими хитрыми травами, священник читал молитву. Но тщетно. Отец Карла носился по деревне. Иногда веселый и радостный, с цветными лентами, привязанными к палке. Иногда испуганный, злой. Он забросил хозяйство. Кто-то говорил, что его тело изуродовано. Рваные раны, страшные царапины, следы зубов, человеческих зубов. Что уж было с ним там, две ночи в Лесу, никто не знал. Леон даже боялся себе представить.

По пропавшим детям отслужили панихиду. Отец Тиберий стал так плох, что и стоял-то едва-едва. На службе он часто замирал, а очнувшись, смотрел тоскливо, будто видел в своем забытьи что-то печальное и неотвратимое.

Славко, брат Карла, из дома не выходил. Только один раз Леон видел его в окно. Маленький, бледный, с большими страшными глазами. Будто бы чуть светящимися в темноте. Или показалось?

Его мать появлялась на улице регулярно. Она ухаживала за мужем. Посещала церковные службы. Даже иногда улыбалась. Скромно, будто стыдясь своей улыбки. При этом женщина таяла на глазах, ссыхалась, худела. Ей пытались помочь те, кто еще сохранил какие-то чувства в этой отупляющей, воющей зимней ночи.

Через некоторое время она исчезла.

А еще через несколько дней к завыванию зверя прибавился еще один звук. Это отец Карла, безумный, заламывая руки, в одной холщовой рубахе, волок по снегу санки с мертвой женой. И выл, выл…

Рыть могилу в промерзшей земле не стали. Свезли на погост так. Спрятали в склеп и привалили дверь камнем.

Славко взял к себе отец Тиберий. Мальчишка помогал ему на службах и вроде бы выправился. Уже не смотрел так дико, по-звериному. Хотя никто не слышал от него и слова с тех пор, когда дети вернулись из леса. Вскоре в церковь перебрался и его отец. После смерти жены тихий, пугливый, он убирал снег на дорожках, что-то мастерил из дерева, подновлял стены. И молчал. Так же как его сын.

Его дом постепенно занесло снегом, крыша осела, провалилась. Будто и не было.

Однажды в деревню зашли волки. Никто не вышел, чтобы их прогнать. И казалось, звери ждали именно этого. Они разбрелись по улицам, осторожно ступая по свежему снегу и заглядывая в окна светящимися глазами.

Леон видел, как они принюхиваются к теплому воздуху из хлева. Слышал, как глухо рычат, слыша испуганное блеяние овец. Но выйти из дома не решился. Отец спал, уронив голову на руки. Мать сидела в сонном оцепенении. В доме было тихо, только потрескивали дрова в печи.

Волки были знаком. Страшным признаком того, что люди сдались. Перед зимой, смертью и зверем из Леса, которого на деле никто не видел, но зато слышал каждый. Своим воем он задул огонь в душах, выморозил их, лишил страсти, жажды к жизни. И волки чувствовали это.

Потому что больше всего животные боятся огня. Пламени костра или огня, горящего в сердце человека, не важно! А сейчас в деревне только пахло гарью…

Волки ушли утром. Но вернулись на следующую ночь. И снова ходили под окнами, подходя все ближе и ближе. Зло рычали. Метили заборы.

Солнце, точнее, тот его кусочек, что теперь поднимался над горизонтом, снова прогнало их. Но Леон знал – не надолго. Он осторожно вышел на улицу. Посмотрел на двор, испещренный следами крупных лап. Прошел в овин. Овцы испуганно жались к дальней стене. Корова, увидев его, замычала и опустила рога.

– Тихо, тихо… – Леон осторожно погладил буренку по пятнистому боку. – Тихо.

Кинул в ясли сена. Выкинул лопатой свежую лепешку. Проверил кур. Яиц не было.

Осмотрев двери, он обнаружил следы когтей. Волки всю ночь царапали створку. На свежем снегу лежали свежие щепки.

Крепкие звери. Сильные. Если прорвутся к скотине, всех зарежут.

В отчаянии он опустился на снег.

Что же делать?

Леон кинулся домой. К отцу. Но тот только ворчал что-то, отмахиваясь от сына.

– Папа!!! Папа!!! – кричал Леон. – Волки, папа!

– Дома сиди, – буркнул отец. – Нечего по улице шляться. Дома.

– Так овец же порежут, пап! Овец! И коровку…

– Скотина не человек. Дома сиди. Глядишь, обойдется.

Через хмель, через одурь прорывалось только одно, вбитое годами, поколениями, веками крестьянское – не суйся, хуже будет! Не суйся, терпи! Терпи и пройдет! Подождем!

Что нужно, чтобы крестьянин взялся за вилы? Что должно произойти? И не будет ли хуже от того? Не дело крестьянину воевать. Сунувшись в чужое и чуждое ему дело, человек земли и плуга теряет себя. И либо идет лиходействовать, либо пьет беспробудно, до помрачения рассудка. И чем крепче его разум, тем больше пьет. Чтобы не сгинуть совсем. И хоть как-то дождаться своего времени. Весны?..

Леон бессильно опустил руки. Он подпер двери в овин. Привалил изнутри колодой. Снаружи понатыкал в снег как мог крепко острых точеных кольев. Облил дверь водой. Застынет – будет скользкой. Затворил все ставни и приготовил вилы. Как и все мальчишки, он умел метать пращей камни и мог бы при удачном попадании ранить, а то и убить волка. Проломить ему голову или подбить лапу. Но это днем, с хорошего места. Ночь была временем волков. Даже и пробовать нечего.

Оставалось только запереться покрепче. И ждать.

Волки появились, как только солнце скрылось за горизонтом. Еще не успели растаять неверные зимние сумерки. Еще небо на западе не стряхнуло с себя багрянец. А звери уже вошли в деревню. Еще не как хозяева, но уже по-свойски, как на свою охотничью территорию.

В свете полной луны их можно было хорошо рассмотреть. Крупные. Поджарые. С длинными, хищными мордами и голодными цепкими глазами. Большая стая.

Они рассыпались по дворам в поисках еды. Нагло царапались в двери. Вставали на задние лапы, пытаясь подсунуть морду под ставни.

Леон, крепко сжав черенок вил, стоял в стылых сенях, со страхом глядя на дверь, которая дергалась и вздрагивала от царапающих ее лап. Волк снаружи рычал. Шумно принюхивался.

Дверь была крепкой. И Леон это знал. Большая, дубовая створка, тяжелая. Ее и человеку открыть не просто. А уж с кованым засовом и подавно.

Но в зимней ночи все выглядело таким хрупким, что казалось, волку нужно совсем чуть-чуть, чтобы ворваться в дом. Наброситься на оцепеневших людей! Впиться им в горло!

Чем может помешать им мальчик с вилами? Что может сделать он – маленький, слабый?

Но Леон все равно стоял в сенях, дрожа и сжимая кривой черенок. Позади была семья.

А когда пришло утро, волки уходить не стали. Зачем?

И под холодным, тусклым солнцем они лежали на снегу, высунув совсем по-собачьи длинные красные языки.

Может быть, так бы и занесло деревню равнодушным снегом. Засыпала бы зима по самые крыши, удавила, выжрала… И отвоевал бы Лес себе еще одну пядь земли. Перебрался через реку.

Если бы не безумный отец Карла. Ночью, пока спал священник, сумасшедший пробрался на колокольню. И как только первые лучи солнца осветили деревенские улицы, он ударил в колокол.

И тот забился, закричал как живой! Будто ждал этого. Вставай! Вставай! Быстрее! Беда! Вставай!

Отец Карла бил и бил в гулкую бронзу. Кричал что-то на своем безумном языке, мычал, дергал веревку, раздирая церковному колоколу звонкий рот.

Вставай! Вставай! Не спи! Вставай!

С криками поднялась в воздух стая ворон.

Криком захлебнулись в осоловелых домах дети.

Трусливо заскулили волки. Дернулись. Заметались.

А безумец бесновался на колокольне.

И даже зверь в Лесу поперхнулся, затих.

Сумасшедший, потерявший все на свете, лупил в колокол, заливаясь слезами, бессвязно крича. И этот крик шел откуда-то из таких глубин человеческого естества, куда не заглядывал еще никто из тех, кому дорог разум. Вставайте, люди! Вставайте! Человек, утративший все, кроме веры в бога, звал тех, у кого еще что-то осталось, но ослабла вера.

Вставайте! Вставайте!

Зверь в Лесу завыл с новой силой, но колокол не умолкал. Перебивая, ломая, забивая смертную тоску, что выстуживала души почище трескучих морозов.

Отец Леона мотнул головой. Поднялся на шатающихся ногах, затекших от долгого сидения. Страшный, худой, со щетиной, торчащей в разные стороны.

Леон подскочил, ухватил отца за руку. Прижался.

– Жена! – гаркнул тот. – Жена, вставай, бери ребенка. В церковь пойдем.

Он посмотрел на Леона, словно впервые увидел.

– Случилось что-то… Надо идти. Надо.

Волки убежали из деревни сразу. Как от огня.

И солнце в тот день висело над горизонтом дольше обычного. Словно людские молитвы удерживали его за невидимые нити.

А вечером в небе, далеко-далеко на севере, расцвели огромные огненные цветы. И летали светящиеся, разноцветные птицы. Такие большие, что крыльями они закрывали полнеба. Взлетали и падали пылающие звезды. И яркие радуги проносились через небосклон. Это все маги Империи, собравшись в единый час, радовали людей веселым фейерверком, отмечая день прощания с зимой.